ИСТОРИЧЕСКИЙ КАТАСТРОФИЗМ — склонность к драматическим падениям и способность к головокружительным взлетам — воспринимается многими в качестве некого мистического атрибута российской государственности. Кажется, что развитие страны происходит по синусоиде — от Батыева погрома до покорения Казани, присоединения Сибири и нарождения России; от смуты 1598-1613 годов до петровских побед и раскинувшейся на трех континентах Российской Империи; от катастрофы 1917 года до победы во Второй мировой войне и становления Советской сверхдержавы. Последний всплеск державного величия, естественно, увенчался неизбежным провалом — расчленением СССР и инсталляцией на двух третях советского пространства некоего странного самоедского образования под аббревиатурой "РФ". На данный момент нам остается пока созерцать сумеречный горизонт, но знающие люди утверждают, что в отдалении уже видны всполохи "Пятой Империи". Сейчас идет процесс магического выкликания этой новой реальности. Одни говорят об этом прямо, другие полунамеками, третьи молчаливо или многозначительно молчат, а иные, подобно несравненному Владимиру Владимировичу, зачитывают нам с трибуны некие таинственные документы, для толкования которых необходимо привлекать опытных и высокооплачиваемых авгуров.
Не так давно у меня состоялся разговор с несколькими видными представителями "имперского движения". "Ты историк, — сказали они. — Почему бы тебе, как историку, не исследовать причины цикличности российского исторического процесса и не обосновать неизбежность "Пятой Империи?" Я понял, что это судьба и согласился. Правда, "обосновать неизбежность" не обещал: тут уж куда кривая вывезет. От меня ведь требовался холодный анализ наличествующих в нашей истории фактов и тенденций, а в таком жестком концептуальном коридоре эффекта воспарения над реальностью может и не получиться. К тому же, начинать подробный разговор о перспективах "Пятой Империи" как таковой нам пока рановато. Для начала следовало бы разобраться с происхождением и базовыми характеристиками "имперскости" российского типа. Без этого дальнейшего разговора просто не получится. Во-первых, понять в полной мере то, что происходит с Россией сегодня, невозможно без краткого экскурса в ее прошлое. Во-вторых, необходимо иметь рациональное представление о характере тех фундаментальных ограничений, в рамках которых исторически развивалась российская государственность. Иначе вместо поиска разумного выхода, мы продолжим западать в беспочвенные фантазии.
Русское имперское государство кажется каким-то геополитическим парадоксом. Бросается в глаза, что оно возникло на самом отшибе средневековой евразийской ойкумены, в условиях, которые, казалось бы, совершенно не благоприятствуют формированию сильных государственных образований. Этническое ядро Великороссии с его холодным континентальным климатом, коротким вегетационным периодом и бедными почвами, по сути дела, расположено в зоне рискованного земледелия. Даже извлечение необходимого продукта из этой земли было связано с существенными трудностями — где уж тут взять излишки, которые можно было бы бросить на алтарь имперского строительства? Российскую империю часто сравнивают с восточными деспотиями, но русские условия — полная противоположность тем, в которых рождались и существовали государства Междуречья, долины Нила, Инда или Хуанхе. Нет никакого подобия! Но нет подобия и с Западной Европой, ибо отсутствует в достаточном объеме прибавочный продукт, который мог бы питать процессы разделения труда, развития городов и формирования внутреннего рынка. В то же время не было на Руси и ничего такого, что могло бы порадовать кочевников — ни тучных трав, ни пастбищ, ни открытой местности. Одни леса и болота с небольшими прожилками лугов и заброшенных полей. Поэтому-то эта "злая" земля с её неистребимым, прячущимся в лесах и болотах населением никогда не стала вотчиной Орды. Орда безмерно расширилась, поставила под свой контроль значительную часть Евразии, добралась до северо-восточного угла Европы — и тут зубы её увязли. Не будучи в силах утвердиться на Руси физически как полноправный завоеватель, Орда превратила её в вассала и начала вытапливать ресурс из страны руками самых русских князей, угрожая в противном случае новыми нашествиями и погромами. Русь избежала ассимиляции, но стала объектом ордынского геополитического рэкета. Вот тут-то и начинает происходить нечто в высшей степени необычное: стартует процесс формирования централизованного русского государства и объединения русских земель. Сильное государство возникло не просто в крайне трудных природных условиях, но и при почти немыслимых геополитических обстоятельствах: в течение почти трех веков русские князья изымали из страны значительную часть необходимого продукта и передавали его Орде. Вдумайтесь: на протяжении трех веков страна не могла себя воспроизводить — пустели города, на месте заброшенных полей воцарялись дремучие леса, исчезали целые культурно-исторические районы. И вдруг из этого зубовного скрежета и танталовых мук нарождается некое новое качество — еще не империя в полном смысле слова, но уже государство, нацеленное на то, чтобы стать империей. Как такое могло произойти?
Парадоксальным образом имперское государство вырастает именно из экзистенциальных обстоятельств, навязанных Руси ордынским игом. Дело в том, что у Орды не было другого выхода, кроме как выделить одну из княжеских династий — ею стала московская "группировка" — и передать в ее руки функции "полицая" и сборщика дани. В обмен на выполнение этих функций Орда спонсировала "смотрящего по Руси" князя своим политическим авторитетом и военной силой. Это была уникальная по своей значимости услуга. Веками ни одна из княжеских группировок не могла получить решающей победы в междоусобной борьбе за главенство на Руси ввиду примерного равенства сил. И вдруг все решается — одна из династий получает решающий перевес благодаря заключению вынужденного союза с Ордой, и геополитическая ситуация на Руси коренным образом меняется.
Разумеется, это был страшный симбиоз, он сопровождалась чудовищными моральными издержками, ибо русские князья периодически наводили на Русь татар и их руками устраняли конкурентов, но, если взглянуть на вещи рационально и беспристрастно, то следует констатировать, что Орда была использована московскими князьями, как своеобразный, уникальный в своем роде ресурс имперского строительства. Без привлечения этого ресурса, Русь, скорее всего, так бы и осталась рыхлым конгломератом враждующих между собой княжеств. Никакого "имперского центра" на базе местных ресурсов и условий здесь сформироваться просто не могло. А это предполагает совсем иное будущее. Не появись Орда на авансцене русской истории, большая часть означенного конгломерата, скорее всего, была бы постепенно включена по частям в орбиту государств, этнические центры которых располагались в более благоприятных природно-географических условиях. А антагонистов у Руси было достаточно много: Польша, Литва (позже — Речь Посполитая), Швеция… Все они были сильны, напористы и обращены на Восток. Если бы дело пошло таким образом, то и колонизация Севера, Поволжья, Урала и Сибири велась бы под эгидой этих государственных образований. Или самого сильного и хваткого из них, — скажем, Швеции. Следовательно, той России, с которой мы знакомы сегодня по учебникам истории и эмпирике окружающего нас бытия, на свет не народилось бы. "Великой Швеции" не состоялось потому, что, в силу уникального стечения исторических обстоятельств, Ордынская сверхдержава взяла на себя роль повивальной бабки централизованного русского государства. Потом Орда протянула кривые ножки, а Русь расширилась и овладела огромными пространствами Северной Евразии, превратившись в страну, известную нам под именем "Россия".
УСПЕХУ РУССКОГО ЭТНОСА в освоении Евразии способствовало сложение нескольких обстоятельств. Начать с того, что именно русские под воздействием ордынского давления "изобрели" новый тип имперского государства — уникальный военно-административный механизм, приспособленный как к эффективному изыманию общественного продукта, так и функционированию на его минимальных объемах. Во-вторых, русские в XIV-XVIII веках были явно самой пассионарной силой северной Евразии, и подъем этот опирался на ряд вполне европейских черт русского общества — таких, как технологическое превосходство над евразийскими социумами и наличие частной торгово-промышленной инициативы (присоединение Европейского Севера, Приуралья, Сибири и Аляски было результатом реализации преимущественно частных проектов). Русский имперский экспансионизм позднего средневековья и нового времени с полным основанием может рассматриваться частью общеевропейского процесса, но при этом он, разумеется, облегчался спецификой геополитического положения Руси, которая была единственной европейской страной, непосредственно сочлененной с "вакантными" евразийскими пространствами. К тому же, в организационно-геополитическом плане нам опять-таки помогли все те же монголо-татары. К тому времени, как в лесах и болотах, примыкающих к северо-западному углу империи Чингизидов, начал взращиваться новый центр силы, на востоке и на юге его уже ожидало структурированное Ордой пространство. Пришло время, и провинции покоренной ордынцами Евразии начали ломтями отходить России. Русские просто громили местные татарские "администрации" и ставили свою власть. Поскольку никакой альтернативной государственной традиции на большей части этих земель не существовало, а "татар" местное население ненавидело, русская экспансия не вызывала особых возражений. Все складывалось довольно "органично".
Но это наружная экспансия. Для нас же сейчас представляет интерес генезис российского типа культурно-политической организации. Выше я отметил, что русское централизованное государство возникло в значительной степени, как механизм изъятия дани в пользу Орды. Иными словами, это государство оформилось на Руси не столько как система национальной самоорганизации русского народа, сколько как некая внешняя надстройка над его "телом", главной функцией которой было высасывать из страны жизненный ресурс и одаривать им своего геополитического спонсора, получая взамен военную поддержку. Таким образом, раннероссийское государство в течение почти трех сотен лет было ничем иным, как колониальной администрацией неких господ в лисьих шапках, которые за вредностью климата и местного населения (монголо-татарских баскаков на Руси местные экстремисты традиционно резали) в русских землях самолично живать не изволили. Думается, что именно в этот период и в силу именно этих обстоятельств власть в нашей стране испытала определенный моральный надлом и обрела свои до боли узнаваемые культурные архетипы. И как тут было не обрести эти архетипы, если ставилась эта "власть" означенными господами в лисьих шапках, перед ними держала ответ и отвечала за "недоимки", ими казнилась, ими миловалась, ими одаривалась ярлыками на правление. Сознание элиты монгольского периода формировалось в очень жестких условиях, отнюдь не способствующих закреплению инстинкта бережного отношения к подмандатному народонаселению. Надо было любой ценой "отбиться", не потерять голову и сохранить свой ярлык.
Когда думаешь о том времени, первая аналогия, которая приходит в голову, — это сталинская эпоха. Орда и фигура монгольского хана с его нойонами и баскаками, надо думать, вызывала у великих князей и русской элиты того времени такой же трепет, как фигура Сталина и его репрессивная машина у кремлян советского периода. Тут очень много аналогий, — в частности, социально-экономических. Великий князь делегировал элитам на местах полномочия и план по "отбитию дани" — не тут ли зародыши советского плана? В случае неповиновения на места высылались "репрессивные органы" — НКВД того времени, которые занимались "раскулачиванием", чинили "суд и расправу". Именно трехсотлетнее ордынское иго, на мой взгляд, сформировало антропологический облик российской власти и ее элитного сословия (не в расовом, а в поведенческом и культурологическом смысле). Шли века, менялись элиты, менялись идолы, предметы обожания и подражания (товарищ хан, Запад, товарищ Сталин, опять Запад и лично дорогой товарищ Буш), а антропологический "генотип" власти воспроизводился на удивление стабильно. Нравы, правда, периодически смягчались (например, во второй половине XIX — начале ХХ веков или во времена "зрелого социализма"). Однако культурная матрица российских элит с их безразличием (а временами и ненавистью) к собственному народу, с их достигающим ритуального накала презрением к простому человеку, с их ритуальным цинизмом и постоянным отправлением жертв каким-то фетишам и кумирам (как правило, импортного происхождения), не менялась. Она лишь обогащалась новыми заморочками, вроде пресловутого "низкопоклонства перед Западом" с его позднейшими фланговыми инверсиями в виде культа "единственно-верного учения" и религии "рыночных реформ".
Что же произошло на Руси в тот судьбоносный период, когда, на излете ордынского ига, структурировался имперский тип культурно-политической организации? В XIV-XV веках наша страна начала освобождаться от вассальной зависимости. Этот процесс счастливо завершился в 1480 году, однако государственная власть в ней так и осталась самодовлеющим и неподконтрольным народу институтом, который со времен ига привык рассматривать нативное русское население, как свою внутреннюю колонию. Как и прежде, из населения "топилось сало" (т.е. "отсасывался" не только прибавочный продукт, но и часть необходимого), только теперь ресурс, прежде изымавшийся Ордой, шел на имперское строительство и содержание элиты. Правда, нужно сказать, что в течение достаточно долгого времени "вытапливание сала" было грустной, но объективной необходимостью (переход к явному паразитизму дворянских элит наметился лишь в XVIII веке). Проблема была в том, что как жизнь в условиях татарского ига, так и растянувшийся на последующие века процесс оборения его последствий со свойственными России мобилизационными формами ведения хозяйства и модернизационными рывками способствовали вызреванию общественной системы, в которой "власть" и элита имели тенденцию к западанию во все большую автономию от основной массы русского этноса. Фактически имперская "власть" и элита в России с довольно раннего времени начали воспринимать себя, как отдельный народ, ведущий свое происхождение от поставленной татарами вассальной администрации. Сначала этот "народ" был просто прислугой при Орде. Потом Орда канула в небытие, и "народ-прислуга" занял место завоевателей, став "народом-начальником".
Российская государственность, таким образом, изначально сложилась, как система "внутреннего ига". Роль хана и его ставки была унаследована "царем" (позже — "императором") и его двором (канцелярией), а функции нукеров, нойонов и вассальных князей начали выполняться удельной знатью, затем дворянами, а еще позже — партийно-советской номенклатурой, которая, впрочем, была ни чем иным, как очередным изданием дворянства. Формы конкретно-исторического воплощения этой системы несколько раз менялись, но сама ее организационная матрица неизменно воспроизводилась и переходила от одной фазы исторического развития к другой.
Внутренняя специфика практически любого общественного строя, существовавшего в России в послемонгольский период, может быть описана емким термином "самодержавие". И Московское царство, и Российская Империя, и Советский Союз были различными формами воплощения самодержавного принципа организации власти и общественной жизни. Причем тут важно отметить, что самодержавная власть вовсе не обязательно должна исходить от личности "государя". Большевики и унаследовавшие их власть советские "коммунисты" соорудили на старой имперской матрице новую форму самодержавия, где символическим "корпоративным" монархом стала Партия, а реальные функции самодержца выполняло Политбюро. Неистовый Иосиф Виссарионович на четверть века придавил этот орган исполинским весом своей культовой личности и практически восстановил имперское самодержавное государство старого образца, но затем "ленинские принципы" вновь восторжествовали, и коллегиальный самодержец по имени Политбюро ЦК КПСС вернул себе на время утраченные скипетр и державу.
В общем, самодержавие в ХХ веке порадовало нас целым каскадом сценических образов. Одно оставалось неизменным — принцип. В самом широком смысле самодержавие — это управление обществом из одного центра, при котором отсутствует разделение властей и не существует автономных от центральной власти общественных институтов. Кроме того, самодержавие — это такая формула власти, при которой последняя, во-первых, "сама себя держит" (то есть не является объектом каких-то внешних ограничителей типа "закона" или "выборов", не говоря уже о Гаагском трибунале), а, во-вторых, обосновывает свой абсолютизм ссылками на некие метафизические категории и сущности (Божий промысел, "воля класса", "бессмертное марксистско-ленинское учение" и т. п.). Иными словами, самодержавие — за некоторым дефицитом той формальной "легитимности", в которую драпируется "профанический" Запад, — непременно взыскует высшей благодати, причем проистекать эта благодать может от разных источников. Неверно, например, полагать, что самодержавие должно быть во что бы то ни стало повязано с православием и его атрибутикой. Самодержавный принцип — это своего рода матрица. А идеологические насадки к нему могут быть самыми разнообразными. Заменяем православие на марксизм-ленинизм и исторический материализм, Евангелие и "Минеи-Четьи" на "работы классиков" и "материалы" партийных съездов, восьмиконечный крест на звезду с серпом и молотом. Строим мавзолей и кладем в него мумию (то бишь "святые мощи"). Получаем новую конфигурацию — самодержавие по-советски. Вполне возможно, что могут существовать и некие пока неведомые нам альтернативные формы — какое-нибудь "либеральное царство", о котором мечтал Чубайс, с бесконечной, как песнь казахского акына, "реформой", "философией" сырьевого паразитизма и "антифашизмом" в качестве трех китов официальной идеологии. Собственно, такое царство мы уже почти что получили.
Чтобы ухватить суть самодержавной системы, европейскому, да и современному русскому сознанию, надо сделать определенное усилие. Готовности для этого часто не хватает, да и интеллектуальных ресурсов подчас маловато. Отсюда постоянные западания в романтические вульгаризмы. У либералов, например, есть тенденция воспринимать и "царизм", и "коммунизм", как некие тиранические аномалии, порожденные извращенными варварскими вкусами "Азиопы". Ну что, дескать, ожидать от этих жалких "рюсских", не освоивших азов европейской культуры? Лишенные света западных солнц, они обречены блукать во тьме невежества и азиатчины, исторгая из своего коллективного бессознательного всякую монстрятину типа опричнины, сталинизма и брежневского застоя. Отчасти это верно — в том смысле, что без "азиатов" с их раскосыми и жадными глазами дела действительно не обошлось, ибо именно они "спонсировали" вызревание "первой империи" на русской почве. Но одним только "татарским влиянием" специфической природы российской государственности не объяснишь. Татары лишь помогли нам "выработать" и "поставить" имперское государство в непригодной для этого среде. Все остальное есть следствие базовых физических законов — в частности, закона сохранения энергии.
ПОВТОРЮСЬ ЕЩЕ РАЗ: Россия исторически сформировалась, как страна низкого совокупного прибавочного продукта. С этим фактором ничего не поделаешь, ибо он есть следствие неустранимых условий нашей средовой специфики. Что делать, если веками приходится поддерживать жизнеспособность государства в условиях хронической нехватки энергии и ресурсов? Вырабатывается некая жесткая, довольно упрощенная модель общественно-политического устройства, характерными признаками которой являются предельный централизм, гипертрофированно развитая, по сравнению с Западом, хозяйственно-экономическая функция государства и упор на карательно-принудительные методы в деле организации социально-экономической и политической жизни. Такая система есть не продукт культурной патологии, а вынужденное приспособление к наличным условиям нашего природно-географического бытия. Для того, чтобы обеспечить изъятие небольшого прибавочного (а нередко и части необходимого) продукта и оптимизировать его использование для поддержания на плаву жизнеспособного государства, нужна специализированная военно-политическая машина. Жесткость и централизация тут не прихоть, а метод выживания. Ломаем эту систему — и получаем нынешнюю Эрэфию, где клептомания есть норма жизни, и откуда прибавочный продукт привольно утекает сквозь широко растопыренные пальцы "нормальных пацанов".
Добавим к вышесказанному специфику геополитического положения. Будучи северо-восточным сегментом Европы, Русь и позже Россия издавна находилась под тройным военно-политическим прессом — с Запада, Востока и Юга. Проходили века и даже тысячелетия, но ничего в этом раскладе не менялось — менялись лишь фигуранты, но не векторы геополитических угроз. На Западе Польша и Литва успели несколько раз поменяться с Германией и Швецией, свою лепту внесла Франция. Потом опять Германия. И, наконец, объединенный Запад в лице НАТО. На юге печенегов, венгров и половцев сменило Крымское ханство, потом Турция, а ныне этническая Русь находится под прессом мусульманского и в особенности кавказского давления. С Востока Руси угрожали рэкетом и поочередно кусали за мягкие места Хазария, "монголо-татары" и Казанское ханство. В конце XIX — начале XX веков в дальневосточный бок России вцепилась Япония, а ныне самая большая геополитическая угроза исходит, разумеется, от Китая. Это непрекращающееся давление на трех фронтах — нередко со стороны двух, а то и трех цивилизационных универсумов одновременно — не могло не породить жесткого, предельно централизованного государства, находящегося в состоянии постоянной мобилизации для отражения очередной атаки.
Вышеупомянутые обстоятельства мягко подталкивают нас к пониманию того, что самодержавие — это способ управления государством в условиях перманентной "чрезвычайщины". Его избыточная брутальность обусловлена объективными обстоятельствами выживания "на пределе возможного". Наша среда, наш низкий прибавочный продукт, наши геополитические обстоятельства — все это "факторы риска", которые постоянно подпитывают дурную экзистенциальность русской жизни. Поддержание жизнеспособной государственной системы в условиях "чрезвычайщины" объективно требует мобилизации всех доступных ресурсов, а это страшное тягло, в которое и наличные элиты, и народонаселение надо впрягать через "не хочу". Следовательно, нужен некий построенный на основах единоначалия "мобилизационный центр", который бы сплачивал и организовывал компоненты "русского мира" в жизнеспособный организм, противостоящий "вызовам" и "угрозам" агрессивной среды. Веками роль такого центра в России выполнял "государь-самодержец", фигура которого была "штырем", вокруг которого формировалось государственная машина, политическое сообщество и единая политическая воля. Всякое ослабление роли самодержца ведет к усилению роли элит, а элиты российского разлива не способны к выработке единой политической воли и склонны к "измене". В чем тут дело? Давайте попробуем разобраться.
Мы уже говорили о том, что российское имперское государство есть до некоторой степени "аномальное" геополитическое образование, которые возникло при "особых" исторических обстоятельствах за счет внешнего импульса. Империя была поставлена на Руси "сверху" по "законам чрезвычайного времени" и состоялась она без "естественного" вызревания соответствующих ее миссии имперских элит — их, собственно, и не могло возникнуть в силу периферийности русского пространства и маргинальности русских средовых условий. Естественное состояние нашей элиты — это раздрай и местечковость позднекиевского времени (причем с учетом специфики сегодняшнего дня, мне думается, что это еще далеко не самое худшее ее состояние). "Склонность к измене" есть системная реакция элитного сословия на экзистенциальность тех условий, в которых его принуждают существовать объективные интересы и потребности русского государства. Элиты согласны "тянуть государево тягло" только из-под палки, поскольку это дело трудное и подразумевающее постоянные ограничения. Со времен Ивана Калиты наша элита желает выбраться из оков "тягла" и дезертировать в царство вседозволенности. Она страстно жаждет "демобилизации" и не менее страстно ненавидит "отца-самодержца", который требует "тянуть лямку" и мешает мастурбировать в свое удовольствие. Когда над загривком висит дамоклов меч "государева гнева", приходится, конечно, ограничиваться и напрягаться, "служа" с разной степенью усердия — выбора-то другого нет. Но едва только "поле мобилизационного напряжения" ослабевает, как активные элементы внутри элитного слоя начинают раскручивать "бузу" — "бунтовать" против "тягла" и предаваться злоупотреблениям, которых система не может выдержать. И Смута 1598-1613 годов, главным содержанием которой была растянувшаяся на полтора десятка лет "боярская революция" (иными словами, попытка реализации давних стремлений удельно-княжеских элит к инсталляции на Руси боярской республики); и развернутая политическим масонством операция по дестабилизации монархии, увенчавшаяся катастрофой 1917 года; и "перестройка", переросшая в "демократическую революцию", неолиберальную "реформу" и расчленение СССР, — всё это были этапы "бунта элит" в их многовековом противостоянии имперской самодержавной власти.
