Похоже, теперь не ограничиться выделением основной линии, придётся разобрать текст
>В том, что дело дошло до такого накала, виноваты обе стороны, но я все же считаю, что неадекватно повели себя «солидаристы». Чего они хотели – чтобы Мигель поаплодировал уравнительным административным механизмам в распределении благ?
Давно пора признаться, что приверженность солидаристов уравнительности – миф. Хорошо хоть Александр, единственный, не притворяется и чётко оговаривает, где нужна безоговорочная и гарантированная уравнительность, а где непререкаемая статусность. Потому что уравнительность – это то, что отслеживается конкретными измеримыми параметрами: потреблением в разных слоях населения мяса, овощей и фруктов, икры и сыров, проходным баллом в московские вузы, дифференциацией располагаемых доходов. Можно и нужно обсуждать конкретные механизмы, с помощью которых можно добиться тех или иных измеримых результатов по какому-то из таких параметров. При этом необходимо соотносить важность соответствующих целей с другими задачами, стоящими перед страной, и пытаться подобрать оптимальное сочетание мер правительственной политики. Например, может быть поставлена задача изменить распределение потребляемой части ВВП по квинтилям, гарантировать всем, в случае необходимости, определённый и чётко обозначенный объём медицинских услуг на бесплатной основе, бесплатные лекарства при определённых болезнях и т.д.
Задачу нужно ставить конкретно, например, так: «Потребление младшего квантиля (наименее обеспеченных 20%) вырастет в 2,52 раза, старшего квантиля – на 15%. Нынешняя картина с дифференциацией доходов выражается формулой (процентное распределение доходов по 20%-ным группам населения):
5,6-10,3-15,3-22,7-46,1
Мы же предлагаем примерно к 2010-2012 гг. перейти к структуре доходов, характерной для стран Северной и Центральной Европы. Желаемая формула дифференциации выглядит примерно так:
9,5-13-18-24-35,5»
(цитата из нашей книги с описанием пятилетней программы)
Далее, после постановки конкретной цели, могут быть предложены конкретные меры по достижению одной или нескольких из поставленных целей. При этом надо показать, что данные меры приведут к реализации поставленных целей, а не к чему-то другому. Кроме того, надо показать, что их реализация не ухудшит положение в других аспектах благосостояния страны или ухудшит их настолько незначительно, что это менее важно, чем реализация цели. В случае со снижением дифференциации располагаемых доходов надо показать, что снижение этой дифференциации не обернётся снижением стимулов к труду, которое повлечёт снижение суммарного потребления (например).
То, что рекламируют солидаристы, никакого отношения к уравнительности не имеет. У них есть только официально декларируемая уравнительность, типа, назначим низкие цены на сыр и колбасу, так чтобы они были «доступны» каждому желающему, независимо от доходов, а как они на самом деле распределятся – не наше дело. Главное, что всем выдали по три рубля, и пусть ни в чём себе не отказывают, на сыр и колбасу назначили низкую цену – и они стали теперь «доступны» беднякам. Очевидно, что подобные рассуждения не более чем искусное жонглёрство неопределёнными и неизмеримыми у солидаристов терминами «доступность» и «равенство». Во-первых, если сейчас назначить на сыр и колбасу низкие цены, то они окажутся в дефиците и достанутся вовсе не беднякам, а тем, кто ближе к прилавку. Никакой корреляции между бедностью и близостью к прилавку нет, скорее, наоборот. Более влиятельные слои, у которых и так завышенные доходы при нынешнем уровне дифференциации, добьются, чтобы дешёвые сыр и колбаса продавались, в первую очередь, им. А бедняки не смогут приобрести товары даже по прежней равновесной цене, и им достанется ещё меньше.
Итак, никаких оснований рассчитывать, что при реализации предложений о дефицитной торговле будет достигнута бОльшая уравнительность, просто нет. Солидаристов спасает только то, что они не сформулировали свои якобы уравнительные идеалы в терминах измеримых параметров. Если кому-то не досталось сыра или колбасы, они всегда скажут: ах, бедняжка… ну, значит, поленился очередь занять, значит, тебе это было не так уж и нужно. «Сегодня не досталось, завтра достанется» (Игорь, дословно). Таким образом, равенство само по себе, а дефицит сам по себе.
Но зато есть основания довольно уверенно спрогнозировать негативные эффекты от реализации предложений о понижении цен на сыр и колбасу. Я их много раз описывал, начиная с подрыва трудовой этики и кончая невозможностью обеспечить населению реальный доступ к потребляемым благам, несмотря на формально выданную зарплату и формально достаточные доходы. Не хочу повторяться: имеющий уши, да услышит. В порядке иллюстрации позволю себе небольшую цитату:
«Правительственная программа:
- огосударствление ключевых областей экономики;
- национализация горнодобывающей промышленности;
- ускорение аграрной реформы;
- заморозить товарные цены;
- повысить зарплаты рабочих за счёт денежной эмиссии;
- в условиях всеобщей эйфории от впечатляющих экономических успехов, навязать новую Конституцию с однопалатным парламентом, в котором президенту было бы гарантировано преимущество и возможность беспрепятственно переходить от капитализма к социализму, а если Парламент будет брыкаться с принятием новой Конституции, то продавить её через ухо, через задницу, вынеся на референдум (последний пункт программы не дословный перевод, а с учётом контекста и использованием выражения в русском языке из полностью аналогичной ситуации - Miguel)» http://es.wikipedia.org/wiki/Salvador_Allende
Ничего не напоминает из предложений наших солидаристов? А ведь это реально существовавшая программа, с которой рвался ко власти небезызвестный Сальвадор Альенде, приведший страну к катастрофе именно путём реализации составленной им и его бандой программы. Представления о социализме они, видимо, черпали из чисто идеологических источников, вещавших о благости классовой драчки, тотального дефицита и всеобщего огосударствления с передачей земли крестьянам. И представьте себе: вместо того чтобы отправить спятившего патологоанатома в психушку, чилийцы избрали его президентом. Ну что ж, «бачили очi, що купували».
Кстати, раз уж мы поговорили об уравнительности, то следует перейти к тому, как эта проблема мешается с преднамеренной и общественно признанной дифференциацией. Вообще, сложно было обсуждать проблему распределения чёрной икры, когда подход со стороны необходимости уравнительности (по крайней мере, для проформы) постоянно мешался с подходом со стороны дифференциации. Если предлагаешь разделить икру поровну – кричат, что не хватит генсеку и больной бабушке, чтобы съесть полкило за один присест. Если предлагаешь ввести чёткие критерии гарантированного выделения икры генсеку и больной бабушке, то кричат, что икра станет недоступной бедному грузчику. Хотя, казалось бы, если речь идёт об икре и жёлтых штанах, то совершенно понятно, что никакой уравнительности по статусным товарам быть не может: грузчику жёлтые штаны не положены, и всё. Или, если грузчику так уж приспичило банку икры, пусть откажется от поездки на море (число поездок тоже ограничено и тоже на всех не хватит). Тем не менее, со стороны солидаристов вопрос о доступе к икре любого грузчика (уравнительный) постоянно мешался с вопросом о доступе к икре вполне конкретных категорий – генсека, Героев Советского Союза и вполне конкретных бабушек, страдающих от икорной недостаточности. Здесь солидаристы изобрели ещё один неизмеримый параметр своей теории – слово «нужно». В их теории дефицитные блага при ценах ниже баланса спроса и предложения достаются не богачам, а тем, кому она «нужна». Под теорию подбираются примеры, как какой-то знахарь посоветовал какой-то бабушке чёрной икры, и та её себе «достала», потому что икра была ей «нужна»..
Обращу внимание, что и здесь понятие «нужности» никак не формализовано. Ведь если общество решает выделять конкретное редкое благо тому, кому оно «нужно», то не сам человек, а общество решает, что оно ему действительно нужно. Например, кому-то выписывают бесплатное лекарство, человек идёт в аптеку и гарантированно получает. В примере с чудотворной целебной икоркой мы имеем совсем другую картину. Врач не выписывал никакого рецепта, по которому данному больному общество гарантировало бы получение икры независимо от богатства и связей. Врач посоветовал для лечения какое-то редкое благо, а как его «достанет» пациент – уже дело пациента. Ситуация полностью аналогична случаю с выписыванием дорогого лекарства или курса лечения на тысячи долларов: мы вам посоветовали редкое благо, а раздобудете или нет – ваше дело. И тогда, и сейчас можно привести сотни примеров, когда пациент «раздобывал» посоветованное лекарство. Однако, приходится признать, что никакого отношения к общественно признанной и измеримой нужности это не имеет, так же как и не имеет отношения и к измеримым параметрам уравнительности. И тот, и другой случай имеет отношения к наличию денег и связей у человека.
Поэтому приходится констатировать, что дефицит не обеспечит никакого равенства и не гарантирует обеспечения конкретных страждущих, которым действительно нужно. Дефицит нужен тем, которые при дефиците окажутся ближе к прилавку, потому что связи и место проживания при дефиците обеспечат им больше, чем деньги при ситуации без дефицита. Требование низкой цены на вкусненькие блага с высокопарными словами о равноправии и нужности здесь – не более чем предлог для улучшения доступности тем, у кого рядом прилавок или у кого есть связи. Кроме того, требование низкой цены даёт основание чувствовать себя высоконравственным (как же, добился доступности блага всем, кому нужно!). Невольно вспоминается одно из последних обращений к нации президента «Украины» Ющенко. Он определил Украину как триединую сущность: Киев – это сердце, Западная Украина – это совесть, Восточная Украина – это локомотив. В общем, всем хочется быть сердцем или, на худой конец, совестью – вот и вся подоплёка дефицита.
Что же касается жёлтых штанов и чёрной икры как статусных товаров, то тут уже совершенно ясно, что поднимать вопли о необходимости равенства по статусным товарам – абсурд. Министру положена машина с мигалкой, и всё тут. Иначе общество распадётся. Для того чтобы машина с мигалкой была только у министра, принимается специальный закон, ограничивающий доступ к машине с мигалкой остальным слоям населения. Даже если они и их знахари считают, что и им «нужна» машина с мигалкой.
Роль дифференциации доходов, кроме стимулирующей, ещё и статусная. И если уж человек с большими доходами может себе позволить при рыночных ценах больше икры, чем человек с малыми доходами, то тут уж или-или. Общество может разделить икру поровну, отдать тому, кому «нужно» (больным), отдать генсеку и ветеранам, продать богачу… Можно всё это комбинировать, но незачем устраивать дешёвую клоунаду с превращением икры в дефицит, когда на словах икра доступна всем на уравнительной основе, и всем, кому нужно, и по статусу, а на деле – директору магазина. Ибо как только мы рассмотрим возможные цели общества (уравнительность или дифференцированность в разных случаях) с оценкой конкретных измеримых параметров, то становится ясным, что ни одной из поставленных измеримых целей дефицит не достигает. Если объявлено, что всем положено по n грамм икры, а равной доли всем не досталось, то это никакая не уравнительность. Если ветераны, распихивая друг друга локтями, рвутся к вожделенным баночкам, которых на всех ветеранов по положенной норме не хватит, то это никакая не статусность (ибо нет гарантий получения заслуженного по статусу). Если икра больному с рецептом, но без денег и связей, не гарантирована, то это никакое не «икра достаётся тому, кому нужно». Если богач не может купить икру за деньги, несмотря на то, что она якобы в открытой продаже (в отличие от мигалок и погон, появление которых в продаже запрещено), то это ему общество даёт никакую не зарплату и не прибыль, а нарисованные бумажки.
>Лучше бы сначала разобраться в обеих моделях, не давая моральных оценок, а просто фиксируя те конфигурации, к которым ведет реализация той или иной чистой модели. Я это и постараюсь сделать и буду благодарен, если Мигель прояснит те места, в которых его модель, на мой взгляд, содержит неопределенность.
Если сразу дать резюме, то я согласен с комментарием Иванова: Вы воюете с ветряными мельницами. Конкретнее – ниже.
>Прежде всего, мне кажется, что модель «оппонента А» является тоталитарной, то есть при ее реализации она тяготеет к своему чистому варианту. Поэтому ему и приходится вводить понятие «халявщиков», которое применяет нравственный ресурс. В модели появляется целая социальная группа «врагов». Это те, кто получает блага по заниженным, относительно рыночных, ценам - получает благодаря какому-то административному ресурсу. А разницу между равновесными ценами и этими «административными» власть покрывает, обирая «справных работников».
«Административные ресурсы» бывают разные, и я не приемлю их смешивание в одну кучу. Такие общественно признанные «административные ресурсы» как справка о доходах, статус инвалидности, звание Героя Советского Союза или России, рецепт на бесплатное лекарство, право большого начальника на использование служебной машины для мелких личных поездок и т.п. не вызывают возражений даже у Баювара, и об этом было довольно чётко сказано. Вызывают возражение «административные ресурсы», неизбежно возникающие из-за того, что получение какого-то блага по ценам, предусмотренным для данной категории, не гарантировано. Если пенсионерам якобы положен бесплатный аспирин, а на деле его по бесплатным рецептам никогда не хватает, то неизбежно подключается другой тип «административного ресурса» – должность директора магазина, близость к телу начальника, проживание в Москве и т.д. Никакой связи с общественно признанным этот вид административного ресурса, в отличие от предыдущего, не имеет. Халявщик – тот, который получил доступ к благу не на основаниях, признанных обществом, а «левым путём»: прогулял работу ради того, чтобы пошляться по магазинам, воспользовался связями с ворующим директором магазина (ау, мелитопольские бабушки!) и всё такое.
>Чтобы устранить этот дефект советской и нынешней реальности, оппонент А предлагает повышать цены до их равновесного уровня, то есть до состояния бездефицитной торговли – так, что любой платежеспособный спрос удовлетворялся без всяких очередей и тем более «административного ресурса».
>При таком подходе вообще отпадает введенное нами ограничение набора благ лишь «символическими престижными» – икрой и желтыми штанами. Любое благо, ставшее дефицитным, становится и престижным для тех, кого администрация отодвинула от «халявы» или заставила стоять в очереди. Сделали икру общедоступной, а почему очередь за итальянскими сапогами? А за модными очками? А за сахаром? А за хлебом? А за мандатом члена Совета Федерации? Кто, кроме самого индивида, имеет право решать, что необходимо человеку?
Думаю, Вы упрощаете себе задачу, находя какую-то связь между предложением по ликвидации дефицита конкретных товаров путём восстановления баланса спроса и предложения и предложением по общедоступности мандата члена Совета Федерации. Во-первых, круг потребителей любого блага регулируется обществом. Тут даже Баювар приводил пример с погонами. Речь идёт о том, что если уж капитану положены погоны, то абсурдно устраивать дефицит погон для капитанов, чтобы ждать капитанских погон до получения генеральского звания. Если конкретному кругу потребителей – беднякам со справкой о бедности – положено по килограмму сахара в месяц по определённой цене, то это количество уже гарантировано данному бедняку, приди и получи без дополнительной взятки директору магазина. Кстати, в низкой цене для бедняков нет ничего «дефицитного»: ведь ходим же мы в супермаркеты с дисконтной карточкой – и ничего, несмотря на разные цены для нас и тех, у которых дисконтной карточки нет. Ценовая дискриминация на вполне ясных основаниях не вызывает особых возражений и неизбежно возникает, она выгодна самим продавцам, не что указывает дисконтная карточка. Официальные «административные» ограничения круга возможных потребителей (дисконтные карточки, талоны на сахар, проверки спецслужбами прошлого кандидата) сами по себе не вызывают возражений как таковые. Другое дело, что может быть технически лучше организовать снабжение бедняков не через талоны на дешёвый сахар, а через денежные пособия, позволяющие купить сахар по общей для всех категорий цене. Но это уже технический вопрос, а принципиальный вопрос – в том, что на микрорынке, установленном официальными административными ограничениями, дефицита нет. После того, как КГБ проверила кандидатов, в Совет Федерации проходит тот, кто набрал больше голосов, а не тот, который сунул взятку Вешнякову. Покупатель с дисконтной карточкой и покупатель без неё покупают товар в супермаркете каждый по своей цене, но без дополнительно устроенного дефицита при данных ценах. Бедняки приобретают свой сахар, и им не приходится занимать очередь с вечера. (Как было с торговлей хлебом при Сталине, что свидетельствует о слабости экономического инструментария, доступного Сталину в экстремальной обстановке, а не о преимуществах уравнительства через очереди: очевиден перерасход моральных и физических ресурсов на систему распределения через очереди.)
>Эта модель предполагает, что доступ ко всем благам должен определяться только платежеспособным спросом. «Халявщики» в отношении колбасы, сахара, жилья или школьного образования нисколько не лучше «халявщиков» в отношении икры и лекарств. Социальная справедливость, согласно этой модели, обеспечивается на ином, «надрыночном» уровне – посредством ускоренного экономического развития и повышения доходов всех граждан, обладающих соответствующей трудовой мотивацией (еще один критерий для увеличения числа «врагов»). Только здесь, за центральным пультом управления полетом экономики, работает административный механизм государства, которое и должно выбрать между программой «500 дней» (хорошей) и «программой Грефа» (так себе программка). Будучи заданными, правила игры (распределение доходов) дальше должны контролироваться только невидимой рукой рынка.
Забыли программы Сальвадора Альенде, а также рацпредложения Игоря и Полиграфа Полиграфовича. Что касается распределения доходов, заданных рукой рынка, то такого упрощения, наверное, не допускали и авторы программы «500 дней» – я что-то подобное находил только у перестроечных публицистов и у известного западногерманского экономиста Вильгельма Рёпке, а ещё при желании можно так проинтерпретировать Хайека. Передача прав собственности зиждется на трёх принципах: добровольном обмене с повышением полезности для обеих сторон (рыночная торговля), силовом недобровольном изъятии (налоги и грабежи), дары (внутрисемейные отношения, социальные выплаты и т.д.). Самые оголтелые рыночники, как правило, не отрицают роли перераспределения и даров в народном хозяйстве. Ясно, что если они есть, то конечное распределение располагаемых доходов, никак не могут определяться рынком. Они определяются по совокупности рыночными процессами, перераспределительными мерами государства и дарами родственников с благотворителями. Даже в США.
>Замечу, что именно в этой логике был принят закон о монетизации льгот. В качестве компромисса всем льготникам, пока не вымрут, оставили денежную «компенсацию». Получив ее, индивид может свободно купить любое благо, а не оплачивать, как раньше, из своей неиспользованной льготы «халявщиков», которые или ездят на метро в Москве, или делают себе дорогую операцию, в сотню раз дороже положенной им индивидуальной «компенсации».
Опять смешение аргументов о необходимости уравниловки с аргументами о необходимости дифференциации. Пример с дорогой операцией – от законной и общественно признанной дифференциации: таким-то категориям граждан и таким-то категориям болезней полагается бесплатное лечение, так что государство как бы оплачивает данной категории граждан медицинскую страховку по данным болезням, притом что вероятность заболеть и быть вылеченным не зависит от того, проживает ли человек в Москве или в провинции. По крайней мере, официально, а то на самом деле лечение тоже не во всех регионах одинаковое. Вероятность ежедневно пользоваться услугами метро относится к другой категории и существенно зависит от места проживания. Замечу, что солидаристы, в отличие от дурачков Зурабова и Грефа, занимают по вопросу о монетизации льгот заведомо антиуравнительскую позицию. Они подчёркнуто требуют дифференциации. В данном случае я согласен с солидаристами, но считаю своим долгом не просто заявить эмоциональную позицию, а рационализовать такое отношение к проблеме, то есть показать, к каким нежелательным измеримым результатам привела монетизация льгот. Придётся сделать эту работу за солидаристов, хотя и не уверен в их глубокой признательности. Сразу оговорюсь, что ниже речь пойдёт не о медицински-страховой дифференциации в случае с дорогими операциями (тут классическая ситуация с государственной оплатой медицинской страховки, не нуждающаяся в подробных пояснениях), а о пресловутых поездках на общественном транспорте и других льготных благах, которыми заведомо могли воспользоваться только везунчики, проживающие в центрах цивилизации. Обсуждаются поездки на метро, по ним и пройдёмся ниже.
Первый аспект монетизации льгот не имеет никакого отношения к вопросам равенства, а касается государственного контроля надо расходами граждан, получающих социальную помощь. С проблемой столкнулись США, содержащие безработных негров, которые вместо того чтобы покупать предметы первой необходимости, покупают наркотики. США решают проблему введением пресловутых фудстемпов, на которые можно купить только продовольствие, адресной продовольственной помощью, выделением специальных билетов на проезд до поликлиники (точно по билету на поездку) и т.д. В России эта проблема стоит не так остро, потому что если пенсионер получает у нас замену льготы деньгами, то он всё равно добросовестно оплатит квартиру в положенный срок, а не спустит деньги на наркотики внуку. Зато, если останутся деньги, то действительно сможет купить себе что-нибудь сладенькое. Есть, правда, социально неблагополучные семьи, в которых ситуация описывается анекдотом: «”Папа, мама говорит, что водка подорожала. Что это значит – что ты станешь меньше пить?” – “Нет, это значит, что вы станете меньше есть”». Ясно, что в описанном случае замена прямой продовольственной помощи денежной выплатой действительно может привести к нежелательным для общества последствиям. В целом, надо сказать, что в этом аспекте проблемы нет универсальной рекомендации, когда следует держаться натурального характера льгот или социальной помощи, а когда выделять её в денежном виде. Надо разбираться с каждой конкретной льготой и с каждым конкретным видом помощи с точки зрения разных интересов. Подчеркну только, что к дефициту этот выбор отношения не имеет, если не считать реалий России, когда бесплатные лекарства и бесплатный проезд в провинции были на самом деле недоступны, несмотря на законодательную норму, – будем считать, что этот дефицит можно было устранить увеличением финансирования положенных натуральных льгот в провинции. Тем не менее, не это стало причиной социальных волнений в связи с монетизацией льгот. Очевидно, что из-за отдельных алкашей, спускающих получку на выпивку, не стали бы поднимать бучу, а по остальным категориям льготников замена материальной льготы полной денежной выплатой (если она действительно полная) была действительно выгодной, потому что позволяла сэкономить деньги на что-нибудь вкусненькое.
Другой аспект монетизации касается вопроса об организации сбора налогов. Наверное, лучше всего это проявляется в случае со льготами пенсионеров на проезд в общественном транспорте; в других случаях этот фактор может проявляться совсем слабо, что совсем отменит преимущества натуральных льгот перед денежными. Итак, что же мы имеем со льготным проездом? У правительства есть два пути помочь пенсионерам ездить на транспорте: выплатить им денежные суммы, достаточные для оплаты транспорта, или ввести бесплатный или по сниженным ценам проезд. Но дело в том, что заставить пенсионера платить за проезд всё равно очень сложно. Кроме того, очень сложно выдурить у автотранспортного предприятия налоги, которые потом предполагаются выплатить пенсионерам, хотя бы потому, что очень сложно ввести строгий учёт. Поэтому система нащупала другой путь: часть налогов взимается с автотранспортных предприятий в форме обязательств по бесплатному проезду пенсионеров. Формально предприятиям полагается за это дело денежная компенсация, но на деле никогда не выплачивается, в итоге, приходим к тому, что налогообложение в натуральной форме обходится в данном конкретном случае дешевле, чем изъятие налогов с водителя автобуса и последующее финансирование проезда пенсионеров. В условиях острого кризиса 90-х с постоянными секвестрами бюджета это было очень кстати. Правда, при этом вводятся дополнительные хитрости по уменьшению нагрузки – например, правило о провозе в маршрутке не более одного бесплатного пенсионера, но это уже микро-приспособление системы к равновесному состоянию.
Дело, однако, в том, что принуждение автортранспортных предприятий к выплате такого натурального налога требовала существенных усилий чиновников. И как только на страну полились нефтедоллары, система госуправления массово отвергла такой способ перераспределения, потому что её было лень этим заниматься, а деньги и так шли. С моей точки зрения, решение о монетизации льгот было исключительно недальновидным, потому что теперь, как только деньги понадобиться потратить на что-то другое, более нужное, резерва натурального налогообложения уже не будет. А такая ситуация неизбежно наступит, как только дождь нефтедолларов придётся перенаправить на реинвестирование в экономику. Итак, на оплату пенсионерам проезда истратили теперь больше денег, чем раньше – и всё от того, что у системы появился жирок, который тут же спустили на облегчение жизни чиновникам. Вот вторая ошибка тотальной монетизации льгот вместо конкретного анализа частных ситуаций.
Но и этот аспект проблемы стал далеко не главной причиной волнений. Это всё слагаемые второго порядка малости. Главный аспект монетизации связан не с принуждением граждан к правильному расходованию средств, и не с простотой сбора налогов, а всё с той же больной проблемой «уравниловка versus привилегии». Зурабов и Греф проявили себя как прекраснодушные либералы, воспринявшие всерьёз сказки о всеобщем равенстве и решили уравнять в правах тех, кто получает от государства натуральные льготы, с теми, кому они положены по тем же правилам, но которым не повезло в части доступа к этим льготам. Наглядный пример – право на бесплатный проезд в московском метро (или вообще, на общественном транспорте) или 50% льгота на оплату коммунальных услуг. Очевидно, что такого рода льготами могут воспользоваться только те, у кого общественный транспорт у дома и у кого есть современное коммунальное обслуживание. Для бабушки из Простоквашино, которой два километра пешком до Сельпо и которая сама колет дрова на зиму, это не актуально. Зурабов и Греф решили уравнять в правах одних и других и разделить деньги, расходуемые государством на этот вид льгот, поровну между льготниками.
Главный просчёт реформаторов состоял в том, что они не поняли, откуда берётся социальное обеспечение. Оно берётся вовсе не из добрых намерений правительства обеспечить незащищённым слоям безбедное существование. Сами по себе такие намерения всегда сталкиваются с необходимостью трат на другие нужды страны или лично членов правительства. Поэтому на деле ни одно правительство не бросает все свои ресурсы на поддержку малоимущих, пенсионеров и прочих социально незащищённых категорий. Оно расходует на такую поддержку столько ресурсов, сколько оказывается достаточным для общества (чтобы не свергли правительство) и сколько оказывается достаточным для успокоения совести членов правительства. Но тут оказывается, что эта величина никак не связана с уравнительным распределением благ социально незащищённым слоям. Более выгодно для правительства поддерживать больше тех, кто ближе к центрам цивилизации, кто на виду у общества и кто может активно дать знать о своих правах на демонстрациях и т.д. Люди из далёкой провинции на виду у общества не оказываются, поэтому им можно помогать меньше.
Поэтому в России исторически сложилась система дифференцированной социальной защиты льготных категорий населения. Вид массы пенсионеров, роющихся в помойках крупных городов, разбудил больную совесть общества, и оно добилось для них бесплатного проезда и льготы на коммунальные услуги. Старушка из деревни лишена доступа к помойке и кормится со своего огорода, поэтому было далеко не очевидно, нуждалась ли она в дополнительных льготах. Кстати, в контексте икорного спора становится ясным, что имелось в виду под утверждениями солидаристов о том, что дефицит доставался тем, кому он был больше всего нужен, и о том, что натуральные льготы на проезд в метро доставались тем, кому они были реально нужны. Под нужностью имелся в виду сочетание общественно признанной нужности – права на льготы или наличие денег на покупку дефицита по официальной цене – с факторами везения, заданными близостью к директору магазина или московскому метро.
Нечего и удивляться, что когда Зурабов и Греф попытались разделить на всех льготные деньги, эти деньги только немного улучшали жизнь льготников вне крупных городов, зато выравнивание существенно ухудшало жизнь льготников в крупных городах. Неудивительно, что последние всколыхнулись и успокоились только тогда, когда правительство довело сумму уравнительной денежной компенсации до того уровня, который полностью покрывал льготникам крупных городов прежний объём материальных льгот.
При этом, в отличие от случая с дефицитом икры и московских привилегий для трудоспособных, надо признать, что немедленное выравнивание условий для льготников России не было нужно (с точки зрения упомянутых критериев удержания у власти правительства и расходования денег на развитие). Дело в том, что выравнивание условий для трудящихся крупных городов и провинции, ликвидация привилегий для трудоспособных москвичей, нужна для подъёма экономики и в Москве, и в провинции. Выравнивание привилегий для льготников-пенсионеров не будет иметь прямого стимулирующего эффекта и пройдёт даром. Исторически сложившаяся система дифференцированного распределения льгот была дешёвой и приемлемой в условиях России. Всё равно обеспечить всех бабушек Простоквашино даже по теперешним московским меркам заведомо нереально в обозримой перспективе. Никто не сможет наладить всем таким бабушкам современную систему отопления в частном доме. Зато бабушка выходила поколоть дрова на морозе, подхватывала воспаление лёгких и умирала, экономя для страны пенсию на несколько лет и льготные за отопление, которые можно было направить в стабилизационный фонд или на строительство БАМа, кому как нравится. Теперь же правительство расходует и пенсионные, и дополнительные льготные для деревни, при том что никакого роста легитимности правительства при этом не получается: рост благосостояния деревенских бабушек практически не сказывается ни на шаткости или твёрдости власти, ни на стимулах к развитию экономики. Иными словами, правительство спустило миллиарды долларов коту под хвост, не укрепив ни собственной власти, ни экономики России. Это хуже, чем преступление, – это просто глупость.
>Кажется, я не исказил модели, поскольку если она признавала бы законной хоть какую-то «халяву», выдаваемую какой-то группе граждан по административному талону, то такая модель становилась бы частным случаем модели «оппонента Б», и спор свелся бы только к тому, что нужнее людям – колбаса, икра или желтые штаны.
Честно говоря, я так и не уловил никакой связи между «административным талоном» вообще и назначением на ряд товаров цены ниже баланса спроса и предложения – ценоназначения, превращающего товар в дефицитный. В США бездефицитная торговля чёрной икрой и колбасой прекрасно сочетается с фудстемпами для негров и прочих велфэрщиков. При этом, правда, никто не говорит, что велфэрщики имеют такое же право на доступ к предметам потребления, как и трудящиеся. Назвать экономику США частным случаем солидаризма можно, но назвать экономику США частным случаем солидаристских идей о торговле по ценам ниже баланса спроса и предложения было бы художественным преувеличением.
>Это был бы спор непринципиальный, ибо механизм был бы одним и тем же – какой-то синклит должен расставлять приоритеты в распределении «халявы» вместо невидимой руки рынка.
Я ещё раз замечу, что роль государственного перераспределения практически никто не отрицает, но никакой прямой связи приоритетов с созданием искусственного дефицита через назначение низкой цены на товары не существует. А вот что хорошо известно – что назначение низкой цены на товары отнимает из бюджета деньги, которые можно было бы использовать на приоритетные задачи, включая адресную социальную поддержку.
>Любая уступка давлению любых «халявщиков» в этой модели является не нормой, а дефектом, вырождением модели.
Так можно додумать за оппонента всё, что угодно. Что значит «не уступать давлению любых халявщиков»? В контексте данного спора речь идёт не о любых халявщиках, а об их конкретном подвиде, которые добиваются халявы не на основе официальной просьбы к обществу учесть их немощность или невозможность оплаты в данный момент, а обманным путём – демагогией о том, что назначение низкой цены на колбасу, сыр и икорку сделает якобы эти товары более доступными для большинства населения. На самом деле, как уже показывалось, никаких измеримых параметров, подтверждающих рост доступности населению колбасы, сыра и икры в условиях дефицита, не выявлено. А вот измерить и зафиксировать рост доступности дефицитной икры тому самому подвиду халявщиков вполне можно.
>Об этом говорит и жесткое отрицание той «халявы», которая выделялась столице государства.
Неверно, столице вообще не выделялось никакой халявы. Она выделялась конкретно столичным халявщикам. Обманным путём и без каких-либо оснований с их стороны претендовать на халяву.
>Модель распределения отрицает любую иерархию, кроме иерархии доходов.
Неожиданно слышать такой упрёк сразу после упрёков в недостаточной уравнительности. Речь идёт о вполне понятных вещах: создание обществом иерархий, в том числе по доходам и звёздочкам на погонах, призвано служить интересам общества. Никакого интереса общества в дополнительной иерархии по близости к прилавку (а именно об этом идёт речь при обсуждении дефицита) не выявлено.
>Теперь поговорим о результате. Ведь модель распределения конструирует общество.
Не знаю, где Вы нашли такие предложения о структуре распределения, а не о методе торговли.
>Так представим себе и зафиксируем ту структуру общества, которую формирует реализация такой модели, даже с ее неизбежными реальными дефектами, которых на практике не удавалось полностью изжить. Эти дефекты - уступки давлению самих «халявщиков» или их адвокатов (уступки, сделанные из сострадания или, чаще, из страха перед возможной социальной местью). Структуру эту обрисовал Мальтус, с которым «оппонент А» солидарен: целые социальные группы в такой структуре «должны удалиться», и сама Природа приводит этот приговор в исполнение.
Давление на эмоции. Не знаю, как Мальтус, а вот друг Мальтуса Рикардо, рассматривая альтернативные системы налогообложения, призывал преимущественно облагать налогами именно тех, кто получал доходы «на халяву» – землевладельцев. В России, где совету Рикардо последовали в недостаточной мере, роль мальтузианской Природы взяли на себя большевики, повиновавшие удалиться целым социальным группам и не замедлившими собственноручно привести приговор в исполнение. Потому что считали эти социальные группы паразитическими наростами, не нужными для России. Не использует ли исходное рассуждение о Мальтусе в некоторой степени двойные стандарты?
>Тут в теории никакой неопределенности нет. Например, для РФ социологи из АН СССР рассчитали, по теории Фридмана, уровень «естественной» безработицы в 13%. Все, что они потребляют, это «халява», дефект модели, ошибка Природы, которая не выполняет своей обязанности.
А может быть, проблема в понимании теории Фридмана социологами АН СССР? Именно благодаря этому своеобразному пониманию добавилось определённости в теорию? Если честно, то мне самому очень интересно, как же они рассчитали «естественный уровень безработицы». Поясню, о чём речь. Микроэкономика опирается на некоторые предположения о поведении человека. Например, если человек приходит на базар и видит двух торговок, одна из которых продаёт товар такого же качества дешевле, то он предпочтёт купить более дешёвый товар. Таких людей очень много, и это показывает пример Игоря, всё время плачущегося, что приходится часами бегать по магазинам в поисках дешёвого. И вот, из этих простеньких и правдоподобных допущений о поведении человека логически выводятся заключения об экономической системе. Намного хуже дело с макроэкономикой. Макроэкономические модели чаще всего не опираются на модели микроуровня, а выводятся путём постулирования некоторых допущений о поведении макроэкономических параметров, без объяснения конкретного механизма реализации этого поведения через часто наблюдаемые закономерности микроуровня. Я Фридмана читал в изложении и давно, быть может, что и перепутал, меня поправят. Но насколько я понимаю, он просто идёт вслед за Кейнсом в постулировании того, что существует некоторый «естественный уровень безработицы», вокруг которого колеблется экономика, и исследует влияние буквально двух-трёх факторов (ожиданий рабочих и предпринимателей относительно реальной зарплаты, инфляции, ставки процента) на величину отклонения безработицы от естественного уровня «при прочих равных». Оговорка «при прочих равных» очень важна, потому что куда более правдоподобные закономерности микроэкономики предсказывают, что «естественный уровень безработицы» можно снижать или повышать с помощью изменения «прочих равных» – пособия по безработице, трудового законодательства, трудового воспитания, открытия силами государства новых предприятий и т.д. То, что в «естественном уровне безработицы» нет ничего «естественного», прекрасно знают и в США, о чём свидетельствуют горделивые заявления Клинтона и Буша об открытии миллионов рабочих мест. Видимо, Клинтон с Бушем не читали социологов АН СССР.
Итак, никакого «естественного уровня безработицы» как понятия модели, актуальной для России, не существует. Эта величина даже в теории Фридмана не выводится из переменных микроуровня. А подсчитать её на основе наблюдений за реальной безработицей как среднюю за несколько лет нельзя, потому что «прочие равные» (для теории Фридмана) меняются в России по несколько раз в год. Поэтому на базе своих скромных знаний экономических моделей, я и удивляюсь, как же социологи АН СССР смогли провести такой точный расчёт. Осмелюсь только предположить, что, скорее всего, цифра 13% как-то связана со ставкой подоходного налога.
>В документах аналитического центра правительства (точного адреса не помню, но на Старой площади), например, прямо говорится, что в РФ имеется избыточное трудоспособное население, которое представляет собой нагрузку для экономики и замедляет ее рост. Шмелев говорит, что у нас избыточна 1/3 работников.
Думаю, что даже если они и смогли откопать в анналах экономической теории модель, которая им помогла подсчитать избыточное население, то тут проблема в неверно взятой методологии. Надо было предупредить примерно следующее: «если мы считаем главной целевой функцией рост ВВП на душу населения, то чисто экономические расчёты без учёта военной составляющей показывают, что при меньшем населении мы бы быстрее развивались». Я не Шмелёв и не стал бы утруждать себя такими расчётами, но раз уж расчётчики нашлись, то это уже проблема общества и руководства сделать из их расчётов правильные выводы. Если расчётчики не сделали того предупреждения, то это выводы для ВАКа и Прокуратуры. А если сделали, то уже общество может сознательно решать, сокращаться или нет.
>Что мы видим на практике? Именно то, что следует из теории.
Нету таких теорий... Хотя, если учить экономические теории по Шмелёву, то всё может быть.
>На развитом Западе сами его жители называют свою социальную структуру «обществом двух третей». Это общепринятый штамп, и спорят лишь о том, не сдвигается ли эта структура к «обществу двух половин». Но пусть две трети. Одна треть – избыточна, она живет «на халяву» и получает блага не по равновесной рыночной цене, а по административному талону.
Равновесная рыночная цена и административный талон между собой прямо не связаны. Одно – это вопрос организации торговли за деньги, другое – вопрос официально признанного и организованного государством перераспределения. Велвэрщики могут покупать колбасу по той же цене, что и остальные, другое дело, что им выдали фудстемпы для того, чтобы они могли её купить. Проблема России – в тех духовных велфэрщиках, которые хотят получить халявную икорку без справки о том, что они безногие, слепые и безработные негры, и при этом делать вид, будто они не получают икру на халяву, а имеют к ней равный доступ с реальными трудящимися. В то же время, нет такого разделяемого большинством общества критерия, по которому человек должен получать халяву не за нетрудоспособность, а за факт рождения в столице или близости с директором магазина.
>Существование такой большой ошибки нельзя считать флуктуацией. Следовательно, модель не учитывает какие-то ограничения, которые и не позволяют ее реализовать. Можно сказать, что это модель неадекватная и нереализуемая.
Дали Мурочке тетрадь,
Стала Мура рисовать.
"Это - ёлочка мохнатая.
Это - козочка рогатая.
Это - дядя с бородой.
Это - дом с трубой".
"Ну, а это что такое,
Непонятное, чудное,
С десятью ногами,
С десятью рогами?"
"Это Бяка-Закаляка
Кусачая,
Я сама из головы её выдумала".
>Что показали эксперименты в СССР и РФ? Они показали, что при снятии административных цепей и освобождении рынка,
Вы все административные цепи мешаете в одну кучу. А ведь цепи бывают разные. Рынка без цепей не бывает. И цепи не гарантируют благополучия: был эксперимент по надеванию всевозможных административных цепей в Кампучии. Поэтому, для того чтобы понять причины экономического обвала СССР и РФ, придётся рассматривать не описательные модели, в которых административные цепи рассматриваются как единое и неделимое целое – такие модели бессодержательны и не дадут верных выводов в нужных и ненужных цепях, – а модели, которые конкретно показывают, какая цепь как влияет на ситуацию.
>ищущего «равновесную» цену, цены начинают расти гораздо дальше той точки, при которой исчезают очереди. Они растут до максимума прибыли.
Вы игнорируете много параметров экономической системы – монополизм данного конкретного продавца и возможность конкуренции с импортом, наличие заменяющих товаров, объём денежной массы, денежный достаток конкретных потребителей на микрорынках и т.д. Естественно, если всё это игнорировать, то при объяснении роста цен приходится хвататься за первый пришедший в голову параметр – «максимум прибыли». Но насколько универсально это объяснение? Для конкурентов цены не «растут до максимума прибыли», а растут, например, до уровня цен импортируемых товаров-заместителей. Да, теоретически монополист может, путём регулирования объёма продаж, нащупать такую равновесную цену, при которой максимизируется его прибыль. (Желающих узнать подробнее, отсылаю к учебнику Хейне «Экономический образ мышления».) Однако, в России 90-х ассортимент товаров, цены которых росли именно по такому сценарию, был невелик: тарифы естественных монополий регулировались правительством, а за их вычетом полных монополистов в экономике остаётся всего-ничего. Цены росли под влиянием других факторов (включая пресловутый рост денежной массы), которые неплохо описываются целым рядом моделей. Изменение ценовых пропорций между разными группами товаров (а не общий рост цен) действительно объясняется неравномерным распределением монопольной власти между разными отраслями, предприятиями и потребителями. (А это, замечу, совсем не то же самое, что максимизация прибыли абсолютным монополистом через регулирование объёма продаж.) Но для преодоления негативных эффектов, связанных с этой группой факторов, существует целый арсенал инструментов перераспределительной политики, никак не связанных с назначением цен ниже уровня баланса спроса и предложения. К сожалению, многие в России не в курсе о существовании таких инструментов – в их головах всё богатство возможных состояний экономики сводится к простенькой альтернативе: «административное назначение цен» или «рыночное саморегулирование».
>Помните, как в 1989-1990 гг. в обиход вошло выражение: «вымывание дешевых товаров». Это значит, что по инерции совестливые производители что-то меняли в облике продукта, чтобы взвинтить его цену. После 1991 г. эта совестливость была преодолена.
Вы хотите сказать, что при том уровне бюджетного дефицита и частной банковской эмиссии, который был начиная с 1991 года, производители могли бы продавать свои товары, руководствуясь совестью, по низким ценам? Или, всё-таки, были у роста цен и другие факторы, кроме вымывания из ассортимента дешёвой совести?
>Максимум прибыли достигается при сокращении производства и изгнании с рынка неплатежеспособных. На что в большей степени растут цены? На товары первой необходимости, от которых люди не могут отказаться и потому будут платить цену, которую сам рынок вообще не ограничит (пример – ситуация бедствия, картину Рембрандта за буханку хлеба). В Москве нельзя не ездить на метро – и цена билета выросла с советского времени в 300 раз, а на ВАЗ-2105 в 15 раз (а на подержанные иномарки вообще снизилась).
Давайте посмотрим, иллюстрируют ли сформулированный тезис и общую солидаристскую теорию приведённые примеры или просто давят на эмоции. Сократилось ли производство услуг метро в Москве? Изгнаны ли бедняки с рынка хлеба? Не свидетельствует ли пример с ценами на легковые автомобили о благотворности рыночной конкуренции между производителями с точки зрения потребителя на данном микрорынке?
Итак, примеры сами по себе, а тезис сам по себе. Разберём тезис. Что касается платежеспособных потребителей, то данные мной пояснения более чем детальны. Как только мы начинаем оценивать благополучие «неплатежеспособной» части потребителей измеримыми параметрами, то тут же вскрывается, что никакой прямой связи между назначением низких цен и этим благополучием нет. Есть измеримая и устанавливаемая связь между назначением низких цен и благополучием той платежеспособной части, которая платит связями директору магазина. Проблемы социально незащищённых слоёв населения решаются не через назначение низких цен, а через политику перераспределения, при которой социально незащищённые слои становятся платежеспособными ровно настолько, насколько общество решило их защитить. Сокращение производства при максимизации прибыли монополистом вовсе необязательно является общественным злом, поскольку при этом сокращении высвобождаются ресурсы, которые могут быть использованы в другом производстве, которое окажется более ценным даже для тех «неплатежеспособных», которые «изгнаны с рынка» товара при сокращении производства монополистом. Мало того, концентрация прибыли в руках одного монополиста, завышающего цены, может облегчить для государства сбор налогов от этого монополиста и перераспределение полученной прибыли в пользу социально незащищённых слоёв.
Теперь вернёмся к вопросу о сокращении производства при максимизации прибыли. Мне кажется, этот вывод получен в результате неверной интерпретации нескольких примеров, подобранных специально для иллюстрации пагубного влияния прибыли. Для того чтобы установить причинно-следственную связь, нужно либо очень много экспериментов, в которых за каждым случаем максимизации прибыли неизменно следует сокращение производства, либо нужна абстрактная модель, постулирующая другие совпадения событий в ранг закономерного следования и логически конструирующая на основе таких постулированных причинно-следственных микрозвеньев связь между максимизацией прибыли и сокращением производства. Ни того, ни другого сделано не было. В ряде случаев максимизация прибыли, напротив, ведёт к увеличению производства, но эти случаи были исключены из рассмотрения при выборе примеров для обобщения. Абстрактной логической конструкции тоже не представлено.
Вообще, экономической теории не известно универсального правила о сокращении производства в результате максимизации прибыли и вряд ли когда будет известно. Дело в том, что в абстрактной модели рынка с абсолютно мобильными факторами производства максимизация национального дохода достигается именно когда каждая порция капитала и труда находят себе наиболее оплачиваемое применение. Иными словами, прибыли и зарплаты максимизируются тогда и только тогда, когда максимизируется общий пирог. А уже большой пирог легче переделить по едокам с помощью налогов. Поэтому, на этом уровне рассмотрения, нет оснований препятствовать максимизации прибыли отдельными предприятиями. Вывод этой модели часто неприменим, но и неприменимость тоже теоретически объясняется. Например, в депрессивном регионе может быть выгоднее для страны поддерживать убыточное предприятие, чем вовсе закрывать его. Упомянутая раньше абстрактная модель становится неприменимой из-за того, что отсутствует мобильность фактора производства «рабочая сила»: у них дом, семьи, малая родина на этом месте, и обустроить их в другом месте обойдётся дороже, чем поддерживать убыточное предприятие. Но и тут деньги, идущие на покрытие убытков, всегда считаются. Если их слишком много, то дешевле предприятие вовсе закрыть, а людей эвакуировать или занять другой видимой работой, вроде турбизнеса. Однако, в большинстве случаев стремление к максимизации прибыли само по себе является нормой, позволяющее увеличить общественное благосостояние, а не уменьшить его.
Это с точки зрения западных теорий. Советские теории плановой экономики ничуть не утешительней для современных противников прибыли. При правильной организации хозяйства максимизация прибыли предприятий достигается именно тогда, когда их действия отвечают общим интересам. Вот цитата:
«Возможность согласования хозрасчёта с планом, местной выгоды с общей доказана математической теорией оптимального планирования. Оптимальное планирование наиболее точно сообразуется с действующими при социализме экономическими законами. Математические схемы оптимального производства и ценообразования показывают свойства оптимального плана и оптимальных цен. Цены и хозрасчёт в оптимальной системе планирования существенно отличаются от существующих.
Во-первых, в хозрасчётные затраты кроме себестоимости включается плата за производственные фонды, капиталовложения и естественные ресурсы. Размер этой платы должен выражать наименьший эффект, который эти ресурсы дают в оптимальном плане. В некоторых случаях он может быть равен нулю. Во-вторых, оптимальные цены балансируют спрос и предложение. Следовательно, они сообразуются и с качеством продукции, и с условиями взаимной замены продуктов сходного назначения, и с другими потребительскими свойствами продуктов: ведь все такие свойства учитываются спросом. В-третьих, при оптимальной системе цен и хозрасчёта все задания плана, как правило, равнорентабельны, невыполнение плана убыточно, а решения лучшие, чем предусмотрено в оптимальном плане (новейшая техника), тем прибыльнее, чем выше их народнохозяйственная эффективность.
Таким образом, оптимальные цены согласуют хозрасчёт с планом, рентабельность – с народнохозяйственной эффективностью. На такой основе уже сравнительно нетрудно построить систему стимулирования, при которой интересы каждого предприятия и каждого работника совпадали бы с интересами общества. Ведь первым – и самым сложным – условиям усиления материальной и моральной заинтересованности в результатах производства является согласование хозрасчётной выгоды с народнохозяйственной. Материальную заинтересованность целесообразно усилить только по тем показателям, по которым местная выгода отражает общую. В противном случае усиление материальной заинтересованности исполнителей плана усилит их стремление использовать местную выгоду в ущерб общей. Моральная заинтересованность в высоких показателях тоже благотворна только при условии, если эти показатели отражают народнохозяйственную эффективность работы предприятия» (Новожилов В.В. Вопросы развития социалистической экономики. М.: “Наука”, 1972, с.296-297).
Итак, с теориями рыночной и плановой экономики, вроде бы, разобрались. А что же нам говорит практика реформирования – те самые примеры, на основе которых можно прийти к выводу о необходимости заклеймить максимизацию прибыли? Увы, и здесь у противников прибыли только один поверхностный аргумент: после того, как Гайдар сказал, что ориентируемся на прибыль, стало хуже. А ведь в этом вопросе не мешало бы самостоятельно ознакомиться с фактами, а не верить на слово Гайдару. Что же говорят нам факты?
Рассмотрим, например, положение дел в сельском хозяйстве. До начала реформ большинство хозяйств были рентабельны, и государство хватало сил и средств (финансовых) помогать немногим нерентабельным хозяйствам. Но вот настали реформы, и за несколько лет (1990-1996 гг.) цены на продукцию растениеводства выросли в 2589 раз, а животноводства – в 1587 раз. В то же время, цены на солярку выросли в 22403 раз, минеральные удобрения – в 12694 раз, а на бензин – 18421 раз. Разница между подорожанием продукции сельского хозяйства и товаров производственного назначения для сельского хозяйства – на порядок. (Заметим, в полном соответствии с пожеланиями солидаристов, чтобы цены на товары первой необходимости из растениеводства и животноводства росли меньше, чем не солярку, без которой безработный бедняк может обойтись.) За эти несколько лет (1990-1996 гг.) никакого технологического переворота в сельском хозяйстве, позволяющего отрасли в массовом порядке компенсировать катастрофическое подорожание сырья относительно продукции, не произошло. Радикального изменения принципов налогообложения сельского хозяйства, которое бы могло бы возместить подорожание топлива и удобрений, тоже не произошло – напротив, были сокращены государственные вложения в сельскую инфраструктуру и т.д. Спрашивается, могло ли большинство предприятий отрасли остаться рентабельными при такой жизни? Разумеется, нет! Изменение ценовых условий хозяйствования и исчезновение прибыли послужило достаточной причиной для обвала сельскохозяйственного производства, и иначе не могло быть, потому что у государства не хватило бы сил и денег выделять дотации нерентабельным предприятиям, когда их число перевалило за несколько процентов.
С точки зрения солидаристов, поверивших Гайдару, причиной краха сельского хозяйства стала максимизация прибыли сельскохозяйственными производителями. На самом же деле, обвал был вызван невозможностью этих предприятий получать неотрицательную прибыль, то есть, сохранять рентабельность, в условиях хозяйствования, созданных Гайдаром. А условия хозяйствования эти были созданы вполне конкретными решениями реформаторов по таможенным пошлинам и налоговой системе, задавшими новое соотношение цен на товары без достаточной компенсации разоряющимся отраслям. По всей видимости, реформаторы, так же как и солидаристы, не считали прибыль важным параметром, движение которого надо контролировать в каждой отрасли и принимать оперативные меры. Не ставили целью максимизацию прибыли для сельского хозяйства. Их политика в отношении отраслей народного хозяйства в точности соответствовала программному положению солидаристов, что о прибыли заботиться не нужно.
Я бы охарактеризовал подобный подход как знахарство. Самые простые задачи оптимизации размещения ресурсов (в том числе, для достижения общенародных целей) сразу ведут к необходимости учёта таких параметров, как прибыль и др. Солидаристы вообще не видят такой проблемы, не знают о её существовании и не хотят знать. Они хотят рулить ресурсами, как Бог на душу положит. А если денег не хватит и половина предприятий окажется убыточной – ну что ж, денег напечатаем – и вперёд. Только вот как всё это скажется на производстве?
>Ради роста прибыли при такой модели вообще ликвидируются многие производства, продукты которых нужны людям с низкой платежеспособностью. Например, в РФ почти прекращено производство валенок и резиновых сапог – хотя они насущно необходимы обедневшей половине населения. Почти вдвое сокращено производство молока, и сокращение это продолжается. Для платежеспособной половины его достаточно, так зачем же производить больше.
Опять всё стало неизмеримым. Что значит «насущно необходимо обедневшей части населения»? А где же оценка того, насколько оно необходимо, и предложение о том, чтобы общество сознательно потратило часть бюджетных средств на производство сапог и валенок? Ведь совершенно понятно, что есть предел, начиная с которого общество не будет субсидировать производство сапог и валенок, если посчитает, с точки зрения интересов страны, такой сумме денег есть более важной применение. Вообще, причитания о «неплатежеспособных», которых «лишают возможности купить необходимый им товар», не имеют меры и легко доводятся до абсурда, до требования назначать символическую цену на абсолютно любой товар, чтобы он был доступен кому угодно в любых количествах. Но ресурсы ограничены, и надо как-то соизмерять, оценивая нужду и ценность затрачиваемых благ. Солидаристские мечты о разруливании натуральных потоков, с отвержением денежных показателей, лишают общество этой возможности.
Что же касается сокращения производства и потребления молока, валенок и сапог, то остаётся только констатировать, что вряд ли вообще можно крупнее ошибиться в выявлении причины этого сокращения. Дело представлено так, будто государство не захотело держать цены на молоко на уровне ниже баланса спроса и предложения, в результате чего производители молока максимизировали прибыль и сократили производство. Это объяснение абсурдно: как уже было показано, при новом соотношении цен производство не могло не сократиться, и если бы на молоко держали ещё более низкую цену, то его производство упало бы ещё больше. Мало того, открою большую тайну: производство молока и других продуктов животноводства удерживается на низком уровне из-за того, что угроза конкуренции с импортом держит относительно невысокие цены на молочные продукты и мясные изделия. При более высоких ввозных пошлинах на мясомолочную продукцию внутреннее производство их, очевидно, выросло бы. Проблема не в предложении, а в спросе – в том, что многие люди не могут себе позволить купить питания по медицинским нормам. Государство могло бы финансово помочь бедным слоям населения приобрести молоко или могло бы напрямую субсидировать производителей молока. Но для этого нужны деньги в бюджете, а их в 1990-х годах не было именно из-за катастрофического обвала производства в одних отраслях и недостаточного налогообложения других. Но для того чтобы понять причины неравномерного обвала производства, нужно копаться именно в тех презренных параметрах прибыли, которую так не любят солидаристы.
Ну, а валенки – это вообще особый случай, относящийся, скорее, к болезням потребительского выбора в современном обществе, чем к перераспределительной политике. Кстати, как и проблема с недостаточным питанием: если в небогатой семье предельно экономят на еде, чтобы купить кожаную куртку (а именно такого рода проблемы объясняют многие случаи недостатка веса и др.), то тут мы имеем дело уже с совсем другой болезнью общества, которую не вылечить простым перераспределением доходов. А тем более назначением неравновесно низкой цены (на что? На кожаную куртку или на еду?).
>Этот «равновесный» механизм непропорционально обедняет 40% общества. Не видеть этого можно только с помощью специальных очков.
Я не вижу. Обеднение вызвано целым рядом факторов, снятие искусственных дефицитов среди этих факторов в моих моделях не значится.
>И неизвестно, где голодают больше – в РФ или в Индии.
Зачем тогда эта фраза? Впрочем, можно посмотреть репортажи западных телеканалов из российской и индийской провинции и сравнить. Если статистика неумолимо показывает подушевой доход в Индии меньше одного доллара в день, то никакие островки хайтека в Бангалоре этого не закроют.
>Дефицит белка, равный 40% от нормы, в среднем почти у половины населения – это и есть мальтузианство «по Грефу». А что было бы при реализации чистой модели?
А при чём это к халявной икорке для Игоря?
>Вот, после ЧП в Челябинском танковом училище на телевидении (29.01.06) у Соловьева оправдывался генерал из Минобороны. Он сказал, что призывники в массе своей имеют такую нехватку веса, что не могут обращаться не только с тяжелой техникой (танками), но и с автоматом. Кроме того, они не умеют читать и писать (среди призывников из Сибири неграмотных 25%). Это – дети неплатежеспособных семей. Или кто-то думает, что они нарочно худеют перед призывом?
А где определение неплатежеспособной семьи? Как можно верифицировать или фальсифицировать утверждение? Ведь утверждение, привязывающее недоедание к абстрактной «неплатежеспособности» не даёт инструментов улучшения ситуации, кроме того чтобы взять и дать им больше денег и материальных благ. Но даже если вычислить таковых «неплатежеспособных» и удастся, то полученную материальную помощь они просто пропьют. Нужно принимать целый арсенал мер.
>Что же касается перехода к чисто рыночному распределению благ как стимулятору трудовой активности, творчества и развития, то эти надежды не основаны ни на какой теории и тем более логике и опыте.
>Лишь в очень небольшом диапазоне нехватка денег на приобретение благ, которые в данном обществе считаются необходимыми для «достойной» жизни, оказывают стимулирующее действие. Затем достигается т.н. «порог стресса», после которого нехватка действует как деморализующий фактор. Во всех экспериментах по нахождению порога стресса в ситуации самых разных дефицитов, нарастание деморализующего действия после критической точки сразу становится экспоненциальным. Применение этой модели распределения благ является разрушительным для потенциала развития. Поэтому на Западе службы, изучающие и контролирующие бедность (например, Caritas), тщательно измеряют этот порог стресса в лихорадочно маневрируют «халявой», чтобы люди его не переходили.
Во-первых, «порог стресса», так же как и «естественный уровень безработицы», зависит от очень многих факторов, воздействуя на которые, российское государство сможет избежать нежелательных последствий от преодоления такого порога, буде возникнет такая необходимость. (Пример – малороссийские крестьяне весной 1933 года, которые пахали, как миленькие, и вырастили нормальный урожай.) Поэтому западную однопараметрическую модель, изучающую последствия перехода порога стресса «при прочих равных», надо применять в российских условиях столь же осторожно, как и рекомендации Кейнса или Фридмана. Во-вторых, эта теория сейчас инструментально бесполезна в российских условиях. Если человек уже перешёл порог стресса (а именно это имеет место для значительной части трудоспособного населения России), то «вытащить» его оттуда халявой не удастся, сейчас актуальны другие меры как «рыночного», так и «нерыночного» плана. Бомжи не возвращаются к нормальной жизни, когда им дают ночлежку и еду. В-третьих, в условиях стабильного развития (предположим, что мы проектируем не на сейчас, а на отдалённое будущее) именно грамотная политика доходов должна создать ситуацию, при которой _все_ трудоспособные граждане будут в том самом «узком диапазоне», в котором нехватка денег будет играть стимулирующее влияние. Но почему-то солидаристы о политике доходов и слышать не хотят, а требуют создания искусственных дефицитов.
>На практике все проекты быстрого развития (СССР, Япония, Китай, Иран и пр.) основаны на интенсивном применении уравнительных административных механизмов распределения благ. Только Запад на время принял либеральную модель, но для этого здесь возникли уникальные культурные условия – протестантская этика, которая предоставила производству аскетических рабочих-пуритан, для которых работа была религиозным послушанием. Как только протестантская этика стала иссякать, пришлось быстро наращивать доходы рабочих, создавать социальное государство, а затем и завозить миллионы турок и арабов. В России применение этой модели поставит крест на всяких проектах развития.
Ну, мы, вроде как, выяснили, что солидаристские предложения не имеют никакого отношения к уравнительности. Кстати, и в этом абзаце слово «уравнительных» лишнее: государство в СССР не «уравнительно» перераспределяло блага, а выравнивало или выпячивало распределение в зависимости от конкретной ситуации, как того требовали цели быстрого развития. Поэтому никуда не деться от того, чтобы рассматривать конкретные предложения по перераспределению по существу, а не делать универсальные выводы на сразу все случаи «уравнительных административных механизмов распределения благ». Вопросы иссякания протестантской этики мне бы не хотелось сейчас обсуждать, потому как тему очень сложно свести к измеримым явлениям.
>Мигель, предлагая «теоретически верную» модель, упорно обходит эти пункты,
Нет, не так. Это не я обхожу эти пункты, а солидаристы старательно на них заходят без всяких причин. Обсуждается конкретное предложение Игоря и компании об организации искусственных дефицитов через ценоназначение. Протестуя против этой идеи, я показываю (на основе и опыта, и теоретического объяснения причинно-следственных связей), к каким негативным последствиям приведёт реализация этих предложений. Не будучи способными опровергнуть эти возражения, солидаристы выстраивают совершенно фантастические связи между отсутствием дефицита (торговлей по ценам баланса спроса-предложения) и какими-то ужасными событиями. Внятной модели, объясняющей связь между отсутствием дефицита и ужасами для России, они не предъявляют. Так же как не предъявляют внятной модели, объясняющей связь между дефицитом и благом для России (скажем, доступностью чёрной икры кому угодно, хотя ещё вопрос, благо ли это для России). В этих условиях я просто не вижу необходимости заходить на эти пункты вслед за солидаристами. Вот, сейчас я подробно разобрал и показал на моделях либо со ссылкой на модели, что неизбежной причинно-следственной связи между бездефицитной торговлей и вымиранием населения не существует. А завтра Игорь напишет, что если ему не вернут халявную икорку, то прилетят зелёные человечки и превратят воду в керосин – мне и это опровергать?
>ссылаясь на то, что «невидимая рука», конечно же, всем обеспечит достаточные доходы и «равный старт».
Я бы даже спросонья не мог такое сказануть. Более того, я всё время подчёркиваю, что именно государственное силовое воздействие на рынок и обеспечивает «равный старт», а сбор денег в бюджет и «перераспределение» – достаточные доходы. С чего это я бы так волновался об изъятии ренты дифференцированной ренты по месту жительства, как не ради «равного старта»? Если уж на то пошло, то именно предложения солидаристов закрепляют заведомо «неравный старт» (по месту рождения и удаления от прилавка), а также недостаточность доходов, цинично обещая всем «доступ» к любому благу, которое «нужно» человеку, благодаря тому что на него назначат низкую цену. Хотя наперёд знают, что все эти блага пойдут в московскую подворотню.
>Эти его надежды не следуют ни из какой теории,
Как же не следуют? Теорий много на любой вкус. В моих сообщениях таких надежд не содержалось, но наверняка Вы их увидели в какой-то другой теории (уж не у Шмелёва ли? :)).
>противоречат логике
Как же? Вы же сами _логически вывели_ все эти тезисы «стороны А» из исходного принципиального положения об отвержении дефицита. :) А моя позиция по вопросу искусственных дефицитов осталась неизменно бескомпромиссной.
>и практике самых разных либеральных систем.
Но ведь Вы же сами написали в предыдущем абзаце, что Запад на время принял либеральную модель (это преувеличение, ну да ладно).
>Даже если не принимать во внимание тех ограничений, которые накладывает культура.
Не знаю насчёт описанной выше либеральной модели, а вот искусственный дефицит культура отвергает. И тут здравый смысл подавляющего большинства сограждан не подводит: они прекрасно понимают, что отказ от искусственных дефицитов не требует с необходимостью вымирания трети населения.
>Для справки Мигелю, чтобы он при модераторах не обзывал меня убийцей, сообщаю, что при советской власти икру я если и потреблял, то из вежливости, а деньги на квартиру заработал за границей. Теперь, конечно, посасываю кровь из регионов, поскольку это узаконили, а меня загнали в промежуточную «модель Грефа». Но по мере сил я, как и большинство, брыкаюсь, чтобы меня не потащили дальше к «чистой» модели.
Ну, если солидаристы бьют себя в грудь, что они за уравниловку и сохранение каждой человеческой жизни _любой ценой_, то я не мог отказать себе в удовольствии продемонстрировать плохо видимые связи в экономике, благодаря которым их предложения идут вразрез с заявленными ими же критериями добра и зла. Не знаю, чего они так расстроились. Может, те критерии им на самом деле до лампочки?
