Форум С.Кара-Мурзы: С.Г.Кара-Мурза. Пришлось делать заключение "невежеству"

	От	И.Т.
	К	All
	Дата	23.01.2017 08:28:37
	Рубрики	Россия-СССР; Катастрофа; Школа; Культура;

С.Г.Кара-Мурза. Пришлось делать заключение "невежеству"

С.Г.Кара-Мурза

http://sg-karamurza.livejournal.com/256069.html

Пришлось делать заключение "невежеству"

Заключение.

Проблема, которую мы затронули, обширная и сложная. Мы наметили ее контуры посредством точечными примерами, не пытаясь давать дефиниции и теоретизировать. Для начала надо признать само наличие этой проблемы и, хотя бы грубо и размыто, представить ее образ. Если это будет принято, можно будет ставить вопрос об основательном исследовании.
В заключение приведем несколько суждений ученых, которые подтверждают, в иных условиях, ряд тезисов в этой главе.
Мы говорили, что одна из главных причин деградации когнитивной системы общностей – дезинтеграция общества, которая означает деградацию ряда систем, необходимых для мышления, памяти и вообще духовной сферы. Российские социологии соглашаются в том, что именно распад нашего общества был основным результатом 1990-х годов. Но ведь еще раньше «неолиберальная волна» запустила процесс дезинтеграции западных обществ в метрополии капитализма, что и привело к кризисам и войнам последних тридцати лет.

Видный французский социолог А. Турен так сформулировал состояние общества в ходе кризиса индустриализма последних десятилетий ХХ века: «Мир становился все более капиталистическим, все большая часть населения втягивалась в рыночную экономику, где главная забота – отказ от любого регулирования или экономического, политического и социального контроля экономической деятельности. Это привело к дезинтеграции всех форм социальной организации, особенно в случае городов. Распространился индивидуализм. Дело идет к исчезновению социальных норм, заменой которых выступают экономические механизмы и стремление к прибыли… В последние десятилетия в Европе и других частях света самой влиятельной идеей была смерть субъекта» [228].
В то же время английский философ и социолог З. Бауман так описал новый тип бытия личности, от наступления которого на Западе невозможно укрыться никому: «Самые страшные бедствия приходят нынче неожиданно, выбирая жертвы по странной логике либо вовсе без нее, удары сыплются словно по чьему-то неведомому капризу, так что невозможно узнать, кто обречен, а кто спасается. Неопределенность наших дней является могущественной индивидуализирующей силой. Она разделяет, вместо того, чтобы объединять, и поскольку невозможно сказать, кто может выйти вперед в этой ситуации, идея “общности интересов” оказывается все более туманной, а в конце концов – даже непостижимой. Сегодняшние страхи, беспокойства и печали устроены так, что страдать приходится в одиночку. Они не добавляются к другим, не аккумулируются в “общее дело”, не имеют “естественного адреса”. Это лишает позицию солидарности ее прежнего статуса рациональной тактики» [229].
Распад солидарности лишает людей рациональной тактики! Люди утратили главные инструменты для познания реальности. Это и есть погружение в невежество. Реформаторы СССР затащили страну в этот водоворот потому, что старались успеть в это погружение, устроившись «в лоне цивилизации». Теперь перед нами срочная национальная проблема – восстановить связность общества, и первым делом, наладить коммуникации между интеллигенцией и остальной массой населения. Без этого обе части будут страдать от невежества, хотя разного типа.
Эта задача очень сложная. О ней говорят, но конструктивных проект не предлагают. Строительство общества непрерывно происходило на нашей земле со времен родового строя, даже в период революции подавляющее большинство сохранило свои общины и мировоззренческие матрицы – и преодолело острые противоречия. А в конце ХХ века произошел разрыв непрерывности. Теперь изучаем осколки, а как их скрепить, пока не знаем. Надо вглядеться в подобные катастрофы других народов и собрать достоверные сведения о наших смутах.
А. Грамши, великий философ коммунистического движения, писал об этой проблеме в «Тюремных тетрадях» и, кажется странным, подчеркивал соединяющую роль религии: «Сила религий, и в особенности сила католической церкви, состояла и состоит в том, что они остро чувствуют необходимость объединения всей “религиозной” массы на основе единого учения и стремятся не дать интеллектуально более высоким слоям оторваться от низших. Римская церковь всегда настойчивее всех боролась против “официального” образования двух религий: религии ”интеллигенции” и религии “простых душ”. … Выделяются организационные способности духовенства в сфере культуры, а также … отношение, которое Церковь сумела установить в своей области между интеллигенцией и “простым народом”» [230].
В постсоветской России в этом плане наступление оккультизма и суеверий, порожденных кризисом и ядом телевидения, помешало церкви найти формы для участия в консолидации общества. Дело дошло в ХХI веке до явного разрыва интеллигенции и массы «простых людей». Картина расхождений ценностей между интеллигенцией и «простым народом» в начале реформ потрясает.
А ведь для соединения рациональности с этикой требуется построить и сохранять целостную систему знаний, систему видения мира и человека с разных точек зрения, хотя некоторые не смешиваются.
Академик В.И. Вернадский, крупнейший философ-естествоиспытатель, так высказался в 1920-е годы относительно этой темы: «И философская мысль, и религиозное творчество, общественная жизнь и создание искусства теснейшими и неразрывными узами связаны с научным мировоззрением. Вглядываясь и вдумываясь в ту сложную мозаику, какую представляет научное мировоззрение нашего времени, трудно решить, что из него должно быть поставлено в счет чуждым научной мысли областям человеческой личности и что является чистым плодом научного мышления» [231].
Самое сложное взаимодействие – между наукой и религией. Их противопоставление как раз подрывает защиты против невежества. Сведение религиозного знания исключительно к вере или атеизму вульгаризировало проблему отношений религии и науки в целях идеологической и борьбы, а возможно именно вследствие незнания. Говорят, континуум знания заключен между двумя пределами – наукой и религией. В. Гейзенберг (немецкий физик-теоретик, один из создателей квантовой механики) приводит суждение физика В. Паули «о двух пограничных представлениях, которые оказались исключительно плодотворными в истории человеческой мысли, хотя ни одному из них ничего в реальной действительности не соответствует. Один предел – это представление об объективном мире, закономерно развертывающемся в пространстве и времени независимо от какого бы то ни было наблюдающего субъекта; на картину такого мира ориентируется новоевропейское естествознание. Другой предел – представление о субъекте, мистически сливающемся с мировым целым настолько, что ему не противостоит уже никакой объект, никакой объективный мир вещей… Где-то посередине между этими двумя пограничными представлениями движется наша мысль; наш долг выдерживать напряжение, исходящее от этих противоположностей» [1, с. 340].
Религиозное знание стоит на особой системе постулатов и догм, а также на развитой логике, которая позволяет, исходя из постулатов и догм, делать умозаключения, привлекая доводы из реальной жизни. Результатом религиозного теоретизирования и согласования выводов становится целостная и достаточно непротиворечивая картина мира, которая наполняет смыслом жизнь верующих и консолидирует общество, легитимируя его жизнеустройство и задавая нравственные нормы и основания для права. Частью религиозного знания является универсум символов, который упорядочивает историю народа и страны, связывает прошлое, настоящее и будущее. Он служит опорой для коллективной исторической памяти, соединяет поколения и обеспечивает вечную жизнь народу. Через него люди ощущают связь с предками и потомками, что помогает человеку принять мысль о своей личной смерти. Мир символов и предание как часть религиозного знания мобилизуют воображение людей и художественное творчество, которое порождает свою систему знания, выраженного на особом языке.
В. Гейзенберг писал: «Религиозные образы и символы являются специфическим языком, позволяющим как-то говорить о той угадываемой за феноменами взаимосвязи мирового целого, без которой мы не могли бы выработать никакой этики и никакой шкалы ценностей. Этот язык в принципе заменим, как всякий другой… Однако мы от рождения окружены вполне определенной языковой средой. Она более родственна языку поэзии, чем озабоченному своей точностью языку естественной науки» [1, с. 339].
Именно в религии возникли коллективные представления. Они не выводятся из личного опыта, а вырабатываются в совместных размышлениях и становятся первой в истории человека формой общественного сознания. Религиозное мышление социоцентрично. Именно поэтому первобытные религиозные представления и играют ключевую роль в этногенезе – даже самая примитивная религия является символическим выражением социальной реальности, посредством нее люди осмысливают свое общество как нечто большее, чем они сами.
В рамках религиозных представлений вырабатываются специфические для каждого этноса культурные нормы и запреты, а также и понятия о нарушении запретов (концепция греховности). Все это и связывает людей в этническую общность. Ведь именно присущие каждой такой общности моральные (шире – культурные) ценности и придают им определенность, выражают ее идентичность, неповторимый стиль. В религии осуществляется разделение сакрального и профанного (земного) времени. Это – введение истории в жизнь человека.
Гейзенберг в докладе «Естественнонаучная и религиозная истина» (1973) обсуждает неизбежность противоречия и конфликтов между наукой и религией как двух необходимых сфер знания. Согласно его выводу, речь в подобных конфликтах «идет не о выяснении истины, а о конфликте между духовной формой общества, которая, по определению, должна быть чем-то устойчивым, и постоянно расширяющейся и обновляющейся, т. е. динамичной структурой научного опыта и научной мысли. Даже общество, возникшее в ходе великих революционных переворотов, стремится к консолидации, к фиксации идейного содержания, призванного служить долговечной основой нового сообщества. Полная шаткость всех критериев оказалась бы в конечном счете невыносимой. А наука стремится к росту. Даже если основой мировоззрения станет естествознание или какая-либо другая наука – попытку подобного рода представляет собой диалектический материализм, – это по необходимости будет наука прошлых десятилетий или веков, и ее фиксация на языке идеологии опять-таки создаст предпосылку для позднейшего конфликта» [1, с. 338].
Но сегодня, в преддверии глубокой трансформации структур индустриальной цивилизации, надо преодолеть устаревшие догмы и отбросить оружие старых конфликтов. Надо вдуматься в важное предупреждение Гейзенберга: «Естествознание стремится придать своим понятиям объективное значение. Наоборот, религиозный язык призван как раз избежать раскола мира на объективную и субъективную стороны; в самом деле, кто может утверждать, что объективная сторона более реальна, чем субъективная? Нам не пристало поэтому перепутывать между собой эти два языка, мы обязаны мыслить тоньше, чем было принято до сих пор» [1, с. 339].
Это важное суждение, его надо обдумать и верующему, и атеисту. Оно непосредственно обращено к образованию.
В последние тридцать лет мы наблюдаем в среде интеллигенции сдвиг, который выразился, в частности, в уходе от осмысления фундаментальных вопросов. Их как будто и не существовало, не было никакой возможности поставить их на обсуждение. Из рассуждений была исключена категория выбора. Говорили не о том, «куда и зачем двигаться», а «каким транспортом» и «с какой скоростью».
Гейзенберг писал: «Кто занимается философией греков, на каждом шагу наталкивается на эту способность ставить принципиальные вопросы, и, следовательно, читая греков, он упражняется в умении владеть одним из наиболее мощных интеллектуальных орудий, выработанных западноевропейской мыслью» [1 с. 35]. Эту особенность, унаследованную от античной мысли, он видел в «способности обращать всякую проблему в принципиальную». Это способ упорядочить мозаику опыта, не выпасть в мозаичную культуру. Экспертное сообщество России во время реформ, напротив, целенаправленно превращали всякую принципиальную проблему в самый плоский штамп.
Российское «общество спектакля», созданное телевидением, мозаичная культура, превращающая личность в «человека массы», так резко усилили давление на человека, что это стало острейшей проблемой именно при наступлении «третьей волны» кризиса. Немецкий философ Краус афористично выразился о всемирной неолиберальной правящей верхушке: «У них – пресса, у них – биржа, а теперь у них еще и наше подсознание».
В новейшей истории самым иллюстративным катастрофическим культурным срывом был германский фашизм. В СССР этот опыт глубоко не изучался, а сейчас нам необходимо обратиться к размышлениям ученых и философов Германии того периода. Что произошло в образованном и рациональном народе? Что произошло в великом научном сообществе?
Гейзенберг писал, хотя и очень скупо: «Характерной чертой любого нигилистического направления является отсутствие твердой общей основы, которая направляла бы деятельность личности. В жизни отдельного человека это проявляется в том, что человек теряет инстинктивное чувство правильного и ложного, иллюзорного и реального. В жизни народов это приводит к странным явлениям, когда огромные силы, собранные для достижения определенной цели, неожиданно изменяют свое направление и в своем разрушительном действии приводят к результатам, совершенно противоположным поставленной цели. При этом люди бывают настолько ослеплены ненавистью, что они с цинизмом наблюдают за всем этим, равнодушно пожимая плечами. Такое изменение воззрений людей, по-видимому, некоторым образом связано с развитием научного мышления» [1, с. 31].
Это важная мысль. Если распалась твердая общая основа, то ненависть и цинизм могут быть «некоторым образом связаны с развитием научного мышления», а значит, охватить и людей науки. Типичные идеологические приемы реакционных движений – апелляции к антинаучным настроениям. Если не удается привлечь на свою сторону «официального» научного сообщества, идеологи стараются найти в нем диссидентов, заключить с ними пакт о взаимопомощи и всеми возможными средствами придать им возможно более высокий «научный» статус. Так, национал-социалисты Германии активно поддерживали сторонников концепции «ледовой космогонии» (Welteislehre), — экстравагантной теории объяснения мироздания и даже антропологии. Фашисты старались придать этой группе статус научного сообщества, альтернативного «международной и еврейской» науке. Когда оказалось, что немецкие ученые разъехались или послушно интегрировались в структуры Третьего рейха, интерес к «ледовикам» пропал.
Но главный удар по разуму состоял в демонтаже твердой общей мировоззренческой основы, включая язык, эстетику и стабильные структуры картины мира, в частности, религиозные.
С.Н. Булгаков, анализируя тексты теоретика нацистов Розенберга, пишет о фашизме: «Здесь наличествуют все основные элементы антихристианства: безбожие, вытекающее из натурализма, миф расы и крови с полной посюсторонностью религиозного сознания, демонизм национальной гордости (“чести”), отвержение христианской любви с подменой ее, и – первое и последнее – отрицание Библии, как Ветхого (особенно), так и Нового Завета и всего церковного христианства.
Розенберг договаривает последнее слово человекобожия и натурализма в марксизме и гуманизме: не отвлеченное человечество, как сумма атомов, и не класс, как сумма социально-экономически объединенных индивидов, но кровно-биологический комплекс расы является новым богом религии расизма… Расизм в религиозном своем самоопределении представляет собой острейшую форму антихристианства, злее которой вообще не бывало в истории христианского мира (ветхозаветная эпоха знает только прообразы ее и предварения, см., главным образом, в книге пророка Даниила)… Это есть не столько гонение — и даже менее всего прямое гонение, сколько соперничающее антихристианство, “лжецерковь” (получающая кличку “немецкой национальной церкви”). Религия расизма победно заняла место христианского универсализма» [232].
Вот типичные высказывания Розенберга, приводимые Булгаковым: «Не жертвенный агнец иудейских пророчеств, не распятый есть теперь действительный идеал, который светит нам из Евангелий. А если он не может светить, то и Евангелия умерли… Теперь пробуждается новая вера: миф крови, вера вместе с кровью вообще защищает и божественное существо человека. Вера, воплощенная в яснейшее знание, что северная кровь представляет собою то таинство, которое заменило и преодолело древние таинства... Старая вера церквей: какова вера, таков и человек; северно-европейское же сознание: каков человек, такова и вера».
Эти суждения россыпью – только предупреждение, что выбраться из ямы, в которую мы скатились, потребует большой и научной, и философской работы. Новую мировоззренческую матрицу нельзя скопировать ни с западной, ни с китайской, ни уже с советской. Но все придется изучать – хладнокровно, без истерик.