У нас много спорят по частному аспекту. Пора расширить пространство проговаривания. Думаю, почти все чувствуют, что с конца 50-х годов начался новый период жизненного цикла СССР. После смерти Сталина это все прочувствовали, даже школьники 7 класса. Учителя приходили заплаканные, и мы понимали – это вовсе не из-за культа личности. Все покатилось по другой дороге, и тревогу вызывала неопределенность. А уже в 8 классе произошел необъяснимый раскол – выделилась группа стиляг, и всем пришлось об этом думать. До этого все были «одинаковыми» по главным установкам. Ушло единомыслие и возникло много малых групп с разными инакомыслиями (политикой пока не увлекались).
Сейчас, смотря на споры о роли марксизма, культурной травмы и предательства, я считаю, что надо вспомнить, как во время инкубационного периода 1955-1985 гг. произошла дезинтеграция советского общества и появились уже крупные и влиятельные общности, которые вызрели и произвели перестройку (активно и пассивно).
Что касается марксизма, то тогда он непосредственно на массовое сознание не влиял. Он превратился в «антисоветский марксизм» в среде шестидесятников и гуманитариев позже и сыграл свою роль в 70-80-е годы – дал идеологию, «похожую на науку». Но этот марксизм использовали уже возникшие «секты», они получили язык и стиль. А также он блокировал развитие обществоведение, в котором возникали полезные очаги с методологией, близкой к научной. Однако мой тезис в том, что взрывное возникновение множества групп с разными когнитивными структурами создало ситуацию для политической системы реальной невозможности пересобрать новое население в общество и нацию – старая партийно-государственная машина не могла ни понять, ни предвидеть, ни выработать новые технологии. А молодое образованное поколение номенклатуры было уже могильщиком СССР (кто-то активно, большинство пассивно).
И на Западе, и у нас пишут, что возникновение в СССР разных течений диссидентов было вызвано перепроизводством интеллигенции. Я считаю, что это ошибка. Дело не в количестве, а в то, что любая общность в момент становления обладает особые качествами (активностью, творчеством, бунтарством и пр.). В конце ХIХ в. в России интеллигенции было мало, но она стала «дрожжами» всей России. А молодая послевоенная интеллигенция была иной общностью, нежели старой российской и первой советской интеллигенцией. Война оказалась разрывом непрерывности.
Поэтому я считаю плодотворным подход, который начал, но не успел Вебер, заметки которого собрал Московичи. Напомню фразу из предисловия этой книжки: он в своей модели общества «на первый план выдвигает его динамические, а не статические, структурные, свойства. Общество по Московичи – это система динамичных отношений, нечто текучее, непрерывно изменяющееся и потому сопоставимое с психикой, с динамизмом страстей и верований, составляющих суть душевной жизни реального человека». Для этого подхода важна и концепция культурной травмы, и аллегория Вебера.
Он называл эти общности in statu nascendi (т.е. в состоянии возникновения). Как, например, атомарный кислород или хлор – in statu nascendi. Огромная активность! А об общностях сказано, что они «не осуществляются обычными общественными и историческими путями и отличаются от вспышек и изменений, которые имеют место в устоявшемся обществе… Здесь возникает нечто “совершенно другое”, несоизмеримое по своей природе с тем, что существовало раньше; нечто, перед которым люди отступают, охваченные страхом». Это и произошло в СССР: и в социальных группах, и в культурных и этнических. Исходя из этого можно создать модель кризиса и его преодоления.
