От Ф.А.Ф. Ответить на сообщение
К SITR
Дата 17.01.2003 10:17:25 Найти в дереве
Рубрики Прочее; Россия-СССР; Версия для печати

Читайте Кара-Мурзу, уважаемый SITR.

>Хрущёв и Горбачёв понимали, что необходимы перемены, но осуществляли их крайне неуклюже.

Что касается Горбачева, то он свои реформы провел блистательно. Операция по разрушению СССР и уничтожению партии - просто, ювелирная работа. Ни разу не довелось мне услышать от него ни слова сожаления или раскаяния. Наоборот, он законно гордится своим вкладом в "процесс перестройки".

Внимательно прочитайте вот это его мюнхенхенское выступление, и , может быть, Вы по-другому ответите на вопрос, является ли Горбачев антисоветчиком.

" Все тоталитарные режимы в чем-то схожи, но каждый имеет свои
особенности. Наша система -- система сталинизма, а затем постсталинизма --
отличалась тем, что была всепроникающей и всеохватывающей. Сверху донизу, по
вертикали и горизонтали, она сковала все общество, подавляла любое
инакомыслие, используя для этого и репрессивные методы.
Однако правящая верхушка понимала, что нельзя постоянно держать
миллионы людей на одном страхе. Отсюда -- целая система всеподавляющей
демагогии, дезинформации, изоляции общества от внешнего мира, от других
стран и народов. В целях сохранения тоталитарного режима безнравственно
эксплуатировались высокие идеалы -- народности, равенства, справедливости,
счастливого будущего для всех. Ложь облекалась в демократические декорации.
У нас была конституция, у нас были выборы, у нас были советы,
многочисленные общественные организации и многое другое. Но вся их
деятельность так же, как и массовые кампании и движения, от начала до конца
направлялась партийными структурами, их постановлениями, их директивами, их
решениями и указаниями вождей. В результате общество стало
сверхцентрализованным, бюрократизированным. По существу, оно оказалось в
стадии окостенения.
В бесправном положении находились не только местные органы, но даже
законодательно-исполнительные органы власти республик, государств, как они
именовались в конституции.
Отличительной особенностью советской тоталитарной системы было то, что
в СССР фактически была полностью ликвидирована частная собственность. Тем
самым человек был поставлен в полную материальную зависимость от
государства, которое превратилось в монопольного экономического монстра.
Господство государственной собственности в той или иной ее форме было полным
-- ив этом не должно быть никаких заблуждений, в том числе и относительно
колхозов: назывались они кооперативными хозяйствами, но на самом деле они
действовали в рамках тех же принципов, что и предприятия, находившиеся в
государственной собственности.
Все это привело к анемии, к экономической и социальной апатии. Массы
народа, отчужденные от собственности, от власти, от самодеятельности и
творчества, превращались в пассивных исполнителей приказов сверху. Эти
приказы могли носить разный характер: план, решение совета, указание райкома
и так далее -- это не меняет сути дела. Все определялось сверху, а человеку
отводилась роль пассивного винтика в этой страшной машине.
В обществе в такой ситуации были подорваны стимулы к эффективному
труду, да и к участию в общественно-политической жизни, стимулы к
предприимчивости и инициативе, хозяйственной и другой, глубоко укоренилась
уравнительная психология.
Причем -- и это правда -- недовольство существующим положением в
обществе практически было всегда. Вы можете сказать: а в какой стране все
всем довольны? Наверное, это так: общество, в котором все всем довольны,
обречено на умирание. Но я в данном случае говорю о другом.
Люди не мирились с тоталитарной системой. Люди видели, что живут
гораздо хуже, чем могли жить, располагая такими огромными ресурсами, такими
огромными возможностями. И все время общество было в ожидании перемен. А это
ожидание подкреплялось пропагандой, утверждавшей: вот-вот перемены наступят.
Сменялись программы, и каждая из них твердо, надежно, со статистикой, с
заключением научных центров доказывала: завтра все будет иначе, завтра все
будет лучше. Это тоже сдерживало людей, не давало им пойти на решительные
меры.
Такова была ситуация.
Но есть и еще одна правда. Когда ты десятилетия живешь в таком
обществе, то возникают определенные стереотипы, привычки, создается своя
особая культура (если это можно назвать культурой -- может быть, это
антикультура), свои правила и даже традиции. Участью общества была боязнь
перемен. Для многих стала характерной неприязнь к новым формам жизни, к
свободе. И не только в экономической жизни, но и в духовной культуре.
И вот сейчас нас, может быть, больше всего сдерживают эти привычки, эти
традиции, которые сложились за долгие десятилетия, когда мы реализовывали
сталинскую концепцию организации жизни общества. Иждивенческая психология,
суть которой можно свести к двум-трем словам: пусть думают вожди, политики,
а мы подождем и посмотрим, что они нам могут дать, -- живуча и сегодня. Она
сказывается до сих пор. И без учета этой реальности понять нашу ситуацию
невозможно.
Словом, сознание необходимости перемен в обществе зрело давно и
приобретало самые разные формы. Одной из них было явление, которое получило
название диссидентского движения. И его наиболее выдающимся представителем
был академик Андрей Сахаров. Читая его оставшиеся без ответа письма бывшим
руководителям страны, видишь, насколько точно он определил причины и
последствия общего нашего кризиса, насколько разумными были многие его
рекомендации.
Ощущение, что не все в системе было благополучно, появлялось,
проявлялось после смерти Сталина не раз и в высшем руководстве страны.
Предпринимались попытки частичных реформ. Но они ничего не меняли в
политической структуре общества, не затрагивали отношений собственности, не
затрагивали монополии партии на власть, на духовную жизнь. И поэтому все они
оказались обреченными. Нужны были не меры, пусть даже и крупные; нужна была
принципиально иная политика, новый политический путь.
"Так больше жить нельзя!" -- эта фраза была произнесена в ночь перед
мартовским пленумом Центрального Комитета партии 1985 года, который после
смерти Черненко должен был избрать нового Генерального секретаря --
фактически в наших условиях главу государства. Именно с этого времени, а
особенно с апреля 1985 года, начала формироваться и проводиться такая новая
политика, начал прокладываться новый политический путь.
Понимали ли те, кто начинал, кто осмелился поднять руку на
тоталитарного монстра, что их ждет? Понимали ли они масштаб того, на что они
идут?
Поскольку это впрямую и в первую очередь относится ко мне, я скажу: мы
хорошо знали существующую систему. Знали ее изнутри. И понимали, что
придется пойти далеко и что это будет не просто. Мы это чувствовали уже
тогда, с самого начала.
Я хочу сказать, что развитие философии перестройки, политики
перестройки прошло через ряд этапов. Это был мучительный и сложный процесс.
Приходится ломать себя. Ведь прежде всего перестройка -- это революция умов.
Все остальное -- это вторично.
Все мы были детьми своего времени, сформировались в
командно-административной системе, в атмосфере, в которой жило общество. И
мы были частью этого общества. Да, делая свой выбор, мы были за перемены, мы
были недовольны существовавшими порядками, не хотели мириться с
безобразиями, творившимися под прикрытием социалистических лозунгов. И тем
не менее на всех наших инициативах и методах действий сказывались привычки,
выработанные нашим прошлым опытом. Все приходилось делать с оглядкой на
идеологические догмы и на возможную реакцию партии. А как партии следят за
своими вождями? За каждым словом!
Однако, повторяю, принципиальный выбор был сделан. На избранном пути
были неудачные попытки. Была поначалу и недооценка того, с каким обществом и
с каким наследием прошлого мы встретились.
По мере того как силы старого осознавали, что им грозит, стало
нарастать сопротивление и в обществе развернулась настоящая ожесточенная
схватка. Политическая схватка. И только расширение демократии и утверждение
гласности все же позволили нам в самых сложных условиях накапливать,
наращивать потенциал демократии и тем самым создавать защитные механизмы для
проведения нового политического курса, для перестройки. И делать перемены
необратимыми.
В конечном счете мы и теоретически, и в реальной жизни пришли к
пониманию того, что свобода, которую мы хотели дать народу, обществу,
предполагает правовое государство, разделение властей, свободу слова и
вероисповеданий, признание инакомыслия, многопартийность, подлинную
выборность органов власти, многообразие форм собственности, включая частную,
рыночные отношения и отказ от унитарности многонационального государства.
В свою очередь, возникло понимание и того, что внутри страны мы ничего
не добьемся без коренного изменения отношений с внешним миром. Отсюда --
новое политическое мышление, новые подходы во внешней политике, основанные
на общечеловеческих ценностях, на признании взаимозависимости всех частей
цивилизованного мира, на понимании жизненной необходимости прекратить гонку
вооружений, покончить с "холодной войной". И еще. Наше общество, если
соотносить военные расходы с валовым национальным продуктом, оказалось одним
из самых милитаризованных среди развитых государств. Это деформировало не
только нашу экономику, лишило ее жизненных соков, возможностей для решения
социальных проблем, но это деформировало и наше сознание. Мы должны были
покончить с гнетом милитаризма в нашей стране.
Я думаю, одна эта инвентаризация проблем, задач, которые сразу встали
перед нами, показывает, каков должен был быть масштаб перемен и какова
степень ответственности тех, кто решился пойти на их осуществление. Можно
было себе заранее представить, что нас ждут тяжелые испытания.
Переломным в ходе всех развернувшихся процессов оказался год 1988-й.
Именно в этом году мы приступили к глубокой реформе политической системы.
До этого мы пробовали проводить частичные реформы в аграрном секторе, в
машиностроении. Мы пробовали ввести в ряде министерств новые принципы
хозяйствования, дать предприятиям больше самостоятельности. Все эти пробы,
все эти частные подходы ничего не давали. Все упиралось в политическую
систему, ядром которой являлась партия. Партия -- государство. Поэтому и
нужна была политическая реформа.
Я специально говорю сейчас об этом потому, что идет слишком много
споров: надо ли было так раскручивать демократию в стране? Надо ли было
начинать политическую реформу, не реформировав экономику? Да, надо было,
потому что все попытки реформировать экономику и все остальное общество без
политической реформы, без снятия монополии партии на власть не давали
результатов.
Уже в 1988 году перестройка начала буксовать. Все хорошие лозунги, и
хорошая политика, и аплодисменты, приветствовавшие эту политику, -- все это
было, но все оставалось на месте, ничего не менялось. Поэтому нужно было
подкрепить решительность тех, кто наверху пошел на реформы. Через
развертывание демократии, через проведение политической реформы, через новые
свободные выборы нужно было вводить новые силы. Поддержать революцию сверху революцией снизу. Вот объяснение процессов, через которые мы прошли в 1988--1989 годах.

Однако, если бы мы на XIX партийной конференции летом 1988 года прямо
сказали: задача состоит в том, чтобы партию отодвинуть, убрать ее из сферы
государственной, чтобы партия занималась своими, то есть политическими
функциями, -- готовила лидеров, готовила программы и вела работу с народом,
-- эта конференция провалилась бы. Потому что и в это время всем еще
командовала партия.
И тогда вопрос был поставлен по-другому -- о разделении властей. Это
прошло. Но как только увидели, к чему ведет разделение властей и кто чем
должен заниматься, так в партии снова возникло противодействие реформам. С
этого времени заседание каждого пленума Центрального Комитета превращалось в
бой. Это была изнурительная, тяжелая борьба.
Надо сказать, что к этому времени демократические силы, приверженные
политике перестройки, еще не сформировались. Они были слабы, разрозненны,
втягивались в дебаты, взаимные упреки, обязательно старались доказать, кто
из них лучший и больший демократ. А в это время консервативные силы были
сплочены и тормозили процессы преобразований. Это тоже реальность, это тоже
урок из нашей истории. Да и не только нашей.
И все же, несмотря ни на что, историческую задачу мы решили:
тоталитарный монстр рухнул, люди получили свободу, в обществе развернулись
демократические процессы. Они идут очень остро, болезненно, но они идут и
набирают силу. И доказательством того, что они уже к середине 1991 года
набрали силу, стал провал путча 19--22 августа.
Общество начало все быстрее меняться, стало иначе размышлять. При всем
том, что оно перегружено тяжелыми социальными проблемами и нуждой, которую
сейчас переживает весь народ, люди не хотят возвращаться назад. Они хотят
идти вперед, несмотря на все трудности.
Мой собственный опыт говорит о том, что радикальные реформы не могут
быть безболезненными, не могут идти гладко. Но они необходимы.
Меня часто упрекали и продолжают упрекать в медлительности, в
нерешительности, в маневрировании. Между прочим, все это было: и
медлительность, и нерешительность, и уж особенно маневрирование. Но я знал,
для чего я все это делал.
В нашей стране продвинуться вперед, дойти до этапа, когда процессы
демократизации стали бы необратимыми, можно было только не ломая общество
через колено. И считаясь с тем, что происходит в головах у людей. Иначе это
была бы авантюра, она была бы отвергнута, и консервативные силы немедленно
смели бы с лица земли всех реформаторов в считанные недели. Мои действия
отражали рассчитанный план, нацеленный на обязательное достижение победы".

http://lib.ru/MEMUARY/GORBACHEV/poziciya91.txt