Более удобочитаемый файл со всеми выделениями - в копилке по адресу: https://vif2ne.org/nvz/forum/files/Mk74/Kost_1.htm
К обсуждению приглашаются и марксисты тоже (включая, конечно же, и нашего выдающегося теоретика Фрица, от которого Катрин так и не дождалась обещанных разъяснений по поводу стоимости).
Короткое резюме: в работе рассматривается марксистская политэкономия не с точки зрения достижений учёных, полученных после Маркса, а с точки зрения уже существовавших и широко известных тогда моделей классической политэкономии. Показывается, что основные модели Маркса представляли собой картину глубокой деградации даже по сравнению с результатами, полученными за 50 лет до Маркса Давидом Рикардо. Тем самым, ставится под сомнение широко известная точка зрения Й.Шумпетера, охарактеризовавшего Маркса как исключительно эрудированного экономиста: согласно моей интерпретации, человек, действительно глубоко разобравшийся хотя бы с теорией Рикардо, не мог бы наделать марксовых ошибок, если бы только оставался при этом добросовестным. По этой причине ставится под сомнение научная добросовестность Маркса и ведётся параллельной рассмотрение моделей Маркса с точки зрения той информационной войны против существующего строя, которую он вёл. Тогда всё становится на свои места, ибо при таком критерии оценки его модели бесподобны.
__________________________________________
ДИАЛЕКТИЧЕСКИЕ ПРИЁМЫ В ЭКОНОМИЧЕСКОМ УЧЕНИИ МАРКСА
Утверждения, высказываемые марксистскими идеологами на экономические темы, по сей день находят отклик в сознании некоторой части общества, причём части общества, которую система образования ориентировала на рациональное, научное познание действительности. Этот феномен общественного сознания заслуживает рассмотрения, по меньшей мере, с двух сторон. Во-первых, если ли эти идеологические утверждения опираются на строгие и методологически выверенные научные выкладки, то почему они всегда убеждают только часть тех, кто начинает разбираться с выкладками? Во-вторых, если эти идеологические утверждения не опираются на строгую научную методологию, то какими приёмами марксистским идеологам удаётся убедить в своей правоте так много людей, ориентированных на рациональное познание действительности? Вокруг этой тематики сломано много копий, и данная статья во многом будет очередным воспроизведением аргументации одной из сторон с целью ознакомить с ней современного читателя, не имевшего возможности следить за теоретическими спорами конца XIX – начала XX веков.
Контекст классической политэкономии и трудовая теория стоимости
Вскоре после написания «Манифеста Коммунистической партии» К.Маркс столкнулся с необходимостью теоретического обоснования высказанных в документе требований о переделе общественного богатства. Этой цели послужили историологические и политэкономические труды Маркса, написанные, в основном после 1848 г. (года написания «Манифеста» по заказу организаторов коммунистической партии). Источником использованных Марксом политэкономических концепций стала классическая политэкономия, развитая в трудах британских учёных Адама Смита и Давида Рикардо, в первую очередь, разработанная в их трудах трудовая теория стоимости, на которой нам придётся остановиться более подробно.
Для того чтобы понять смысл, который вкладывали в свою теорию Адам Смит и Давид Рикардо, необходимо сказать несколько слов о контексте, в котором работали учёные, и выяснить, какие требования накладывались в то время на научные теории. Разумеется, как сейчас, так и тогда наука занималась построением моделей действительности («гипотез об устройстве реальности»), которые представляют собой логическую, мысленную структуру, непротиворечиво описывающую связь между наблюдаемыми в природе параметрами. Такая возможность описания основана на том, что связи, которые человек наблюдает между явлениями природы, «аналогичны» тем связям, которые существуют между элементами выстроенной человеком логической модели. В частности, причинно-следственным связям между элементами модели отвечает аналогичное совпадение между часто следующими друг за другом событиями в реальной жизни. До поры – до времени человек следует в практической жизни рекомендациям существующих моделей, то есть предпринимает те действия, которые обернутся желаемым для человека результатом согласно сведениям модели о причинно-следственных связях. Но как только какое-то событие опрокидывает выработанные с помощью модели представления о причинно-следственных связях в реальном мире, и особенно когда человеку «больно» от следования неадекватным моделям, человек пытается выработать новую гипотезу об устройстве мира, включающего объяснение вскрывшихся фактов несоответствия между ранее принятыми моделями и реальной жизнью (Поппер, Эволюционная эпистемология). Другим фактором, заставляющим отвергать ранее принятые научные модели, является вскрывшееся логическое противоречие внутри самой модели, например, когда в её рамках из одних и тех же посылок могут следовать два противоположных вывода, что, очевидно, обесценивает познавательное значение модели, потому что не позволяет использовать модель для прогнозирования развития окружающего мира (Поппер, Что такое диалектика). Так, модель классической механики, представляющая движение в природе в виде движения притягивающихся и отталкивающихся материальных точек в пространстве, помогла человеку понять многие причинно-следственные связи реальной жизни, относящиеся к сфере исследования механики, и использовать это знание в своих интересах. Новые факты заставили человека существенно уточнить эту модель, хотя в ряде практических приложений именно эта упрощённая модель остаётся наиболее удобной для использования, даже по сравнению с теоретически более точными моделями (из-за их громоздкости).
Универсального ответа на вопрос о том, какую из нескольких моделей, неплохо описывающих реальность, взять в качестве базовой, не существует. Как заметил Хайдеггер, распространённая в средневековье гипотеза об устройстве мира, объясняющая все неприятности общества происками ведьм и колдунов, позволяла тогда объяснить все факты, относящиеся к кругу объяснения данной гипотезы. В подобных случаях различные модели могут сосуществовать, и главным доводом в пользу одной из них может стать большая успешность в применении более научной, точной, верной модели. Именно успех обществ, развивающих научные представления, вытеснил «колдовские» объяснения событий из массового сознания. Но одиозный случай с охотой на ведьм относится к далёкому прошлому, а на рубеже XVIII–XIX веков, о котором мы поведём речь, главной методологической проблемой науки было наследие т.н. натурфилософии («философии природы»). Это было учение, выводившее гипотезы об устройстве мира (модели) не столько из опытных данных, сколько из спекулятивных построений и поверхностных аналогий с хорошо известными человеку явлениями. Например, если современный поэт приписывает берёзе душевные свойства, свойственные человеку, то всем понятно, что это не более чем метафора, не несущая конкретного научного смысла. Но вот натурфилософ XVII века мог бы объяснить рост дерева, приписав её по аналогии какие-то эмоциональные устремления, свойственные только человеку. Как писал Ф.Энгельс в работе «Людвиг Фейербах и конец немецкой классической философии», натурфилософия «заменяла неизвестные ещё ей действительные связи явлений идеальными, фантастическими связями и замещала недостающие факты вымыслами, пополняя действительные пробелы лишь в воображении». На самом деле, Энгельс просто не понимал, что пишет. Всякая наука занимается тем, что строит модели, между элементами которых существует «идеальные, фантастические связи», а «недостающие факты» замещаются «вымыслами, пополняя действительные пробелы лишь в воображении». Что бы ни понимала физика по «электроном» за последние 100 лет, это всегда было не точное описание соответствующего явления в реальном мире, а идеализированный элемент упрощённой модели реальности – например, маленький заряженный шарик, вращающийся вокруг ядра атома подобно планетам вокруг Солнца, – но всякий раз это был вымысел, образ, существовавший лишь в воображении. Речь идёт о другом. Натурфилософия злоупотребляла поверхностными аналогиями, нисколько не заботясь об их экспериментальной проверке, и когда факты начинали прямо противоречить вытроенным моделям, была склонна доверять скорее своим моделям и их предсказаниям, нежели известным фактам.
Ярким примером наследия натурфилософии в науке является та методология, с которой долгое время рассматривалась проблема ценообразования. Современная экономическая теория выявляет и подробно исследует многие факторы, влияющие на цену того или иного товара. Построенные ей модели неплохо отражают действительность и, главное, практически полезны в экономической жизни человека: например, они позволяют спрогнозировать движение цен и подсказывают, как, воздействуя на тот или иной фактор ценообразования, можно повлиять на цену товара в желаемом направлении. Несколько иным был подход политэкономических моделей, выросших из натурфилософии. Наряду с прямым исследованием факторов, влияющих на цену в том или ином направлении, в то время требовалось «дать ответ» на вопрос об «источнике стоимости», «объективной основе ценообразования», «стоимостной сути» товара. Современному человеку должно быть понятно, что так поставленный вопрос не имеет конкретного научного смысла. Употребление слова «источник» вызвано совершенно необоснованной аналогией с родником или «источником электромагнитного излучения», и можно с тем же успехом требовать ответа на вопрос, что является источником кирпича, температуры или зелёного цвета. На цену товаров влияет много факторов, в разных ситуациях с разным весом, и экономическая теория успешно описывает влияние этих факторов в конкретных случаях, но в общем случае среди факторов нельзя выделить «главный» фактор, являющийся «объективной основой ценообразования». Наконец, требование найти единую главную «суть» товара идёт от философии гегельянства, с его разделением явлений на кажущуюся «форму» и якобы более настоящее «содержание». Возьмём, например, кирпич. Вообще говоря, у него есть очень много свойств – материал, прочность, вес, водопроницаемость, цвет, цена, место производства и т.д. В зависимости от конкретной ситуации, человека интересуют конкретные свойства кирпича, которые он использует в своей практической жизни. Для этого человек строит модели реальности, охватывающие те свойства кирпича, которые ему нужны в конкретном случае. Но это в современной науке и в человеческой практике, а в идеологии и натурфилософии не менее двухсот лет используется следующий приём: объявить какое-то произвольно взятое свойство кирпича основным, его «сутью», и на этом основании доказывать желательные для идеолога или натурфилософа выводы. Так же, как и с кирпичом, никакой общей на все случаи жизни «сути» товара не существует – те свойства товара, которые нам надо включить в упрощённую модель реальности, будут зависеть от цели исследования, от характера причинно-следственных связей, которые мы хотим установить.
На рубеже XVIII-XIX веков влияние натурфилософии на науку заметно спало. Среди учёных, внёсших огромный вклад в её преодоление в экономической теории, были Адам Смит и Давид Рикардо. Адам Смит открыл на основе эмпирических наблюдений и нестрогого моделирования огромное количество причинно-следственных связей между экономическими явлениями, а Давидом Рикардо, введшим в экономическую теорию дедуктивный метод, разработано очень много аккуратных моделей, зачастую признаваемых, с оговорками, и в наше время. Тем не менее, даже Рикардо был вынужден отдавать дань натурфилософскому стилю «отвечать на последние вопросы» (бессмысленные), потому что так было принято, иначе его бы никто не понял. В частности, это проявилось в разработанной Рикардо теории ценообразования. Как мы увидим ниже, Рикардо нашёл очень много факторов, влияющих на цену товаров, и дал этим факторам формализованное описание в рамках строгих моделей, так что его подход вполне совместим с современным пониманием научности. Но наряду с формализованными моделями, есть у Рикардо и расплывчатые формулировки, которые для современного читателя не имеют конкретного смысла, но являются ответом на распространённые тогда схоластические споры между меркантилистами и физиократами: рождается ли стоимость в процессе торговли или в процессе «материального производства»? Чтобы преодолеть этот спор, Рикардо повторил за Адамом Смитом новую формулировку: стоимость определяется количеством труда, затраченного на создание товара. Тем самым, был принят компромиссный ответ, никого ни к чему не обязывающий из-за своей абстрактности, но дающий возможность пойти дальше схоластических споров и исследовать реальные факторы ценообразования, насколько это было возможно при тогдашнем уровне знаний. Вот как писал об этом сам Адам Смит. Подчёркивая, что труд является единственным объективным мерилом ценности благ, он добавляет оговорку, в которой предвосхищает отказ будущих поколений экономистов от попыток найти «единицы труда»: «Помимо того, товары гораздо чаще обмениваются, а потому и сравниваются с другими товарами, а не с трудом. Поэтому более естественным является оценивать их меновую стоимость количеством какого-нибудь другого товара, а не количеством труда, которое можно на них купить. К тому же большинство людей лучше понимают, что означает определенное количество какого-нибудь товара, чем определенное количество труда. Первое представляет собою осязательный предмет, тогда как второе – абстрактное понятие, которое хотя и может быть объяснено, но не отличается такою простотою и очевидностью» (Адам Смит, гл. V).
Итак, в чём же состоит разработанная Адамом Смитом и Давидом Рикардо трудовая теория стоимости? Посылка теории состоит в том, что рыночное ценообразование неплохо описывается моделью совершенной конкуренции, при которой заработная плата за одинаковый труд и проценты на одинаковые порции капитала выравниваются в рамках экономики, потому что рабочие могут переходить на те предприятия, где им больше платят, а капиталисты могут переводить капитал в отрасли с более высокой прибылью. Но доходы от реализации товара распределяются между капиталистами и рабочими, следовательно, цена товара разделяется между доходами рабочих и капиталистов, цена равна сумме доходов рабочих и капиталистов. В то же время, эти доходы одинаковых видов труда и одинаковых порций капитала, согласно посылке теории, одинаковы в разных отраслях, производящих разные товары. Поэтому, с некоторыми оговорками, у товаров существует «естественная цена», которая может быть описана как сумма зарплаты, принятой для данного вида труда в данном обществе, и затраченного капитала, которому достаются проценты, соответствующие данной экономике. По мере того, как труд и капитал перетекают на производства, где они лучше оплачиваются, оплата одинаковых видов труда и одинаковых порций капитала выравнивается, и реальные цены товаров, в результате конкуренции, приближаются к «естественной цене». Как пояснял Адам Смит, «Таким образом, естественная цена как бы представляет собою Центральную цену, к которой постоянно тяготеют цены всех товаров. Различные случайные обстоятельства могут иногда держать их на значительно более высоком уровне и иногда несколько понижать их по сравнению с нею. Но каковы бы ни были препятствия, которые отклоняют цены от этого устойчивого центра, они постоянно тяготеют к нему» (Адам Смит, глава VII). Именно закономерности, которыми определяется равновесная («естественная») цена и были в центре внимания разработанной исследователями теории стоимости. Но это не значит, что они отвергали другие факторы, влияющие на цену. Вот, например, как Давид Рикардо описывал влияние на цену изменений в моде:
«Предположим, что все товары продаются по своей естественной цене и что, следовательно, нормы прибыли на капитал во всех занятиях одинаковы или же разнятся лишь постольку, поскольку разница, по мнению заинтересованных сторон, компенсируется какой-либо действительной или воображаемой выгодой, которой они обладают или от которой отказываются. Предположим теперь, что перемена моды увеличит спрос на шелковые и уменьшит спрос на шерстяные изделия; их естественная цена, количество труда, необходимого для их производства, останутся без изменения, но рыночная цена шелковых изделий поднимется, а шерстяных – упадёт. Вследствие этого прибыль фабриканта шелка будет выше, а фабриканта шерсти – ниже общей и сложившейся нормы. Это отразится не только на прибыли, но и на заработной плате рабочих в этих отраслях. Однако этот возросший спрос на шелковые изделия скоро будет покрыт предложением благодаря перемещению капитала и труда из шерстяного производства в шелковое тогда рыночные цены шелковых и шерстяных изделий снова приблизятся к их естественным ценам, и фабриканты этих товаров будут получать каждый свою обычную прибыль.
Таким образом, стремление каждого капиталиста извлекать свои фонды из менее прибыльного и помещать в более прибыльное дело не позволяет рыночной цене товаров надолго оставаться или много выше или много ниже их естественной цены. Именно конкуренция устанавливает меновую стоимость товаров на таком уровне, при котором после выдачи заработной платы за труд, необходимый для их производства, и покрытия всех прочих расходов, требующихся для того, чтобы применяемый капитал сохранял состояние своей первоначальной пригодности, остаток стоимости или избыток ее будет в каждой отрасли пропорционален стоимости затраченного капитала» (Давид Рикардо, гл. I, отдел IV).
Итак, трудовая теория стоимости в версии Адама Смита и Давида Рикардо утверждает, что цены приблизительно описываются естественными величинами, которые определяются затратами текущего труда на производство данного товара, с поправкой на затраты капитала. Казалось бы, такая трактовка противоречит самому названию трудовой теории стоимости, потому что утверждает, что два фактора (затраты труда и капитала) влияют на цену, а не один (затраты труда). Но дело в том, что в тогдашней науке нельзя было объявить два фактора объективно равноправными. Если бы учёные заявили, что цены определяются двумя или большим числом факторов, то в обстановке того времени это выглядело бы как наглый уход от извечного вопроса об источнике стоимости. Поэтому учёные сказали, что естественные цены определяются трудом, но в их описании «поправок» естественной цены со стороны затрат капитала, как мы увидим ниже, затратам на оплату труда и процентов на капитал практически придаётся равноправное значение.
Закономерность выравнивания прибыли против трудовой теории стоимости
Итак, как же Рикардо подводит читателя к тем самым поправкам, которые накладывает на «естественную цену» затраты капитала? Вот он излагает основной вывод собственно «трудовой» части своей теории стоимости:
«Если бы люди не применяли в производстве машин, а только труд, и если бы для доставки ими их товаров на рынок требовались одинаковые промежутки времени, то меновая стоимость их товаров была бы точно пропорциональна количеству затраченного труда» (Рикардо, гл. I, отдел IV).
Итак, началом «если бы» учёный подчёркивает нереальность допущения о том, что для производства не требуется капитала и, соответственно, нереальность вывода. Но вот уже в следующем абзаце он делает первый шаг к усложнению модели:
«Если бы они употребляли основной капитал одной и той же стоимости и долговечности, то стоимость произведенных товаров была бы и тогда одинакова, и она изменялась бы в зависимости от большего или меньшего количества труда, затраченного на их производство».
Как же конкретно сказываются на ценах затраты капитала? Рикардо предлагает несколько моделей:
«Предположим, что два лица нанимают в течение года по 100 рабочих для сооружения двух машин, а третье лицо — то же количество рабочих для производства хлеба; каждая из машин будет иметь в конце года одинаковую стоимость с хлебом, потому что произведена одинаковым количеством труда. Предположим далее, что владелец одной машины употребит ее в следующем году для изготовления сукна, имея 100 рабочих, а владелец другой машины — для изготовления ситца тоже при 100 рабочих, фермер же будет по-прежнему держать 100 рабочих для производства хлеба. Во второй год все они будут употреблять одинаковое количество труда, но товары и машины как фабриканта сукон, так и фабриканта ситцев будут результатом труда 200 рабочих, занятых в течение года, или скорее труда 100 рабочих, работавших 2 года, тогда как хлеб будет произведен трудом 100 чел. в течение одного года. Следовательно, если стоимость хлеба равняется 500 ф. ст., то сукно и машина фабриканта сукон должны представлять стоимость в 1 тыс. ф. ст., а стоимость машины и ситцев хлопчатобумажного фабриканта должна быть тоже вдвое больше стоимости хлеба. Но первая будет превышать стоимость хлеба больше чем вдвое, потому что прибыль на капитал фабрикантов сукон и ситцев за первый год была присоединена к их капиталам, между тем как фермер свою прибыль издержал на личные нужды. Следовательно, ввиду различных сроков жизни их капиталов, или, что одно и то же, ввиду различия во времени, которое должно пройти, прежде чем партия товаров будет доставлена на рынок, стоимость их не будет точно пропорциональна количеству затраченного на них труда. Отношение их стоимости будет уже не 2:1, а несколько больше; это является компенсацией за больший промежуток времени, который должен пройти, прежде чем более дорогой товар может быть доставлен на рынок.
Предположим, что каждый рабочий будет получать за труд 50 ф. ст. в год или что затрачен капитал в 5 тыс. ф. ст. и что прибыль равнялась 10%. Тогда стоимость каждой машины, так же как и хлеба, составит в конце первого года 5 500 ф. ст. Во втором году фабриканты и фермер снова затратят по 5 тыс. ф. ст. на содержание труда и поэтому опять продадут свои .товары за 5 500 ф. ст. Но люди, пользующиеся машинами, должны получить, чтобы быть в равных условиях с фермером, не только 5 500 ф. ст. при равных капиталах в 5 тыс. ф. ст., затраченных на труд, но еще и 550 ф. ст. как прибыль на 5 500 ф. ст., которые они вложили в машины. Следовательно, их товары должны быть проданы за 6 050 ф. ст. Здесь, значит, мы имеем перед собою капиталистов, которые применяют ежегодно совершенно одинаковое количество труда в производстве своих товаров, и, однако, стоимость товаров, которые они производят, будет неодинакова ввиду того, что различны количества основного капитала или накопленного труда, соответственно применяемые каждым из них. Сукно и ситец имеют одинаковую стоимость, потому что они — продукты одинаковых количеств труда и одинаковых количеств основного капитала; но хлеб не будет иметь одинаковую стоимость с этими товарами, потому что, поскольку дело касается основного капитала, он производится при иных условиях.
<…>
Предположим, что я занимаю в производстве товара 20 рабочих с расходом в 1 тыс. ф. ст. в год и по прошествии года занимаю снова 20 чел. с дальнейшим расходом в 1 тыс. ф. ст. для отделки или более совершенной обработки того же товара и что я доставляю его на рынок через 2 года; тогда при норме прибыли в 10% мой товар должен быть продан за 2 310 ф. ст., потому что в первый год я истратил капитал в 1 тыс. ф. ст., а во второй в 2 100 ф. ст. Другой человек использует точно такое же количество труда, но затрачивает его полностью в течение первого года, когда у него работают 40 рабочих с расходом в 2 тыс. ф. ст. В конце первого года он продает товар с прибылью в 10%, или за 2 200 ф. ст. Итак, два товара, на производство которых пошло одинаковое количество труда, продаются один за 2 310 ф. ст., другой — за 2 200.
Этот случай, по-видимому, отличается от предыдущего, но в действительности одинаков с ним. В обоих случаях увеличение цены товара вызвано большей продолжительностью времени, которое должно пройти, прежде чем он поступит на рынок. В первом случае машины и сукно имели стоимость, превышающую более чем вдвое стоимость хлеба, хотя на них ушло вдвое больше труда. Во втором случае один товар имеет большую стоимость, чем другой, хотя на производство его ушло не больше труда. Различие в стоимости в обоих случаях происходит оттого, что прибыль накопляется как капитал и является лишь справедливой компенсацией за время, в течение которого она не могла быть использована.
Итак, разделение капитала на основной и оборотный в различных пропорциях в разных отраслях производства вводит, оказывается, значительное видоизменение в правило, которое имеет всеобщее применение, когда в производстве применяется почти исключительно труд, и которое состоит в том, что стоимость товаров никогда не изменяется, если на их производство не затрачивается больше или меньше труда. А в этом отделе было показано, что при отсутствии каких-либо изменений в количестве труда одно повышение его стоимости вызовет падение меновой стоимости тех товаров, в производстве которых употребляется основной капитал, и чем большую долю составляет основной капитал, тем больше будет это падение» (там же).
Наконец, Рикардо приходит к заключению:
«Мы видим, таким образом, что на ранних ступенях общественного развития, до применения в больших размерах машин или долговечного капитала, товары, произведенные равными капиталами, будут иметь приблизительно равную стоимость, которая повышается или падает по отношению друг к другу только благодаря тому, что на производство их стало нужно больше или меньше труда. После же введения этих дорогих и долговечных орудий товары, производимые с применением одинаковых капиталов, будут иметь весьма неодинаковую стоимость. Хотя относительная стоимость их всегда будет повышаться или понижаться в зависимости от увеличения или уменьшения количества труда, необходимого для их производства, она, кроме того, будет подвергаться еще другим, хотя и меньшим, изменениям вследствие повышения или падения заработной платы и прибыли. А так как товары, продающиеся за 5 тыс. ф. ст., могут быть продуктом капитала, равного по величине тому, с помощью которого произведены другие товары, продающиеся за 10 тыс. ф. ст., то производство их должно давать одинаковую прибыль; но эти прибыли были бы не равны, если бы цены товаров не изменялись вместе с повышением или падением нормы прибыли» (Рикардо, гл. I, отдел V).
И для полной ясности добавляет в следующем разделе, отвечая на замечание Мальтуса:
«Г-н Мальтус думает, по-видимому, что согласно моей теории издержки производства какой-либо вещи и стоимость ее тождественны; это так, если он под издержками понимает «издержки производства», включающие прибыль» (Рикардо, гл. I, отдел VI).
Итак, как видим, трудовая теория стоимости в изложении Рикардо сводится к следующему: «естественная» цена, к которой тяготеют цены товаров в равновесной ситуации, определяются издержками, понесёнными на производство данного товара – как издержками на оплату труда, так и издержками на покупку капитального оборудования, амортизацию и т.д. При этом издержки, понесённые за определённое время до реализации товара, дисконтируются, т.е. включают действующую в данной стране процентную ставку по кредитам, взятым на этот промежуток времени. Если, например, на производство какого-нибудь товара затрачено 100 фунтов два года назад, ещё 100 фунтов год назад и ещё 100 фунтов 1 день назад, то, пренебрегая процентной ставкой по однодневному кредиту, получаем, что при ставке 10%, естественная меновая цена товара, по Рикардо, составит [(100+10%)+10%] + [100+10%] + 100 = 331 фунт.
Что же получается? Выходит, корень «труд» в названии «трудовой теории стоимости» у Рикардо – не более чем абстракция, дань натурфилософии, которая с ножом к горлу требовала назвать источник стоимости, который бы не сводился к деньгам. На самом же деле, равновесная цена у Рикардо определяется денежными издержками, понесёнными на производство данного товара. Сами же денежные издержки зависят от условий производства и необходимости затрат ограниченных ресурсов – будь это сырьё, трудовые услуги или капитал – но и то, и другое, и третье оценивается в денежных показателях, а не в рабочем времени. В теории стоимости Рикардо, как и у Адама Смита, текущий труд предстаёт одним из факторов производства, который, однако, не определяет даже равновесную цену, потому что на неё влияют вложения капитала, условия производства и другие факторы. Такую концепцию ценообразования с куда большим успехом следовало бы назвать «капитальной теорией стоимости», потому что равновесная цена в ней полностью зависит от денежных затрат, т.е. от затрат капитала. Как распределились эти затраты между заработными платами рабочих разной квалификации и по сколько часов трудился каждый из этих рабочих, никак прямо не сказывается на цене: оплата рабочих могла быть и сдельной.
Новые усложнения модели: рента
Следующим шагом экономических исследований Рикардо стала разработка теории ренты. Рикардо замечает, что издержки на производство товара зависят от условий, в которых он производится: фабрика может быть расположена в более выгодном месте, плодородный участок земли даёт более высокий урожай, выгодное месторождение позволяет легче добывать руду. Тем не менее, произведённые при разных условиях товары продаются по одинаковой цене, и разница между ценой и себестоимостью достаётся хозяину участка земли или рудника; эта разница и называется рентой. Рикардо разработал теорию ренты только в случае двух видов земельной ренты – сельскохозяйственной и горной (связанной с более выгодными участками и более выгодными рудниками). Ход рассуждений учёного следующий. Вначале он замечает, что «Если бы вся земля имела одинаковые свойства, если бы она имелась в неограниченном количестве и была однородна по качеству, то за пользование ею нельзя было бы брать плату за исключением тех случаев, когда она отличается особенно выгодным положением» (Рикардо, гл. II). Но вот начало использования менее выгодных участков приводит к появлению ренты:
«Предположим, что участки № 1, 2 и 3 дают при равных затратах капитала и труда чистый продукт в 100, 90 и 80 квартеров хлеба. В новой стране, где плодородная земля имеется в изобилии сравнительно с населением и где поэтому необходимо возделывать только № 1, весь чистый продукт будет принадлежать землевладельцу и составит прибыль на вкладываемый им капитал. Когда население увеличится настолько, что необходимо будет возделывать № 2, с которого, за вычетом содержания рабочих, получается только 90 квартеров, то № 1 начнет давать ренту. Иначе существовали бы две нормы прибыли на землевладельческий капитал или же 10 квартеров (или стоимость 10 квартеров) должны были быть вычтены из продукта № 1 для какой-нибудь иной цели. Возделывал ли землевладелец или же какое-либо другое лицо участок № 1 или нет, эти 10 квартеров все равно составят ренту, потому что тот, кто обрабатывал № 2, получит одинаковый результат от своего капитала, обрабатывая № 1 и платя 10 квартеров ренты или же обрабатывая по-прежнему № 2, не платя никакой ренты. Точно таким же образом можно показать, что, когда приступают к обработке № 3, рента с №.2 должна равняться 10 квар-терам, или стоимости 10 квартеров, а рента с № 1 поднимется до 20 квартеров, потому что тот, кто обрабатывал № 3, будет иметь одинаковую прибыль, уплачивает ли он 20 квартеров ренты за №1,10 квартеров ренты за № 2 или же возделывает № 3, не платя никакой ренты» (там же).
Таким образом, считает Рикардо, размер ренты определяется при сравнении плодородия данного участка с плодородием наименее производительного из используемых участков, который вообще не даёт никакой ренты. Из этого свойства наименее плодородного участка следует важный вывод: цена в модели Рикардо определяется не средними издержками на производство товара (в данном случае, хлеба), а предельными издержками – издержками в наихудших условиях производства. Далее Рикардо почти что уходит от зауженного понимания ренты как только земельной и указывает, что и капитальные блага тоже могут не давать никакой ренты, и только если они лучше самых плохих из используемых, то они приносят прибыль. Вот он пишет:
«Таким образом, мы снова приходим к тому же заключению, какое пытались установить раньше, а именно, что во всех странах и во все времена прибыль зависит от количества труда, требующегося для снабжения рабочих предметами насущной необходимости, на той земле или с тем капиталом, которые не дают никакой ренты. Значит, результаты накопления будут различны в разных странах в зависимости главным образом от плодородия земли» (Рикардо, глава VI).
И завершает свою теорию ренты следующей оговоркой:
«Итак, сравнительная стоимость сырых произведений повышается потому, что на производство последней добытой доли их затрачивается больше труда, а не потому, что земледельцу уплачивается рента.
Стоимость хлеба регулируется количеством труда, затраченного на производство его на земле того качества или с той долей капитала, при которых не платят ренты. Не потому хлеб дорог, что платится рента, а рента платится потому, что хлеб дорог. Справедливо поэтому было замечено, что цена хлеба нисколько не понизилась бы, если бы даже землевладельцы отказались от всей своей ренты. Такая мера только позволила бы некоторым фермерам жить по-барски, но не уменьшила бы количества труда, необходимого для получения сырых произведений с наименее производительной земли, находящейся под обработкой» (Рикардо, гл. II).
Бородатые новости науки: доходит, как до жирафа
Таково наследие классической политэкономии, с которым имел дело Маркс, и проведённая им операция по превращению политэкономических понятий в грозное идеологическое оружие сама по себе заслуживает особого внимания в рамках изучения информационных войн. Как известно, основой марксистского учения об эксплуатации стало понятие прибавочной стоимости, отбирая которую, капиталист эксплуатирует рабочего. Вот, например, изложение этой теории на одном из интернетовских форумов (сторонником марксизма):
«…Идея прибавочной стоимости очень проста: готовый продукт стоит больше, чем исходное сырье. Разница в цене определяется вложенным трудом. Капиталист имеет прибыль в результате того, что не полностью выплачивает рабочему эту разницу (минус амортизационные и прочие расходы), но значительную долю этой прибавочной стоимости присваивает в качестве собственника средств производства. Иными словами отчуждает в свою пользу затраченный другими труд…»
В свете достижений Рикардо данная логическая цепочка кажется более чем странной. Откуда следует, что разница в между ценой сырья и готового продукта определяется трудом? Ведь уже Рикардо выяснил, что эта разница определяется не только вложенным трудом, но и процентом на капитал, дисконтированным с учётом времени вложения! Именно, в первоначальной модели, не содержавшей ренту, разница между ценой готового продукта, с одной стороны, и затратами капиталиста на сырьё и заработную плату (и на неё тоже!) определяется временем, прошедшим между соответствующими затратами капиталиста и реализацией продукта, то есть разница равна процентам, набежавшим по затратам капиталиста по действующей процентной ставке. Иными словами, то, что капиталист себе присваивает, никак не связано с трудочасами работавших на него людей, а только с затраченными суммами и «капиталоднями», прошедшими между вложением капитала и выручкой! И это логично: так же как получаемая рабочим зарплата в модели совершенной конкуренции зависит только от труда, так и прибыль на капитал зависит только от капитала. Лишь в одном гипотетическом случае разница между ценой сырья и ценой готового продукта определяется именно расходами на заработную плату («затраченным трудом»), без учёта времени, прошедшего между выплатой зарплаты и реализацией продукта. Это наблюдается только тогда, когда процент на капитал равен нулю. В этом случае, в самом деле, цена в модели Рикардо зависит только от затрат труда. Но тогда и прибыль капиталиста равна нулю, так что никакой «прибавочной стоимости» он не получает.
То же самое можно показать и иначе: как мы видели, уже Рикардо знал, что есть виды капитальных благ, которые не приносят никакой прибыли, и есть земельные участки, которые не приносят никакой ренты. Тогда при использовании этих видов капитала и этих земельных участков получается продукт труда, и выручка полностью достаётся работникам, а не капиталисту и землевладельцу. Следовательно, то повышение выручки, которое получается при приложении такого же труда на более выгодных участках и на более современном капитальном оборудовании, определяется не этим трудом (эта переменная в модели остаётся постоянной!), а только другим видом капитального оборудования и другим качеством земельного участка. Итак, модель Маркса с самого начала противоречит уже известным на тот момент научным данным о ценообразовании и распределении дохода по факторам производства: прибыль капиталиста определяется не трудом, а затратами капитала и временем, которое капитал был «занят» на производстве товара. При этом книга Рикардо была опубликована в 1817 году, за год до рождения Маркса, и к 1967 году – году опубликования первого тома «Капитала», – после почти 20 лет изучения политэкономии Маркс так и не пожелал согласовать самую главную свою модель с общеизвестными научными достижениями пятидесятилетней давности!
Как же так получилось, что в своих посылках относительно ценообразования Маркс не учёл процент на капитал и не смог дисконтировать его при подсчёте «естественной цены»? Для этого вспомним цитату Рикардо, с которой начинали: «Если бы люди не применяли в производстве машин, а только труд, и если бы для доставки ими их товаров на рынок требовались одинаковые промежутки времени, то меновая стоимость их товаров была бы точно пропорциональна количеству затраченного труда». Итак, Рикардо исследует заведомо неадекватную, абсолютно абстрактную модель и подчёркивает её подготовительный, учебный, демонстрационный характер сослагательным наклонением «если бы»… Уже из следующего абзаца Рикардо видно, что когда эти нереальные предположения нарушаются, никакой пропорции между затратами труда и «естественной ценой» не наблюдается! Уже на следующей странице, в той же главе, Рикардо исследует общий случай, при котором естественная цена зависит и от по-разному распределённых во времени затрат капитала. Получается, что Маркс исписал два тома Капитала, исследуя «сферического коня в вакууме» – упрощённую и не связанную с реальностью модель, которой даже Рикардо не счёл нужным посвящать больше пары страниц. Жаль только, Маркс забыл переписать свою главную книгу в сослагательном наклонении и добавить в начале обоих томов рикардовское «если бы».
Впрочем, не будем в данном случае слишком критичны к Марксу. После выхода первого тома «Капитала» прошло ещё полтора десятка лет, за которые Маркс почти подготовил к изданию второй том «Капитала», увидевший свет через 2 года после смерти Маркса, в 1985 году. Слава Богу, к концу второго тома Маркс закончил исследование абстрактной модели, в которой отсутствует процент на капитал, но присутствует прибыль на капитал. Он даже начал даже составлять наброски третьего тома «Капитала», в котором исследовал законы ценообразования при выравнивании прибыли на капитал по норме процента и – о ужас! – обнаружил, что прибыль капиталиста никак не связана с «нормой прибавочной стоимости», а связана с процентом на капитал. Правда, за это время, в 1970-х годах в экономической науке произошла т.н. «маржиналистская революция», преодолевшая трудовую теорию стоимости, но Маркс, очевидно, работал для вечности, дай Бог первые три главы из книги Рикардо 1817 года как следует обработать…
Впрочем, раз уж мы заговорили о том, достаточно ли учёл Маркс теорию Рикардо, не мешало бы посмотреть и на то, как Маркс обошёлся с теорией ренты. Напомним, что исследуя различные условия производства, Рикардо пришёл к выводу, что, на самом деле, «естественная цена» совпадает вовсе не со средними затратами труда на производство данного товара, а с предельными затратами труда. Он имел в виду затраты, понесённые в наихудших условиях производства данного товара на участках земли, не дающих никакой ренты, и с использованием капитальных благ, не приносящих прибыли. Маркс уточняет трудовую теорию стоимости Рикардо введением новой субстанции – «общественно необходимым рабочим временем», которому и пропорциональны «правильные» цены. Что же имеет в виду под «общественно необходимым рабочим временем» Маркс? Вот он пишет:
«Общественно необходимое рабочее время есть то рабочее время, которое требуется для изготовления какой-либо потребительной стоимости при наличных общественно нормальных условиях производства и при среднем в данном обществе уровне умелости и интенсивности труда. Так, например, в Англии после введения парового ткацкого станка для превращения данного количества пряжи в ткань требовалась, быть может, лишь половина того труда, который затрачивался на это раньше. Конечно, английский ручной ткач и после того употреблял на это превращение столько же рабочего времени, как прежде, но теперь в продукте его индивидуального рабочего часа была представлена лишь половина общественного рабочего часа, и потому стоимость этого продукта уменьшилась вдвое.
Итак, величина стоимости данной потребительной стоимости определяется лишь количеством труда, или количеством рабочего времени, общественно необходимого для её изготовления. <…> Каждый отдельный товар в данном случае имеет значение лишь как средний экземпляр своего рода» (Маркс, www.kprf.ru/library/marx/4277.shtml).
Одним словом, неважно, что там писал Рикардо относительно предельных затрат труда в самых худших условиях как определяющих цену – учёт этого результата можно отложить до четвёртого тома капитала. Неважно, что средние величины, в отличие от предельных, вообще не сказываются на ценообразовании. Берём средние условия, и всё тут.
Когда в защиту Маркса начинают говорить, что его теория адекватно описывала существовавшую тогда экономику, или (смягчённый вариант утверждения) что его теория описывала его тогдашнюю экономику лучше других известных тогда теорий, мне становится не по себе. Дело в том, что даже смягчённая версия утверждения – что теория Маркса якобы что-то описывала лучше других, в корне неверна. Как видим, самые главные модели Маркса, на которых он строил изложение первых двух томов «Капитала», представляли собой результат значительной деградации по сравнению с уже имеющимися на тот момент данными экономической теории.
Невидимые субстанции стоимости и рабочей силы
В 1894 году Энгельс, наконец, выпускает подготовленный им из разбросанных записок Маркса третий том «Капитала». В этих записках, как уже говорилось, Маркс начал сполна учитывать не только начало первой главы книги Рикардо, но и конец первой главы (в которой было учтено влияние дисконтированных вложений капитала на равновесную цену), а также последующие главы книги Рикардо, в которых было учтено влияние ренты. Но написанное пером в первых двух томах «Капитала» не вырубишь топором. Противоречие между первым и третьим томами «Капитала» бросалось в глаза, и способ преодоления марксизмом этого противоречия тоже заслуживает отдельного упоминания в учебниках идеологической пропаганды и информационных войн. Как будто предвидя проблемы с утверждением, что стоимость создаётся только трудом, Маркс не удовлетворился общепринятым доказательством этого утверждения, согласно которому трудовые ресурсы перетекают из отрасли в отрасль, пока затраты труда не станут везде оплачиваться одинаково и цены не станут пропорциональны затратам труда. Из этого доказательства, как мы уже видели, следует, что доходы на капитал зависят от затрат капитала и времени его связывания, а не от какого-то там рабочего времени. Маркс оставил в своём тексте подводные камни, которые позволили вывернуть ход рассуждений в совершенно неожиданную сторону. Классическим изложением этого нового хода рассуждений стал учебник Карла Каутского «Экономическое учение Маркса». Познакомившись в 1881 году с Марксом и Энгельсом, Каутский загорелся идеями марксизма, и пять лет спустя подготовил учебник с исключительно добросовестным изложением экономического учения Маркса, в котором учёл не только материалы первых двух томов «Капитала», но и готовящегося к изданию третьего. Книга Каутского была прочитана и одобрена Энгельсом в рукописи, так что его текст можно считать достойным изложением взглядов классиков. Поэтому в дальнейшем рассмотрении учения Маркса мы будем опираться на Каутского, писавшего куда короче и яснее.
В изложении учения Маркса Каутский с самого начала сполна использовал коронный приём учителей-классиков, благодаря которому их было так сложно опровергнуть. Наиболее точно чуть этого приёма передал Марк Блауг: «Уловка, которая делает марксистскую политическую экономию столь привлекательной, если воспринимать ее некритически, заключается в применении двухэтажного доказательства: сейчас вы это видите, а сейчас- нет. Есть первый этаж здания, а именно видимый мир цен, ставок заработной платы и нормы прибыли, и есть подвальный этаж этого здания - ненаблюдаемый мир трудовой ценности и прибавочной ценности. Дело не только в том, что первый этаж наблюдаем, а подвальный этаж ненаблюдаем; экономические агенты, которые находятся на первом этаже, ничего не знают о том мире, который расположен под ними в подвале. Прием, которым пользуется Маркс, направлен на то, чтобы переместить подвальный этаж на первый, а первый этаж - на второй, искусно намекая на то, что в определенном смысле первый этаж более реален, чем второй, и что подлинный критерий науки - это под покровом видимой мотивации рабочих и капиталистов на втором этаже пробиться к "сущности" дела на первом этаже. Это не что иное, как искусное жонглерство, посредством которого оказалось одураченным не одно поколение читателей» (М.Блауг, «Экономическая мысль в ретроспективе»).
Итак, основным приёмом Маркса стало не простое навязывание читателю модели, несоответствие которой реальности бросалось в глаза, а навязывание этой модели с одновременными заклинаниями, что именно эта модель и является более реальной, более настоящей, чем наблюдаемые нами явления. Начинает Маркс с превентивной хирургической операции по удалению у читателя здравого смысла, причём саму эту операцию назвал выдающимся открытием «фетишистского характера товара». Вот как описывает «открытие» Каутский (здесь и далее – выделения автора, если не оговорено обратное):
«Представим себе гончара и земледельца сначала в качестве членов индийской коммунистической сельской общины, а затем в качестве двух товаропроизводителей. В первом случае оба они одинаково работают на общину. Один доставляет ей горшки, другой – земледельческие продукты. Первый получает при этом свою долю земледельческих продуктов, второй – горшков. Во втором случае каждый из них выполняет свою частную работу независимо от другого, но каждый работает (может быть, в той же мере, как и прежде) не только на себя, но и на других. Затем они обменивают свои продукты. Очень возможно, что один получит при этом столько же земледельческих продуктов, другой – столько же горшков, как и прежде. Как будто не произошло никакой существенной перемены, а на самом деле эти два процесса коренным образом отличаются друг от друга.
В первом случае каждый сразу видит, что силой, которая устанавливает взаимную связь между различными видами труда, которая заставляет работать одного на другого и даёт каждому соответствующую часть продуктов труда другого,- что этой силой является общество. Во втором случае каждый как будто работает лишь на себя, и способ, посредством которого один производитель приходит к обладанию продуктом другого, кажется вытекающим не из общественного характера их труда, а из особенности самого продукта. Кажется, будто не гончар и земледелец работают один для другого, вследствие чего труд каждого из них является необходимым для общества, а будто горшкам и земледельческим продуктам присущи какие-то мистические свойства, которые и обусловливают их обмен в известных количественных соотношениях. При господстве товарного производства отношения лиц между собой, обуславливаемые общественным характером труда, принимают вид отношений вещей, а именно продуктов производства. Пока производство было непосредственно общественным, оно подчинялось руководству и управлению общества и взаимные отношения производителей были совершенно ясны. Но лишь только различные виды труда превратились в частные виды труда, существующие независимо один от другого, лишь только производство стало вследствие этого бесплановым, как и взаимные отношения производителей приняли вид отношений продуктов. С тех пор отношения между производителями перестали определяться самими производителями. Эти отношения стали развиваться независимо от воли людей. Общественные силы переросли людей и стали представляться наивному воззрению прошедших веков какими-то божественными силами, а позднейшим, более просвещённым, векам – силами природы.
Естественным формам товаров приписываются теперь свойства, которые кажутся таинственными, покуда им не найдено объяснения во взаимных отношениях их производителей. Как идолопоклонник приписывает своему фетишу такие свойства, которые вовсе не заключены в действительной природе последнего, так и буржуазному экономисту товар представляется чувственной вещью, одарённой сверхчувственными свойствами. Маркс называет это «фетишизмом, который присущ продуктам труда, раз только они производятся как товары, и который, следовательно, неотделим от товарного производства» («Капитал», т. 1, стр. 79).
Этот фетишистский характер товара – и равным образом, как мы увидим ниже, и капитала – был впервые открыт Марксом. Фетишизм затрудняет понимание отличительных свойств товара и даже делает невозможным это понимание, пока он не преодолен. Нельзя полностью понять стоимость товара, не отдавши себе отчёта в фетишистском характере товара. Параграф «Товарный фетишизм и его тайна» представляется нам вследствие этого одной из важнейших частей «Капитала», которой каждый читатель этой книги должен посвятить особенное внимание» (Каутский, отдел первый, Глава 1).
Этот небольшой текст убивает сразу много зайцев, которые могли бы составит угрозу дальнейшим частям учения Маркса. Давайте посмотрим, как это скажется в дальнейшем на теории ценообразования. Во-первых, невзначай утверждается, что отношения между производителями не зависят от их собственной воли. В приложении к ценообразованию, из этого будет следовать, что цена не зависит от того, чего захотят гончар и земледелец, насколько они любят хлеб или насколько им нужны в хозяйстве горшки, в общем, не зависят от их готовности отдать или купить хлеб и горшки. Во-вторых, утверждается, что особенности продукта, в частности, его качество, никак не сказываются на цене. Получается, что цены не зависит ни от желаний и волевых поступков людей, ни от свойств товаров, а вместо них играет роль абстрактно-неосязаемый «общественный характер труда», которому каждый автор может приписать всё, что угодно. Тут напрашивается очевидное возражение: уж не Бог ли установил цены, если ни воля людей, ни свойства товаров на них никак не влияют (ибо что же ещё на них может влиять)? Однако, Маркс, а вслед за ним и Каутский, делают превентивный ход – обвиняют в религиозности как раз тех, кто станет искать объяснения ценообразованию в свойствах товарах и волевых поступках людей. После этого приёма введение совершенно новой трактовки стоимости не составляет труда. Нам будет удобно комментировать тексты Каутского по ходу его изложения:
«Назначение товара, как мы видели, состоит в том, чтобы быть обмененным. Но это возможно лишь в том случае, если товар удовлетворяет какой-нибудь - безразлично, действительной или мнимой – человеческой потребности. Никто не обменяет своего продукта на другой, если этот последний для него бесполезен. Таким образом, товар должен прежде всего быть полезным предметом, должен обладать потребительной стоимостью. <…>
Когда потребительные стоимости становятся товарами, т. е. начинают обмениваться друг на друга, обмен этот всегда происходит в известном количественном соотношении. Отношение, в котором один товар обменивается на другой, называется, его меновой стоимостью.
Это отношение может изменяться в зависимости от времени и места, но для данного времени и данного места оно является величиной определённой. Если мы обмениваем 20 аршин холста на 1 сюртук и одновременно 20 аршин холста на 40 фунтов кофе, то мы можем быть уверены, что и 1 сюртук, если понадобится, будет обменен на 40 фунтов кофе. Меновая стоимость сюртука имеет совершенно иной вид при обмене его на холст, чем при его обмене на кофе. Но как бы различно ни выглядела меновая стоимость товара, в основе её, в данное время и данном месте, всегда лежит одинаковое содержание.
Поясним это общественное явление подобным ему явлением из мира физического. Когда я говорю, что какое-нибудь тело весит 16 килограммов, или 40 фунтов, или один пуд, то я знаю, что в основе этих различных выражений лежит определённое содержание, определённая тяжесть тела. Точно так же и в основе различных выражений меновой стоимости товара лежит определённое содержание, которое мы называем стоимостью.
Тут мы подошли к важнейшей и основной категории политической экономии – категории, без понимания которой не может быть правильно понят и весь механизм господствующего способа производства.
Что образует стоимость товаров? – вот вопрос, на который мы должны дать ответ.
Возьмём два товара, например пшеницу и железо. Каково бы ни было отношение, в котором они обмениваются, его всегда можно представить в виде математического равенства, например: 1 гектолитр пшеницы = 2 центнерам железа. Между тем каждый школьник знает, что математические действия можно производить только над однородными величинами, например: от 10 яблок можно отнять 2 яблока, но не 2 ореха. Поэтому в железе и пшенице, как товарах, должно быть нечто общее, делающее сравнение их возможным: это и есть их стоимость» (Каутский, Отдел первый, Глава 1).
Итак, Каутский вводит вслед за Марксом понятие «меновая стоимость» – то же самое, что цена. Но из того факта, что товары обмениваются на рынке в какой-то пропорции, он делает вывод, что в товарах находится некая однородная субстанция, и за товары платят ту или иную сумму в зависимости от количества этой субстанции, содержащейся в товаре. Эту невидимую субстанцию марксисты и называет стоимостью.
Методология приведённого рассуждения вызывает самые острые нарекания. Во-первых, аналогия с тяжестью товара более чем скользкая. Ведь сам же Маркс критикует «товарный фетишизм», то есть представление, что самим товарам присуще загадочное внутреннее свойство, определяющее их цену. Разница меновой стоимости с массами тел, которые, в свою очередь, определяются массами молекул, составляющих данное тело (т.е. сводится к характеристикам составляющих тела), довольно существенна. Кроме того, цена, в отличие от массы, зависит от человеческих оценок товара. Поэтому более точной была бы другая аналогия: на соревновании по фигурному катанию жюри выставляет фигуристам оценки, и каждый из них получает какое-то количество баллов. Из логики Маркса следует, что в фигуристах есть какое-то однородное содержание, с которым жюри проводит арифметические действия. Сколь бы различные оценки ни давали жюри на разных соревнованиях, в основе их любом момент лежит одинаковое содержание. Осталось только найти способ объективно взвешивать это содержание, чтобы обойтись вовсе без ошибающегося жюри.
Но даже если принять аналогию Маркса с массами тел, то и тут не всё так чисто. Дело в том, что далее он будет утверждать, что наблюдаемые нами цены вовсе не так важны, как «стоимость», «лежащая в основе» ценообразования. Он даже добавит, что бывает случаи, когда одни товары постоянно продаются по цене выше «стоимости», а другим – по цене ниже «стоимости», но всё равно на эти отклонения цены не надо обращать внимание, ибо стоимость-де более реальная, чем наблюдаемые нами цены. При этом расхождения стоимости с реально складывающимися ценами товара в разное время Маркс сравнивает с расхождениями между различными оценками массы тела – 16 килограмм, 40 фунтов или один пуд. Но дело-то в том, что когда мы говорим, что какое-то тело весит 16 килограммов, или 40 фунтов, или один пуд, мы просто используем разные единицы измерения, в то время как наблюдаемое нами явление само по себе не изменяется (в отличие от изменяющихся цен). Принимая какую-то одну систему мер, мы можем примерно описать конкретные взаимосвязи между массой тела и другими физическими параметрами. Никто не говорит, что на конкретную величину 16 килограммов не надо смотреть, ибо настоящая «тяжесть» тела вовсе не 16, а среднее между 16, 40 и 1. Когда Маркс утверждает, что на реально складывающиеся цены вообще не надо смотреть, он вообще закрывает путь к тому, чтобы приблизительно описать закономерности, которым подчиняется реальное ценообразование. Описанный Блаугом приём «подвала» налицо. Но предоставим слово Каутскому:
«Является ли это общее естественным свойством товаров? Как потребительные стоимости они обмениваются лишь потому, что обладают различными, а не общими естественными свойствами. Эти свойства являются побудительной причиной обмена, но они не могут определять отношение, в котором этот обмен совершается.
Если же оставить в стороне потребительную стоимость товаров, то у них останется лишь одно свойство – то, что они – продукты труда».
Как видим, Маркс не удовлетворился приёмом «подвала», и начиная с приведённого отрывка, включает весь арсенал натурфилософии, прежде всего – произвольное выхватывание одного свойства изучаемого объекта и провозглашение его основным и единственным. Во-первых, Каутский утверждает, что потребительские свойства товаров только служат побуждением к обмену, но не определяют их цену. На этом основании Каутский предлагает вообще отвлечься от исследования данного фактора в ценообразовании и принять к рассмотрению только то свойство, которое сам Каутский почему-то считает главным. Но правильно ли так поступать? Во-первых, если сам Каутский признаёт, что потребительные свойства товара побуждают обменивать его или нет, то, следовательно, они могут побудить продавца либо покупателя продавать его или не продавать, либо покупать или не покупать. Следовательно, потребительные свойства прямо влияют на спрос и предложение (а эти понятия давно уже использовались экономической наукой до Маркса), и, следовательно, влияют на цену. Мало того, за 50 лет до выхода первого тома «Капитала» Рикардо прямо упомянул о влиянии на складывающуюся цену моды, зачем же так игнорировать уже известные причинно-следственные связи в новых моделях? Получается, что у Маркса не было никаких причин отвлекаться от учёта тех факторов ценообразования, которые уже были хорошо известны науке и которые никто уже не думал выбрасывать из рассмотрения. Итак, от многих реальных факторов ценообразования Маркс самоустранился. Но насколько верен тот фактор, который он сам назвал – человеческий труд? Ведь к тому времени было хорошо известно, что существует очень много товаров, на создание которых вообще не затрачено никакого труда (например, земельные участки, лес и т.д.). Почему же тогда за них платят деньги, если в них нет ни грамма стоимостной субстанции, вносимой, по Марксу, только трудом? Но вот Каутский пишет:
«Но, отвлекаясь от потребительной стоимости продуктов, мы отвлекаемся и от различных определённых видов труда, создавшего их; они тогда уже не продукты труда столяра, прядильщика и т. д., а только продукты человеческого труда вообще. И как таковые они – стоимости.
Значит, товар обладает стоимостью только потому, что в нем овеществлен человеческий труд вообще. Как же измерить величину его стоимости? Количеством содержащегося в нём созидателя стоимости – труда. Количество же труда в свою очередь имеет своей мерой время».
Итак, Каутский предлагает отвлечься от всех реально наблюдаемых факторов, влияющих на ценообразование в реальной жизни, и принять только один – «человеческий труд вообще», невидимую субстанцию, величина который не поддаётся измерению и связь которой с другими наблюдаемыми параметрами невозможно даже приблизительно описать. В самом деле, в отличие от Адама Смита и Рикардо, количество труда в теории нельзя измерить даже через наблюдение за ценами, ибо цены – не более чем блёклое отражение реальной стоимости, они то выше, то ниже стоимости, но редко когда совпадают с ней. Однако и через наблюдение за продолжительностью работы в реальной жизни количество труда тоже измерить нельзя, и чтобы отбить у читателя такие попытки, Маркс пишет:
«Если стоимость товара определяется количеством труда, затраченного в продолжение его производства, то могло бы показаться, что стоимость товара тем больше, чем ленивее или неискуснее производящий его человек, так как тем больше времени требуется ему для изготовления товара. Но тот труд, который образует субстанцию стоимостей, есть одинаковый человеческий труд, затрата одной и той же человеческой рабочей силы. Вся рабочая сила общества, выражающаяся в стоимостях товарного мира, выступает здесь как одна и та же человеческая рабочая сила, хотя она и состоит из бесчисленных индивидуальных рабочих сил. Каждая из этих индивидуальных рабочих сил, как и всякая другая, есть одна и та же человеческая рабочая сила, раз она обладает характером общественной средней рабочей силы и функционирует как такая общественная средняя рабочая сила, следовательно употребляет на производство данного товара лишь необходимое в среднем или общественно необходимое рабочее время. Общественно необходимое рабочее время есть то рабочее время, которое требуется для изготовления какой-либо потребительной стоимости при наличных общественно нормальных условиях производства и при среднем в данном обществе уровне умелости и интенсивности труда. Так, например, в Англии после введения парового ткацкого станка для превращения данного количества пряжи в ткань требовалась, быть может, лишь половина того труда, который затрачивался на это раньше. Конечно, английский ручной ткач и после того употреблял на это превращение столько же рабочего времени, как прежде, но теперь в продукте его индивидуального рабочего часа была представлена лишь половина общественного рабочего часа, и потому стоимость этого продукта уменьшилась вдвое.
Итак, величина стоимости данной потребительной стоимости определяется лишь количеством труда, или количеством рабочего времени, общественно необходимого для её изготовления… Каждый отдельный товар в данном случае имеет значение лишь как средний экземпляр своего рода» (www.kprf.ru/library/marx/4277.shtml).
Заметим, что первое предложение в этой цитате почти дословно списано у Адама Смита, но если Адам Смит предлагает измерять величину труда через реально складывающуюся зарплату, то Маркс вводит бесконечную цепочку новых понятий из своего подвала, каждое из которых никакого реального явления не описывает, но зато позволяет представить «подвал» более настоящим, чем то, что мы наблюдаем в жизни. К этой веренице привидений добавляется новые субстанции – «простой» и «сложный» труд, которые, опять-таки, невозможно пересчитать один в другой с помощью рыночных цен или реального наблюдения за затратами рабочего времени:
«Как стоимости же товары отличаются друг от друга не качественно, а количественно. Они обмениваются, потому что они различны как потребительные стоимости. Но при обмене они сравниваются и ставятся в известное соотношение друг к другу, так как они равны как стоимости. Не труд как определенная, направленная к известной цели, качественно различающаяся деятельность создаёт стоимость, а лишь труд как деятельность, обладающая во всех своих отраслях одинаковым характером, как затрата человеческой рабочей силы вообще. Как такие затраты рабочей силы, разные виды труда, подобно самим стоимостям, различаются не качественно, а лишь количественно.
Это значит, что в отношении образования стоимости всякий труд рассматривается как простой средний труд, как затрата простой рабочей силы, которой обладает каждый средний человеческий организм. При этом сложный труд считается умноженным простым трудом. Небольшое количество сложного труда приравнивается большому количеству простого».
На этом, однако, приём «подвала не заканчивается. Всё в той же главе Каутский заходит на второй круг выделения субстанции стоимости:
«Величина стоимости товара определяется, правда, количеством общественно необходимого для его изготовления труда, но выражается она своим отношением к стоимости одного или нескольких других товаров, своим меновым отношением.
Буржуазная политическая экономия часто считает, однако, что именно меновое отношение товара определяет величину его стоимости. Достаточно простого примера, чтобы объяснить всю нелепость этого взгляда».
Заметим, что уже здесь Каутский нахально искажает взгляд политической экономии: на самом деле, она не считает, что меновое соотношение товара определяет величину стоимости, а просто отказывается от попыток найти загадочную субстанцию, якобы лежащую в основе цены. Вместо этого политэкономия просто называет стоимостью реально складывающуюся цену и исследует, какие факторы на неё влияют тем или иным образом. Но вернёмся к тому, как Каутский опровергает такой подход. Он повторяет своё прежнее рассуждение, основанное на скользкой аналогии с массами, справедливо учитывая, что убеждение публики вызывается не силой доказательств, а количеством повторений:
«Возьмём голову сахара. Её вес дан заранее, но выразить его мы можем только путём сравнения его с весом другого тела, например железа. Мы кладем сахарную голову на одну чашу весов, а на другую соответственное количество кусков железа, каждый определённого веса, который называется, скажем, фунтом. Число кусков железа показывает нам вес сахара; но было бы нелепо думать, что сахар потому весит 10 фунтов, что на другой чашке весов лежит 10 кусков железа; напротив, только потому и нужно было положить туда столько кусков железа, что сахар весит 10 фунтов.
Здесь вопрос совершенно ясен. Но точно так же обстоит дело с величиной стоимости и формой стоимости.
Выражение веса тела представляет некоторое сходство с выражением стоимости товара, т. е. с формой, в которой мы выражаем величину его стоимости. Голова сахара весит 10 фунтов; это, точнее говоря, значит, – продолжая наш пример, – что она весит столько же, сколько 10 определённых кусков железа. Подобным же образом мы можем сказать о сюртуке, что он стоит столько же, сколько стоят, на пример, 20 аршин холста.
Мы не могли бы поставить железо и сахар как тела в известное отношение друг к другу, если бы у них не было одного общего природного свойства – тяжести. Точно так же мы не могли бы поставить в известное отношение друг к другу сюртук и холст как товары, если бы у них не было общего общественного свойства – быть продуктами человеческого труда вообще, стоимостями. (Напомним, что одно только существование таких товаров как земельные участки и лесные угодья полностью опровергает всю модель настолько, что все дальнейшие построения Маркса, исходящие из созданной трудом стоимостной субстанции, вообще не имеют никакой научной силы. – Авт.)
Железо и сахар играют в первом равенстве различные роли: голова сахара весит столько же, сколько 10 фунтов железа. Сахар выступает здесь как сахар, железо же – не как железо, а как воплощение тяжести, как форма её проявления. В этом равенстве мы не отвлекаемся от особых физических свойств сахара, но отвлекаемся от свойств железа.
Сходное явление представляет равенство: 1 сюртук = 20 аршинам холста.
Как холст, так и сюртук – товары, стало быть – потребительные стоимости и стоимости. Но в форме стоимости, в меновом соотношении, только сюртук выступает здесь как потребительная стоимость, холст же выступает лишь как форма проявления стоимости.
Я могу узнать вес сахара при помощи не только железных гирь, но и медных, свинцовых и т. д. Точно так же я стоимость сюртука я могу выразить не только в холсте, но и во всяком другом товаре. Поэтому в равенстве 1 сюртук = 20 аршинам холста я совершенно отвлекаюсь и особой природной формы холста; он выступает в этом соотношении – об этом сказано выше – только как стоимость, как воплощение человеческого труда вообще. Холст становится формой проявления стоимости сюртука в противоположность телу сюртука. Свойственная сюртуку, как и всякому другому товару, противоположность между потребительной стоимостью и стоимостью отражается в выражении стоимости, причём его телесная форма сюртука является воплощением исключительно потребительной стоимости, а телесная форма товара – холста – лишь воплощением стоимости, формой стоимости».
Итак, подведём итоги этого многословия. Вместо того, чтобы конкретно исследовать реальные факторы ценообразования, как это делал, например, Рикардо, экономическое учение Маркса приводит весьма поверхностную аналогию, после которой приходит к выводу, что в товарах заключена некоторая субстанция, которая главнее всех факторов, влияющих на цену. Итак, подвал с привидениями вытащен наружу – осталось только снести первый этаж наблюдаемого мира, данные которого настолько расходятся с предписаниями невидимой субстанции. Завершая этот раздел, приведём ещё один пассаж из Каутского; предупредим только, что хотя Каутский и назвал стоимостную субстанцию главным фактором ценообразования, который надо учесть, а другими пренебречь, на самом деле никакого объяснения того, почему мы один конкретный фактор учитываем, а другим пренебрегаем, Каутский не дал:
«Всякий естественно-научный или общественный закон является попыткой объяснения явлений природы или общественной жизни. Но едва ли хоть одно из этих явлений обусловливается одной единственной причиной. В основе различных явлений лежат самые разнообразные я сложные причины; да и самые явления не происходят независимо друг от друга, а перекрещиваются в самых различных направлениях.
Поэтому перед исследователем явлений природы или общественной жизни стоит двойная задача. Во-первых, он должен отделить, изолировать друг от друга различные явления, во-вторых, отделить одну от другой причины, лежащие в основе этих явлений,- отделить существенные от несущественных, постоянные от случайных. Оба вида исследования возможны только при помощи отвлечения, абстракции. Естествоиспытатель пользуется при этом целым рядом чрезвычайно усовершенствованных инструментов и методами наблюдения и опыта. Исследователь же общественных законов должен совершенно отказаться от опытов и должен, сверх того, довольствоваться весьма несовершенными вспомогательными средствами.
С помощью абстракции исследователь открывает закон, лежащий в основании явлений, которые он желает объяснить. Без знания этого закона соответствующие явления не могут быть объяснены; но одного этого закона недостаточно, чтобы объяснить их целиком.
Какая-нибудь одна причина может быть ослаблена другой, её действие может даже быть совершенно уничтожено; но ошибочно было бы заключать отсюда, будто эта причина вовсе не существует. Законы падения, например, имеют силу только в безвоздушном пространстве: только там кусок свинца и перо падают с одинаковой скоростью. В пространстве же, наполненном воздухом, результат иной вследствие сопротивления последнего. Тем не менее закон падения верен.
Так же обстоит дело и со стоимостью. Когда товарное производство сделалось господствующим, закономерность товарных цен не могла не броситься в глаза участникам производства; она-то и побудила к исследованию лежащих в её основе причин. Исследование товарных цен привело к определению величины стоимости. Но подобно тому, как сила тяжести не есть единственная определяющая причина явлений падения, так и стоимость товара -- не единственная причина его цены. Маркс сам указывает на то, что есть товары, цена которых не только временами, а постоянно ниже их стоимости. Так, например, золото и алмазы никогда ещё, вероятно, не оплачивались по их полной стоимости. Товар рабочая сила также может при известных обстоятельствах долгое время оплачиваться ниже своей стоимости.
Более того, Маркс доказал, что при капиталистическом способе производства прибыль так влияет на закон стоимости, что цены большинства товаров не только могут, но и должны постоянно стоять выше или ниже их стоимости. Несмотря на это, закон стоимости остаётся в силе и здесь. Самые эти отклонения цен от стоимости могут быть объяснены в свою очередь только с помощью закона стоимости. Здесь мы можем только указать на это, так как для подробного разъяснения этого вопроса необходимо знание законов капитала и прибыли».
Думается, единственное место, которое следует прокомментировать в приведённом тексте – последний абзац, где утверждается, что, якобы, Маркс доказал, что цены большинства товаров постоянно должны быть выше или ниже стоимости. На самом деле, Каутский ошибается: по всей видимости, и он не прочитал Рикардо к моменту написания своей книги. Это Рикардо установил, что «естественные» (равновесные) цены большинства товаров далеко не пропорциональны заработной плате, израсходованной на производство данного товара, что эти равновесные цены включают с тем же успехом дисконтированные затраты капитала. Приписывать это открытие Марксу в корне неверно.
