Беззаконие. К рассмотрению проблемы советского и постсоветского общества
Давно интересует проблема распада и деградации, атомизации общества после событий 1917 г. (февральских и далее).
Одной из наиболее резко неприятных черт жизни в СССР было ощущение беспомощности. Невозможно было найти "управу" на вышестоящих. Беззащитности перед хулиганом, алкоголиком, хамом. Перед явлением кумовщины и круговой поруки. (При том, что исключительная важность справедливого суда была отмечена ещё Гесиодом, на заре возникновения европейского общества).
В СССР процветала практика массового игнорирования законов и юридически обязывающих актов более низкого уровня. Курение в неположенном месте, мат в присутствии других людей, выброс мусора, демонстративное хамство, обвес и обсчёт покупателей, пренебрежение должностными обязанностями, издевательство над животными... Тут может получиться длинный и объёмный список, сводящийся, в принципе, к одному.
Печально, но эта тенденция, чуждая культурному строю поколений, сформировавшихся до 1917 г., в 50-е - 80-е гг. стремительно набирала обороты и просто уничтожает современное общество. Основная причина, понуждающая покидать страну большую часть иммигрантов наших дней - не "экономика" (квалифицированные люди, как правило, неплохо обеспечены, а их труд востребован), а именно отвращение к жизни в "этой стране". Т.е., к вышеперечисленным феноменам.
Давеча, мне встретился интересный текст, немедленно вызвавший ассоциацию с другим. Привожу их оба и интересуюсь мнением собравшихся о данной проблеме.
"...в дни февральского переворота городовые стали первыми жертвами черни, расправлявшейся с ними, как с "ненавистными слугами царского режима".
Революционерами, после жестокого избиения, со сломанной ногой, из здания Петроградского губернского жандармского управления был выволочен и позже застрелен не покинувший своего поста начальник ПГЖУ 70-летний генерал И.Д.Волков.
В ночь с 27-е на 28-е февраля, после того как 27 февраля из Государственной Думы был получен приказ об аресте "всей полиции", в Петрограде произошло повсеместное избиение полицейских, из которых, по некоторым свидетельствам, погибла едва ли не половина. Писатель М.М.Пришвин записал в те дни в своем дневнике: "Две женщины идут с кочергами, на кочергах свинцовые шары – добивать приставов".
А барон Н.Е. Врангель вспоминал: "Во дворе нашего дома жил околоточный; его дома толпа не нашла, только жену; ее убили, да кстати и двух ее ребят. Меньшего грудного – ударом каблука в темя". Жандармов и полицейских забивали до смерти прикладами, им выкалывали глаза, кололи штыками, расстреливали, привязывали веревками к автомобилям и разрывали на части, топили в Неве, сбрасывали с крыш домов…
"Те зверства, – писал генерал К.И. Глобачев, – которые совершались взбунтовавшейся чернью в февральские дни по отношению к чинам полиции, корпуса жандармов и даже строевых офицеров, не поддаются описанию. Они нисколько не уступают тому, что проделывали над своими жертвами большевики в своих чрезвычайках"
Говоря о поведении в февральско-мартовские дни городовых и околоточных, полковник Ф.В. Винберг писал, что они составляли "плоть от плоти и кровь от крови того народа, от имени которого их объявляли врагами и супостатами":
"Как только началась наша революция, первоначальная дикая злоба черни обратилась именно на полицию, тем более что представители полиции оказались действительно достойными и твердыми в своей служебной чести слугами государственности, вверенных им постов не покидали и гибли жертвами жестокой расправы, доблестной смертью своею давая пример оголтелому русскому народу, как надо долг свой исполнять не только тогда, когда все обстоит благополучно и исправная служба сулит награды и повышения, но и тогда, когда грозная буря сметает всякое встречающееся ей сопротивление, и когда стойкое соблюдение верности долгу сопряжено с неизбежною гибелью в мучениях и страданиях (…) Солдаты и рабочие рыскали по всему городу, разыскивая злосчастных городовых и околоточных, выражали бурный восторг, найдя новую жертву для утоления своей жажды невинной крови, и не было издевательств, глумлений, оскорблений и истязаний, которых не испробовали подлые звери над беззащитными своими жертвами. Этим зверям петербургское население в массах своих деятельно помогало: мальчишки, остервенелые революционные мегеры, разные "буржуазного" вида молодые люди бежали вприпрыжку вокруг каждой охотившейся группы убийц и, подлаживаясь под "господ товарищей", указывали им, где и в каком направлении следует искать последних скрывающихся полицейских (…) Скоро, с Божьей помощью, воссияет над нашей Россией светлая заря возрождения (…) тогда вспомнят и о тебе, доблестный мученик городовой (…) и над твоею скромную могилою построят памятник благодарные твои соотечественники, умеющие ценить истинное величие духа и истинные заслуги перед Родиной".
Как сообщает Фонтанка.ru, о захоронении на Марсовом поле 170 полицейских – жертв Февральской революции 1917 года петербургскому ГУВД стало известно в результате изучения архивов. Городовые погибли во время февральской революции 1917 года, честно выполняя свой долг блюстителей порядка. Пока установлены фамилии только 78 стражей порядка.
...И наказание.
«Больше всего беспокоило быстро растущее сознание того, что не осталось никого, кто бы озаботился сохранением мира. Исчезли красно-голубые нарукавные повязки военной полиции, а на углу улицы больше не стоял флегматичный, надёжный полицейский».
Реден Н. ''Сквозь ад русской революции: Воспоминания гардемарина. 1914—1919 гг.'' — М.: Центрполиграф, 2006. — С. 64.
------------------------
“… Как-то в 46-м году летним вечером в лагерьке на Калужской заставе блатной лег животом на подоконник третьего этажа и сильным голосом стал петь одну блатную песню за другой. Песни его легко переходили через вахту, через колючую проволоку, их слышно было на тротуаре Большой Калужской, на троллейбусной остановке и в ближней части Нескучного сада. В песнях этих воспевалась "легкая жизнь", убийства, кражи, налёты. И не только никто из надзирателей, воспитателей, вахтёров не помешал ему -- но даже окрикнуть его никому не пришло в голову. Пропаганда блатных взглядов, стало быть, вовсе не противоречила строю нашей жизни, не угрожала ему…
Всё это сложилось не сразу, исторически, как любят у нас говорить. В старой России существовал неверный взгляд на воров как на неисправимых, как на постоянных преступников ("костяк преступности"). Оттого администрация, как свидетельствует П. Якубович, ломала их вольности и верховенство в арестантском мире, запрещала им занимать артельные должности, доходные места, решительно становилась на сторону прочих каторжан. "Тысячи их поглотил Сахалин и не выпустил". В старой России к рецидивистам-уголовникам была одна формула: "Согните им голову под железное ярмо закона!" (Урусов). Так к 1914 году воры не хозяйничали ни в стране, ни в русских тюрьмах.
Но оковы пали, воссияла свобода. В миллионном дезертирстве 1917 года, потом за гражданскую войну все человеческие страсти очень распустились, а воровские первее всех, и уж никак не хотели головы гнуться под ярмо, да им объявили, что и не надо. Находили очень полезным и забавным, что они -- враги частной собственности, а значит сила революционная, надо ввести её в русло пролетариата, да это и затруднений не составит. Тут подросла им и небывалая многолюдная смена из сирот гражданской войны -- беспризорники, шпана. Они грелись у асфальтовых котлов НЭПа и в виде первых уроков обрезали дамские сумочки с руки, рвали крючьями чемоданы из вагонных окон. Социально рассуждая: ведь во всём виновата среда? …
Теперь же, когда прошло больше сорока лет, можно оглянуться и усумниться: кто ж кого перевоспитал: чекисты ли -- урок? или урки -- чекистов? Урка, принявший чекистскую веру -- это уже сука, урки его режут. Чекист же, усвоивший психологию урки, -- это напористый следователь 30-40-х годов или волевой лагерный начальник, они в чести, они продвигаются по службе.
А психология урки очень проста, очень доступна к усвоению:
1. Хочу жить и наслаждаться, на остальных на.....!
2. Прав тот, кто сильней.
3. Тебя не долбут -- не подмахивай!..
Вот каковы были законы тридцать лет (до 1947-го): должностная, государственная, казенная кража? ящик со склада? три картофелины из колхоза? Десять лет! (А с 47-го и двадцать!) Вольная кража? Обчистили квартиру, на грузовике увезли всё, что семья нажила за жизнь? Если при этом не было убийства, то до одного года, иногда -- 6 месяцев...
Двадцатые, тридцатые, сороковые, пятидесятые годы! Кто не помнит этой вечно висящей над гражданином угрозы: не иди в темноте! не возвращайся поздно! не носи часов! не имей при себе денег! не оставляй квартиру пустую! Замки! Ставни! Собаки! (Не обчищенные вовремя фельетонисты теперь высмеивают дворовых верных собак…
Сколько обокраденных граждан знает, что милиция даже не стала искать преступников, даже дела не стали заводить, чтобы не портить себе отчётности: потеть ли его ловить, если ему дадут шесть месяцев, а по зачётам сбросят три? Да и пойманных бандитов еще будут ли судить? Ведь прокуроры "снижают преступность" (этого требуют от них на каждом совещании) тем странным способом, что просто заминают дела, особенно если по делу предвидится много обвиняемых.
Наконец обязательно будет сокращение сроков и конечно именно для уголовников. Эй, поберегись свидетель на суде! -- они скоро все вернутся, и нож в бок тому, кто свидетельствовал!
Оттого, если видишь, что залезают в окно, вырезают карман, вспарывают чемодан твоего соседа -- зажмурься! иди мимо! ты ничего не видел! Так воспитали нас и воры и -- законы!
В сентябре 1955 года "Литературная газета" (смело судящая о многом, только не о литературе) проливала крокодиловы слёзы в большой статье: ночью на московской улице под окнами двух семей с шумом убивали и убили человека. Выяснилось позже, что обе семьи (наши! советские!) были разбужены, поглядывали в окна, но не вышли на помощь: жены не пустили мужей. И какой-то их однодомец (может быть и он был тогда разбужен? но об этом не пишется), член партии с 1916 года, полковник в отставке (и, видимо, томясь от безделья) взял на себя обязанность общественного обвинителя. Он ходит по редакциям и судам и требует привлечь эти две семьи за соучастие в убийстве!
Гремит и журналист: это не подпадает под кодекс, но это -- позор! позор!
Да, позор, но для кого? Как всегда в нашей предвзятой прессе, в статье этой написано всё, кроме главного. Кроме того, что:
1) "Ворошиловская" амнистия 27 марта 1953 года в поисках популярности у народа затопила всю страну волной убийц, бандитов и воров, которых с трудом переловили после войны. (Вора миловать -- доброго погубить.)
2) Существует в уголовном кодексе (УК -- 1926) нелепейшая статья 139-я "о пределе необходимой обороны" -- и ты имеешь право обнажать нож не раньше, чем преступник занесёт над тобой свой нож, и пырнуть его не раньше, чем он тебя пырнёт. В противном случае будут судить тебя! (А статьи о том, что самый большой преступник -- это нападающий на слабого -- в нашем законодательстве нет!..) Эта боязнь превзойти меру необходимой обороны доводят до полного расслабления национального характера. Красноармейца Александра Захарова у клуба стал бить хулиган. Захаров вынул складной перочинный нож и убил хулигана. Получил за это -- 10 лет как за чистое убийство! "А что я должен был делать?" -- удивлялся он. Прокурор Арцишевский ответил ему: "Надо было убежать!" --
Так к т о выращивает хулиганов?!
3) Государство по уголовному кодексу запрещает гражданам иметь огнестрельное либо холодное оружие -- но и не берет их защиты на себя! Государство отдаёт своих граждан во власть бандитов -- и через прессу смеет призывать к "общественному сопротивлению" этим бандитам! Сопротивлению -- чем? Зонтиками? Скалками? -- Сперва развели бандитов, потом начали собирать против них народные дружины, которые, действуя вне законодательства, иногда и сами превращаются в тех же. А ведь как можно было просто с самого начала "Согните им голову под ярмо закона!"
Что было бы, если б эти жены отпустили мужей, а мужья выбежали бы с палками? Либо бандиты убили бы их, это скорей. Либо они убили бы бандитов -- и сели бы в тюрьму за превышение необходимой обороны. Полковник в отставке на утреннем выводе своей собаки мог бы в обоих случаях посмаковать событие…
С преступностью -- как с малярией: рапортовали однажды, что нет её больше -- и больше лечить от неё нельзя, и диагноза такого ставить нельзя!
Конечно, закрыть дело хочется и милиции и суду, но это ведёт к формальности, которая еще больше на руку истинным убийцам и бандитам: в нераскрытом преступлении обвиняют кого-нибудь, первого попавшегося, а особенно охотно -- довешивают несколько преступлений тому, за кем уже есть одно, -- Стоит вспомнить дело Петра Кизилова3 -- дважды без всяких улик приговоренного к расстрелу (!) за НЕсовершенное им убийство, или дело Алексеенцева (сходно). Если бы письмо адвоката Попова (по делу Кизилова) пришло не в "Известия", а в "Таймс", это кончилось бы сменой королевского суда или правительственным кризисом. А у нас через четыре месяца собрался обком (почему -- обком? разве суд ему подвластен?) и, учитывая "молодость, неопытность" следователя (зачем же таким людям доверяют человеческие судьбы?), "участие в Отечественной войне" (что-то нам его не учитывали в своё время!) -- кому записали выговор в учётную карточку, а кому погрозили пальцем. Главному же палачу Яковенко за применение пытки (это уже после XX съезда!) еще через полгода дали будто бы три года, но поскольку он – свой человек, действовал по инструкции, выполнял приказ -- неужели же его заставят отбывать срок на самом деле? За что такая жестокость?.. А вот за адвоката Попова придется приняться, чтобы выжить его из Белгорода: пусть знает блатной и всесоюзный принцип: тебя не долбут -- не подмахивай!
