От Дмитрий Ниткин Ответить на сообщение
К Дмитрий Ниткин
Дата 11.02.2002 19:07:14 Найти в дереве
Рубрики Прочее; Версия для печати

Дополнение: история русской общины как инструмента эксплуатации.

Как дополнение к моим предыдущим выступлениям предлагаю вниманию почтенного собрания выдержки из предисловия П.А. Кудинова, Академика Межрегиональной академии агроземельного менеджмента и крестьянской политики (МААМиК) к книгам И.В.Чернышева «Аграрно-крестьянская политика России за 150 лет» и «Крестьяне об общине накануне 9 ноября 1906 года»

Эта работа дает замечательный ответ на утверждения С.Г.Кара-Мурзы о сложившемся в России «традиционном обществе» и «цивилизационном выборе российского крестьянства. Резюме работы – крестьянская община была искусственно насаждаемой царским правительством и дворянами формой эксплуатации и порабощения русского крестьянства. От себя добавлю, что коммунисты проявили себя достойными наследниками этих традиций. Все выделения в статье – мои.

http://courier.com.ru/co_5/co_5/chrn.htm

Читатель, естественно, будет искать в книге ответ на вопрос: почему, в силу каких условий и обстоятельств, проводя в жизнь свою аграрно-крестьянскую политику, государство в течение полутора веков не решило положительно проблему личной крестьянской собственности на землю? В своей книге «Аграрно-крестьянская политика России за 150 лет» Чернышев дает на него исчерпывающий ответ, аргументированный уникальными, исторически достоверными и часто не опубликованными источниками. Особое внимание автор уделяет выявлению целей, которые ставила государственная власть при проведении в жизнь аграрных законов, а также причин, заставивших ее принять одни и отклонить другие проекты законодательных актов, регулирующих вопросы собственности на землю. В книге на этот счет приводятся обстоятельные аргументы за и против представителей различных сословий, принимавших участие в обсуждении проектов и предположений.

Аграрно-крестьянская политика существовала, по крайней мере, начиная с эпохи Ивана III. В работах многих российских историков убедительно доказано, что при колонизации земель (а по Ключевскому, вся история России есть история колонизации) крестьяне фактически становились частными собственниками, хотя их права никогда не подтверждалось каким-либо законодательным актом. При Иване III по существу начался процесс национализации: вся земля в Московском княжестве, ранее принадлежавшая на правах частной собственности боярам-вотчинникам и крестьянам, стала переходить в собственность государства (а вернее, государя) и раздаваться служилому сословию — дворянам. Таким образом, вотчинная система землевладения была заменена на поместную, а это означало, что хозяйствовавшие на переданной дворянам земле крестьяне, которые ранее де факто были ее частными собственниками, де юре переставали быть таковыми. При этом крестьяне как были, так и остались государственными тяглецами, т.е. плательщиками, поскольку при поместной системе земля, которой пользуются крестьяне, принадлежит одновременно и государству, и помещику. Экономической реализацией этого двойственного земельного отношения стала плата за землю: помещику — в виде оброка или барщины, государю — в виде государственных податей. Такие земли стали называть черными (в отличие от белых земель, которые обрабатывались помещичьими холопами и на которые не распространялось государственное тягло). Все это результат аграрно-крестьянской политики Московского государства.

На самом деле, как свидетельствуют исторические источники, Московское государство проявляло интерес к общине и в XV, и в XVI веках. Что же представлял собой этот древний и самобытный крестьянский институт самоуправления, возникший не по воле государственной власти, а вызванный к жизни условиями крестьянской колонизации земель на Северо-Востоке от Великого Новгорода и в междуречье Оки и Волги? Документы той эпохи дают точное представление об его устройстве и правах. Это был самоуправляющийся союз свободных крестьян на обширной территории, который обычно называют «волостная община» или «волость-община». Члены такой волости-общины владели землей на праве частной собственности, однако самостоятельным субъектом собственности являлась и сама волостная община. В ее владении находились леса, сенокосы, пастбища, озера, вместе с тем она имела некоторые права и на земли, принадлежащие крестьянам на праве частной собственности. Так, в ее владение переходили все выморочные и покинутые собственниками участки. Волость-община охраняла целостность волостной территории и боролась против перехода деревень и пустошей во власть монастырей и других крупных землевладельцев. Обширные по территории волости-общины делились на более мелкие общинные союзы — «волостки», состоявшие из деревень, в которые входили 1, 2, 3 двора, но удаленные от центрального пункта волости-общины — погоста с церковью.

Государство увидело в самобытной и древней волости-общине ту ячейку, через которую можно эффективно проводить в жизнь свою волю. Соответственно эти общины наделялись определенными государственными функциями. Так, Московское государство в отношении к волости-общине стремилось, во-первых, к ее огосударствлению, а во-вторых, к всемерному использованию в своих интересах ее механизма самоуправления. К примеру, государственные грамоты наделяли мирские власти правом раскладки податей и их взимания с членов волостной общины. Здесь права и обязанности были тесно взаимоувязаны. Община несла полную ответственность за уплату общей суммы податей, падавших на ее членов. Иначе говоря, для исправной уплаты причитающихся податей и несения различных повинностей все члены общины связывались государством круговой порукой.

Более того, волость-община наделялась и непосредственной государственной властью и даже некоторыми судебными функциями. Во-первых, через своих выборных представителей волостная община имела право участвовать в Высшем суде наместника края, что было зафиксировано и в Судебнике 1497 года, и в Судебнике 1550-го. Во-вторых, в ведение общины передавалась функция низшего суда между членами общины по делам гражданским и некоторым делам уголовным. При этом на общине лежала круговая ответственность за некоторые преступления, совершавшиеся в пределах общинной территории. Приведенные выше моменты круговой поруки в области фискальной и судебной характеризуют тенденцию к огосударствлению общины.

В связи с ростом политической роли крестьянской общины, обнаружилась тенденция к усилению ее власти в регулировании внутриобщинных земельных отношений. По мере увеличения числа членов общины стали ощущаться нехватка удобных пахотных угодий и нарастать так называемое земельное утеснение. Эти два процесса — усиление государственно-политических функций общины и рост земельных утеснений — сыграли роковую роль в исторической судьбе частной крестьянской собственности на землю. Община постепенно расширяла свои поземельные функции. В ряде областей, где особо остро ощущалась нехватка земельных угодий, крестьянский мир на сходах принимал решения под давлением средних и бедных, малоземельных членов общины о справедливом переделе земли. Этим наносился смертельный удар по частной крестьянской собственности на землю. Поскольку община выполняла государственные функции, то и усиление ее поземельной власти, ее действия по обобщиниванию крестьянских земель воспринимались как государственная необходимость, что подтверждалось порядком уплаты государственных податей. Раз подати собирались по тяглецам, то и землю требовали наделять соответственно.

В волостной общине XV—XVI веков земельных переделов еще не было. Земельные угодья находились и в частной, и в общинной собственности. Однако политическая составляющая крестьянской общины, усиленная государственными функциями, господствовала над крестьянами членами общины как частными земельными собственниками. Государство юридически не признавало и не защищало частную крестьянскую земельную собственность. В столкновениях общины и крестьянина-собственника верх одерживала община, т.е. сход крестьянского мира, на котором в большинстве были малоземельные крестьяне.

Было ли это выражением государственной аграрно-крестьянской политики? Да, несомненно. Если бы государство сначала признало, а потом стало на защиту частной крестьянской собственности на землю, то Россия, несомненно, пошла бы по европейскому пути решения аграрного вопроса. Община не смогла бы доминировать в поземельных отношениях, превратиться в земельно-передельную организацию крестьянского уклада жизни. Однако в Московском государстве были созданы условия, которые предопределили судьбы крестьянской частной земельной собственности. В процессе эволюции верх одерживала в центральных губерниях общинная форма землевладения. Государство ее не декретировало, оно создавало лишь благоприятные внешние условия для ее развития.

Так почему же так долго в России решался государственной властью вопрос о частной крестьянской собственности на землю, хотя вопрос о частном помещичьем землевладении был решен еще в эпоху Екатерины Великой. Вот на это и другие «почему» и дается ответ в предлагаемой вниманию читателя работе «Аграрно-крестьянская политика России за 150 лет». Краткие и схематично изложенные выше замечания сделаны лишь в надежде помочь читателю усвоить мысль, что история аграрно-крестьянской политики в России началась отнюдь не со второй половины XVIII века. Она имела до этого многовековую историю, и отнюдь не начиналась с чистого листа, а явилась продолжением предшествующей политики Московского государства.

В российской историографии посвящено много исследований крестьянской общине. Историки так называемого государственного направления (Б.Н. Чичерин, А.Д. Градовский, Г.И. Лентович, В.И. Сергиевич, П.Н. Милюков и др.) доказывали, что первобытная община на Руси давно исчезла, и община XVIII—XIX веков создана сверху, правительством, для того, чтобы обеспечить круговую поруку при сборе с крестьян налогов и повинностей. Историки-славянофилы (М.П. Погодин, К.С. Аксаков, И.В. Киреевский, А.С. Хомяков) считали русскую крестьянскую общину исконной, предопределившей самобытность развития России по сравнению с Западом, утвердившей здесь общинный дух в противоположность западному индивидуализму.

Чернышев не вдается в анализ исторических взглядов на общину. Он рассматривает ее такой, какой она сложилась ко второй половине XVIII века у помещичьих и государственных (экономических, удельных, черносошных, однодворцев) крестьян. Но вот что определяет интерес к книге — это подробное освещение борьбы двух направлений в отношениях к общине, крестьянскому миру, общинной поземельной собственности, к крестьянскому предпринимательству.

Автор начинает прослеживать эту борьбу с екатерининских времен. Почти одновременно Великая императрица получила две докладные записки аграрных авторитетов того времени: одну — от статс-секретаря Козьмина, другую — от прогрессивного агронома-помещика Елагина. Статс-секретарь убеждал царицу, что право частной собственности на землю, которым фактически обладают черносошные и дворцовые крестьянами, крайне убыточно для казны. Он настаивал на введении у этого класса крестьян тех же земельных отношений, что и у помещичьих. Наиболее правильным Козьмин считал «повелеть крестьянам делить землю и раздавать в волостях недостаточным равномерно» (с. 80). В докладной записке Елагина предлагался альтернативный вариант решения земельного вопроса у не-помещичьих крестьян. Он выступал в защиту частного, наследственного владения землей крестьянами, предлагал Екатерине II «подать пример» дворянству, по «непроницанию» своему непонимающему собственных выгод, и ввести в «домостроительство дворцовых имений новый распорядок, состоящий в потомственном владении крестьянами землей». По глубокому убеждению Елагина, обогащение крестьян и увеличение доходов с дворцовых имений наступит с неизбежностью, как только будут созданы условия, гарантирующие крестьянам прочное обладание землей.

Великая Императрица, несомненно, была знакома и с работой Удалова «Собрание экономических правил», опубликованной в 1770 году в Трудах Вольного экономического общества. Удалов решительно выступил против земельного уравнительного порядка, т.е. против крестьянской поземельной общины. Он настойчиво советовал помещикам уничтожить в своих имениях земельные переделы и отдать тягловые участки крестьянам в «вечное содержание». Он убеждал помещиков, что крестьяне, будучи вечными пользователями земли, значительно увеличат как свои доходы, так и доходы помещиков. Аргументы Удалова были весьма основательными (с. 112).

Екатерина II была знакома и с наказами крестьян, поступавшими в созданную ею в 1767 году законодательную комиссию. Так, экономические крестьяне (бывшие церковные, монастырские) считали несправедливым лишение их права отчуждать и закладывать свои земли. Они добивались восстановления права свободной продажи и залога земель, которое было отменено межевыми инструкциями 1754—1766 годов. Их мотивировка была такова: хозяйственные дела складываются так, что иногда возникает необходимость продать или заложить землю, так же как и прикупить ее. Без этого, писали они, крестьянское хозяйство придет в упадок, так как лишится возможности получить у заемщиков деньги, необходимые для поправки дела, и в этих же целях прикупить себе земли.

Однако екатерининское правительство решило вопрос о способах ведения крестьянского хозяйства экономических крестьян совсем не так, как они просили. В 1771 году Коллегия экономии (Экономическая коллегия), ведавшая делами этого разряда крестьян, разослала своим чиновникам на местах наставления, в которых от них требовалось не допускать семейных разделов и совместно с миром своевременно равнять землю между крестьянскими хозяйствами. Крестьян предписывалось сажать на тягло с 15 лет, снимать с тягла в 60 лет, следить за тем, чтобы в тягле (т.е. в крестьянском хозяйстве) было не менее трех работников. Таким образом, этими наставлениями отменялась частная собственность на землю у экономических крестьян, взамен вводилась общинная, упразднялся предпринимательский тип ведения хозяйства. Хозяйство экономического крестьянина отныне ставилось под жесткий контроль мира и стоявшего над ним казначея, назначаемого Экономической коллегией. Вот они-то и надзирали за тем, чтобы крестьянин своевременно пахал, сеял, выполнял другие хозяйственные работы, а, главное, вносил своевременно в казну все причитающиеся с него платежи, причем крестьянская община отвечала круговой порукой за их исправность. Не крестьяне, а община юридически была признана субъектом права собственности на землю. То же произошло с разными временными интервалами и с другими разрядами государственных крестьян — удельными, однодворцами, черносошными.

Рачительных крестьян-хозяев возмущало то, что их ставшие плодородными земли, с таким трудом окультуренные и удобренные, отнимают и передают в руки тех, кто к этому не имел никакого отношения. Они просили о «повелении им владеть по прежнему порядку, безотъемлемо, землями, записанными по писцовым книгам и по крепостям, и по другим сделочным письмам» (с. 81). Однако полного единодушия среди крестьян относительно переделов не было. Сторонниками переделов земли выступали не только беднейшие слои государственных крестьян, но иногда и богатые, надеющиеся захватить у своих должников их прирезки. Департамент уделов, образованный в 1797 году, энергично добивался земельных переделов, не останавливаясь перед растущим сопротивлением противников переделов. К последним предписывалось применять насилие — заковывать в кандалы, держать под стражей. Тем не менее, как отмечает автор книги, «несмотря на всю энергию Департамента уделов, понадобилось много времени, чтобы уничтожить среди дворцовых крестьян частную собственность и ввести у них уравнительную общину. Введение принудительно уравнительного землепользования у удельных крестьян закончилось только накануне Крестьянской реформы 1861 года» . (с. 82). Примечательно, что сроки переделов устанавливала не община, а Департамент Уделов. Они назначались один раз в 15 лет.

В XVIII веке к разряду государственных крестьян были причислены однодворцы, потомки дворян, которые служили в южных и восточных губерниях и за службу получили от правительства земельные угодья. Потомки бывших помещиков сами стали обрабатывать свою землю и вести на предпринимательских началах свое хозяйство. Уравнение их статуса с прочими государственными крестьянами вызвало у них протесты, порой даже бунты. Однодворцы продолжали считать себя дворянами. Никакого крестьянского мира у их предков не было. Тем не менее правительство насильственно навязывало однодворцам круговую поруку и крестьянский мир, а самое главное не считалось с тем, что однодворцы получили землю «в поместье» и давно владели ею на правах помещиков, они ее продавали, закладывали, давали в приданое и наследство. Межевые инструкции 1754—1766 годов запретили однодворцам продавать и закладывать землю. Передельная община у однодворцев утверждалась с большим трудом. В екатерининскую эпоху она среди них была еще редкостью. Но в XIX веке поземельная община стала распространяться довольно быстро, чему способствовала энергичная деятельность в этом направлении Министерства государственных имуществ (учреждено в 1837 году), которому было вверено управление государственными крестьянами, в том числе и однодворцами.

Сходные с однодворцами экономические условия хозяйствования исторически сложились и у черносошных крестьян Севера — Архангельской, Вологодской и Олонецкой губерний. Черносошники были лично свободными, платили казне оброк. Однако в отличие от однодворцев у них искони было развито самоуправление, крестьянский мир. Государство использовало последний для исполнения некоторых функций: сбор налогов и податей, поставка рекрутов, поддержание порядка среди крестьян. Мирские избранники несли лично перед казной суровую ответственность за недоимки. Что же касается отношения к земле черносошных крестьян, то они ею распоряжались вплоть до XVIII века на праве частной собственности: совершали сделки по ее купле-продаже и залогу, эти сделки регистрировались правительственными учреждениями, а значит, имели юридическую силу. Рыночный оборот земли, естественно, порождал экономическую дифференциацию среди черносошников: появились много- и малоземельные крестьяне, а следовательно, и различные взгляды на земельную собственность. Правительство беспокоил тот факт, что образование малоземельных черносошных крестьян сопровождалось все возрастающим снижением объема денежных поступлений в казну в целом от данного крестьянского мира. Следовательно, дифференциация наносила ущерб интересам казны. Поэтому в междоусобной борьбе крестьян черносошной общины правительство занимало сторону тех, кто терял землю, становился малоземельным и плохим плательщиком. Уже со второй половины XVIII века правительство, опираясь на малоземельные слои крестьян, повело решительную борьбу с практикой рыночного оборота черносошных земель и к насаждению на Севере поземельной передельной общины. Об этом красноречиво говорят законодательные акты государства того времени. Так, в Межевой инструкции 1754 года предписывалось все купленные у черносошных крестьян монастырями, церковью, архиереями, посадскими людьми земли отобрать безденежно и возвратить их бывшим владельцам. Межевая инструкция 1766 года повторила требование о безденежном возвращении черносошным крестьянам их земель, а кроме того, ограничила их право распоряжаться своими земельными наделами, запретив им продавать ее «не себе равным». В этой инструкции предписывалось также земли черносошных крестьян впредь порознь не межевать и проводить одинаковую нарезку их.

Предпринимательские слои черносошных крестьян так просто без борьбы, без сопротивления не сдавали своих позиций: даже после межевых инструкций и указов о поверстке они покупали, продавали и сдавали свои земли в залог, хотя все это и потеряло юридическую силу. Екатерининское правительство повело решительную борьбу с такими явлениями. Оно стремилось вытравить из крестьянских голов саму мысль об их праве на полную, неурезанную частную собственность на землю, энергично приступило к прямой ее экспроприации и насильственному насаждению общинного землевладения, невзирая на яростное сопротивление предпринимательских слоев государственных крестьян. Так, с 1774 года было организовано на новых началах крестьянское землеустройство. Это дело было поручено Казенной палате. В ее составе на местах были созданы землеустроительные органы — экспедиции экономии во главе с директорами. Чернышев со ссылкой на труд А.Я. Ефименко отмечает, что на этих-то директоров и была возложена обязанность уничтожать частную собственность на землю у крестьян черных деревень и проводить принудительные земельные переделы (с. 99—100). Дело доходило не только до переделов земли, но и переделов крестьянского имущества — лошадей, скота, инвентаря. Но последнее было не так просто осуществить, поэтому указания такого рода оставались лишь на бумаге. И все же попытки полного обобщинивания крестьянской собственности со стороны государственных учреждений предпринимались. Примечательно еще и то, что директора экономий Казенной палаты, зная, что черносошные крестьяне владеют землею на праве частной собственности, подтвержденном законными документами, предписывали крестьянским мирам не считаться с этим. Как утверждает автор книги, борьба с несправедливой частной собственностью сделалась лозунгом высшей администрации XVIII столетия. Администраторы с мест и из центра много и часто писали о необходимости скорейшего введения справедливого земельного порядка.

Хотелось бы также обратить внимание читателя на такой факт: высшая государственная администрация отнюдь не была обеспокоена тем, что, лишая государственных крестьян права на частное землевладение, она этим действием вызывает всеобщее неприятие частной собственности на землю вообще. Государственная власть не задумывалась над реальной опасностью для помещиков воспитания в крестьянах антисобственнических чувств, выработки у них соответствующего менталитета. Свою лепту, причем значительную, государство внесло и в формирование в сознании крестьянских масс стойкого убеждения, что земля в России ничейная, Богова, а потому вся она должна принадлежать сообща крестьянам. Активно способствовало утверждению такого убеждения екатерининское правительство, эстафета передавалась от одного кабинета министров к другому вплоть до правительств Витте и Столыпина.

Бурное развитие аграрного предпринимательства (в том числе и крестьянского) в южно-русских степях наглядно и убедительно демонстрировало экономические преимущества хозяйствования на основе частной собственности на землю, а также таких общественных отношений, которые построены не на основе личной зависимости (помещик — крестьянин, община — крестьянин), а на базе свободного рынка рабочей силы. Это был сильный аргумент практики в пользу повсеместного развития частнособственнических поземельных отношений и отмены крепостного права. Однако в XIX веке появился новый более мощный фактор, пересиливший экономическую целесообразность. Именно в угоду ему были принесены в жертву экономические выгоды от развития новых общественных отношений. Фактор этот политический.

Западная Европа в первой половине XIX века, особенно в результате бурной деятельности Наполеона, прочно встала на путь капиталистического предпринимательства во всех сферах экономики. Здесь повсеместно рушились феодальные устои. Новые отношения порождали и новые противоречия. Нарождались и множились пролетарские слои общества, богатели и набирали силу предприниматели капиталистического типа. Противоречия между трудом и капиталом дали благоприятную почву для развития социалистических идей. По Европе «бродил призрак коммунизма». И только Россия была свободной от него, что воспринималось как великое преимущество России перед Западом. По мнению основной части дворянства, противоядием от появления в России «призрака коммунизма» стала крестьянская поземельная община, поскольку земельные переделы исключали возможность обезземеливания крестьян, а значит, и их пролетаризацию. При этом земельное утеснение крестьян в Центральной России преодолевалось не только переделами, но и переселением малоземельных крестьян на новые земли на Востоке и Юге России. Западная Европа таким геополитическим преимуществом не обладала, поэтому здесь была сильнее власть людей над землей. Ее нехватка восполнялась за счет интенсификации земледелия на основе частной поземельной собственности и предпринимательского типа хозяйствования на земле.

Экономические достижения европейского капитализма вызвали к жизни своеобразное европейское мессианство. В противовес этому европейскому идеологическому мессианству о всесильности экстерриториальности капитализма возникло российское мессианство. Россия объявлялась центром особой славянской цивилизации, основой которой являются общинные устои с их крестьянским миром и поземельной общинной собственностью на землю. Политико-идеологическая оценка форм поземельной собственности получила примат перед экономической. Европу одолевали пролетарские волнения. Дворянство в массе своей желало предотвратить их возможное проявление в России. Спасение виделось в сохранении и развитии крестьянской общины. Вот почему и появились на свет в первой половине XIX века киселевские реформы, насаждавшие среди государственных крестьян общинные порядки. Страх перед «призраком коммунизма», распространением социалистических идей и их восприятием населением оказался сильнее убедительнейших аргументов прогрессивных помещиков-агрономов, предприимчивых крестьян и интеллигенции, поддерживающей предпринимательский путь развития России. Чаша весов склонилась в пользу общины. Так угодно было распорядиться истории. Российское сельское хозяйство в первой половине XIX века не пошло по европейскому пути развития, несмотря на усилия Александра I и различных слоев общества — помещиков-агрономов, предприимчивых крестьян, части интеллигенции. Те импульсы, которые они придавали историческому процессу, оказались слабее противоположных импульсов, предопределивших содержание и направление аграрного развития России во второй половине XIX века.

По Киселеву, оппозицию общинному землевладению составляли не помещики и правительство, а «ученые и почитающие себя учеными». В 1849 году в своей записке Николаю I «Развитие сельского хозяйства» Киселев писал, что вопрос об общине не может быть решен экономическими аргументами, так как это вопрос не экономический, а политический. Вот эта позиция графа Киселева о примате политики над экономикой, о примате политической оценки форм хозяйствования над экономической и будет ставиться во главу угла последующими государственными деятелями второй половины XIX века, а потом коммунистами и современными реформаторами в их деятельности по преобразованию отношений собственности. История показала, какие тяжелейшие материальные испытания достаются основной массе народа из-за игнорирования экономической целесообразности. [...]

Существование и охрана русской поземельной общины находили оправдание в том, что она предотвращала голод, заботилась о достойном по понятиям того времени уровне жизни всех своих членов. Весьма примечательно сравнение уровня жизни и нравственности общинников и фабричных рабочих, которое в 1816 году привел «Дух журналов»: «У крестьянина полная чаша, он спокоен, счастлив и потому нравственен; фабричный — голоден, а потому он развратен и бунтарь». И еще: «У нас, в России, у мужичка в избе спроси молока — тащит крынку, спроси яиц — целый кузов, но фабричные держат пост. Посмотри на крестьянскую девку или бабу — кровь с молоком, а сила, хоть какого парня свалит» (с. 126).

Тот же журнал в 1817 году писал, что в Англии господствует нищета и голод, что там народ отягощен налогами. «Дух журналов» уподоблял вольного английского крестьянина «вольному зайцу в лесу, о котором никто не заботится», а русского крестьянина — «домашней лошади, которая хоть на привязи стоит и на нас работает, но зато хозяин о ней печется, кормит, поит, чистит и холит ее: она и тогда сыта бывает, когда поле покрыто снегом» (с. 126). Таким образом, на фоне голодания и нищеты подавляющего большинства населения Запада крепостничество и община в России выглядели надежными гарантами благосостояния и высокой нравственности российских крестьян. Эти аргументы нельзя сбрасывать со счетов и ныне. При сравнении свободы в нищете и умеренного благосостояния в неволе выбор значительной части населения оказывается на стороне неволи. Когда развитие свободы идет рука об руку с повышением благосостояния людей, тогда не следует беспокоиться за судьбы прогрессивных реформ. И наоборот. Это обстоятельство нужно иметь в виду, чтобы не дискредитировать термины «реформа» и «демократия». [...]

Как уже отмечалось, в первой половине XIX века община устояла, так как она рассматривалась правительством и подавляющим большинством дворянства в качестве гаранта государственной устойчивости и наиболее политически благонадежного крестьянского института. В идеологическом плане поземельная община считалась основой славянской цивилизации, отличной от европейской. На этой базе и возникло российское мессианство в противоположность европейскому. Первое навязывало миру общинность, второе — индивидуализм.

Князь Меньшиков был один из первых, кто усомнился во всем этом. В своей записке правительству в 1841 году он высказался в том смысле, что мирской строй с общинным землевладением отнюдь не является гарантом государственной устойчивости. Совсем наоборот. Крестьянские миры — эти союзы «низшего класса народа» — способны к неповиновению, которое может привести к явному мятежу. Меньшиков призывал правительство не давать землю на выкуп целым общинам, ибо тем самым государство будет само создавать сильные крестьянские организации, способные выступить против него. По Меньшикову основной принцип рациональной государственной политики состоит не в том, чтобы соединять подвластные ему низшие общественные слои, а в том, чтобы их разъединять. Можно считать, что с этим выступлением князя Меньшикова в России появилось новое массовое течение в дворянской среде, политически враждебное общине. Оно стало довольно заметным к тому времени, когда правительство приступило к обсуждению вопроса о ликвидации крепостного права. Таким образом, к чисто агрономическим и экономическим противникам общины в дворянской среде прибавились и политические ее недоброжелатели. Но последние были слишком малочисленны. Господствующее мнение помещиков и правительственных кругов сводилось к тому, что нужно не раздроблять, а сохранять общину, состоявшую из людей, приросших к земле.

Огромных усилий потребовалось прогрессивным деятелям Крестьянской реформы для включения в положение 1861 года статьи 165-й. Ее первая часть предоставляла крестьянам право выхода из общины с согласия мира, а вторая — право выхода без согласия мира, но с досрочной уплатой выкупного долга. Именно вокруг этой статьи и развернулась борьба сторонников и противников общины в последующие полвека. Но почему? Ведь домохозяин, вышедший из общины и хозяйствующий на собственном земельном участке, полностью уплатил выкупной долг, следовательно, фискальные мотивы насильственного удержания его в общине, отпадали. Значит, оставались в силе другие, более мощные причины, а именно, политические и идеологические. Таким образом, примат политики и идеологии над экономикой играл роковую роль в выборе наиболее эффективной формы земельной собственности и только тормозил экономическое развитие сельского хозяйства в пореформенный период. Между тем каждая форма земельной собственности становится экономически целесообразной и находит свою, только ей подходящую экономическую нишу в хозяйственном организме благодаря естественной эволюции, а не насаждаемым сверху решениям. Политизация и идеологизация форм собственности на землю мешают этому естественно-историческому процессу, что и подтвердила полуторавековая аграрно-крестьянская политика России, объективно изложенная в предложенной вниманию читателя книге Чернышева.

На рубеже XIX и ХХ столетий в связи с предложением Министерства внутренних дел отменить вторую часть 165-й статьи, а также запретить продажу и сдачу в залог надельной земли борьба сторонников и противников общинного землевладения обострилась вновь. Первое направление возглавил восходящий вверх по служебной иерархии Сергей Юльевич Витте, а второе — ушедший в отставку министр финансов Николай Христофорович Бунге. Оба они, как государственные деятели России, много полезного сделали на ниве укрепления ее финансовой системы и экономического прогресса. Однако в начале последнего десятилетия XIX века их позиции по вопросу о судьбе 165 статьи положения 1861 года оказались диаметрально противоположными. Бунге, будучи министром финансов, последовательно и упорно отстаивал право крестьян распоряжаться землей на основе не урезанного, а полного права частной собственности. Он считал и выход крестьян из общины, и продажу ими своих наделов явлениями вполне естественными. Он категорически возражал против проекта отмены второй части 165-й статьи, против запрета на продажу и залог крестьянами своей земли и предупреждал об огромной опасности для государственных интересов подобной меры, так как она «лишит крестьян побуждения к приобретению имущества... разрушит у них понятие о праве собственности, чем создастся угроза дворянскому землевладению» (с. 233). Бунге не без основания полагал, что отменой 165-й статьи правительство толкнет крестьян на передел помещичьих земель. Тем не менее, по настоянию Министерства внутренних дел такой проект был внесен на рассмотрение Государственного Совета.

В Соединенных департаментах Государственного Совета никто не возражал против первой части 165 статьи (право выхода из общины с согласия мира), а вот по поводу второй (право выхода без согласия мира) мнения членов Государственного Совета разделились.

14 декабря 1893 года Государственный Совет принял новый закон, запрещавший выход из общины без ее согласия даже при досрочном выкупе надела (вторая часть 165-й статьи), а также продажу, залог и дарение наделов «лицам не приписанным к сельским обществам», т.е. право выхода из общины без согласия мира действовало лишь 32 года. Впрочем, в этом нет ничего удивительного: голоса в Государственном Совете распределились пропорционально числу сторонников и противников общины в среде дворянства. Большинство же дворян по-прежнему считало, что общинное землевладение выгодно ему и экономически и политически, а меньшинство, наоборот, рассматривало общину как экономически вредный и весьма опасный политически институт, который несет с собой нищету крестьянским массам, постоянные голодовки, подготавливает почву для крестьянских бунтов. Община, по мнению меньшинства, требовала и будет требовать — землю народу.

Социологические обследования Вольного экономического общества показали, что при оценке роли и места общины обозначались, по крайней мере, три основные группы мнений. Одна группа крестьян давала резко отрицательную оценку общины, не видела в ней ничего полезного. Община, по их мнению, была вредна во всех отношениях. Эта группа крестьян безусловно выступала за ее ликвидацию и переход к личной частной собственности на землю и участковую форму хозяйствования — хуторам и отрубам. Вторая часть крестьянства отстаивала старые общинные порядки с переделами земли и обращалась к власти за поддержкой поземельной общины. Третья группа крестьян выступала за то, чтобы дать возможность развиваться общине в сторону кооперации или формирования артельного хозяйства. Те же три группы взглядов на общину были выявлены и в среде сельской интеллигенция — духовенства, земских чиновников, врачей, учителей, землеустроителей и агрономов. Определить общее соотношение сил между указанными группами трудно: оно различалось по регионам. В одних более сильными были позиции сторонников общины, в других — ее противников.

Но так или иначе большинство крестьян стояло за реформирование поземельных отношений и самого крестьянского мира. Почва для Столыпинской реформы была подготовлена во всех слоях тогдашнего общества. Как здоровое семя она пала на благодатную почву и сразу же дала жизнеспособные всходы.

К 1905 году с помощью Крестьянского банка крестьяне купили 8,3 млн десятин земли из общей площади покупки в 24,6 млн. В личную собственность было куплено 13,2 млн десятин, в т.ч. с помощью банка — 163 тыс., в собственность товариществ — 7,7 млн, в собственность крестьянских обществ — 3,7 млн десятин.

Начиная с 1906 года крестьяне покупают землю преимущественно через Крестьянский банк и в личную собственность (96% всех крестьянских покупок земли у банка). Всего с 1906 по 1914 год они купили 9 133 938 десятин земли, в том числе 3 612 504 десятин у Крестьянского банка. Главными продавцами земли крестьянам и банку в это время выступали дворяне — 73,4% всех земельных продаж. В 1906—1914 годах крестьяне продавали сравнительно мало земли — всего 632 855 десятин, или 6,5% от всех продаж. В 1914 году общая площадь купчего землевладения крестьян составила 33,1 млн десятин, т.е. приросла за 8 лет (с 1906 г. по 1914 г.) на 8,5 млн десятин.

Таким образом, сельскохозяйственный земельный фонд России после 1906 года стал все в большей и большей мере окрестьяниваться. Земельная площадь стала сосредоточиваться в руках Крестьянского поземельного банка и крестьян, причем в их личной собственности. И это главный результат в поземельных отношениях собственности, вызванный Столыпинской реформой.

Но в этом позитивном процессе стали проявляться неблагоприятные для крестьян моменты: темпы роста цен на покупаемую ими землю превышали темпы роста их продуктивности. Интенсификация крестьянского земледелия не покрывала роста земляных цен. Требовалось существенно ускорить научно-технический прогресс в крестьянском хозяйстве. Оно еще недостаточно обслуживалось в агрономическом и зооветеринарном отношениях, слабо оснащалось в техническом плане. Но и эти проблемы решались. Данная проблема заслуживает особого освещения, и здесь нет необходимости остановиться на ней более подробно. Важно то, что в годы Столыпинской реформы крестьянское хозяйство в целом крепло, делалось более продуктивным, превращалось в конкурентоспособное товарное предприятие не только на внутреннем, но и на мировом сельскохозяйственных рынках.
* * * * *

Предлагаемые вниманию читателя две работы Чернышева дают богатейшую информацию об исторических судьбах развития форм крестьянского самоуправления и поземельной собственности. Как минимум полтора столетия шла Россия трудным, тернистым путем к Столыпинской реформе. Она ее выстрадала исторически. Не менее 150 лет шла борьба двух направлений — приверженцев развития крестьянского хозяйства на основе неурезанной частной собственности на землю и сторонников общинных поземельных отношений. На государственном властном уровне верх неизменно брало последнее направление. Решающую роль в этом играл политико-идеологический подход в ущерб трезвым экономическим расчетам и интересам крестьянского предпринимательства. Но история такова, как она сложилась. Общинные традиции прочно вошли в крестьянский менталитет, а он неподвержен быстрым изменениям. Россия, выстрадав Столыпинскую реформу, взяла на вооружение политику радикальных преобразований аграрных отношений, стремясь в кратчайшее время покончить с прошлым. Это и предопределило сложные пути ее воплощения. Отец реформы Петр Столыпин понял, что спешка в реализацию задуманного только вредит делу подлинной реформы. Поэтому он и выступил против поправок к указу от 9 ноября 1906 года, которые вели к огульному уничтожению общины. Столыпин не был экстремистом, он остался в истории России мудрым реформатором чуждым как левого радикализма, так и правого консерватизма. Он стремился создать климат наибольшего благоприятствования тем формам земельной собственности, которые находят в экономическом пространстве свои, только им подходящие ниши. К сожалению, этот мудрый рефрен в государственной аграрной политике России был прерван событиями 1917 года.

10 июня 1997 г.

П.А. Кудинов
Академик Межрегиональной академии агроземельного менеджмента и крестьянской политики (МААМиК)