|
|
От
|
Pout
|
|
|
К
|
Pout
|
|
|
Дата
|
24.12.2004 11:22:34
|
|
|
Рубрики
|
Прочее; Россия-СССР;
|
|
"Революционная толпа" . ЛеФевр против ЛеБона,Тэна и Ко
>
> Революционная ментальность.
> ее полвека назад исследовал Жан Лефевр (Lе grande peur - Великий
> страх о 1789г ,"Революционная толпа" - это классика теории номер1).
Cложнее чем у Лебона етс, никакого слепого бунта, животных
> инстинктов толпы - все гораздо интереснее и конструктивнее. Минимум
> насилия, максимум народного проснувшегося творчества. в
т.ч.умственного
> и ментального.
>
> Вот я приводил пример англ.историка Эдварда Томпсона с теорией
moral
> economy of the poor. Он заложил направление, исследующее нориы
поведения
> и восприятия англ.трудящихся в 18-19 веках. Сам называет его
> социально-гуманистическим постмарксизмом,там была целая группа
историков
> "Pаst and Present". В любом случае, все признают, что его исследования
> "моральной политэкономии трудящихся" - новое слово. Парадоксы в том же
> ключе. Какие там "слепые бунты"...Все совсем не так, как
> удобно воображать нашему обывательскому ИТРскому менталитету.
> Вместо привычного представления о "хлебных бунтах" - отстаивание
> традиционных норм (прежде всего - твердых цен на хлеб, они оказались в
> фокусе противостояния при переходе к свободному рынку). Вместо
грабежа,
> дележки - твердая,дисциплинированная и небунташная борьба за основы
> справедливости, на которой для работяг стоял мир. Как обычно в
> исследовании М., анализ опирается не на литературу и писаную историю,
а
> на гигантский свод документальных источников.
> ...
>
>
> Ж.Лефевр Великий страх 1789.+ Революционная толпа. - (Le
> grande peure ) русс.перевод "Великий ложный слух"в сб.Бои за
> историю.М.1991
> Эдвард Томпсон . The Moral Economy of English Crowd of18
> Century и др.работы (по русски по-моему не изданы)
Полностью эти материалы - в декабрьском номере.
Отрывок
Революционная толпа
===================
В реферируемое издание включена статья Лефевра о революционной толпе,
тесно примыкающая по своему характеру к работе о "великом страхе" и
написанная почти одновременно с ней. Многие авторы, пишет Лефевр,
понимают под революционной толпой добровольное объединение людей,
одушевленных одним чувством и одним намерением. Однако факты показывают,
что революционные толпы собирались и случайно, поначалу без всяких
намерений или даже не с теми намерениями, которые впоследствии
осуществляли. Для того, чтобы разобраться в этом, надо сначала понять,
что же такое толпа вообще.
Толпа в чистом виде - это случайное скопление людей, простой людской
конгломерат, в котором каждый существует сам по себе. Такого рода толпа
может образоваться, например, на вокзале при отходе поезда и т.п. В
подобной толпе дезинтегрируются все социальные группы, человек
анонимен, и это порождает у одних чувство свободы, у других - ощущение
страха и неуверенности.
Между такой толпой и сознательным, добровольным собранием людей
существует множество .промежуточных форм, которые можно назвать
полудобровольным. К примеру, в сельской жизни большую роль играли
воскресные мессы и собрания крестьян после них (или на местных рынках);
в городах - очереди у дверей булочных, те же рынки и др. Во всех этих
случаях собрания не носили преднамеренного характера, люди шли туда по
своим делам, а не для того, чтобы собраться (хотя предвидели, что
окажутся в гуще людей, а иногда и хотели этого). Но в определенных
условиях и при достаточно сильном толчке такое полудобровольное стечение
народа может превратиться в сознательное объединение, даже стать
мятежным сборищем.
Из сказанного о толпе как о простом людском конгломерате явствует, что
ее свойство - отсутствие коллективной ментальности. Однако такое
отсутствие относительно. Как сугубо биологическое явление, лишенное
всякой ментальности, толпа в человеческом обществе не существует. Хотя
индивид в толпе вырван из своих обычных социальных связей, он не
свободен от ментальности, свойственной его социальной группе (или
группам - не забудем, что чаще всего он входит, разными сторонами своей
жизни, не в одну группу) - просто эти чувства и понятия временно
оттесняются на задний план. Нередко он становится при этом восприимчивее
к ментальности более широкой группы, и достаточно какому-то событию
вывести элементы этой ментальности на первый план сознания, чтобы у
людей внезапно возникло живейшее чувство солидарности друг с другом (так
часто случается, например, в очередях у булочных в период нехваток и
т.п.). Внезапное пробуждение группового сознания под влиянием сильного
чувства или впечатления придает скоплению людей новое качество, которое
можно назвать "состоянием толпы".
Так, по мнению Лефевра, происходит превращение и в революционную толпу -
для этого необходимо и достаточно, чтобы предварительно в обществе уже
сформировалась коллективная революционная ментальность и чтобы какое-то
событие вывело ее на -первый план сознания, с которого она была временно
оттеснена соображениями, вызвавшими образование людского скопления.
Такое изменение обычно происходит резким скачком - Лефевр употребляет
термин "внезапная мутация".
Разумеется, формирование коллективной революционной ментальности
предполагает определенные социальные, экономические и политические
условия - в разных случаях различные. Разумеется, ее черты складываются
поначалу в индивидуальных сознаниях, с разной скоростью. Но для того,
чтобы она стала действительно коллективной, необходим процесс
определенного "интерментального" взаимодействия. Он происходит прежде
всего в разговорах и беседах - особенно это относится к эпохам
преимущественно устной культуры. Не следует думать, пишет Лефевр, что
коллективная революционная ментальность складывается накануне
революции - ее зарождение уходит корнями глубоко в историю (отдельными
чертами, например, - к крестьянским жакериям и еще глубже,
воспроизводясь через механизм исторической памяти, действующей иногда на
уровне не только словесном, но и эмоциональном). Конечно, революционное
брожение резко ее усиливает. Революционная ментальность складывается
также путём устной, письменной, а позднее и печатной пропаганды.
Наконец, она развивается и в силу того давления, которое коллектив
оказывает на индивида - прежде всего морального, но также иногда
экономического и физического.
Лефевр считает, что помимо изучения таких факторов общественной жизни,
как экономика, политика, социальная сфера, авторы исторических
исследований должны стремиться реконструировать и коллективную
ментальность. Историки, пишет Лефевр, (и для его времени это было
совершенно верно), "охотнее изучают условия экономической, социальной и
политической жизни, находившиеся, по их мнению, у истоков революционного
движения, а с другой стороны - события, которыми было отмечено само это
движение и результаты, которых оно достигло. Но между .этими причинами и
этими следствиями лежит еще и формирование коллективной ментальности:
именно она устанавливает подлинную причинную связь, и, можно сказать,
единственно и позволяет понять по-настоящему следствие, поскольку оно
иногда кажется совершенно несоразмерным причине, в том ее виде, как это
слишком часто формулируют историки" (с. 245-246). И Лефевр показывает на
примерах, как многие черты революционной ментальности проявлялись во
время французской революции.
Важно также помнить, что революционная ментальность имеет свою
эмоциональную и моральную стороны. Наиболее характерными из связанных с
нею чувств Лефевр считает тревогу и надежду,- это очень ярко проявилось,
в частности, и во время "великого страха". Эмоциональные стороны
коллективной ментальности позволяют понять ту тенденцию к действию,
которая отличает революционную толпу от простого скопления людей. Во
время революции, когда люди собираются намеренно (например, чтобы
отметить революционный праздник), "состояние толпы" возникает сразу, без
вмешательства какого-либо внешнего события и без резкого скачка. Это
"состояние" в данном случае само как бы и является актом - толпа
собирается уже с намерением осуществить какое-то действие (в конечном
счете - способствовать возникновению нового общества). Когда же
необходим и происходит "резкий скачок", он также всегда связан со
стремлением к действию, оборонительному или наступательному.
Наконец, замечает Лефевр, в общественном мнении революционная
ментальность и революционная толпа обычно связаны с представлением о
разрушительных силах, с понятием разрушения - будь то в прямом или в
более сложном значении слова (разрушение авторитетов, старых
институтов). Но как раз "высшей форме" революционной толпы,
сознательному и добровольному стечению людей, свойственна и определенная
созидательная деятельность (она созидает новые формы организации, новых
руководителей и т.п.). Эффективность, этой "творческой деятельности"
революционной толпы - во многом зависит от интенсивности и глубины
коллективных представлений (к примеру, связывают ли люди происхождение
своих бед с действиями местных притеснителей или с центральной властью,
с "дурными законами" - в последнем, случае они могут повлиять на важные
стороны жизни в государственном масштабе, как это было в 1793 г.); она
зависит также и от территориального размаха движения.
Лефевр касается также сложных вопросов взаимодействия между толпой и
составляющими ее индивидами, отмечая, что толпа одной своей массой
увлекает человека, подавляет волю к сопротивлению, создает ощущение
коллективной силы, подталкивая тем самым к действию и к дерзости,
уничтожая или ослабляя чувство опасности и личной ответственности.
Говоря о поведении человека в толпе, нельзя исключать и роли "заражения
друг от друга", своего рода стадного, во всяком случае подражательного
инстинкта.
Лефевр считает, что между теориями медика Г.Лебона, видевшего в толпе
сугубо животное начало, "отключение интеллекта", действия на уровне
инстинктов, и взглядами тех, кто .считает толпу суммой отдельных
личностей, он сам занимает по существу промежуточную позицию, ибо оба
эти взгляда не учитывают существования коллективной ментальности.
Книга Лефевра снабжена предисловием известного современного французского
историка Жака Ревеля. Ревель констатирует, что работа Лефевра давно
признана классической и это суждение, став привычным, заставляет забыть,
что в свое время она носила новаторский и экспериментальный характер. По
выходе в свет ее ждал скорее теплый, чем восторженный прием и как раз
новаторская сторона работы не была оценена и даже замечена многими
коллегами автора. Исключение составлял Марк Блок, опубликовавший
рецензию, которая показывала, что для него в центре работы Лефевра было
исследование коллективного поведения [2]. Блок особенно выделил
родственное ему самому стремление писать историю убеждений и верований
как сочленение психологического и социального.
Этот новаторский подход позволил Лефевру внести огромный вклад в
историографию французской революции и историографию вообще. Ревель
подчеркивает три основных момента: заслуги Лефевра в изучении собственно
"великого страха"; его вклад в изучение проблемы толпы, ее роли в
истории, особенно в истории революции; наконец, вклад Лефевра в изучение
проблем ментальности, в первую очередь революционной ментальности.
Лефевр был первым историком, монографически исследовавшим "великий
страх" на общенациональном уровне и показавшим те возможности, которые
таит в себе изучение такого рода событий. До того "великий страх"
считался живописным, но случайным и второстепенным эпизодом французской
революции и не привлекал к себе внимания крупных французских историков.
Единственное исключение - И.Тэн, который, как известно, резко
отрицательно относился к выступлениям и действиям толпы, видя в ней лишь
носительницу разрушительного и животного начала. Эта концепция была
воспринята и развита Г.Лебоном автором первой специальной монографии о
толпе ("Психология толпы"), вышедшей в 1895 г. Концепции Тэна и Лебона
оказали большое и долговременное влияние и на французскую историографию,
и на читающую публику. Однако оба они руководствовались скорее
политическими пристрастиями и стремлением применить в исторической науке
методы и подходы наук естественных нежели глубоким знанием фактической
стороны дел (особенно это относится к Лебону, который, не будучи
профессиональным историком, попросту оперировал данными Тэна). Этим
авторам Лефевр противопоставил прежде всего всеобъемлющее и глубокое
владение документальным материалом, знание социальных и экономических
реалий, ибо - и Ревель справедливо подчеркивает это - Лефевр, автор
фундаментального труда о крестьянах департамента Нор во время революции,
оставался прежде всего специалистом в области социальной и экономической
истории. Но в разработке этой темы есть у него и теоретические
предшественники. Это прежде всего Жорес (чьи взгляды просвечивают в
утверждении Лефевра, что "страх" и надежда составляют эмоциональную
сердцевину революционной ментальности), а также Дюркгейм (его
воздействие угадывается, в частности, в той попытке осуществить
систематическую "типологию революционной толпы", которую предпринял
Лефевр).
Говоря о вкладе Лефевра в изучение истории ментальности, Ревель
отмечает, что пионерскими работами считаются здесь "Короли-целители"
Блока и "Мартин Лютер" Февра; но к ним было бы справедливо прибавить и
"Великий страх" до такой степени Лефевр, рассказывая о событиях лета
1789 г. стремился понять верования и убеждения, страхи и поступки людей
в их контексте и взаимосвязи. Он не довольствуется простыми
объяснениями, не сводит все к какому-то одному основному фактору - будь
то заговор или архаическая тяга крестьян к насилию. Он старается понять
значение всех элементов головоломки - и для этого мастерски работает на
разных временных уровнях одновременно: на уровне большой длительности
крестьянская память; более короткой - голод, нищета; наконец, почти
мгновенной - слухи.
Ревель считает, что сама тема, возможно, привлекла Лефевра именно своей
сложностью и необычностью, удаленностью от привычных образцов,
непохожестью на все типичные и "нормальные" народные движения - это
требовало специальных размышлений и комплексных подходов. Особенно
Ревель выделяет то, что Лефевр идет как бы двумя путями: он старается
поместить событие в контекст (вернее, в целый ряд контекстов разного
содержания и хронологии:, голод, нищета, страх, ситуация 1789 года - но
и методы крестьянской борьбы, способы объединения, информации и т.п.),
тем самым вписывая его в серию, которая и придает ему смысл - многое
перестает быть странным, становится объяснимым; с другой стороны,
напротив, старается ухватить "великий страх" в его уникальности,
конкретности - ритме, способах распространения, деталях местных условий,
локальных инцидентов и т.п.
В результате он не только смог разбить ряд укоренившихся легенд
относительно "великого страха", но и сумел показать, как для крестьян
"великий страх" стал случаем испытать чувство солидарности, которое в
конечном счете нередко выливалось в действие: когда воображаемая
опасность рассеивалась, можно было обратиться против более
непосредственного противника.
Ревель считает, что сама тема, возможно, привлекла Лефевра именно своей
сложностью и необычностью, удаленностью от привычных образцов,
непохожестью на все типичные и "нормальные" народные движения и
волнения - это требовало специальных размышлений и комплексных подходов.
Книга Лефевра о "великом страхе" и статья о революционной толпе
оказались у истоков целого направления в исторической науке. Прежде
всего Ревель называет имена Дж.Рюде и Р.Кобба. Еще одна серия
исследований, которые с полным основанием можно "возвести" к "Великому
страху", это труды французских и англо-американских историков,
занимающихся в последние два-три десятилетия исследованиями массового,
коллективного поведения как на уровне "большой длительности", так и на
более конкретном и ограниченном материале. Ревель особо выделяет работы
Э.П. Томпсона, которые он считает наиболее адекватным продолжением и
развитием комплексного подхода Лефевра.
Ревель смотрит на работу Лефевра "из наших дней" и видит в ней то, что
было незаметно (или несущественно) для современников Лефевра. Как
известно, сегодня для исторической науки характерен своеобразный
"возврат к политике". Разумеется, речь идет не о политической истории в
прежнем значении; в свете знаний, накопленных гуманитарными науками за
последние десятилетия, само понимание сферы политического стало
совершенно иным, пространство политики "втягивает" в себя огромные
пласты жизни человека и общества. Как простой человек (простые люди)
"вступают в политику?" Одну из основных заслуг Томпсона Ревель видит в
том, что за конвульсивными голодными бунтами он разглядел логику целой
системы коллективных представлений и показал, как самые, казалось бы,
стихийные и неконтролируемые коллективные действия творят, хотя и в
чуждых нам сегодня формах, пространство политического и политический
дискурс. И Лефевр, по убеждению Ревеля, в свое время не случайно избрал
объектом своего исследования именно "великий страх": это позволило ему
проследить, как на заре французской революции, в этот решающий момент
"коллективного ученичества", на низовом и неприметном уровне, во
множестве индивидуальных поступков и действий совершался переход от
жестов к словам, от чувств к убеждениям, т.е. увидеть политику в
процессе ее зарождения и становления.
Завершая постановкой этого вопроса свое предисловие, Ревель
демонстрирует на примере Лефевра, как подлинно новаторский и творческий
научный труд даже через многие годы продолжает работать на переднем крае
науки, поворачиваясь неожиданными гранями и отвечая не только на те
вопросы, которые автор впрямую ставил перед собой (иногда далеко
опережая свое время), но даже на те, которые он, возможно, сознательно
не формулировал или формулировал иначе, нежели это делается сегодня.
======