Честно говоря, пришлось слегка напрячься. Эти вопросы меня никогда особенно не беспокоили, соответственно, и воспоминаний таких немного. Запоминаются-то события, давшие острое впечатление.
У нас на юге много было всяких овощей-фруктов. Лучше, чем в Москве. Помнится, я году в семьдесят восьмом, мальчишкой еще, сдуру сказал, проходя мимо московской очереди за болгарскими помидорами, что у нас они лучше. Тетки из очереди очень меня впечатлили тогда криками типа "Ну и вали к себе! Понаехали тут!". Очередь, кстати, была возле магазина "Балатон", венгерского. Один из опорных пунктов командировочного маршрута: "Ванда" - "Власта" - "Балатон" - "Ядран". Помнит кто-нибудь, что это было и зачем?
Вина еще было много, и неплохого. Со всем остальным - как у всех. Достаточно для жизни, недостаточно, чтобы крутить носом. Помню плавное изменение к худшему ассортимента и качества - как становилась, например, все хуже докторская колбаса, пока не пропала совсем году к восемьдесят второму (точно не помню, но как-то у меня это связано со смертью Брежнева: говорил кто-то на две эти темы одновременно). Помню, как оказывалось в дефиците то одно, то другое. С рыбой всегда было паршиво, и специализированный магазин "Океан" производил убогое впечатление на фоне остальных гастрономов, прямо скажем, небогатых.
Что касается всякой обуви-одежды, совсем почти ничего не помню. Смутные воспоминания о том, как вдруг полгорода, например, начинало ходить в одних и тех же туфлях: завезли. Был у меня в жизни короткий период, когда важна стала одежда - классе в восьмом остро понадобились джинсы, никак нельзя было без них. :) Это тот самый восемьдесят второй. Джинсы мне купили, но про госторговлю при этом никто даже не вспоминал. На государство в этом важнейшем вопросе рассчитывать было бессмысленно.
Помню тяжелейшие проблемы с очками (я очкарик с первого класса). Вот это была просто катастрофа, и даже знакомая начальница оптики выручала не очень. Приходилось носить страшные оправы из пластмассы жутких цветов.
Резюмируя тогдашние впечатления, могу сказать, что все бытовые проблемы, конечно, решались, но требовали какого-то дополнительного напряжения: беготни, суеты, мелких взяток, долгого ожидания. Диван, помнится, понадобился, и родителям пришлось записываться в магазине за год, потом ходить на переклички. Это год примерно восьмидесятый.
Что меня раздражало больше всего, и что помнится мне злее всего до сих пор - это недостаток книг. Очереди в "Подписных изданиях" с кострами и номерами на ладонях - не за книгами даже очередь, а за правом участвовать в розыгрыше, потому что на всех не хватало. Или такие же дикие очереди на сдачу макулатуры - двадцать килограмм за абонемент на книжку. В макулатурных очередях, правда, стоял я немного: там в основном ширпотреб всякий давали. Дюма, Дрюон, Анжелики какие-то. Однако первый мой сборник Эдгара По и "Повесть о Ходже Насреддине" - именно оттуда.
И, конечно, книжный базар. Власти его гоняли, и он мигрировал по всему городу. Одно время вообще собирались на какой-то поляне в лесопосадке, как партизаны.
С перестройкой у меня связано такое острое впечатление: в восемьдесят шестом году приключился указ о нетрудовых доходах. Народ напугался, и кое-что всплыло на поверхность. В очередном походе (я очень по всяким лесам бродить люблю) нам на турбазе вместо своеобычной тушенки и повидла неожиданно достались какие-то совершенно несусветные деликатесы - крабы, красная икра, ящик шоколада, окорок, который мы всей группой не успели сожрать (уму непостижимо), и его останки пришлось похоронить на одном из карельских островков. По сей день помню.
В восемьдесят седьмом я ушел в армию. Армия, она и в Африке армия. В связи с темой нашего разговора могу оттуда вспомнить разве что двоих прапорщиков - начальника хозслужбы и начальника продсклада. Начальник хозслужбы запомнился мне таким подвигом: он при мне получил от командира выговор с занесением в область клюва за то, что у него на свинарнике четыре свиньи превратились в троих поросят. На следующий день он внес в кассу части стоимость этих свиней, а еще через неделю купил "восьмерку". Незаурядный был человек. Ну, о том, что при этом воинам в столовой доставалось, и говорить не стоит.
Дембельнувшись, обнаружил, что дела стали слегка похуже. Пик наступил, если не ошибаюсь, году в девяностом, когда накрыло даже Москву: я тогда был на практике на ЗиЛе, и Москва была пустая, как барабан. В гастрономе "Смоленский" не было вообще ничего, кроме пластиковых мешков с гастрономским логотипом. Так и лежали аккуратненько на витринах. В наших краях было то же самое. В девяносто первом, весной, я съездил в свою первую загранкомандировку. С большим, помню, нетерпением ждал своей реакции на тамошнее изобилие: тогда слухи ходили, что советские люди в западных супермаркетах имеют обыкновение падать в обморок. Это, наверно, было следствием идеологической диверсии под названием "Москва на Гудзоне". Помните, как там клеветали про дефицит туалетной бумаги? В обморок, понятно, я падать не стал. Магазинное великолепие мгновенно стало восприниматься, как нечто должное. Вот по возвращении ощущения были забавные. У нас тогда из еды продавался только салат из морской капусты в консервных банках.
Ну, а дальше оно как-то стало улучшаться. Народ взял инициативу в свои руки, поволок с разных сторон еду и шмотки, да и свои начали появляться, так что с тех пор я проблем особенных и не помню. Ремесло мое давало мне достаточно денег, чтобы существовать спокойно. Вот только медицина развалилась полностью: толковые врачи, как на грех, оказались почти все одной национальности и дружно уехали. На их место пришли врачи другой национальности (министр здравоохранительный большой был националист), и с тех пор никакие взятки не помогали - лечить эти ребята не умели, а умели только друг друга подсиживать, чем в основном и занимались. То же самое, говорят, с образованием произошло, но это прошло стороной: к тому времени, как мне пришла пора отдавать старшего в школу, я уже нашел работу за океаном.
Вот такие у меня воспоминания на эту тему. Немного, но какие есть.
