Интервью с командующим 5-ой Средиземноморской эскадрой адмиралом Селивановым
No pasaran! А если пасаран, то недалеко...
ПЯТАЯ ЭСКАДРА
Рассказывает командующий Средиземноморской пятой оперативной эскадры адмирал Селиванов
…Моментом, когда я, действительно, почувствовал что наш флот, это мировая сила, что мы не просто иногда где-то, в каких-то точках мирового океана появляемся, а реально присутствуем, и с нами вынуждены считаться, можно считать 1967-й год. 14 июля, я хорошо запомнил этот день, потому что это был День взятия Бастилии, Политбюро ЦК КПСС и Министерство обороны СССР решили сформировать в Средиземном море 5-ю оперативную эскадру. Наши корабли и до этого там регулярно появлялись, но с этого дня стали находиться там на постоянной основе.
И это была первая по настоящему ОПЕРАТИВНАЯ эскадра. Эскадра постоянного действия. Ведь флот, когда он стоит в базе, это не более чем дорогая, но бездействующая игрушка. Не зря американцы всегда говорят не столько о своих флотах, сколько о тех или иных оперативных соединениях в том или ином районе. Реальный флот, это тот флот, который в море, на ходу. «В море – дома!» - как говорил великий Макаров о главном принципе обучения военного моряка.
И 5-я эскадра положила начало принципиально новому подходу к использованию флота.
Потом вскоре создали 8-ю оперативную эскадру в Индийском океане и 17-ю в Тихом. По этому же типу потом стали именовать 10-ю на ТОФе и 7-ю оперативные эскадры на севере.
Грустно слышать сегодня о том, как нынешняя Россия напрягая все силы, пытается «вытолкнуть» в Средиземное море отряд из пяти вымпелов и так до сих пор и не может этого сделать.
У меня в 5-й эскадре постоянно находились на боевой службе четыре атомные подводные лодки, десять дизельных, два КУГа – корабельные ударные группы, одна КТГ – тральная группа и силы обеспечения – четыре танкера, две плавмастерких, рефрежераторы и прочее. Обычно состав эскадры - 70-80 вымпелов, из которых четырнадцать – это подводные лодки, 25-30 боевые корабли, и остальное – это суда обеспечения. Дизельные лодки приходили к нам от 4-й эскадры из Североморска сразу целой бригадой. Шли вокруг Британских островов, через Гибралтар, походили к нашей 52-й точке в заливе Хаммамет, где был мой штаб. Получали задачу и расходились, каждая на свое место по всему Средиземному морю. Через полтора-два месяца службы они по графику подходили к 3-й точке, там стояла наша плавмастерская. Обычно поздним вечером. В тёмное время суток. За ночь лодки пополняли запасы продуктов, регенерации, воды, экипаж ходил в баню. И под утро погружались, уходили в район патрулирования.
Конечно за ними охотились «Орионы»-американские противолодочники, следили, старались уцепиться. Но мы всегда обеспечивали нашим лодкам отрыв от преследования. Когда лодка погружалась наши корабли начинали ходить вокруг плавмастерской в разные стороны на разных скоростях, одновременно ведя поиск американских лодок в разных направлениях, которые так же могли пытаться взять наши на сопровождение. В это время наша лодка тихо уходила совершенно в другую сторону.
«Орион» были вынуждены сбрасывать все свои буи, пытаясь разобраться в такой какофонии шумов, но «поймать» нашу лодку уже не могли и обычно уходили.
У меня пятнадцать подводных лодок было по штату, и они все находились в Средиземном море, под водой, участвовали в операциях. Вообще, управление подводными лодками – это довольно сложный процесс. Ведь эти лодки разбросаны по всему морю, они не должны мешаться друг другу, а должны все работать на выполнение задач эскадры. Поэтому лодки ходят строго по обозначенному маршруту, или построены в «завесу».
На связь лодки выходят лишь в определённое время и не каждый день, а иногда и не каждую неделю. Но я всегда знал точно, где и когда каждая лодка находится. Потому что ей дана задача, в какую точку прийти, сколько, неделю или десять дней, там находиться, и куда потом по плану перейти.
Вторая точка встречи была в заливе Мерса-матрух у берегов Ливии и Египта. Это 52-я точка, ее еще прозвали моряки «деревней Селивановкой». Почему так прозвали? Наверное потому, что сюда стягивались основные силы эскадры. И все корабли, когда приходили с Северного, Балтийского или Черноморского флотов, сначала шли ко мне в 52-ю точку. Здесь я их проверял, ставил задачи.
В Эгейском море постоянно стояли наши корабли разведчики. Они перехватывали радиорелейную связь между НАТО и Стамбулом, например.
У американцев на Средиземном море было одно из самых мощных эскадр. Где-то 35-40 единиц кораблей. Обычно в её состав входило два авианосца, с каждым группа из пяти-шести кораблей охранения, флотилия из шести АПЛ в Сардинии, десантный вертолетоносец, бригада морской пехоты. Кораблей у них было меньше, чем у нас. Но у них были базы, поэтому им не было нужды держать здесь так много судов обеспечения. Максимум, у них в нашем море находилось одно многоцелевое судно обеспечения «Сакраменто» для обслуживания авианосцев. Тральщики, буксиры и корабли слежения они использовали не свои, а прибрежных стран-участниц НАТО. Когда выходишь из Дарданел, тебя сразу берет на слежение «турок». Ведет до Хиры, там тебя принмает «грек». Ну, с греками, хоть они и НАТОвцы, отношения у нас всегда были отличные. Сразу выходишь на связь с их разведчиком, приветствуешь, просишь передать личный привет их адмиралу Василокапулису. Минут через тридцать они обычно передают ответный привет от адмирала и дальше ведут себя очень доброжелательно. Так же и с другой стороны Европы – сначала следят англичане, потом французы, португальцы и, наконец, испанцы.
Отношения между моряками да же враждебных флотов были, в общем-то, уважительными. Вот только англичане отличались заносчивостью и некоторой хамовитостью. К примеру, делали на своих кораблях чучело русского летчика в красном скафандре и подвешивали на рее. Потом с этим чучелом проходили мимо нашего авианесущего крейсера да еще какую-нибудь песню оскорбительную запускали.
Американцы наоборот, всегда были по отношению к нам очень корректны. Если я стою я на якоре в 52-й точке, и в наш район заходит америкаснкий отряд, то державший обычно свой вымпел на крейсере командующий 6-м флотом США, обязательно по радио передаст: «Командиру 5-й эскадры. Приветствую. Я пришел, буду стоять здесь два дня на якоре.»
Уровень подготовки американских моряков очень высокий. У них огромный флот, и он все время несет боевую службу в океане. Там есть, конечно, мелочь вроде катеров-пограничников береговой охраны, но все остальное -- корабли океанского флота, и они все постоянно находятся в каких-то оперативных соединениях. Дизельные лодки они отказались строить еще в семидесятых годах – только атомные подводные лодки, и они постоянно находятся в океане. Несут боевую службу по циклу. Вернулся, через два дня в док, восстановление в доке – и снова в поход. Так же и авианосцы, которые по 6-8 месяцев в океане служат. Мы вели постоянное наблюдение за ними и иногда засекали, что они делают по 250 самолето-вылетов в день! Это какая огромная нагрузка на весь экипаж! Американцы настоящие «морские волки», профессионалы и не считаться с этим просто глупо.
Но и флоты небольших стран, к примеру, английский или французский, которые по численности составляют каждый около ста тысяч человек, то же постоянно находятся в море. Да же маленькие суда. Смотришь, а тот же француз - МПК (малый противолодочный корабль), топает из Тулона аж в Полинезию нести боевую службу. Зайдет к нам в точку, поприветствует, на аккордеоне сыграет, и пошлёпал на Суэцкий канал и дальше на полгода или на год.
Или известный всем вертолетоносец «Жанна д, Арк», которому уже сорок лет. Он каждый год с французскими курсантами совершает кругосветное плавание. Я раз был с визитом в Алжире с нашим авианосцем, и мы встретились там с «Жанной д, Арк». Они нас пригласили к себе на борт с визитом. Правда, жаловались, что возвращаются с кругосветки, последний заход, поэтому угощать нас особо им было не чем, ни выпивки нет, ни национальных деликатесов…
Я назвал три флота, это все флоты постоянно в море. А теперь и немцы стали выходить в море всё более активно. Сейчас они несут боевую службу в Индийском океане.
Основной спецификой службы пятой эскадры было то, что в Средиземном море у нас вообще не было баз. Только в Тартусе у нас был пункт материально-технического обеспечения. Там всегда у меня стояли плавучая мастерская, катер с водолазами, плавучий склад со всяким имуществом и продовольствием, буксир. С Сирией вообще у нас были самые хорошие отношения.
Дизельные подводные лодки, к примеру, приходили к нам в эскадру на год. Лодка придет в Средиземное море, три-четыре месяца поплавает, потом экипажу нужен отдых. Я завожу ее в Тартус, там уже на плавмастерской сидит резервный экипаж, доставленный самолетом с Северного флота. Резервный экипаж принимает лодку, а старый садится на госпитальное судно Черноморского флота «Кубань» или «Енисей», и топает неделю до Севастополя. Экипаж во-первых на госпитальном судне отдыхает в хороших условиях, и потом десять дней расслабляется в доме отдыха в Севастополе. Снова грузится на «Кубань» и идет в Тартус. Это занимает примерно месяц, за это время резервный экипаж приводит лодку в порядок. Основной экипаж принимает корабль и опять уходит в море. Помимо этого мы ремонтировались и в Тилате в Югославии и в Бизерте в Тунисе, на греческом острове Сирос.
Вообще в Тунисе нас особенно уважали. Когда туда приезжал советский главком, его принимали не даже не как какого-нибудь там президента. Его принимали, как бога. Но не только потому, что уважали наш флот и вообще СССР, хотя и это было безусловно. А еще, конечно, и потому, что Советский Союз очень щедро, иногда да же по завышенным расценкам, оплачивал ремонт кораблей. Конечно мы это делали не из-за того, что собственной ремонтной базы не было, а прежде всего, чтобы экономически «привязать» к себе и Тунис, и Югославию, Грецию, Ливию, Алжир. Когда наш корабль приходил в порт, там все местное начальство и «фирмачи» выстраивались строем, встречали нас как родных, потому что очень хотели хорошо заработать. И надо отметить ремонт всегда вели очень качественно, придраться было невозможно.
Вообще, вспоминая то время видишь, что все силы страны были тогда брошены на быстрое развертывание океанского флота. Вы помните, наверное, то особое тревожное ощущение середины восьмидесятых, когда казалось, что война может начаться в любой момент. И сегодня я ещё больше уверен, что если бы не было наших оперативных эскадр, если б вообще не было у СССР таких мощных Вооруженных Сил, то война бы эта действительно случилась. Зная уже историю последних лет. Видя судьбу Ирака и Югославии, зная американцев уже с современной позиции, их заносчивость, ставку на силу и немедленную готовность эту силу применять без всякой оглядки на мораль и международное право, ясно, что если бы у нас не было такой силы, все планы Пентагона, все эти «Дробшоты», в отношении России обязательно были бы выполнены.
Я говорил о корректности во взаимоотношениях моряков на море. Но пусть это не покажется вам некой мирной идиллией. Идиллии в море не было. Обстановка все время была взрывоопасной. Мы постоянно следили за лодками друг друга, лодки пытались оторваться от преследования, надводные силы мешали каждой стороне следить за другой. И все эти годы мы постоянно держали друг друга на прицеле. На их авианосцы всегда были нацелены наши ракеты. Постоянно, каждые шестьдесят минут на все ударные корабли и лодки эскадры выдавались целеуказания по авианосцам НАТО, местонахождения, курс, скорость. Готовность к пуску никогда не превышала двух минут.
И именно поэтому я твердо был уверен, что американцы не осмелятся нас атаковать. Они отлично тогда знали, что потом им мало не покажется.
Вот именно поэтому с американцами, как я уже сказал, были подчеркнуто уважительные отношения. Они уважали нашу силу!
Сейчас уже трудно сказать, сколько времени я провел непосредственно в Средиземном море из тех семи лет, которые я там прослужил. У нас были офицеры, которые и по три года, и по пять лет постоянно находились в эскадре, а некоторые мичманы вообще были долгожителями, оставались в Средиземном море лет по десять.
Вообще на нашу эскадру офицеры всегда стремились попасть, это была очень интересная и хорошо оплачиваемая служба. Там действовали разные надбавки к окладам. Тридцать процентов -- общая надбавка в эскадре, в проливах — пятьдесят. Двадцать два процента выплат выдавали в местной валюте, если заходили в порт. Я получал там 72 чека в месяц, а в Союзе чек стоил рублей пятнадцать.
Но у меня был такой режим службы, который наверное правильно называть каиновским. Каждый год главный штаб определял график для командиров оперативных эскадр, который потом утверждался главкомом. По этому графику мне полагалось тридцать суток отпуска в год и дополнительно пятнадцать суток отдыха на берегу. Обычно мой отпуск начинался с 1 марта по 1 апреля. Числа 25 февраля мне звонил из Главного штаба дежурный адмирал, напоминал, что скоро мой отпуск,, и что я должен сообщить главкому, на чем буду уходить с эскадры. Ядокладывал, что у меня такой-то корабль идет в Севастополь, и прибывать он будет именно 1 марта, не дай бог не 28 февраля, аж на сутки раньше. На обратном пути то же самое - надо выходить из Севастополя ни на день позже 1 апреля. И все это время главком должен был знать, где я.
Как-то помню, был я 1-го ноября на подведении итогов в Министерстве обороны, которое совпало с временем, положенном мне для отдыха на берегу. А 2-го ноября у меня истекал срок отпуска. Сразу после совещания, главком меня спрашивает, когда я планирую идти на эскадру. Я отвечаю, что сейчас пока ноябрьские праздники, ни кто в море у нас не идет, я отправлюсь 9-го на «Кубани» в Тартус. Тут мне Горшков с искренним удивлением говорит, мол, что же ты будешь семь дней в Севастополе? То, что у меня там жена и дети, да же в расчет не бралось.
Главком встал из-за стола, стал ходить взад-вперед и задумчиво приговаривать: «Что же можно делать целых семь дней на земле, не представляю!». Поняв это его настроение, я сказал, что можно попробовать отправиться «под красным флагом» – на каком-нибудь гражданском судне, рыбаками, транспортниками, кто направлялся в сторону Средиземного моря, а там уже перескочить на свой корабль.
Мы разговаривали в Москве в восьмом часу вечера, а через час меня нашёл порученец и доложил, что главком уже договорился с гражданскими, чтоб я уже завтра уплывал из Севастополя с рыбаками.
В час ночи я прилетел в Севастополь, там меня у трапа встретил офицер, который доложил, что уже в восемь утра рыбаки отправляются из бухты Камышовой в море. И я не заезжая домой сразу ушёл в море.
Вот так приходилось служить!
Хоть и возвращались с нашей эскадры моряки загорелые, как после курорта, корабли и экипажи в Средиземном море были не на отдыхе, а постоянно несли боевую службу. Море было наполнено боевыми кораблями многих стран, постоянно готовыми к боевым действиям. Все время там находились два американских авианосца. Одна авианосная группа в районе базирования в Неаполе, другая в Хайфе, в Израиле. У меня силы стояли так, что одна часть находилась в районе Туниса, другая в заливе Мерса-Матрух. Каждая часть была нацелена на свою авианосную группу противника. Каждый авианосец сопровождался нашими АПЛ с крылатыми ракетами. Рядом с авианосцем всегда находился наш корабль слежения, который засекал каждый взлет американского палубного самолета и передавал эти данные на лодки. Кроме лодок каждый авианосец сопровождался нашими КУГами, корабельными ударными группами. Если это крейсер, у которого дальность ракет триста-триста пятьдесят километров, то он и идет на удалении километров триста от АУГ (авианосной ударной группы) противника. Я старался так распределять силы, чтоб на каждый американский авианосец было нацелено не меньше чем по тридцать наших ракет, с готовностью к пуску ракет в две минуты. И я каждый час выдавал всем средствам эскадры обновленное целеуказание, противник был постоянно у меня на прицеле. И мы, конечно, то же были на прицеле у американцев.
При этом двадцать пять процентов, то есть каждая четвертая из наших ракет были снаряжены ядерными боеприпасами. Вот есть на лодке восемь ракет, из них две с ЯБП. На «Славе» шестнадцать ракет, из них четыре с ЯБП. Советский Союз взял в свое время на себя обязательство первым ядерное оружие не применять. Но трудно сказать, как бы это выполнялось во время войны. К примеру, если в бою я свои ракеты с обычным боеприпасом уже все выпустил, а меня продолжают со всех сторон долбать, и ни кто мне не может помочь. Как же я могу без всякого дальнейшего сопротивления пойти на дно с ракетами, погибнуть, если могу ещё не просто сражаться, а нанести противнику полное поражение. Как можно прекратить сопротивление, неизрасходовав свою главную ударную мощь?
Наши расчеты показывали, что в те годы их АУГ была способна гарантированно сбить двадцать две ракеты. Уже двадцать третью ракету авианосец ловит бортом. Двадцать четвертую опять могли сбить, но потом и три подряд пропустить и так далее. То есть при превышении двадцати двух ракет в одновременном залпе мы уже с высокой степенью вероятности поражали основную цель - авианосец. Поэтому, мы считали, что тридцать ракет должны быть всегда готовы к пуску. Но я, честно говоря, никогда не верил, что американцы, действительно смогут сбить все первые двадцать две ракеты. Уверен, что это число не превысило бы и десяти. Я много раз наблюдал боевую подготовку их зенитчиков. Они всегда стреляли только по парашютным целям.
У нас это и за стрельбы-то не считалось, мы никогда по парашютным целям и не стреляли. Это же просто смех, поддавки! Мы всегда стреляли по практическим ракетам. Те, которые четко в тебя летят, на реальных скоростях, с разных направлений.
Я помню в мою бытность командира дивизии на Балтфлоте, мы проводили учения. У мыса Таран по моему отряду был осуществлен одновременный пуск двенадцати ракет с разных направлений. Часть ракет по нам запустили с подводной лодки, и оновременно с ней нас с разных сторон атаковали ракетные катера. Мы тогда сбили своими силами девять ракет.
При этом наши ракеты – умные, они, если встречают менее интересную цель, то пропускают ее, ищут что-нибудь по крупнее. Если на пути к авианосцу стоит эсминец, то ракета его с правого или с левого борта обойдет, и полетит в ту цель, у которой отражающая поверхность больше, то есть найдет-таки авианосец. При чем, точность наших ракет просто феноменальная. Я видел десятки учебных пусков ракет и почти всегда они попадали не просто в мишень, а еще и в геометрическую середину цели.
Был такой случай, наш эсминец 956-го проекта продали китайцам. И там, в Китае проводли первые стрельбы, на которых присутствовали и наши специалисты. Китайцы поставили цель – списанный танкерок на тысячу-полторы тонн. Обычно мишень ставят на двух якорях, чтоб работающая ширина мишени была большой. Но тут, этот танкерок с кормовой бочки сорвался, и встал к стреляющему эсминцу кормой, так, что ширина мишени получилась не больше пятнадцати метров, при чем, танкерок видимо был дырявый, постепенно оседал в воде и к моменту пуска у него сильно задрался нос. Так вот наша ракета пакета попала точно в середину палубы, в надстройку, пробила ее насквозь, прошла сквозь корпус и разворотила и нос танкера по форштевню. Китайцы просто обалдели.
На подводных лодках ракеты стояли еще «умнее». Если командир решит сделать залп сразу восемью ракетами, то он их отстреливает одну за одной, но они крутятся в районе пуска и ни куда не летят, ждут последнюю ракету, потом сами в небе выстраиваются в боевой порядок, и только потом идут к цели.
Бывали подведения итогов, когда докладывали, что все пуски ракет – сто процентное попадание. Иногда, довольно редко, могли быть проблемы с самой ракетой при старте, отказ движка или какой-то системы. Но уж если наша ракета вышла на курс, то можно быть уверенным цель свою она найдёт и обязательно, в геометрическую середину попадет.
Так что мы своим оружием гордились, наше оружие уважали.
Поэтому я уверен, что американцы в случае войны никогда бы наши двадцать две ракеты не сбили! А их, как я уже говорил, на каждую АУГ было минимум по тридцать! И это был 1977-78-й год. Потом у нас выучка и возможности вооружения только улучшалась.
Постоянная напряженность в Средиземном море иногда выливалась в действительно опасные ситуации. В 1983-м году началась очередная арабо-израильская война, так называемый. Я уже запамятовал, как и по какому поводу она начиналась. Вроде кого-то убили в Лондоне, не суть важно. Началась артиллеристская дуэль между Израилем и Ливаном, Израилем и Сирией. И потом началось наступление израильской армии по долине Бека, где оборонялись сирийские войска.
Мои силы стояли в заливе Мерса-Матрух, в 52-й точке, и большой отряд кораблей я уже заранее подтянул в район Кипра. На третий дней конфликта, с ЦКП Вооруженных сил дежурный генерал передал мне приказ Министра обороны к нолю часам встать на якорь в сирийском порту Тартус. Это было где-то часов в шестнадцать, до полуночи оставалось восемь часов. Я сразу понял, что израильтяне видимо планируют ракетно-бомбовый удар по Тартусу. И если мои корабли успеют войти в порт, то, скорее всего Израиль не решится этот удар. Израильтян можно понять. Связываться с нами им было не резон. А бомбить Тартус с находящимися в нём советскими боевыми кораблями – самоубийство. Ведь я буду иметь полное право поражать своими силами израильские ракеты и самолеты – я же не знаю, в кого и куда нацелены бомбы, по городу или по моим кораблям. А сил у меня для этого более чем достаточно…
Во время Сталинградской битвы Хрюкин (будущий маршал авиации) дал команду всем самолетам, какие могут подняться в воздух, со всех аэродромов лететь бомбить прорвавшуюся немецкую танковую колонну. Я одал почти такой же приказ силам эскадры. Всем, кто на ходу – полный ход и идти на Тартус!
Вот это было зрелище! Шли в темноте, трубы раскалились до красна и светились, выбрасывая в небо целые снопы огня, шли на пределе возможностей. Мы находились на таком расстоянии, что строго к полуночи ни как не успевали. В 23-50 до берега еще оставалось одиннадцать миль. Мы держали тридцать узлов, значит за десять минут смогли бы пройти максимум еще пять миль. Но город уже было видно, до него было соответственно двадцать два километра, огни на горизонте светились. Здесь на связь опять выходит ЦКП, дежурный генерал спрашивает, что доложить министру обороны.
И здесь, каюсь, я решил, что «рейд», это для министра понятие растяжимое. Своим оружием город я уже прикрываю. Задачу теперь могу выполнить любую. Потому доложил, что наблюдаю город, становлюсь на якорь. И через полчаса встал на якорь! Таким образом бомбардировку Тартуса мы предотвратили.
Вообще, порт Тартус мои корабли посещали очень часто, я мог в любой момент отвести туда сколько хотел кораблей.
Другой случай был у берегов Марокко. Там есть участок, который Марокко считали своими терводами, а весь мир их юрисдикцию на этот участок не признавал. И рыбаки со всего мира там ловили рыбу без всякого разрешения со стороны Марокко. Мароканцы на своих катерах этих рыбаков гоняли, порой обстреливали. Поэтому США, Франция, Англия и мы обычно посылали в этот участок для защиты своих рыбаков боевые корабли. Если там стоял наш корабль, то марокканцы советских рыбаков не трогали, рыбачить не мешали. Гоняли турок, греков, японцев…
Была да же казусная ситуация – японцы повадились там рыбачить, а при виде марокканского катера сразу поднимали советский флаг, и спокойно рыбачили дальше.
И вот однажды мой тральщик возвращался из этого района с «рыбохраны» в Севастополь. Тральщик пристроился за ордером американского отряда кораблей и идет себе спокойно. Стемнело.
И вдруг меня будят - командир тральщика, докладывает: «Подвергся атаке американской авиации! Бомбы упали по корме, метров сто. Разрешите при повторении атаки их самолетов, открывать ответный огонь на поражение!»
Все, естественно, взбудоражены. Нападение! Но я сразу догадался в чем дело. Просто американские летчики в тот момент взялись отрабатывать ночное бомбометание в кильватерную струю. Есть у них такой учебный прием, бомбу нацеливают на собственный корабль и вносят поправку метров сто по корме, тогда бомбы должны ложиться точно в ста метрах за кормой в кильватерную струю, тогда это считается попаданием. И их летчики просто перепутали в темноте мой тральщик со своим кораблем.
Я успокоил командира, объяснил ситуацию, предупредил, что скорее всего его еще будут бомбить и что бы он был готов к этому, сохранял спокойствие. И точно - через несколько минут командир доложил, что очередная серия бомб упала за кормой. Так его всю ночь и бомбили…
Вообще, многое, что сегодня кажется невозможным или даже запретным тогда было обычным и естественным. Возвращаясь к тому же ядерному оружию. К примеру, дизельной подлодке надо идти после шести месяцев боевой службы в док в Алжир. А у нее на борту по штату две торпеды с ЯБП. И эти торпеды с ЯБП надо с лодки выгрузить причём естественно ночью по соображениям секретности и в море. И вот мы разгружаем торпеды. Лодка стоит у борта, ночь, дождь. Торпеда подается из люка, прикрепляются растяжки, А качка сильная, и матросам трудно удержать торпеду в руках. Один матрос не удержал растяжку и этой самой ядерной боеголовкой саданул нам по борту. Тут качнуло на волне лодку и матросы с её палубы полетели за борт. Пока их достают из воды, торпеда болтается на растяжках, и лениво так бьется об борт. И что? Да ничего – все хохочут. Как же, приключение! Мы этот процесс разгрузки называли «уголовщиной». Потом после ремонта в таком же порядке эту торпеду назад загружают. Тогда эта «уголовщина» была обычным делом.
Сегодня, когда знаешь в каком плачевном состоянии находится флот, когда знаешь, что нет наших кораблей в океанской зоне, конечно, грустно. Для меня это тем более прискорбно, что я командовал оперативной эскадрой. А оперативная эскадра тем и отличается, что она постоянно в операции, в деле, постоянно в море.
Каждый день я видел на карте Средиземного моря, где мои силы. Надводные корабли и подводные, суда обеспечения. Всех я видел на карте, кто куда идет. Боевые корабли по своим задачам. Суда обеспечения по своим.
Но в целом, эскадра существовала без конкретных определенных баз, была автономна от земли. Мы знали Средиземное море вдоль и поперек, все глубины, все берега. Каждая горка на берегу была на учете. К примеру, мы стоим в Эс-салуме, у берегов Египта и Ливии. Начинается шторм, мы снимаемся и идем к Криту. Там два района, под Куфаниси и под Гавдосом – два островка, где есть горы. У Греции шесть миль территориальные воды. Мы подходим к этим горам на шестьдесят с половиной кабельтовых, то есть сто метров от территориальных вод Греции. И там у нас волнение моря максимум два балла а то и вообще штиль. А отойди чуть дальше от горы на пару миль, там уже балла четыре, еще дальше на пару миль и там все семь-восемь баллов.
Погода на Средиземном очень изменчива. Я много примеров приводить не буду, но два примера приведу. У нас однажды тральщик попал в жуткий шторм, ветер доходил до тридцати метров в секунду, на тральщике лопнула цистерна с горючим. Командир корабля вышел со мной на связь, спросил, не пора ли экипажу одевать белые рубашки. Но удалось этот тральщик спасти.
Другой, наверное самый известный случай, когда погода смешала наши планы, это во время встречи Горбачева и Буша на Мальте в 1989г. Мы стояли в бухте Масашлок. Встреча президентов должна была быть у меня на «Славе» 1 декабря. Ночью поднялся сильный ветер, который сорвал нас с кормовых бочек ( мальтийцы никогда их толком и всерьез не устанавливали). И мы встали на якоря. Хорошо, что у меня было два якоря, я был спокоен, хотя у меня за кормой и было-то всего двадцать метров чистой воды. Кроме того, я, зная нрав Средиземки, заранее нанял два портовых буксира. Они мне могли помочь, если что…
А американцы подошли к этому вопросу несколько самонадеянно. Буксиров вообще не нанимали. Их крейсер пришел и просто стал на бочку. Пока погода была нормальная, всё было хорошо, а как заштормило, их тоже сорвало с бочки. Но якорь у них был один, они его отдали, но он пополз. Пришлось адмиралу Уильямсу попросить у меня один буксир, чтоб подравняться. Но видимо и он не справлялся. Постепенно их тащило ко мне.
Где-то через час выходит на меня Уильямс и говорит, что, может быть на якорной цепи у него какие-нибудь террористы сидят. Вот, мол, его и сносит, и он хочет отправить под воду своих боевых пловцов проверить цепь. Поэтому попросит меня дать команду моим боевым пловцам по его не стрелять, если чего…
А у нас договоренность с американцами была, что по любой подводной цели в пятидесяти метрах от корабля велся бы огонь на поражение. Между кораблями триста метров, то есть нейтральной воды всего двести метров, а тут корабли под ветром сближались.
У нас боевые пловцы ходили парами под «Славой» и под «Максимом Горьким», где жил Горбачев. На «Горьком» из бригады спецназа Балтийского флота, на «Славе» – с Черноморского.
Вот Уильямс и просил, чтоб наши пловцы не атаковали их пловцов, если его крейсер совсем близко к нам поднесёт…
В итоге, ветер был такой, что переговоры на кораблях так и не произошли. Под утро, когда стало светать, я перепрыгнул на катер и пришел на «Максим Горький». Там Шеварднадзе и Яковлев – оба в крайнем раздражении. А у Яковлева к тому же 2 декабря день рожденья и он хотел его на боевом корабле отметить. Оба ко мне, мол, когда поплывём? Ну, я им показал в иллюминатор, смотрите какой ветер и какая качка…
А за иллюминатором – просто буйство стихии. Посмотрели они на это и оба сразу поскучнели.
Так Горбачёв с командой своих разрушителей на палубу нашей «Славы» и не ступили. Сама погода, видимо, этого не захотела...
Я уволился в запас, когда мне исполнилось шестьдесят лет. Теперь это предельный возраст для генералов и адмиралов в России. Но это была лишь одна из причин ухода. Главная же причина в том, что не стало флота. Всю свою службу от лейтенанта и до начальника Главного штаба ВМФ я прослужил на кораблях, и даже свой шестидесятилетний юбилей встретил на палубе авианосца. Но видеть дальше как флот на глазах разваливается и умирает я больше не мог.
Сначала было определенное не понимание, казалось, что вся эта вакханалия начала девяностых не надолго. Думалось, что год-два и все вернется на круги своя. Но год шел за годом, а ни чего не менялось. И к 1996-му году я уже окончательно понял, что как морская держава Россия стремительно катится к закату и в ближайшие лет пятнадцать-двадцать у нас океанского флота не будет точно.
Ведь флот создается не сразу. Не бывает так, что пришел в «магазин», заплатил миллиард, тебе выдали корабль. Надо корабли строить, долго и упорно, регулярно вкладывать деньги. Вот, например, возьмём самый «молодой» корабль российского флота - атомный крейсер «Петр Великий». Я был назначен командиром Ленинградской военно-морской базы 5 января 1990-го года. В этом же году этот крейсер должны были сдать, он уже стоял у стенки Балтийского завода, почти готовый. Но его сдали только в 98-м. И слава богу, что еще нашли все-таки какие-то средства на это.
Другой пример - 21 декабря 93-го года в Северодвинске была заложена многоцелевая лодка четвертого поколения. На днях ей уже десять лет исполнилось, а она флоту до сих пор так и не сдана. То, что тут шумели, что, вот, мол, «Гепард» сдали! – так это еще советский проект восьмидесятых годов. Тогда он был заложен и больше чем на половину профинансирован! А сколько еще лодок с советского времени стоит недоделанными в Северодвинске, в Комсомольске на Амуре!
Да же когда нормально идет финансирование, корабль строится несколько лет. Поэтому любая кораблестроительная программа всегда рассчитана на десятилетия вперёд. Стапеля – это будущее флота и по тому насколько они загружены и чем - всегда можно чётко судить о будущем флота. Но ведь сегодня -то на стапелях ничего нет и ничего не закладывается! И это лучше любых слов говорит о том, что в ближайшие пять – семь лет флот при всем желании ни одного корабля первого и второго ранга не получит, да же если произойдёт чудо и будут привлечены большие финансовые средства.
Может, смогут построить несколько катеров, ну очередную яхту для Кремля достроят. Об этом же, кстати, говорит и новая доктрина ВМФ, которую недавно обнародовали.
Вот расплата за то, что в течении десятилетия не выделялось денег ни на строительство кораблей, ни на их использование и ремонт.
Сейчас любят говорить, что вот, мол, «боевое ядро флота сохранено». Так это я в свое время придумал эту формулировку! Но формулировка эта означала совершенно другое! Когда нас поставили перед выбором – сокращение или полный развал, оставшегося без финансирования флота мы решили провести такое сокращение, которое бы позволило сохранить все самые боеготовые и современные структуры флота и соединения.
Ведь корабль, в отличии от танка, не возможно хорошенько смазав, законсервировав, закрыть в боксе и, выставив перед боксом часового, быть уверенным, что ты сохранил оружие на года вперёд. Корабль с первого своего дня и до последнего, живёт как живой организм, и ему постоянно необходимо обеспечение. В море он расходует свой собственный ресурс, но у причала корабль должен «отдыхать» - на него постоянно необходимо подавать свет, воду, пар. Все его механизмы и системы нуждаются в проверке и опробывании, ремонте и поддержании. Отрежь корабль от всего этого, и через несколько месяцев ты получишь груду металлолома – корабль умрёт, попусту выбив весь свой ресурс.
Так вот, когда мы говорили и сохранении «ядра флота» мы говорили о том, что бы сохранить ту его часть, которая способна в течении пяти – семи лет обеспечить боеспособность флота до восстановления нормального финансирования и самого флота и кораблестроительной программы. Увы, но этого так и не произошло…
Я в 1992-м году я стал начальником Главного штаба флота, то принял 452 тысячи 300 человек личного состава флота. А сдал флот своему приемнику в1996-м году, имея в строю 190 тысяч человек. Численно флот почти в два раза уменьшился. А по кораблям да же трудно сказать во сколько – в разы! Все крейсера, все авианесущие крейсера, кроме «Кузнецова», ушли. Атомные крейсера уже при мне не ходили, и до сих пор не ходят – нет денег на ремонт.
Большой атомный разведывательный корабль «Урал», а это огромный корабль, большего водоизмещения, чем «Киров», был построен в Ленинграде, один раз сходил на боевую службу, встал на ремонт. На текущий ремонт нет денег до сих пор. То есть «Урал» стоит без дела с 92-го года. А ведь раньше у нас все время разведывательные корабли несли боевую службу у берегов США. Всегда они стояли у Калифорнии и у Флориды, вели оперативную, иногда и тактическую разведку, фиксировали пуски ракет, старты самолетов. Для тех, кто стоял у Флориды у нас на Кубу был специально завезен запас топлива. Я потом летал на Кубу, решал, что с этим топливом делать, когда у нас там уже не было кораблей.
А «Урал», один бы давал для нашего флота информацию по всей территории США!
В советское время каждое утро главкому дежурный по ЦКП докладывал по каждому океану, где находятся наши корабли и самолеты. А потом по кораблям и самолетам противника. И задача была, чтобы местоположение и курс каждого корабля второго класса и выше всех стран НАТО и вообще мира было известно главкому. И не дай бог, если начальник разведки говорил, к примеру, что на смену кораблям оперативного соединения флота США в Средиземном море вышел авианосец «Линкольн» и с ним четыре корабля сопровождения такие-то. Но вот фрегат такой-то должен идти, но он пока не обнаружен нашими средствами. В этом случае главком был очень суров. Всегда следовал приказ найти срочно! И вся наша разведка, корабли, самолеты, космос стояли на ушах. Не дай бог, если к вечернему докладу местонахождение этого фрегата не будет установлено.
Как-то уже после увольнения я был в Главном штабе. Начальник центрального командного пункта мне предложил посмотреть новую электронную систему наблюдения обстановки в мировом океане. Это два таких большие панно размером метра полтора на полтора. Мне высветили оперативную обстановку. Смотрю - все пространство от Североморска и к западу до Норфолка синее. Сплошные синие точки кораблей «противника» ни одной красной – нашей. Я с обидой говорю, что я же свой человек, не чужой. Что вы мне всё чужих показываете - покажите мне своих. А мне, глаза пряча, адмирал докладывает, «Так нет наших!»
Я попросил, чтоб мне показали Тихий океан. Там та же картина. Вплоть до Сан-Диего сплошные синие точки. Красной точки ни одной в океане нет. Ни одного нашего корабля в море, ни одной стратегической лодки. Я не понимаю, тогда чем они там в командном пункте занимаются, чем командуют…
«Великий прорыв» советского флота в океан происходил на моих глазах. Именно в шестидесятые годы наш флот стал из прибрежного мировым, океанским. Я поступил в училище Фрунзе в 54-м году, а в 55-м году вышел первый раз в море на практику, а в 58-м году я вышел из училища лейтенантом. До начала шестидесятых годов советские ВМС развивались очень бурно. Своеобразным рубежом был 1952-й год, когда наш крейсер участвовал на коронации английского короля. Наш крейсер «68 БИС» произвел там настоящий фурор своими показательными выступлениями. А ведь это было всего через семь лет после войны, но у нас уже были отличные новые крейсера.
Но моя карьера начиналась как раз во время хрущевского сокращения флота. Как вы помните с 60-го года Никита так увлекся ракетами, что заявил, что флот, как таковой, СССР уже и не нужен. У меня на глазах порезали крейсера «Аврора» и «Кронштадт» на Балтийском заводе.
Но все эти заблуждения по поводу ненужности сильного флота быстро развеялись во время Карибского кризиса в 62-м году. Тогда всем стало ясно, что Советскому Союзу необходимо постоянно иметь в океане боевые соединения ВМФ. И с этого года началось массовое строительство кораблей. Флот начал получать крейсера, первые вертолетоносцы «Москва», «Ленинград». Я помню свою ощущение, когда увидел «Москву», была уверенность, что это только начало, что таких кораблей будет много. Я еще тогда стал мечтать послужить на вертолетоносце. Потом эта мечта сбылась с лихвой, я поднимал свой флаг на всех авианесущих крейсерах СССР, какие только были, а закончил службу на авианосце «Адмирал Кузнецов».
А начинал я свой корабельный путь с эсминца, где командовал батареей. Это был эсминец «Вкрадчивый» Тихоокеанского флота. Потом эсминцы стали по-тихоньку консервировать, я пошел на малый противолодочный корабль, потом стал командиром этого корабля, потом командовал сторожевым кораблем, потом эскадренным миноносцем. Дальше академия, после которой стал начальником штаба бригады противолодочных кораблей на Балтийском флоте, а через два года меня назначили командиром 76-й бригады эскадренных миноносцев в Лиепае. В 75-м году я стал командиром дивизии ракетных кораблей БФ. И вот после дивизии я пошел в 5-ю эскадру, сначала начальником штаба, а потом и командующим.
Главной проблемой нашего флота всегда называли отсутствие серьезной ремонтной базы. Но это была проблема роста. Наш флот развивался такими бурными темпами, что развитие ремонтной базы, конечно, не поспевало. Сейчас трудно представить себе, что флот в иные годы получал по десять атомных подводных лодок в год. Я когда французскому адмиралу говорил об этом, он не верил. У них всего в наличие восемь лодок, а тут промышленность десять лодок в год выдавала нам. Это только лодки, но кроме них мы получали по нескольку единиц крупных надводных кораблей, я уж не говорю про катера, тральщики. Конечно, ремонтная база не успевала. Старались чинить корабли на тех же заводах, где их и строили. То есть главное направление было – наращивать боевые силы.
Говоря о расцвете нашего флота, нельзя не сказать об адмирале Горшкове, командовавшем отечественным ВМФ на протяжении десятилетий, в которые этот расцвет происходил. Горшков – это вообще человек-легенда, я думаю, имя его навеки будет в истории нашего флота. Это был удивительный человек, он был великим строителем флота. При нем флот стал по-настоящему океанским, мировым, ракетно-ядерным флотом. Большую роль здесь сыграл да же не сам лично Горшков, а большая тройка – Брежнев, Гречко и Горшков. Они все трое были хорошо знакомы лично еще по Великой Отечественной, по Новороссийску. Они втроем и создали флот. Это был период, сравнимый разве что с временами Петра Великого, а по масштабу военно-морского строительства вообще беспрецедентный. За время руководства Министерством обороны Гречко, флот превратился из прибрежного в океанский, и в ракетно-ядерный, в могучий флот.
К примеру, только с 69-го по 79-й год в Северодвинске, Комсомольске на Амуре, Ленинграде и Горьком было построено сто семьдесят подводных лодок, из них сто двадцать две – атомные! Было возобновлено строительство крупных надводных кораблей. Противолодочные крейсера-вертолетоносцы, с четырнадцатью вертолетами на каждом. Тяжелые авианесущие крейсера, проекта «Киев», на которых базировались и вертолеты, и легкие самолеты-штурмовики вертикального взлета и посадки. Большинство построенных в то время кораблей – противолодочные корабли, которых вступило в строй свыше ста тридцати единиц. В середине шестидесятых создали первые экранопланы, в том числе первый опытный десантный экраноплан «Орленок».
В целом, период с середины шестидесятых до начала восьмидесятых, стал «золотым веком» для нашего судостроения. Было построено пятьсот сорок морских транспортных судов, больше четырехсот речных транспортов и транспортов смешанного плавания, около тысячи семисот промысловых добывающих судов. Ну и, конечно, для ВМФ – тысяча семьсот военных кораблей, включая боевые и десантные катера.
Выросли морские кадры, флотилии созданы, наконец, появились оперативные эскадры в океанах. Не даром да же академию назвали именем Гречко, он сделал для флота столько, сколько не сделал, наверное, ни кто в истории.
Помню, были учения на Балтийском флоте. Я был тогда капитаном второго ранга, до капитана первого ранга мне еще было служить три года. На учениях присутствовал сам Горшков. Я отлично отстрелялся, сбил две ракеты. Горшков обратился к Михайлину, командующему Балтийским флотом: «Михайлин, почему он у вас капитан второго ранга? Поря срочно дать ему капитана первого ранга...» Я, честно говоря, особого внимания на это не обратил, думал, что это шутка. А через пару месяцев он во время очередных учений прибыл к нам на корабль, я доложил по форме и в конце как полагается: «Капитан второго ранга такой-то!» Тут Горшков поворачивается к Михайлину: «Я же вам сказал…» Через два дня мне присвоили капитана первого ранга.
Мне повезло, я с Горшковым часто плавал. Вообще Горшков сам плавал очень много. Когда он был главкомом, он никогда не прилетал на флот просто за чем-нибудь, обязательно выходил в море.
Я, как все моряки, конечно, с молодых лет всегда мечтал поплавать на авианосце. И так получилось, что на всех наших авианосцах я был. Так как это были самые крупные корабли, то на них обычно размещался командный пункт моей Средиземноморской эскадры. На вертолетоносцах «Москва» и «Ленинград» я вообще по несколько раз держал свой флаг. До сих пор помню, что переселение штаба эскадры с одного вертолетоносца на другой составляло семьдесят два вертолетовылета. Надо было перевести все документы, всех людей с их пожитками. А личного имущества было у каждого офицера много – жили то на кораблях по году, у каждого все необходимое с собой, вплоть до каких-нибудь тазиков.
Когда в 79-м году на ТОФ переходил из Черного моря «Минск», впервые в истории советского флота в Средиземноморском море временно возникло наше авианосное соединение – сразу два авианосца в одном боевом порядке.
Я, конечно, с сильной завистью смотрел во время последней американской операции в Ираке на американский флот. Шесть авианосцев развернутых в едином строю, готовых к сражению, это самая впечатляющая демонстрация военно-морской мощи США. Такого за всю их историю ещё никогда не было. У Мидуэя у американцев авианосцев было меньше – четыре штуки…
А тогда, в 79-м, у нас действовало соединение из двух авианосцев. Мы прошли двумя авианосцами, шестнадцатью кораблями охранения, двумя подводными лодками и отрядом кораблей обеспечения через все Средиземное море до Гибралтара. Проводили учебный воздушный бой между палубными самолетами с разных кораблей. У Гибралтара мой «Киев» чуть оторвался вперед, «Минск» чуть отстал, и потом мы на встречных курсах прощались. Экипажи стояли на палубах, авианосцы прошли друг перед другом, и «Минск» пошел вокруг Африки на Тихий океан. В таких случаях особенно остро ощущалось могущество нашего флота.
У нас с самого начала не была разработана катапульта для нормальных авианосцев, это тормозило развитие нашего авианосного флота. Поэтому стали строить самолет с вертикальным взлетом Як-38. На «Киеве», «Минске», «Новороссийске», «Баку» эти самолеты были. Как боевой самолет, Як-38 был слабее других самолетов, летал он на максимальное удаление от корабля двести двадцать километров. Вооружен был НУРСами и пушкой. Я много раз проводил учения на достижение максимального вылета на удар. На «Киеве» у меня было 52 Яка, но их все вместе одновременно поднять в воздух было нельзя, а еще труднее посадить. Получалось задействовать в ударе максимум до двадцати самолетов. За пять-шесть часов получалось до сотни самолетовылетов. Но сильной стороной таких самолетов и их авианосцев были хорошие противолодочные возможности. На них стояли противолодочные вертолеты. А поражение лодок противника всегда нам вменялась, как одна из основных задач. Поэтому этот этап развития авианосцев мы должны были пройти и прошли. Но, однозначно, мы нуждались и нуждаемся в современных мощных авианосцах в полном смысле этого слова. К концу советской истории, наконец, пришёл на флот авианосец «Адмирал Кузнецов», начал строиться «Варяг». А потом началось строительство первого атомного авианосца «Ульяновск». К девяностым годам «Ульяновск» уже был готов на 35%. То есть, если б не «реформы», сейчас у нас уже ходило бы три-четыре атомных авианосца.
А теперь из атомных крейсеров на ходу остался только «Петр Великий». «Нахимов» и «Ушаков», бывшие «Киров» и «Калинин», уже десять лет не ходят, нет денег на ремонт.
Сейчас после обнародования новой доктрины развития флота, в прессе появилось много нападок на адмирала Куроедова, как на главкома. Но дело-то не в Куроедове. Были бы деньги, флот бы развивался и строился, и ходил бы в океан. Нет денег, приходится такие «куцые» доктрины принимать. Куроедов-то деньги не печатает. Дело не в Куроедове, а объективной ситуации.
К примеру, выделяется на флот один миллиард рублей. Сразу прикиньте, для того чтоб оплатить просто стоянку кораблей на ремонтных предприятиях ( не сам ремонт, а только стоянку) надо пятьсот миллионов. А на остальные пятьсот миллионов – что ты сделаешь!
Я приведу и более конкретный пример. Полтора года назад я был на Черноморском флоте. Из кабинета командующего смотрим на завод Орджоникидзе, стоит там на ремонте БПК «Очаков». Я спрашиваю командующего, когда отремонтируешь его? Он отвечает: «На ремонт надо один миллиард двести миллионов. Я на этот год смог выделить пятнадцать миллионов. Вот думай, когда я его отремонтирую…» Вот так же и Куроедов сидит без денег.
Вот недавно много говорили о нашем поход в Индийский океан. Мол, вот мы какие! В океан вышли, учения провели. Флот возрождается! А ведь деньги-то были на него отпущены не из бюджета Министерства обороны. А были выделены из какого-то резервного фонда самого президента, видимо, в рамках предвыборной компании. И что, теперь надо ждать следующих выборов, что бы на очередной дальний поход деньги найти?
Если раньше мы десять атомных лодок в год, то это была другая экономика. Вся страна работала на оборону. А сейчас вся страна упирается в разных ходорковских. Если бы эти миллиарды вместо карманов олигархов попадали в бюджет обороны, конечно, сейчас бы и атомные авианосцы бы у нас бегали и атомные подлодки.
У меня есть хороший товарищ, который в советское время отвечал за размещение заказов на строительство новой боевой техники. В мою бытность начальником главного штаба мы часто виделись. На мои сетования по поводу финансирования, он мне показал госзаказ на боевые самолёты - это было в 1996 году – не то 10, не то 12 штук! Я его спрашиваю, а в советское время сколько было? Он отвечает – бывало и больше 1000 в год!
Я был с министром обороны Сергеевым в хороших отношениях, и после моего увольнения мы как-то встретились с ним по одному делу. Вспомнил эту историю. А он мне показывает план получения новой боевой техники на 1998 год, в котором в разделе «боевая авиация» стоит три… запасных авиадвигателя. Не самолетов или вертолетов, а только три двигателя! То есть представьте себе угол падения между десятью АПЛ и тысячью самолётов в год и тремя авиадвигателями.
Это вертикальное падение в бездну.
С точки зрения авианесущей площадки проект «Адмирал Кузнецов» не плохой. В 96-м году американский адмирал в Средиземном море смотрел у меня взлет и посадку на «Кузнецове». Он был уверен, что с первой и третьей позиции самолет взлететь не может – там девяносто пять метров взлетки и вдобавок трамплин. Но я даю команду взлететь, самолеты легко взлетели. Так что как авианосец это хороший авианосец, плохо у него только одно – отвратительная электромеханическая установка. Самый большой корабль России, две с половиной тысяч людей, больше пятидесяти летательных аппаратов, а ходу нет.
Строился «Кузнецов» на изломе в 1989-м году, это было время заката Советского Союза. И у «Кузнецова», образно говоря, с рождения было «больное сердце». С самого начала в его котлах были установлены не качественные трубки. Эти трубки постоянно лопались, протекали. Мощь котлов была спроектирована на 30 узлов, но испытаны котлы при сдаче флоту были только на треть мощности. Уже после получения этого корабля флотом все трубки пытались заменить. Я лично посылал команду на Урал, чтоб там изготовили нам эти трубки. Потом с грехом пополам в суверенной Украине в Николаеве трубки соответствующим образом гнули. Но все равно они продолжали течь. Поэтому мы не могли выводить на полную мощность котлы. Котел должен давать давление в 105 атмосфер, а давал максимум 60. Должен сто тонн пара в час давать, а давал сорок.
Что такое аврия котла? Вода из лопнувшей трубки течет и тушит в котле форсунки. Надо котел выводить на ремонт. Но что бы выполнить его надо двенадцать часов котёл остужать до температуры хотя бы шестьдесят-семьдесят градусов, чтоб матрос в асбестовом костюме мог в этот котел залезть. Еще двенадцать часов надо на то, чтоб разобрать арматуру. Потом надо каждую трубку поливать сверху, чтоб увидеть какая трубка прорвалась и где. Потом эту трубку заделать, проверить все остальные и только после всего этого вводить котел в строй. При стахановских темпах работы команды, при работе на износ, весь этот цикл занимает не меньше трех суток. А трубки эти летели буквально одна за одной. Во время похода 96-го года у меня часто работало всего два котла, а сколько раз было, когда оставались вообще на одном котле, а это скорость не больше четырех узлов. При такой скорости авианосец не слушается руля, его ветром сносит.
В 1996-м году флот был уже в жутком состоянии. Но надо было как-то достойно отметить трехсотлетие российского флота. Решили в ознаменование годовщины совершить поход на «Кузнецове» в Средиземное море и обратно. Обыденное дело для советских времен теперь было чрезвычайно сложным и опасным мероприятием.
Выходили в море на честном слове. Дело в том, что во время предыдущего выхода в море «Кузнецов» попал в шторм, подзасолил трубки, потерял ход, и чуть не был выброшен на берег Новой Земли. Кораблю был нужен серьезный ремонт, но адмирал Ерофеев доложил мне, что авианосец к походу готов. И мы вышли в море. Уже там выяснилось, что два котла вообще замазучены – полуобученные матросы принимали в котлы вместо дистиллята простую забортную воду. Но так или иначе мы в январе вышли в море, понаприглашали иностранных военно-морских атташе из всех средиземноморских стран, Англии и Германии.
К началу февраля выяснилось окончательно, что положение с котлами складывается критическое. Несколько раз мы стояли перед выбором: продолжать опасный поход, или возвращать неисправный корабль домой. Решили идти дальше, вернуться – означало бы опозорить всю трехсотлетнюю историю российского флота. О престиже России думали. Хотя, теперь я понимаю, что если бы мы потерпели катастрофу, то это был бы позор еще больший и великая трагедия. Ближе всего к трагедии мы были, встав с официальным визитом на Мальте.
Я помню, как сейчас. Сидим мы на приеме у министра обороны Мальты во дворце. Мне офицер связи докладывает: «Ветер усиливается до тридцати метров в секунду. На «Кузнецове» не работает ни один котел!» Я сразу прикидываю: якорь-цепь у нас вытравлена на сто метров, длина корпуса триста четыре метра, до скал двести пятьдесят метров. Парусность у корабля огромная, его тащит на скалы. Я прервал переговоры с министром, на машине помчался на вертолетную площадку. По всем летным правилам посадка на палубе при таком ветре запрещена, но вертолетчики посадили меня на палубу «Кузнецова». Я уже предчувствовал величайший в истории позор. Самый большой корабль России в год юбилея лежит разбитый на скалах Мальты. Это увидел бы по телевизору весь мир.
Корму несло на скалы, а мы с матюками и молитвами работали с котлом. В итоге один котел запустили. Он дает мощи на полтора узла хода. Этого мало, но наше приближение к скалам хотя бы замедлилось. Наконец, ввели в строй еще один котел. Слава Богу и матросам из БЧ-5, катастрофа не состоялась. Я не знаю, как бы я потом жил, если б угробил «Кузнецова», после такого лучше вообще не жить. С грехом по полам на двух котлах медленно потащились в Северодвинск.
Я привел корабль домой, вернулся в Москву, и написал рапорт на увольнение.
Сейчас он прошел опять капитальный ремонт, вроде все привели в порядок, но, как я понял, трубки все равно иногда текут, хотя, конечно, не так, как прежде. Его готовят на следующий год к походу. Сейчас много пишут в газетах разную жуть про этот корабль, что он полузаброшен, никому не нужен. Это в общем близко к истине. Вы не можете себе представить стоянку авианосца на севере. Авианосец это десятки тысяч тон стали, сотни тысяч квадратных метров палуб, кают, ангаров, отсеков. Обогреть это всё своими силами в условиях северной зимы просто не реально! Там на четвертую-пятую палубу ступи, по колено воды из-за отпотевания. Он же весь замерзший. Он один раз в жизни Кузнецов более-менее отогрелся - в Средиземном море. Вот тогда он был настоящим красавцем. А так, он постоянно с замерзшими иллюминаторами. Не должен авианосец зимовать на севере. Он там погибает.
К тому же корабль стоит без дела. Боевой работы нет. А ведь на нём служит почти две с половиной тысячи человек. Две с половиной тысячи человек мерзнут там в ограниченном пространстве и ни чего не делают, скучают. Там каждый день то повесится кто-то из экипажа, то порежут друг друга, то убьют.
Почему американские авианосцы всегда в отличном состоянии – они все время в походе, на боевой службе, экипажам не когда заниматься чем попало. «Кузнецов» должен зимовать в Средиземном море, что делалось в те же советские времена, когда все авианосцы на зиму отводились в теплые моря. «Киев» больше всех прослужил, потому что постоянно был в Средиземном море. Он там работал, летал, там командиры отличные росли, люди служили и гордились такой службой.
Если «Адмирал Кузнецов» не выйдет в океан, то он не протянет и пяти лет. Спасти его можно только деньгами на ремонт и выходом в море.
Году в 93-м я присутствовал на переговорах украинского премьер-министра с нашим Черномырдиным. Обсуждали судьбу недостроенных советских кораблей «Варяг» и «Ульяновск», о котором я уже вам рассказывал. Украинцы предлагали России их выкупить. Черномырдин меня спрашивает, нужен ли нам «Варяг». Я говорю, что, конечно, нужен. А он мне отвечает дословно: «Да вам, что ни спроси, все вам нужно. Денег нет. Обойдётесь!» В итоге Украина продала на металлолом оба корабля. У «Варяга» готовность была 73%. «Ульяновск» разделали на иголки еще раньше.
Если говорить о будущем флота без иллюзий, то понятно, что флот умирает. Корабли стареют, уходят на слом, новые не поступают. Последние построенные корабли океанской зоны это «Адмирал Чабаненко» и «Петр Великий». Они должны были в 90-м году сдаваться, но мы их смогли достроить лишь в 98-м году. Сейчас десятки кораблей стоят по десять лет в ожидании ремонта и их постепенно списывают. Мы теряем океанскую зону. Мелочь всякая еще какое-то время просуществует, потому что ее ремонтируют судоремонтные заводы и мастерские флота. Но крупных кораблей лет через пять у России не будет.
Сейчас в министерстве обороны вновь очень популярна теория Кокошина. На заре ельцинских реформ Кокошин был первым замом министра обороны. Это он запустил в обращение «рассказки», на тему того, что, мол, сейчас, конечно, у Вооруженных сил тяжелое положение, денег нет, ни чего не строим. Но все ученые напряженно работают, проектируют и, с 2010-го года Россия начнет строить все массово и по сверхсовременным технологиям. Надо было как-то обывателю тогда голову задурить. Вот Кокошин и извернулся. Где сейчас этот Кокошин?
Но ту же самую песню поет и сегодня и этот болтун от министерства обороны – Иванов. «Мы сейчас ни чего не делаем, но вот с 2008-го года начнем массовое производство для нужд обороны самой современной техники!»
Зачем людей-то обманывать? Сказки всё это для глупцов. Ни чего не начнешь просто так с пустого места. Все может только продолжаться. Почему Китай пыжится-пыжится, а ни чего сам построить на море не может. Потому что с нуля ни чего начать в море нельзя, они потихонечку нащупывают на основе советского оружия, свои КБ создают, и то, у них океанский флот появится не скоро.
Если верфи пусты, стареет и не обновляется оборудование, утрачиваются технологии, распадаются коллективы. Как следствие удлиняются циклы строительства, и корабли начинают устаревать ещё не сходя со стапелей.
Наше судостроение уже устарело по технологиям. Наши корабли сейчас ни кто кроме Индии и Китая уже не покупает, да и те уже нос воротят. То, что мы создаем, они уже сами могут создавать, а то, что им надо, мы уже не можем. Они постепенно уходят от нас.
Я понимаю, что флот у нас какой-то, конечно, будет. Будет, как ведомство. Будет вся атрибутика флота, а в океане флота не будет.
Помните карауловскую кампанию про то, как «адмиралы продали за границу авианосцы». Я сам участвовал во всем этом, скажу, что это полный бред. В 1993-м году начались разговоры, что надо бы «Минск» и «Новороссийск» продать. Они стояли у берега уже пять лет, на них служили сокращенные экипажи, постоянно случались пожары, в море они выйти не могли, восстановить их не представлялось возможным ни по средствам, ни по времени, и вообще они были не боеспособны. Их надо утилизировать. Но это было до октябрьских событий. Мне помощник сказал: «Ты учти, красные придут, за такое дело повесят». А мы тогда еще верили, что красные придут. Поэтому, чтоб себе «алиби» подготовить, отправил официальное письмо Министру обороны и Черномырдину, главе правительства. Они это решение одобрили, корабли пошли на утилизацию. А дальше, как большинство списанных кораблей, их готовили к реализации за рубеж. Южно-корейская фирма «Ян-дистрибьюшн» купила у нас «Новороссийск» за четыре с половиной миллиона, то есть по сто семьдесят долларов за тонну не разделанного металлолома. Сейчас он и этих денег не стоит, за сто долларов тонну продать довольно трудно. «Новороссийск» они разделали, но понесли убытки в пять миллионов, кучу штрафов уплатили. Попросили нас продать им «Минск», предложили еще два миллиона. Сначала предполагалось, что они сделают из него плавучий отель для грядущего чемпионата мира по футболу. Но в тот год не договорились по цене. Через год они все-таки купили у нас «Минск» под развлекательный центр в Китае. Решили сделать из него громадный музей советского оружия в Гуанчжоу. Когда его привели в Китай, я полетел туда с представителями ЦУВРа. Зрелище из себя авианосец представлял самое печальное. Но нам показали проекты, как они сделают из него настоящий дворец на воде. Мы сначала да же не поверили.
Но через два года я приехал туда с женой на открытие и изумился. Вечером «Минск» стоит весь в огнях, как будто День флота, вся палуба сверкает, прожектора светят на китайский флаг над ним. Макет антенны киля вращается, как настоящий. И я, и жена плакали, видя такую красоту. Утром пошли уже на сам корабль в музей.
На борту пятнадцать тысяч человек посетителей. Билет двенадцать долларов для взрослых, шесть долларов детский. Просто изумительный музей советского оружия. Я потом их навел на наш Центральный военно-морской музей, на музеи Российской армии и космонавтики. Они за плату потом делали на «Минске» тематические выставки.
Музей прекрасный. Сохранили на нем все, как было, когда он еще в Средиземном море ходил. Оружие туда советское поставили, это действительное прославление советского оружия.
Места полно, они повырубили все, что ниже палубы, там огромные пространства освободились, да же футбольное поле постелили. В ангаре концертный зал – там на открытие выступал белорусский ансамбль из Минска.
В кают-компании кафе. Я туда зашел. Посмотрел меню, там обед адмирала, обед офицера и матроса. Я заказал обед матроса. Мне приносят салат, борщ, рис с мясной подливой. А в корзинке приносят хлеб – черный, как гуталин. Я не понял, спросил у местного начальства, почему хлеб такой черный. А тот мне отвечает, что русские передали им стандартное корабельное меню, и они решили сделать все точно, как в этом меню. Так китайцы прочитали в меню «черный хлеб», и долго думали, как хлеб сделать черным.в итоге его просто покрасили.
После этого музея было смешанное чувство из гордости за советскую мощь и дикой тоски за нынешний развал.
