В МГУ вне Факультета экономики собираются вновь ввести курс «Политическая экономия». Обсуждали, и меня попросили дать записку об истоках политэкономии: были сомнения, унивесальна ли эта теория. Я дал такую записку и предложение:
Уже Аристотель сформулировал основные понятия, на которых базируется видение хозяйства. Одно из них — экономия, что означает «ведение дома», домострой, материальное обеспечение экоса (дома) или полиса (города). Эта деятельность не обязательно сопряжена с движением денег, ценами рынка и т.д. Другой способ производства и коммерческой деятельности он назвал хрематистика (рыночная экономика). Это изначально два совершенно разных типа деятельности. Экономия — это производство и коммерция в целях удовлетворения потребностей. А хрематистика — это вид производственной и коммерческой деятельности, который нацелен на накопление богатства вне зависимости от его использования, т.е. накопление, превращенное в высшую цель деятельности.
Когда Рикардо и Адам Смит, уже освоившие достижения научной революции и пережившие протестантскую Реформацию, заложили основы политэкономии, она с самого начала создавалась и развивалась ими как наука о хрематистике, наука о той экономике, которая нацелена на производство богатства.
В словарях западных языков слово «хрематистика» даже отмечено как устаревший синоним слова «политическая экономия». А в испанско-русском словаре (1988) просто сказано: crematística – политэкономия.
Рыночная экономика как современный капитализм возникла, когда в товар превратились вещи, которые для традиционного мышления никак не могли быть товаром: деньги, земля и рабочая сила. Это — глубокий переворот в типе рациональности, в мышлении и даже религии, а отнюдь не только в экономике.
Политэкономия с самого начала была заявлена как естественная наука, и в ней объект был очищен от этики. То есть, политэкономия изучала то, что есть, подходила к объекту как наука, независимо от понятий добра и зла. Она не претендовала на то, чтобы говорить, что есть добро, что есть зло в экономике, она только непредвзято изучала происходящие процессы и старалась выявить объективные законы, подобные законам естественных наук. В попытке разделить этику и знание в экономике Вл. Соловьев видел даже трагедию политэкономии.
Каркасом модели политэкономии была ньютоновская картина мироздания. Адам Смит пpосто пеpевел ньютоновскую модель миpа как машины в сферу производственной и распределительной деятельности. Это было органично воспринято культурой Запада, основанием которой был механицизм. Ньютоновская механика была перенесена со всеми ее постулатами и допущениями, только вместо движения масс было движение товаpов, денег, pабочей силы. Экономика была пpедставлена машиной, действующей по ес¬тест-венным, объективным законам. Абстракция человека экономического была аналогична абстракции материальной точки в механике. Утверждалось, что отношения в экономике пpосты и могут быть выpажены на языке математики и что вообще эта машина пpоста и легко познается. Адам Смит пеpенес из ньютоновской механистической модели пpинцип pавновесия и стабильности, который стал основной догмой (вплоть до «невидимой руки», которая у ньютонианцев обозначала гравитацию).
Особенность политэкономии в том, что в отличие от естественных наук она включила в свою структуру идею алхимии, позволявшую исключить природу из расчета стоимости («минералы растут в земле» – они неисчерпаемы). Политэкономия опиралась на трудовую теорию стоимости. Даже в конце ХIХ в. Маркс и Энгельс отвергли второе начало термодинамики (рассеяние энергии в тепловой машине). Энгельс писал, что можно будет «вновь использовать» излученную теплоту: «Вопрос будет окончательно решен лишь в том случае, если будет показано, каким образом излученная в мировое пространство теплота становится снова используемой».
Метафора равновесной машины (часы), приложенная к экономике, не была в политэкономии ни научным, ни логическим выводом. Это была метафизическая установка религиозного происхождения. Равновесие в экономике не было законом, открытым в политэкономии, напротив - все поиски экономических законов были основаны на вере в это равновесие.
Как это касалось России и СССР? Так, что хозяйственное и трудовое право строилось на Западе в русле представлений хрематистики (рынка), а в советском обществе — согласно представлениям экономии, то есть хозяйства, ведущегося не ради прибыли, а ради потребления. Понятно, что различными были в этих двух системах права категории собственности, капитала, труда, денег и т.д.
В 20-30-е годы СССР стала складываться разновидность хозяйства, присущего модернизированным традиционным обществам. Политэко¬номия принципиально не изучает хозяйства такого типа.
Однако, придя в России к власти, коммунисты приняли в качестве официальной идеологии марксизм с его политэкономией. Это учение, объясняющее иной тип общества и хозяйства — западный, о чем Маркс много раз предупреждал. Это теории и реальности временно маскировалось в СССР бедствиями и перегрузками, которые заставляли действовать исходя из здравого смысла. Но несоответствие сразу выявилось в благополучный период «застоя».
То хозяйство, которое реально создавалось в СССР, было насильно втиснуто в непригодные для него понятийные структуры хрематистики. Была создана химера «политической экономии социализма». Этот процесс был непростым и длительным. Вначале стали восстанавливаться традиционные («естественные», по выражению М. Вебера) взгляды на хозяйство и производственные отношения. Главными укладами во время НЭПа становились трудовая крестьянская семья и вертикальная кооперация на селе (изученные А.В. Чаяновым), малые предприятия традиционного капитализма (НЭП в городе), первые крупные предприятия социалистического типа в промышленности.
Ленин, став во главе правительства, быстро проникнулся мышлением экономии (в смысле Аристотеля). Когда читаешь его документы, видишь, что и следа нет хрематистики и трудовой теории стоимости.
На начальном этапе становления советской экономической системы дискуссия шла именно по вопросу о применимости к ней теории трудовой стоимости. История изложена в книге Д.В. Валового «Экономика: взгляды разных лет» (М.: Наука. 1989). Большая часть экономистов склонялась тогда к тому, что «ни ценность, ни стоимость в социалистическом обществе существовать не могут и не будут» (В. Осинский, 1925). О том, насколько непросто было заставить мыслить советское хозяйство в понятиях трудовой теории стоимости, говорит тот факт, что первый учебник политэкономии удалось подготовить, после двадцати лет дискуссий, лишь в 1954 году! К. Островитянов писал в 1958 г.: «Трудно назвать другую экономическую проблему, которая вызывала бы столько разногласий и различных точек зрения, как проблема товарного производства и действия закона стоимости при социализме».
В 1925 г. в Коммунистической академии прошла дискуссия о предмете политэкономии. Докладчиком был И. Скворцов-Степанов, который утверждал, что политэкономия изучает любой вид хозяйственной деятельности и что необходимо разрабатывать «политэконо¬мию социализма». Это встретило поддержку только двух ораторов — историка М. Покровского и А. Богданова, остальные 12 выступавших решительно возражали, утверждая, что политэкономия — наука, изучающая товарное производство и меновые отношения.
В отчете Скворцов-Степанов выговорил оппонентам: «Невыразимая методологическая нелепость подобных разграничений не бьет в глаза ни авторам, ни читателям: установившаяся у нас “предвзятость” делает и авторов, и читателей слепыми к подобной чепухе».
Расшумелся Скворцов-Степанов зря, потому что из всего контекста «Капитала» прямо следует, что политэкономия исследует именно и только товарное производство и движение меновых стоимостей. Всякое «натуральное» хозяйство (экономия, а не хрематистика), выводится за рамки политэкономии, и Маркс берет сведения из натурального хозяйства только для иллюстрации, для контраста.
Американский экономист и историк экономики И. Кристол также вводит разграничение: «Экономическая теория занимается поведением людей на рынке. Не существует некапиталистической экономической теории».
Давлению сторонников политэкономии социализма помогало понятное желание иметь свою «законную» теорию хозяйственного строительства. А.В. Чаянов считал, что следует разрабатывать частную, «особую политэкономию» для каждой незападной страны. Однако при этом терялся сам смысл политэкономии как общей, абстрактной теории, само название «политэкономия» становилось чисто условным. С начала 30-х годов экономисты начали «сдаваться» — занялись разработкой политэкономии социализма. Однако вплоть до 1941 г., как пишет А. Пашков, «советские экономисты упорно твердили: наш товар — не товар, наши деньги — не деньги» (а после 1941 и до 1945 г., видимо, не до того было).
В январе 1941 г. при участии Сталина в ЦК ВКП(б) состоялось обсуждение макета учебника по политэкономии. А. Пашков отмечает «проходившее красной нитью через весь макет отрицание закона стоимости при социализме, толкование товарно-денежных отношений только как внешней формы, лишенной материального содержания, как простого орудия учета труда и калькуляции затрат предприятия». Сталин на том совещании предупреждал: «Если на все вопросы будете искать ответы у Маркса, то пропадете. Надо самим работать головой, а не заниматься нанизыванием цитат».
Видимо, не имея возможности оторваться от «научного марксизма» в экономике, Сталин интуитивно чувствовал неадекватность трудовой теории стоимости тому, что реально происходило в хозяйстве СССР. Он сопротивлялся наложению этой теории на хозяйственную реальность, но сопротивлялся неявно и нерешительно, не имея для самого себя окончательного ответа. В феврале 1952 г., после обсуждения нового макета учебника (оно состоялось в ноябре 1951 г.), Сталин встретился с группой экономистов и давал пояснения по своим замечаниям. Он сказал, в частности: «Товары — это то, что свободно продается и покупается, как, например, хлеб, мясо и т.д. Наши средства производства нельзя, по существу, рассматривать как товары... К области товарооборота относятся у нас предметы потребления, а не средства производства».
Очевидно, что такие товары существуют и при натуральном хозяйстве, начиная с зачатков земледелия. В «Экономических проблемах социализма в СССР» Сталин сказал: «Не может быть сомнения, что при наших нынешних социалистических условиях производства закон стоимости не может быть “регулятором пропорций” в деле распределения труда между различными отраслями производства».
В неявном виде дав в «Экономических проблемах социализма в СССР» определение Аристотеля для двух разных типов хозяйства — экономики и хрематистики, — Сталин предупредил о непригодности трудовой теории стоимости для объяснения советского хозяйственного космоса в целом. После смерти Сталина тех, кто пытался разрабатывать «частную» политэкономию советского хозяйства как нетоварного, загнали в угол.
Несмотря на эти дискуссии, советская экономическая наука начиная с конца 50-х годов стала пользоваться языком и аппаратом хрематистики, что в конце концов привело к ее фатальной гибридизации с неолиберализмом в его разрушительной версии. Как только, после смерти Сталина, в официальную идеологическую догму была возведена «политэкономия социализма» с трудовой теорией стоимости, в советском обществе стало распространяться мнение, что и в СССР работники производят прибавочную стоимость и являются объектом эксплуатации. В воображении был создан и «класс эксплуататоров» — бюрократия. Сам марксизм создал «троянского коня», в чреве которого в СССР ввозились идеи, разрушающие общество.
В учебном плане по направлению «Политическая экономия» следовало бы дать введение об истории и постулатах этой дисциплины, а также соотнести ее с той моделью народного хозяйства, которая действует в России. Если политическая экономия этой модели не отвечает, то придется найти особые резоны, чтобы ее преподавать.
