Неприкасаемых нет. Докопаться можно и до Твардовского
Реплика
КОМУ ЭТО НУЖНО?
Писатель А. Твардовский опубликовал во втором номере редактируемого им журнала «Новый мир» свои заметки «С Карельского перешейка». В кратком предисловии к ним он указал, что в большей части это — «расшифровка и перебелка» карандашных записей со страниц записной книжки в «Рабочую тетрадь» 1939—1940 годов. Причем по истечении трех десятков лет ему «показалось решительно невозможным делать в них теперь какие-либо исправления или дополнения».
Вторые номера ежемесячных журналов носят на себе особый отпечаток: в феврале страна отмечает день рождения победоносных Советских Вооруженных Сил. Он давно уже стал знаменательным праздником, когда весь народ приносит дань уважения и благодарности своим доблестным защитникам от посягательств империалистических агрессоров. Своими средствами отмечают этот день и литературные журналы. И думается, не случайно А. Твардовский опубликовал свои записки «С Карельского перешейка» также во второй книжке журнала. Правда, на 25 печатных листах этого номера, вышедшего, однако, с большим опозданием, он не счел нужным опубликовать больше ни одной строки, посвященной советским воинам.
Но вот когда прочтешь его «Записки», непроизвольно приходишь к выводу: не лучшим образом отметил юбилей армии и флота журнал «Новый мир». Ничего, кроме чувства обиды за участников боев и досады на автора, они не вызывают.
Нет надобности доказывать, что широкая популярность А. Твардовского связана во многом с его знаменитым «Василием Теркиным», одним из лучших произведений нашей героико-патриотической литературы. Сохраняя верность ее добрым традициям, писатель немало способствовал воспитанию у советских людей чувства любви к Родине, уважения к нашим Вооруженным Силам. Тем более огорчительно, что его новое произведение иначе, как отступлением от этих традиций, не назовешь.
Едва ли не всеми сорока четырьмя страницами «Записок» автор будто преднамеренно старается создать гнетущую, однобокую картину войны против белофиннов. В заметках, явившихся большей частью результатом мимолетных бесед с участниками и свидетелями фронтовых событий, поверхностных личных наблюдений, много описаний ничем не оправданной гибели людей и т. п. Но нет главного: речи о том, как же мы победили в этой войне.
Совершенно игнорируя социальные и идейные мотивы действий людей в вооруженной борьбе, автор заключает: «Война вообще — для людей либо самых еще молодых, не привязанных к жизни цепкими мелочами и прочим (?), либо для людей, переживших уже все искушения личного существования, стоящих духовно выше собственной физической данности, спокойных и равнодушных ко всему...».
Автору вроде невдомек, что и юные бойцы, и испытанные ветераны армии в ту пору, как и во все времена нашей героической истории, шли в бой и приносили жизни на алтарь Отечества вовсе не бездумно, не безразлично к неоцененной жизни или пресытившись ею, а ясно сознавая благородные цели сражений за интересы народа, за торжество светлых социалистических идеалов.
Писатель, если он взялся за перо, должен отображать наиболее существенные стороны действительности. Люди нашего поколения хорошо помнят, какой всеобщий патриотический подъем царил в стране, особенно на фронте, во время боев на Карельском перешейке. Поэтому по меньшей мере странно, что писатель Твардовский, если судить по его «расшифрованным» заметкам, не увидел никаких духовных истоков героизма наших воинов, завоевавших победу в тяжелой, кровопролитной войне. Более того, в одной из его записей сквозит известное пренебрежение к фронтовикам, которые способны растрогаться «не казенным» разговором о Родине. Автору, затеявшему однажды такую беседу с солдатами, показалось даже, что лучше было бы не говорить перед боем «ничего такого, что трогает». Зато предпочтение свое он явно отдает тем, кто не очень-то чувствителен к высоким, «не уставным» словам: «Но (?!) я видел и настоящих вояк (подчеркнуто мною. — Н. А.), — «головорезов», как они не без гордости называли себя, — которые просили у Виника разрешения «не брать в плен».
И если о людях рядовых, об офицерах невысокого ранга писатель иной раз еще и говорит доброе слово, то к командирам и политработникам старшего звена он чувствует и выражает большей частью неприязнь. Это они, как явствует из перебеленных «Записок», бездумно и бездушно бросают подчиненных под огонь, на заведомую гибель, а сами носа не кажут из землянок и блиндажей. Вот автор записывает, как командир 90-й дивизии грозит командирам полков, а присутствующий здесь же командир корпуса поддает жару:
— Вперед. Немедленно вперед...
Вот в «Записках» изображается, как командир и комиссар 215-го полка, не отрываясь от телефонных трубок, сумбурно и бестолково кричат команды подчиненным. И даже когда «пошли мучительно тревожные донесения: — Пехота отходит», комиссар не отважился покинуть спокойный блиндаж в откосе, а лишь со слезами на глазах увещевал по телефону: «Ребята! Вперед, ребята!».
Оба руководителя части не находят ничего более уместного и разумного, как в разгар боя («второй батальон лежит в траншеях и не двигается», вторая рота «уже два дня на снегу») расположиться вокруг принесенных адъютантом закусок и выпивки и начать возлияния. И только появление «заместителя начальника штаба корпуса по тылам», вежливо и корректно поинтересовавшегося ходом операции, вдруг вызывает у них неловкость «за свою, может быть(?!), преждевременную закуску».
Но особенно не повезло в «Записках» политработникам. В обрисовке подавляющего большинства из них автор не скупится на деготь, на уничижительные эпитеты. Говоря, к примеру, о встрече с комиссаром и начальником политотдела 100-й дивизии, спешит подчеркнуть: начподив разыгрывает из себя полководца, хотя «довольно скоро выяснилось, что он большой трепач», а комиссар «тоже старался придать себе весу». Заместитель начальника политотдела 123-й дивизии, оказывается, «большой дурак и щеголь». (Хочется подчеркнуть особо, что речь идет о конкретных личностях, хотя имен автор «перебеленных» заметок и не называет, видимо, чувствуя свою, по меньшей мере, бестактность). Даже те из политработников, которые на словах оцениваются благопристойно, на поверку оказываются не очень стоящими своего звания: именно инструктор политотдела Виник — один из «славных, интеллигентных ребят» — и посеял в авторе сомнение в том, стоило ли говорить солдатам перед боем «не казенные», берущие за душу слова. Вот те и политработник!..
В «Записках» порой звучат отголоски уязвленного самолюбия автора. Дело в том, что его не всегда и не везде встречали «по чину». Начподив и комиссар сотой дивизии, видите ли, «поужинать... не предложили», а в другом случае генерал «посадил меня на заднее сиденье своей машины, а сам сел в кабине с шофером, видимо, не желая слишком преувеличивать мое значение в глазах тех, которые замечают, как и с кем кто сидит». Генерал-то, конечно, был далек от такой мысли (это подтверждается и тем, что вслед за этим он «великолепным жестом» пригласил автора «Записок» на обед). А вот авторская гордыня все же не смирилась...
Да, в кривом зеркале предстали перед читателями «Записок» события и многие участники войны против белофиннов. В связи с этим хочется спросить главного редактора «Нового мира»: что происходит с редактируемым Вами журналом, в котором за последние годы появляются по преимуществу те произведения о Вооруженных Силах, в которых принижается ратный подвиг народа, искажается облик воина? Кому это нужно?
Н. АФАНАСЬЕВ, полковник запаса.
Коммунист Вооруженных Сил. 1969. № 12 (июнь).
10 июля Твардовский записал в своём дневнике:
«Рецензия «полковника запаса Н. Афанасьева» в «Коммунисте вооруженных сил» от 12.VI на «С карельского перешейка». Грубая, епишевская брань с явным охватом проблемы руководства журналом. В общей печати вряд ли еще возможна была бы такая «выдача» мне. «Кому это нужно?» — заголовок-вопрос, заключающий в себе недвусмысленный ответ на уровне смоленских заголовков «Чей голос?» и тому подобное, более чем 30-летней давности. Доколе, господи, доколе?».
