Современное российское общество (в трактовке СЛМ). Часть1
В ранее опубликованных материалах на тему солидарно-либеральной модели(СЛМ) (1*, 2**, 3***, 4****) суть и нюансы последней были изложены более чем подробно, поэтому есть смысл сразу перейти к актуальным вопросам нашей текущей внутрироссийской ситуации. Из предшествующего же периода послесталинского СССР (от 50-х до 90-х) будут рассмотрены только два "знаковых" советских феномена: гуманизация постсталинского абсолютизма и его крах. (Последняя статья**** СЛМ-цикла завершилась именно периодом сталинского правления.)
ИНДУСТРИАЛЬНЫЙ АБСОЛЮТИЗМ.
По логике СЛМ, "политэкономические феномены" постсталинского СССР стали следствием изменений двух (из четырёх) основных "исторических параметров" : производительности действий и уровня народного либерализма. Влиянием двух других - плотности населения (менявшейся незначительно) и либерализма советской элиты (близкого к насыщению) - можно пренебречь, приняв их за константы.
В ранее опубликованной статье*** уже описывались трансформации классического "марксистского" капитализма, вызванные тем же фактором - многократным ростом производительности общественного производства. Они были обозначены как переход от "доиндустриального" состояния общества к - "индустриальному". Аналогичный переход возможен и в любых других формациях: феодализме, абсолютизме, анархии. При этом сами формации (как СЛМ-конфигурации двух "предприятий") остаются неизменными, но качественно иной уровень производства кардинально меняет ситуацию в обществе.
Подобный переход совершил и советский АБСОЛЮТИЗМ, достигнув к концу 50-х "индустриального" состояния. Основы социалистической системы с победой индустриализации и смертью Сталина мало изменились - как и прежде вся экономическая и государственная власть была сосредоточена в руках "великого вождя", либерального собственника обоих "предприятий" (теперь, правда, не диктатора-одиночки, а группировки политбюро). Но экономическая и политическая потребность этого "вождя" в людоедской системе перманентных массовых репрессий уже сошла на нет, чему было несколько причин, проистекающих из сути вышеупомянутого "качественного перехода".
Во-первых, благодаря дальнейшему совершенствованию оборудования и быстрому росту технической оснащённости восстановленного послевоенного хозяйства появилась возможность отказаться от принудительного труда на многих, до того - сугубо лагерных работах. (Совершенная техника, управляемая работающими за зарплату свободными людьми, навалит леса, нароет каналов и положит шпал - гораздо больше и рентабельнее, чем то сделают примитивным инструментом рабские руки заключённых. Но когда парк машин ещё невелик, а лес и валютный спрос на него - в избытке, на лесоповале будут пыхтеть легионы зеков, наглядно опровергая известное утверждение о непроизводительности рабского труда.
(Кстати, той же причиной объясняется и хрущёвское освобождение колхозников от статуса, аналогичного ссыльному поселению. Поскольку жизнь в планируемых механизированных и благоустроенных "агрогородах" предусматривалась уже вполне приемлемой, не было смысла насильно, совсем не по-коммунистически, удерживать в них людей.)
Во-вторых, параллельно с индустриализацией экономики шёл рост производительности и в сфере функций советского государства. Быстро совершенствовалась система политического сыска и тотального идеологического контроля, в первую очередь, за счёт новых современных СМИ и свежих кадров, обтёсанных системой уже во втором поколении. Что накладывалось на вышеупомянутую либерализацию народа, ускоряемую ликвидацией коммунистических солидаристов "как класса". Последних свели под чистую: сталинские лагеря, Великая Отечественная война, топрная псевдосолидарной пропагандой, а более всего - в конец испорченная репутация коммунистической идеи (единственной, публичное обсуждение которой не попадало автоматически под определение "антисоветской деятельности", а потому - ещё могло как-то идти в идеологически-стерильном советском обществе).
Посему, советская элита конца 50-х могла уже не опасаться высокоидейных чудаков-марксистов и свернуть повальную профилактическую "прополку" общества. Кадровая "номенклатурная" система надёжно блокировала карьерный рост "красных фанатов", а всепроникающий КГБ пресекал любую политическую самодеятельность "снизу".
И в-третьих, многократный рост производительности во всех отраслях народного хозяйства привёл к фактическому избытку рабочей силы - стандартной болезни любого "индустриального" общества. Растущую армию "лишних" советских людей поглощало быстро расширявшееся производство разнообразных "дополнительных" солидарных удовольствий (прежде всего в "монстроподобном" ВПК), а так же гипертрофированная бюрократическая система управления-принуждения монопольной экономики.
В сочетании с солидарной системой распределения потребительских благ, скрытая безработица порождала в охваченной ею значительной части населения психологию государственных иждивенцев - когда люди уже сознательно искали необременительную работу "для галочки", дающую право на приемлемый пакет социальных благ и "уверенность в завтрашнем дне". Платой же за "халяву" становилась дисквалификация и полная зависимость от государства, порождающая массовую холопскую лояльность. Последняя усиливала эффект вышеупомянутых антисолидарных мер в деле защиты советской элиты от массового народного выступления.
(Вышеизложенная трактовка типичного элемента доиндустриального коммунистического абсолютизма - системы массового террора - проливает свет на известный парадокс 60-х - резкое и неожиданное размежевание братских коммунистических партий (только что - лучших друзей и союзников, а через минуту - непримиримых врагов). Причина раскола крылась в разных стадиях индустриального развития, на которых оказались участники конфликта: СССР и "братья-демократы" - с одной стороны, маоистский Китай, Северная Корея и Албания - с другой.
Если для первых, "индустриальных", рабский труд зеков и инквизиторские методы насаждения народной любви к элите стали анахронизмом и тормозом, то для Мао, Кима и Ходжи внеэкономическое принуждение к работе и палочно-религиозная лояльность - всё ещё служили главными инструментами "доиндустриального" социалистического строительства. Поэтому-то и стала абсолютно закономерной истерично-враждебная реакция китайской, северо-корейской и албанской элит на новую позицию СССР, объявившего, сталинские лагеря и "культ личности" - преступлениями, несовместимыми с "правильным социализмом".)
КРАХ АБСОЛЮТИЗМА
Если первым советским феноменом, достойным нашего поверхностного экспресс-анализа, стало событие сугубо "внутриформационное"(свертывание ГУЛАГа), то вторым будет уже сама смена формаций, в очередной раз случившаяся на территории бывшей Российской империи в конце 20-го века. По логике СЛМ, тому было две фундаментальных причины.
Во-первых, будучи гигантским монопольным предприятием, советская экономика была вынуждена солидарно распределять значительную часть произведённого продукта (бесплатное жильё, медицина, образование, товары по низким "карточным" ценам и т.д.) - по иному она просто не смогла бы функционировать. Но солидаризм населения быстро иссякал (по 3-му закону СЛМ), вызывая синхронное падение КПД всей супермонополии.
Во-вторых, предельная централизация лишала социалистическое хозяйство тех - гибкости и динамичности, которые проявляли децентрализованные экономики развитых буржуазно демократических стран (согласно 2-му закону СЛМ), существенно опережавших СССР, как по рентабельности производства, так и по техническому уровню.
Проблемы социалистической экономики усугубляла мощная бюрократическая машина контроля-принуждения-воодушевления (парторганы, комсомол, госпрофсоюзы, отраслевая бюрократия и т.д.), укреплявшаяся и расширявшаяся элитой в тщетном стремлении поддержать работоспособность сверхцентрализованного "народного хозяйства". Эта "машина", действуя как стандартное монопольное СЛМ-предприятие, стремительно дорожала, деградировала и, в конечном счёте - не столько стимулировала, сколько - угнетала реальное общественное производство, становясь всё более тяжёлым и бесполезным балластом.
Советская элита хорошо видела вышеуказанные негативные процессы и, естественно, пыталась их симптоматически лечить. В полном соответствии с логикой СЛМ, все официальные антикризисные меры относились к двум типам.
Первые - попытки искусственно поднять "градус солидарности" население СССР, начиная с коммунизма - самой популярной солидарной цели, которой следовало воодушевлять советских граждан на трудовые и боевые свершения в течении всего периода социализма - начиная с революции. Последним громким упоминанием был хрущёвский коммунизм, назначенный на 1980 год, после которого фигурировали более локальные цели, вроде - продовольственной и жилищной программ (всех накормить и всех расселить), и заканчивая горбачёвскими "ускорением и перестройкой". В качестве же промежуточных побед, призванных наглядно продемонстрировать поступательное движение "социалистической отчизны" к заветным вершинам, использовались солидарно-моральные удовольствия.
(Индустриальное производство последних было поставлено в СССР на поток ещё Иосифом Виссарионовичем. До войны это были великие перелёты, подвиги полярников, регулярные победы стахановцев, красноармейцев и бдительных чекистов. Вся "новая" история страны - начиная с Киевской Руси и кончая перипетиями сражений Великой Отечественной - должна была солидарно тешить национально-классовое самосознание совграждан.
Главное же удовлетворение жители социалистического лагеря должны были получать от осознания контраста между своей, непрерывно улучшающейся жизнью под руководством "богоподобного вождя", и тяжёлой долей братьев по классу, имевших несчастье родиться в "мире чистогана". То, что это именно так, во-первых, "научно" доказал К.Маркс, а во-вторых, ежеминутно подтверждалось информации из самых правдивых СМИ на земле. Н.С. Хрущёв добавил к перечню всесоюзных радостей мировые достижения в космосе и спорте - как "реальные" подтверждения нашего неуклонного "догоняния и перегоняния".)
Ко второму типу антикризисных мер можно отнести попытки разделить и дебюрократизировать госэкономическую супермонополию (совнархозами, хозрасчётом, хозяйственной самостоятельностью и т.д. - вплоть до горбачёвских кооперативов). Поскольку всё это, в своих действенных формах, ломало существовавшую систему и угрожало положению элиты, большинство реальных шагов ограничивались "потёмкинскими деревнями" и другой профанацией. А те из "реформ", которые, в конечном счёте, сработали - "улучшили" советский АБСОЛЮТИЗМ лишь в том смысле, что способствовали его гибели (как формации).
"ИСТОРИЧЕСКАЯ РАЗВИЛКА".
Хронически неудачные эксперименты советских реформаторов подтверждают главный вывод СЛМ - абсолютистский СССР был обречён. Он не мог выжить в форме солидарного общества, поскольку любая эффективная общенациональная солидарная цель (кроме отражения вражеского нашествия) конфликтовала с интересами действующей элиты - сложившейся и функционирующей именно как либеральная-абсолютистская (т.е. - антисолидарная). Поддержать же на должном уровне перманентную военную истерию (по северокорейскому образцу) в СССР не получилось.
Не мог СССР устойчиво функционировать и как либеральная суперкорпорация - для этого он был слишком большим "предприятием", неподвластным либеральным инструментам корпоративного управления и не способным к быстрому самостоятельному развитию. Как следствие вышеописанного системного тупика - планомерно усиливающийся общенациональный кризис. (Что, кстати, в определённой мере касалось и другой сверхмонополии - маоистского Китая.)
Поскольку "достаточным" условием кризиса советского АБСОЛЮТИЗМА стала сверхцентрализация экономики, то - "необходимым" условием выхода из такого кризиса становится демонополизация последней, что равносильно смене формации.
По логике СЛМ, глубокие общественные изменения это всегда - достаточно масштабные "действия", совершаемые одним из трёх возможных способов:
1. Покорным народом, управляемым старой элитой (солидаризированным "сверху").
2. Бунтующим народом, управляемым новой революционной элитой (солидаризированным "снизу").
3. Совпадением однонаправленных либеральных действий неуправляемой толпы.
Первый вариант (для случая либерализации социалистической экономики) означает плановые преобразования, сохраняющие действующую элиту и основы прежней коммунистической системы власти. Что есть китайский (или вьетнамский) сценарий управляемой демонополизации, в ходе которого абсолютистская верхушка сознательно жертвует частью своей власти и собственности для создания либерального хозяйственного сектора. Тем самым, общество сознательно переводится в новую формацию - БУРЖУАЗНУЮ МОНАРХИЮ, при которой государство остаётся монопольным - в либеральной собственности элиты (группировки высших партийных чинов, играющих роль коллективного монарха-реформатора). А экономика, в значительной своей части, становится собственностью многочисленных либеральных владельцев, чем и ликвидируется её системный кризис.
Второй "революционный" вариант либерализации был реализован в странах "народной демократии" и советской Прибалтики. Поскольку действовавшие там марионеточные "коммунистические" элиты держались исключительно на силе союзного имперского центра, с кончиной последнего они лишились всякой дееспособности и возможности действовать по первому сценарию. "Бархатно" устранённые, старые элиты уступили место новой пробуржуазной власти, оперативно созданной благодаря сохранившимся традициям частной собственности, патронажу западных стран и более высокой "гражданской" культуре населения. Тем самым наши соседи по соцлагерю сразу перешли в БУРЖУАЗНУЮ ДЕМОКРАТИЮ, перескочив через китайский этап БУРЖУАЗНОЙ МОНАРХИИ.
Третий, "стихийный" сюжет экономической либерализации представляет собой неуправляемый распад общественной системы, дробящий на части всё и вся, в том числе и монопольную экономику. Именно этот катаклизм случился в СССР, на первом этапе породив группу независимых государств, а впоследствии, продолжившись в ряде его обломков (включая и Россию), "дореформировал" советский АБСОЛЮТИЗМ до ФЕОДАЛИЗМА.
В связи с видимым сходством двух крупнейших социалистических держав - маоистского Китая и СССР, послуживших отправными точками столь различных траекторий (бурно развивающегося мирового гиганта и стагнирующей группы обществ-инвалидов), возникает закономерный вопрос о механизме выбора этих альтернатив. Распространённый способ ответа - свалить "историческую вину" на роковой для россиян субъективный фактор, с одной стороны, придающий анализу общественных процессов максимум броскости и доходчивости, а с другой - щадящий национальное самолюбие "великороссов" и не противоречащий сказаниям о подвигах великих вождей империи. Нет смысла вдаваться в подробности подобных "анализов", поскольку все они страдают, как минимум, одним недостатком - отсутствием внятной общественной теории, включавших бы историю СССР как частный случай.
По СЛМ же, выбор Китаем и СССР своих маршрутов был совершенно объективен, поскольку необходимым и достаточным условием реализации каждой из траекторий явился уровень "индустриальности" (СССР вошёл в кризис абсолютизма богатой индустриальной державой, а Китай начал рыночные реформы оставаясь бедным, доиндустриальным).
ИНДУСТРИАЛЬНЫЙ ФЕОДАЛИЗМ (из общих соображений).
Согласно системе СЛМ-формаций* ФЕОДАЛИЗМ это - одинаково раздробленные СЛМ-предприятия (экономика и государство), находящихся в либеральной собственности феодалов (у каждого - по части того и другого). Последние на доход от куска либерально контролируемой экономики содержат личную частицу государства (инструмента государственных функций, в основном - силовых), которым защищают свой статус и право владельца обоих "предприятий" (Или наоборот - с помощью части "государства", принадлежащей феодалу "по должности", он контролирует долю "экономики", извлекая доход, на который - процветает и держит место).
(Автономная самозащита собственников - самое заметное внешнее отличие феодализма от других формаций с демонополизированной экономикой - буржуазных монархий и демократий. Последние предоставляют своим гражданам солидарное удовольствие охраны их имущественных прав, реализуемое сильным централизованным государством - либо монопольным, либо - поделённым на минимальное число узкоспециализированных ветвей (не более трёх). Феодальное же государство, раздробленное на сотни и тысячи частных долей, на такую защиту не способно, в принципе.
Кстати, именно поэтому феодализм является самой распространённой колониальной формацией. Поделённый на племена или княжества народ - система, с точки зрения метрополии, куда более стабильная и управляемая, нежели централизованное государство или полная народная анархия. Поэтому такими были, в частности, Индия - под англичанами, а Русь - под монголами. Теми "колониальными" же соображениями можно объяснить и куда большую симпатию, проявляемую сегодня Западом по отношению к феодальным осколкам СССР - Грузии, Украине, России и др., нежели - к диктатурам вроде Белоруссии, Туркмении или Ирака. Хотя, с точки зрения декларируемых "Западом" общечеловеческих ценностей, плотность творимого "зла" и там, и там - примерно одинакова.)
Из конфигурации феодального строя следует его главное преимущество - способность к самозарождению, действующая и в "индустриальную" эпоху. Анархическая среда острокризисного, распадающегося на атомы общества, порождает феодальные образования автоматически - в ходе естественного процесса "кристаллизации" человеческой среды. Их размер ограничен снизу минимумом расходов на "необходимую оборону" вотчины от других феодалов, а сверху - пределом эффективной либеральной самоорганизации группировки. Численность же феодалов на единицу поверхности определяется плотностью доступных им благ. Дальнейшее расширение владений любого из феодалов (например, до размеров всей страны) возможно только с использованием солидарной мотивации.
( Криминальная практика неоднократно доказывала - банда, как сугубо либеральное учреждение, не способна быть сколь угодно большой. Умный и харизматичный лидер может создать весьма крупную группировку, временно превышающую "либеральный барьер" за счёт внесения в сознание участников локальной солидарной компоненты, связанной со своеобразным "культом личности" и "удовольствием приобщенности". Но, с устранением такого лидера или подрывом его авторитета, супергруппировка мгновенно дробится на мелкие части.)
В силу вышеуказанной "естественности", для преобразования советской РСФСР в феодальную "демократическую рыночную Россию" никаких специальных реформ и не требовалось. Достаточно было небольшой, но самой влиятельной части населения (элите и её ближайшим помощникам - средней "партноменклатуре") пренебречь своими должностными обязанностями и заняться либеральным присвоением (приватизацией) власти и собственности, становящихся по мере угасания абсолютизма фактически ничейными (коррупционный аспект этого процесса будет рассмотрен чуть ниже).
Достойных противников сему процессу не просматривалось - советская элита сама нацелилась в крупные либеральные собственники (в буржуазию). Активная часть народа (прежде всего - чиновники и уголовники) постаралась присоединиться к дележу, а в пассивной - смиренно ждали что новые хозяева страны будут кормить лучше чем их предшественники.
По мере того как сила сплочённых групп побеждала (и поглощала) хапуг-одиночек, бесформенная толпа "приватизаторов" превращалась в совокупность группировок, образовавших в сочетании с захваченной ими собственностью и властью те самые феодальные владения, на которые со временем и раскололся весь государственно-производственный комплекс бывшей РСФСР. "Западу" же такая "расфасовка" его перспективного сырьевого придатка была только на руку.
Так почему же Китай избежал столь "естественного" феодализма, а Россия - нет? Из логики трех упомянутых ранее вариантов антикризисных действий (двух "управляемых" и одного "стихийного") следует, что первым моментом, определяющим выбор общественной траектории, является позиция действующей абсолютистской элиты, выбирающей между первым и третьим вариантами - в зависимости от баланса плюсов и минусов каждого.
Для элиты и её ближайшего окружения безусловно привлекательным в перспективе перехода к ФЕОДАЛИЗМУ (по третьему варианту) является отказ от дорогостоящих и ресурсоёмких солидарных действий общества, с либеральным присвоением сэкономленного добра. Плюс - большие изменения в иерархической общественной пирамиде, обретающей более плоскую вершину и соответственно - куда более объёмную элитную нишу, нежели при абсолютизме. Причём, ничего особенного руководителям и делать-то не надо, кроме как - лично обогащаться. В главных же минусах выступает народное недовольство по поводу потерей ряда солидарных благ, что в сочетании с ослаблением дробящейся государственной власти легко может привести к революции или смуте.
Вес же этих плюсов и минусов может существенно меняться. В примитивную доиндустриальную эпоху, когда основным источником продукта служила земля с проживавшим на ней населением, любое феодальное владение было территориальным и отличалось от полноценной независимой державы лишь наличием вышестоящего собственника, обладавшего некоторыми правами на имущество феодала (например - мобилизовать последнего с его дружиной на войну).
Население средневековой феодальной вотчины было для её владельца важнейшей составляющей благосостояния и находилось с ним в тесной "социальной" связи. Феодал являлся центром притяжения плебейского недовольства будучи в одном лице - сборщиком податей, судьёй и палачом. Поэтому, когда по народу ударяли вышеупомянутые изъяны феодализма, связанные с его крайним "десолидаризмом" (нашествия врагов, не встречающие достаточного консолидированного отпора или внутренний правовой беспредел) - виновник был очевиден. ( Последнее, в сочетании с особым талантом феодальной элиты давать своим подданным повод для смуты, быстро привело средневековый феодализм к закономерному концу - к его замене на более консолидированные формации: абсолютизм и буржуазную монархию.)
Приход индустриальной эры в корне изменяет эту картину. Объём общественного производства вырастает на порядки, причём основная доля этого прироста обеспечивается за счёт новых факторов: промышленности, источников минерального сырья и городского населения - территориально компактных, с тенденцией быстрого уменьшения вклада последней человеческой компоненты.
Если представить себе уровень производства, как некое третье измерение, возвышающееся над двухмерной земной твердью, то доиндустриальное распределение благ окажется тонким более-менее равномерным приповерхностным слоем, не позволяющим в силу его скудности накладываться феодальным владением одно на другое. В "индустриальную" же эпоху над некоторыми участками земной поверхностью возносятся "монбланы" благ, образующие "трёхмерная" среда, способная обеспечить гораздо большее число феодалов, не в пример более независимых от населённых площадей и туземных народов, нежели их доиндустриальные коллеги. Владельцами чисто территориальных вотчин становится лишь небольшая часть индустриальной феодальной элиты.
Существенно изменяется и положение народа. Отдельный человек сталкивается не с одним феодалом - "сосредоточием зла" и понятной целью бунта, а целым облаком паразитов, щиплющих по чуть-чуть и не имеющих над ним полной власти ("дружинники" одних феодалов перекрывают воду, "опричники" других мздоимствуют на дорогах, третьи "отмусоливают" с нищенской пенсии, и т.д.). Поэтому гнев обывателя оказывается размыт, а его контрдействия - парализованы.
Главное отличие предреформенного Китая конца 70-х от горбачёвского СССР состояло в том, что в первом господствовало сельско-территориальное доиндустриальное производство. Мизерный ндустриальный сектор, обеспеченный собственными ресурсами и внутренним рынком, незначительный оборот солидарных благ, и сотни миллионов крестьянского населения, куда более способное к массовому недовольству в силу своего самодеятельного нищенско-сельского существования, нежели советские горожане - иждивенцы.
Поэтому возможный китайский феодализм мог быть только "доиндустриальным" - повторением ситуации 30-х годов, когда страна распадалась на провинции под управлением вооружённых группировок. Чему обязательно сопутствует правовой хаос, резкое сокращение общественного производства, перетряской элиты (вероятнее всего - оставляющая у руля часть военных) со значительным понижением её статуса и прочие неприятности. Выигрыш же от такого сценария нескольких гипотетических китайских феодалов, сумевших бы захватить; незначительные куски прибыльной госсобственности, плодородные районы страны, ресурсы под солидарные блага - оказался бы копеечным и недолговечным. Китайское общество, погруженное в средневековый феодальный беспредел с высокой вероятностью взорвалось бы. Поэтому китайской элите пришлось выбрать общую стабильность и напряжённую реформаторскую деятельностью - в ущерб гипотетической личной шкурной перспективе. Впрочем, заметных сторонников этой линии в китайской элите было не слишком заметно (не считая регулярно расстреливаемых коррупционеров). Жёсткого подавления требовали немногочисленные сторонники либерализации всего и вся (с площади Тянь Ань Мень) и коммунисты-абсолютисты ("банда четырёх"). Кстати, те же основания предпочесть порядок личному карману были и у вьетнамских коммунистов, что и наставило их на "путь истинный".
Принципиально иной, в плане элитных плюсов-минусов, была ситуация в индустриальном СССР. Народ, в основной своей массе сносно и централизованно обеспеченный, не сулил в перспективе особых проблем. Ресурсы на солидарные функции Союза уходили огромные, природных запасов под них было разведано и разработано на триллионы долларов, что порождало мощный соблазн их либерального присвоения. Извне распад "империи зла" также поощрялся - как морально, так и материально. От чего, у советской элиты (в отличие от китайской) был прямой резон не слишком сопротивляться кризису советской системы, предвкушая её растаскивание на частные куски - начиная с отдельных объектов социалистической собственности и кончая целыми республиками.
Поэтому, приход ФЕОДАЛИЗМА на территорию бывшего СССР стал абсолютно закономерен.
(Кстати, установление феодальных порядков, аналогичных сегодняшним, началось в СССР еще задолго до его распада. Например, в Грузии 80-х, крупные госучреждения, вроде республиканских министерств, уже обзаводились "ведомственными" бандгруппами для защиты своих "коммерческих" интересов. Основной доход начальники этих совучреждений получали хищением бюджетных денег, что сопровождалось силовой борьбой с конкурентами и рэкетом. Обращаться за помощью к союзным правоохранительным органам грузинские начальники не могли, поскольку деятельность всех конфликтующих сторон была откровенно преступной. А свои местные "правоохранители" были такой же полукриминальной группировкой. Поэтому, дешевле министрам было нанимать собственных бандитов.)
РЕАЛИИ ИНДУСТРИАЛЬНОГО ФЕОДАЛИЗМА.
Поскольку утверждение о реализации в постсоветской России модели феодального сообщества было выведено из самых общих закономерностей гипотетической СЛМ, оно предполагает обязательную дополнительную проверку. Таковой может стать только сопоставление реальных событий (происходящих на наших глазах и потому - максимально достоверных) с прогнозами, вытекающими из солидарно-либеральной логики "индустриального феодализма", приложенного к российским природно-историческим условиям. При этом, самым информативным должен стать анализ фактов и процессов, более всего расходящихся с нормами других общественных систем.
Ниже будут рассмотрены пять таких аномалий:
1. Фантастическая по уровню и размаху коррупция.
2. Резкий перекос структуры российского бизнеса в сторону предприятий-посредников.
3. Мизерный объём рублёвой денежной массы.
4. Бутафорская государственно-политическая система.
5. Устойчивое бегство капитала и хронический социальный кризис.
1. "Узаконенная коррупция".
Суть коррупции (как социального явления) в терминах СЛМ можно изложить следующим образом. В любом, достаточно развитом обществе, существует оборот солидарных благ (их производство и потребление - начиная с национальной обороны и заканчивая пособиями малоимущим). Хозяином этих благ выступает элита, распоряжаются ими чиновники соответствующих подразделений государства, а создатель и главный потребитель благ - народ. Элита тратит национальные ресурсы (включая и трудовые) на солидарные блага (вместо того, что бы всё пожрать самой) по необходимости, в ходе решения жизненно важных государственных задач (примеры последних - в статье***). Коррупция же начинается в тот момент, когда у должностного лица (из "распорядителей"), природный либерализм берёт верх над сдерживающими факторами (служебным долгом, патриотизмом, страхом) и это лицо запускает в "оборот" свою лапу. Сие деяние наносит очевидный ущерб элите, "задачам", народу (т.е. - обществу в целом) и потому испокон веков квалифицируется как безусловное преступление. Сам же термин призван отделить подлых госслужащих от "уличного" люда, посягающего на те же блага в рамках простого грабежа, воровства или мошенничества.
Чем больше в национальном продукте солидарная составляющая, тем шире поле деятельности чиновных расхитителей и сильнее их криминальная мотивация. Но коррупционный потенциал формации зависит и от другого системного параметра - комплекса сдерживающих факторов, определяемых, главным образом, позицией элиты и эффективностью используемых ею антикоррупционных инструментов.
Безусловный лидер в производстве солидарных благ - индустриальный АБСОЛЮТИЗМ. Но он же характеризуется и самой высокой концентрацией власти, позволяющей элите решать любые задачи (по крайней мере, во внутренних делах государства), что, во-первых, ставит уровень коррупционности данной формации в прямую зависимость от состояния её элиты. А во-вторых, позволяет этому уровню изменяться в самых широких пределах, реагируя, в частности, на такие факторы как смена первых лиц государства.
Сектор солидарного производства в буржуазно-демократическом обществе существенно меньше чем при социализме. Но и буржуазная элита заметно ограничена в своих действиях. Она многочисленна и вынуждена управлять обществом с использованием выборных лиц - тех же чиновников, только вознесённых до элитного уровня. Что устанавливает баланс коррупции и применяемых к ней контрмер - на некой средней величине - далеко не нулевой, но достаточно стабильной, почти не реагирующей на ротацию элиты и смену правительств.
В абсолютном же коррупционном минимуме оказывается АНАРХИЯ с её нулевым солидарным производством.
ФЕОДАЛИЗМ с раздробленной "десолидарной" элитой по определению не способен иметь дееспособные государственные органы общенационального масштаба (иначе он превращается в одну из двух форм буржуазного общества). Поэтому, если в таком обществе существуют какие-то солидарные блага, то на них неизбежно будут паразитировать коррумпированные чиновники, создающие в зоне обращения этих благ свои, чисто паразитические феодальные образования.
В доиндустриально-феодальном обществе такие блага общенационального уровня, выходящие из сферы контроля отдельных феодалов, практически отсутствуют. В собственной же вотчине каждый феодал выступает полноправным хозяином локально-солидарных удовольствий, предоставляемых подвластному народцу. Налицо - ясная антикоррупционная мотивация элиты и сила, надёжно защищающие этих блага от вороватых холопов-приказчиков. От того-то, ни чем "коррупционным" феодальное средневековье не прославилось.
Когда же ФЕОДАЛИЗМ устанавливается в индустриальном обществе, создаётся уникальная ситуация, невозможная ни в какой другой формации - значительный массив солидарных благ и госсобственности оказывается в условиях полного отсутствия эффективных антикоррупционных механизмов. Мгновенно всё управление государственными органами (включая и госпредприятия) становится "профессионально-коррупционным" - не имеющим иных серьёзных источников дохода кроме преступного (назвать официальную зарплату наших чиновников "доходом" просто язык не поворачивается). Составляя заметную и весьма влиятельную часть элиты "феодалы от коррупции" превращают свой промысел в систему, встроенную в государственную иерархию и диктующую правила её функционирования. Поэтому коррупция в индустриально-феодальном обществе оказывается системной - любые эффективные меры, способные истребить мздоимство и воровство чиновников, относятся к революционным, неизбежно разрушающим и саму феодальную формацию. А всё "антикоррупционное", что не затрагивает основ существующей общественной системы - бессильно по определению.
Теперь проиллюстрируем сей чисто теоретический вывод конкретными примерами из нашей повседневность, заодно, более подробно ответив на два важных вопроса, относящихся к ведению "специальной СЛМ" ( действующей в конкретных российских условиях). Первый - откуда в современном антисолидарном российском обществе берутся солидарные блага и почему их производители-потребители терпят паразитов-коррупционеров? И второй вопрос - как же это мы, господа, дошли до жизни такой?
Начнём с последнего, развёрнутый ответ на который должен объяснить: как именно высокий коррупционный потенциал АБСОЛЮТИЗМА перешёл в максимум "кинетической энергии" - в устойчивую систему методично и масштабно хапающего чиновного ворья.
Первый в Советской России подъём коррупционной активности был вызван "новой экономической политикой" - реанимацией либерального экономического сектора, открывавшего советским чиновникам невиданные (по меркам "военного коммунизма") возможности криминального приработка. Не помешало даже то, что в ту пору объёмы государственного производства и распределения были более чем скромные, а уровень солидаризма "коммунистической" части общества, включавшей и чиновников, - крайне высок.
(Что, кстати, повторилось в общих чертах через полвека в Китае, пребывавшем к началу рыночных реформ в сходном доиндустриальном состоянии. Но даже относительно скромный китайский госсектор и, до того момента, вполне добросовестная бюрократия - столкнувшись с частичной либерализацией экономики подняли вал коррупции, заставивший коммунистов-реформаторов пойти на самые крайние меры, вроде публичных казней.)
В Союзе НЭПовские коррупционеры исчезли вместе с ликвидацией свободного рынка, дальнейшим усилением карательных органов (ловивших, кстати, и продажных чиновников) и высоким уровнем солидаризма новых кадров, постоянно вливавшихся в госаппарат на место выбиваемыми репрессиями. Всё это, в совокупности, сильно стимулировало служебное рвение советских управленцев. Но главное, что дисциплинировало последних - система абсолютной власти, объединяющая в одном антикоррупционном лагере элиту (в лице "великого вождя") и народ.
Когда Сталин только поднимался имперскому трону, аллергией на коррупцию он не страдал, подчиняя свою деятельность на посту "завкадрами" не столько интересам страны и партии, сколько - задаче формирование личной "гвардии" (когда, зачастую, платой за верность становилось прощение некомпетентности, вороватости и других "грешков" выдвиженца). То есть, вёл себя как вполне нормальный коррумпированный чиновник. Став же императором, Сталин автоматически перешёл в разряд антикоррупционеров, выпав из круга лиц к которым вообще применимо понятие коррупции (воровать у самого себя невозможно).
Из чего, кстати, следует, что единственным разумным способом выдвижения носителей абсолютной власти является родственное наследование. Причём, в индустриальную эпоху плюсы этой, казалось бы, архаической кадровой стратегии оказываются на порядки актуальнее, чем при натуральном средневековом хозяйствовании. Все остальные способы, включая и тот, которым в СССР ковались кадры на высший государственный пост, логика СЛМ определяет как совершенно негодные - "прокоррупционные".
(Похоже, рано или поздно эту истину постигают все "сталины" и уходя, либо передают своё место сыну-наследнику, либо - вообще не заботятся о преемнике. Какая разница, кто из ближайших помощников унаследует систему, если любой из них будет её только ломать. Человек, становящийся полновластным хозяином державы, должен изначально воспитываться как антагонист подчинённым ему "слугам государевым", способным воровать то, чем распоряжаются ( на что, в принципе, не способен сам "великий вождь"). Когда же на трон взбирается вчерашний чиновник, почти всю предыдущую жизнь балансировавший между желанием "поиметь" и страхом наказания, пропитанный служебной психологией, тесно связанный с взрастившей его потенциально-коррупционной средой и не жалующий присматривавшие за ним органы - глупо от него ожидать сохранения прежних строгих порядков.)
Поэтому не удивительно, что одним из первых шагов Н.С.Хрущёва стало запрещение спецслужбам "разрабатывать" партийных работников. Каждый же последующий генеральный секретарь был всё менее "хозяином", и всё больше - простым столоначальником, наконец-то дорвавшимся до заветного кабинета и не забывающего своими милостями сослуживцев. Деградация первых лиц государства (особенно - возрастная), ни могла не вызвать естественный процесс размывания власти, опускавшейся вниз по иерархической пирамиде. Что неизбежно отражалось на работоспособности антикоррупционных инструментов и открывало путь в коррупциию самой элите - теперь уже ставшей группировкой полибюро, включавшей и самого генсека. (Уже при Брежневе в скандалах оказались замешаны его ближайшие родственники и члены политбюро. Тогда же, в Средней Азии развернулась система обналички денег через сбор хлопка, питавшая и высоких кремлёвских чиновников. В южных республиках вовсю шла торговля должностями, местами в институтах, дипломами, научными званиями, процветало МВДешное "крышевание" цеховиков и т.д.).
Логичным завершением процесса коррупционной деградации номенклатуры (своеобразная "десталинизация") стали реформы Горбачёва и Ельцина, заключавшиеся, прежде всего, в последовательном снятии ограничений на "нецелевое" использование госимущества чиновным сословием (номенклатурой) - начиная с внешне безобидной хозяйственной самостоятельности "красных директоров" и заканчивая откровенно преступными "залоговыми аукционами".
Впрочем, не стоит забывать, что потенциальная "сверхкоррупционность" была не единственным изъяном советского общества, и не единственным поводом для развивающегося в СССР системного кризиса. Поэтому, правильная система престолонаследия не смогла бы спасти индустриальный абсолютизм, лишь продлив период стагнации. Кроме того, будет ошибкой выводить все общественные преобразования горбачёвско-ельцинского периода только из коррупционой мотивации властьимущих. Последняя явно проявлялась лишь в области принятия управленческих решений, как естественная реакция той номенклатурной среды, из которой Горбачёв с Ельциным черпали кадры, информацию и интеллектуальный ресурс. Закономерно, что на любой вопрос "что делать?", который ставил обостряющийся кризис, эта родная "вождям-реформаторам" среда автоматически давала (зачастую, бессознательно) самый "коррупционно-привлекательный" ответ, тем самым ещё больше обостряя кризис, рождая новые вопросы и, соответственно, новые порочные ответы.
Например, весьма сомнительно, что бы Гайдар с Ельциным принимали закон о свободе торговли за конкретный откат или под нужды своей собственной лавчонки (в то время, на уровне первых лиц, "пряников" для вчерашних босяков и без того было - "за глаза"). Но огромная масса "советских хозяйственников", придерживающая государственный товар на государственных же складах и провоцирующая тем самым острейший потребительский кризис, требовала именно этого закона, позволявшего её безбоязненно прикарманивать разницу между смешной госценой (по которой товар уходил "на бумаге") и - на порядок более высокой, спекулятивной, (по какой он реально продавался на улице "свободными торговцами"). "Демократическая власть" пошла навстречу именно коррупционерам, вместо того чтобы реанимировать закон и карательную систему, заставлявшую чиновников на хозяйстве исправно нести свою службу.
Тем более, что для легализации ворья было достаточно лишь подмахнуть нужную бумажку (по силам любому болванчику или "кухарке"). Наведение же порядка требовало недюжинных государственных способностей (воли, таланта, опыта - проявленных, в частности, нашими китайскими товарищами, столкнувшимися с аналогичными проблемами и - победившим, а не "поплывшим по течению" подобно российскому говну.)
(Кстати, жизнь на наших глазах ставит ещё один коррупционный эксперимент - в современном Китае. Первая генерация китайских реформаторов, возглавляемая Ден Сяо Пином, была выращена вовсе не в номенклатурном питомнике. По сталинской классификации это были типичные "старые большевики" - идейные солидаристы, начинавшие карьеру на поле боя, а не в кабинетном комсомоле, и пережившие Мао лишь благодаря его "деревенскому перевоспитанию ревизионистов", в отличие от гулаговской мясорубки дававшему патриотам шанс на выживание. Поэтому, с антикорруционным запалом у соратников Дена проблем не было.
Современные же китайские лидеры - чистая партноменклатура, что в сочетании "великодежавными" солидарными проектами (вроде пилотируемого космоса, "большого спорта" и поворотов рек) соседствующими с либеральным экономическим сектором, по логике СЛМ, ни могут не создать устойчивой восходящей коррупционной тенденции. Последней, по идее, должна противостоять сильная национальная буржуазия, допущенная в политическую сферу и распространяющая, по мере трансформации Китая от БУРЖУАЗНОЙ МОНАРХИИ к БУРЖУАЗНОЙ ДЕМОКРАТИИ, свой антикоррупционный контроль на госчиновников. Если последние разложатся и "завалят дело" быстрее, чем капитал набросит на них строгую узду - очко в пользу СЛМ.)
Возвращаясь к нашим баранам. Тот же "прокоррупционный" характер что и вышеупомянутая гайдаровская "свобода торговли" имеют все прочие "великие свершения" наших "реформаторов", включая самые заметные: ваучерную приватизацию, пирамиду ГКО, перманентное замирение Чечни, планируемые реформы ЖКХ и энергетики. Самый свежий пример - псковский эпизод армейской реформы, изначально планировавшийся и реализованный как банальный хапок. Или - последние "успехи" в востановлении Чечни, поставившие своеобразный рекорд.
Из логики СЛМ следует, что вся совокупность преобразований, превративших советскую Россию в современную "демо-рыночную", является коррупционной от начала до конца, поскольку заключается в присвоении общенациональной солидарной собственности (а без диктатора-абсолютиста таковой становится всё госимущество) узким кругом лиц, при активном соучастии чиновного сословия. Народ же, будучи солидарным совладельцем этой собственности, лишается на неё всяких прав, а также, производных от неё солидарных благ, получая взамен "либеральную фигу". (Расхожее оправдание грабежа заменой "неправильной" тирании на "правильную" рыночную демократию - даже если бы это имело место - нисколько не меняет сути произошедшего.)
Теперь обратимся ко второму вопросу - о питательной среде феноменальной коррупции. Существование в российском "антисолидарном" обществе значительного оборота солидарных благ обусловлено комплексом взаимосвязанных причин, главная из которых - богатые российские природные ресурсы, востребованными мировым рынком. Их добыча, первичная переработка и сверхприбыльный экспорт - основа процветания самых крупных и доходных феодальных образований. Устойчивое существование последних (кроме достаточных запасов сырья) обусловлено двумя "необходимыми" условиями - стабильностью российского общества (дабы исключить новые революции и переделы) и надёжной защитой от "акул империализма"(дабы не повторить судьбу Югославии или Ирака). "Службы безопасности" и "крыши", которыми наши сырьевые бароны традиционно бодаются друг с другом, годятся только для "дружеских" склок. Уже на общенациональном уровне их силы ничтожны, а на мировом - тем более. Поэтому, без "Родины-матери" у феодалов появляется реальная перспектива навсегда расстаться со своим свежеиспечённым капиталом.
Устойчивая изнутри и состоятельная на международной арене держава это прежде всего - комплекс весьма дорогостоящих государственных учреждений, на содержание которых крупный национальный бизнес отдаёт весомую часть своих доходов. Россия, несмотря на всю свою уникальность, в этом плане не является исключением - её толстосумам позарез нужны зримые державные атрибуты, поэтому в казне всегда будут водиться средства на армию, правительство, думу, народное образование и пр. - образуя те самые искомые солидарные блага, на которых и благоденствует фантастическая российская коррупция. Кроме того, срабатывает и фактор инерции - невозможно превратить в одночасье солидарно обеспечиваемую страну в массу самовыживающих граждан, чтобы не переморить большую их часть.
При распаде АБСОЛЮТИЗМА чиновно-распределительная среда структурируется в такие же самостоятельные феодальные образования, что и частные предприятия в сфере "экономики" (правда, не - производящие, а - паразитические). Их хозяева-начальники, пользуясь тесными преступными связями с приватизированной производственной сферой, установленными во время делёжка госимущества, а также, эксплуатируя безальтернативность существования своих ведомств и прилагаемые к ним полномочия - доят всех, подвернувшихся под руку - от нефте-газовых олигархов до нищих пенсионеров. На первом месте у таких чиновных феодалов стоит их личный коррупционный доход, на втором - внушительная внешность подначального им ведомства и карательные полномочия, а поставляемые обществу "штатные" услуги вверенного "госучреждения" оказываются замыкающими - на уровне фикции.
Налицо явное противоречие "железобетонному" принципу - "кто платит, тот и заказывает музыку". Из него следует, что, как минимум, крупные сырьевики должны иметь реальную возможность контролировать поведение "державных атрибутов", фактически, стоящих у них на содержании. Стимул к такому контролю налицо - деградация важнейших общественных институтов может привести к страну к разрушительному социальному кризису гораздо раньше, чем истощатся её подземные кладовые (даже при нынешней хищнической их эксплуатации). Да и народ, в полной мере страдающий от коррупционного беспредела, всегда готов поддержать меры по оздоровлению государства российского. Почему же ничего не меняется?
Пока в России не сложилась революционная ситуация, можно рассматривать разрешение вышеописанного противоречия лишь с точки зрения интересов и возможностей крупного капитала - единственной дееспособной общественной силы, способной в "мирное время" противостоять коррупционной деградации госорганов. По логике СЛМ возможны только три варианта "капиталистической" нормализации поведения госслужащих. Первый - вообще отделиться от прогнившей "московской империи" со своей "вотчинной" территорией, организовав независимую страну, где и навести желаемый порядок. Второй - поглощением соседей расширить свои феодальные владения до общенациональных размеров и став "вождём-абсолютистом" или "буржуазным монархом", уже наводить порядок во всей империи. И третий - солидарно с другими крупными собственниками, объединив силы и ресурсы, взять государственную сферу под жёсткий контроль, низведя феодалов-паразитов до простых наёмных служащих (что бы жили на одну зарплату).
Общая черта всех трёх вариантов, вне зависимости от степени их реализуемости - изменение действующей формации - замена феодализма на АБСОЛЮТИЗМ или одну из двух форм буржуазного общества. Из чего следует, что если теория СЛМ верна и всё сказанное выше "имеет место быть", то тему феодальной коррупции на этом можно и закончить. Последняя, как один из характерных симптомов "индустриального феодализма", может быть ликвидирована лишь в ходе смены формации, подробный анализ которой выходит далеко за рамки данного раздела и будет проведён позднее. Кстати, косвенным подтверждением истинности СЛМ-трактовки происходящего на нашем "антикоррупционном" фронте может служить устойчивая ничтожность любых контрмер, реализуемых вне общей "перестройки феодализма". Например, если на "круглом столе" Путина с олигархами, посвящённом проблеме коррупции, говорилось только о ней (а не о смене формаций) то результатом такой встречи может быть только "пшик".
Все же расхожие объяснения феноменальной российской коррупции, как то - несовершенство законодательства, стадия "первоначального накопления", становление государства, падение нравов и т.д. - с точки зрения СЛМ - полнейший вздор. Причины лежат гораздо глубже - в самой природе "индустриального феодализма", при котором законы, даже самые совершенные и жёсткие, исполняются лишь в меру их принятия "системой". Прочие же элементарно игнорируется. Накопление при феодализме всегда "первоначально" - коррупционно-силовой передел идёт постоянно. Феодальное государство давно уже "встало" и иным - не будет, а нравы - вполне соответствуют ситуации безнаказанности и безысходности.
