Попробую подвести итог второго раунда дискуссии об икре и желтых штанах. В целом он получился не более продуктивным, чем первый, хотя разругались гораздо круче. Оппоненты уже разглядели друг в друге убийц. Есть порох в пороховницах!
В том, что дело дошло до такого накала, виноваты обе стороны, но я все же считаю, что неадекватно повели себя «солидаристы». Чего они хотели – чтобы Мигель поаплодировал уравнительным административным механизмам в распределении благ? Кому это нужно? Разве мы перед кем-то отчитываемся числом новообращенных? Ценность наших дискуссий лишь в том, что кто-то берется связно и последовательно изложить какую-то доктрину, которой привержено существенное число людей. Это Мигель и сделал, а люди с разной степенью приверженности к его доктрине высказались в поддержку, с уточнениями и дополнениями. За это их всех надо поблагодарить, а если и разжигать их эмоции, то только для того, чтобы они напряглись и улучшили качество своих рассуждений. Тогда мы бы смогли точнее нанести на карту вектор этой доктрины, оценили степень ее зрелости и консолидирующей силы. А так – только душу потешили.
Лучше бы сначала разобраться в обеих моделях, не давая моральных оценок, а просто фиксируя те конфигурации, к которым ведет реализация той или иной чистой модели. Я это и постараюсь сделать и буду благодарен, если Мигель прояснит те места, в которых его модель, на мой взгляд, содержит неопределенность.
Прежде всего, мне кажется, что модель «оппонента А» является тоталитарной, то есть при ее реализации она тяготеет к своему чистому варианту. Поэтому ему и приходится вводить понятие «халявщиков», которое применяет нравственный ресурс. В модели появляется целая социальная группа «врагов». Это те, кто получает блага по заниженным, относительно рыночных, ценам - получает благодаря какому-то административному ресурсу. А разницу между равновесными ценами и этими «административными» власть покрывает, обирая «справных работников».
Чтобы устранить этот дефект советской и нынешней реальности, оппонент А предлагает повышать цены до их равновесного уровня, то есть до состояния бездефицитной торговли – так, что любой платежеспособный спрос удовлетворялся без всяких очередей и тем более «административного ресурса».
При таком подходе вообще отпадает введенное нами ограничение набора благ лишь «символическими престижными» – икрой и желтыми штанами. Любое благо, ставшее дефицитным, становится и престижным для тех, кого администрация отодвинула от «халявы» или заставила стоять в очереди. Сделали икру общедоступной, а почему очередь за итальянскими сапогами? А за модными очками? А за сахаром? А за хлебом? А за мандатом члена Совета Федерации? Кто, кроме самого индивида, имеет право решать, что необходимо человеку?
Эта модель предполагает, что доступ ко всем благам должен определяться только платежеспособным спросом. «Халявщики» в отношении колбасы, сахара, жилья или школьного образования нисколько не лучше «халявщиков» в отношении икры и лекарств. Социальная справедливость, согласно этой модели, обеспечивается на ином, «надрыночном» уровне – посредством ускоренного экономического развития и повышения доходов всех граждан, обладающих соответствующей трудовой мотивацией (еще один критерий для увеличения числа «врагов»). Только здесь, за центральным пультом управления полетом экономики, работает административный механизм государства, которое и должно выбрать между программой «500 дней» (хорошей) и «программой Грефа» (так себе программка). Будучи заданными, правила игры (распределение доходов) дальше должны контролироваться только невидимой рукой рынка.
Замечу, что именно в этой логике был принят закон о монетизации льгот. В качестве компромисса всем льготникам, пока не вымрут, оставили денежную «компенсацию». Получив ее, индивид может свободно купить любое благо, а не оплачивать, как раньше, из своей неиспользованной льготы «халявщиков», которые или ездят на метро в Москве, или делают себе дорогую операцию, в сотню раз дороже положенной им индивидуальной «компенсации».
Кажется, я не исказил модели, поскольку если она признавала бы законной хоть какую-то «халяву», выдаваемую какой-то группе граждан по административному талону, то такая модель становилась бы частным случаем модели «оппонента Б», и спор свелся бы только к тому, что нужнее людям – колбаса, икра или желтые штаны. Это был бы спор непринципиальный, ибо механизм был бы одним и ттем же – какой-то синклит должен расставлять приоритеты в распределении «халявы» вместо невидимой руки рынка. Любая уступка давлению любых «халявщиков» в этой модели является не нормой, а дефектом, вырождением модели. Об этом говорит и жесткое отрицание той «халявы», которая выделялась столице государства. Модель распределения отрицает любую иерархию, кроме иерархии доходов.
Теперь поговорим о результате. Ведь модель распределения конструирует общество. Так представим себе и зафиксируем ту структуру общества, которую формирует реализация такой модели, даже с ее неизбежными реальными дефектами, которых на практике не удавалось полностью изжить. Эти дефекты - уступки давлению самих «халявщиков» или их адвокатов (уступки, сделанные из сострадания или, чаще, из страха перед возможной социальной местью). Структуру эту обрисовал Мальтус, с которым «оппонент А» солидарен: целые социальные группы в такой структуре «должны удалиться», и сама Природа приводит этот приговор в исполнение.
Тут в теории никакой неопределенности нет. Например, для РФ социологи из АН СССР рассчитали, по терии Фридмана, уровень «естественной» безработицы в 13%. Все, что они потребляют, это «халява», дефект модели, ошибка Природы, которая не выполняет своей обязанности. В документах аналитического центра правительства (точного адреса не помню, но на Старой площади), например, прямо говорится, что в РФ имеется избыточное трудоспособное население, которое представляет собой нагрузку для экономики и замедляет ее рост. Шмелев говорит, что у нас избыточна 1/3 работников.
Что мы видим на практике? Именно то, что следует из теории. На развитом Западе сами его жители называют свою социальную структуру «обществом двух третей». Это общепринятый штамп, и спорят лишь о том, не сдвигается ли эта структура к «обществу двух половин». Но пусть две трети. Одна треть – избыточна, она живет «на халяву» и получает блага не по равновесной рыночной цене, а по административному талону. Существование такой большой ошибки нельзя считать флуктуацией. Следовательно, модель не учитывает какие-то ограничения, которые и не позволяют ее реализовать. Можно сказать, что это модель неадекватная и нереализуемая.
Что показали эксперименты в СССР и РФ? Они показали, что при снятии административных цепей и освобождении рынка, ищущего «равновесную» цену, цены начинают расти гораздо дальше той точки, при которой исчезают очереди. Они растут до максимума прибыли. Помните, как в 1989-1990 гг. в обиход вошло выражение: «вымывание дешевых товаров». Это значит, что по инерции совестливые производители что-то меняли в облике продукта, чтобы взвинтить его цену. После 1991 г. эта совестливость была преодолена.
Максимум прибыли достигается при сокращении производства и изгнании с рынка неплатежеспособных. На что в большей степени растут цены? На товары первой необходимости, от которых люди не могут отказаться и потому будут платить цену, которую сам рынок вообще не ограничит (пример – ситуация бедствия, картину Рембрандта за буханку хлеба). В Москве нельзя не ездить на метро – и цена билета выросла с советского времени в 300 раз, а на ВАЗ-2105 в 15 раз (а на подержанные иномарки вообще снизилась).
Ради роста прибыли при такой модели вообще ликвидируются многие производства, продукты которых нужны людям с низкой платежеспособностью. Например, в РФ почти прекращено производство валенок и резиновых сапог – хотя они насущно необходимы обедневшей половине населения. Почти вдвое сокращено производство молока, и сокращение это продолжается. Для платежеспособной половины его достаточно, так зачем же производить больше.
Этот «равновесный» механизм непропорционально обедняет 40% общества. Не видеть этого можно только с помощью специальных очков. И неизвестно, где голодают больше – в РФ или в Индии. Дефицит белка, равный 40% от нормы, в среднем почти у половины населения – это и есть мальтузианство «по Грефу». А что было бы при реализации чистой модели?
Вот, после ЧП в Челябинском танковом училище на телевидении (29.01.06) у Соловьева оправдывался генерал из Минобороны. Он сказал, что призывники в массе своей имеют такую нехватку веса, что не могут обращаться не только с тяжелой техникой (танками), но и с автоматом. Кроме того, они не умеют читать и писать (среди призывников из Сибири неграмотных 25%). Это – дети неплатежеспособных семей. Или кто-то думает, что они нарочно худеют перед призывом?
Что же касается перехода к чисто рыночному распределению благ как стимулятору трудовой активности, творчества и развития, то эти надежды не основаны ни на какой теории и тем более логике и опыте.
Лишь в очень небольшом диапазоне нехватка денег на приобретение благ, которые в данном обществе считаются необходимыми для «достойной» жизни, оказывают стимулирующее действие. Затем достигается т.н. «порог стресса», после которого нехватка действует как деморализующий фактор. Во всех экспериментах по нахождению порога стресса в ситуации самых разных дефицитов, нарастание деморализующего действия после критической точки сразу становится экспоненциальным. Применение этой модели распределения благ является разрушительным для потенциала развития. Поэтому на Западе службы, изучающие и контролирующие бедность (например, Caritas), тщательно измеряют этот порог стресса в лихорадочно маневрируют «халявой», чтобы люди его не переходили.
На практике все проекты быстрого развития (СССР, Япония, Китай, Иран и пр.) основаны на интенсивном применении уравнительных административных механизмов распределения благ. Только Запад на время принял либеральную модель, но для этого здесь возникли уникальные культурные условия – протестантская этика, которая предоставила производству аскетических рабочих-пуритан, для которых работа была религиозным послушанием. Как только протестантская этика стала иссякать, пришлось быстро наращивать доходы рабочих, создавать социальное государство, а затем и завозить миллионы турок и арабов. В России применение этой модели поставит крест на всяких проектах развития.
Мигель, предлагая «теоретически верную» модель, упорно обходит эти пункты, ссылаясь на то, что «невидимая рука», конечно же, всем обеспечит достаточные доходы и «равный старт». Эти его надежды не следуют ни из какой теории, противоречат логике и практике самых разных либеральных систем. Даже если не принимать во внимание тех ограничений, которые накладывает культура.
Для справки Мигелю, чтобы он при модераторах не обзывал меня убийцей, сообщаю, что при советской власти икру я если и потреблял, то из вежливости, а деньги на квартиру заработал за границей. Теперь, конечно, посасываю кровь из регионов, поскольку это узаконили, а меня загнали в промежуточную «модель Грефа». Но по мере сил я, как и большинство, брыкаюсь, чтобы меня не потащили дальше к «чистой» модели.
