|
|
От
|
Pout
|
|
|
К
|
Pout
|
|
|
Дата
|
30.12.2004 11:06:35
|
|
|
Рубрики
|
Прочее; Россия-СССР;
|
|
Этакратизм,"админ.рынок" , евразийство и проч. по Шкаратано- веберу (2)
"Правда этакратизма против мифа о социализме "(с)РадаевШкаратан, вот
так. Указанные им концепции "админ. торговли" (см. в середине- Найшуль,
далее Кордонский, глава подрахделения АП ) - одни из наиболее
популярных теперь,особенно у "практиков, не любящих высокоголовых
социологов"-СП
(продолжение статьи)
Все существующее ныне в мире разнообразие линий общественного развития в
конечном итоге основывается на различиях двух доминирующих типов
цивилизации, которые условно можно именовать "европейским" и "азиатским"
. Первая идет от античного полиса. Это цепочка обществ, которые
характеризуются частной собственностью, балансом отношений "гражданское
общество-государственные институты", развитой личностью и приоритетом
ценностей индивидуализма. Второй тип исторически связан с азиатскими
деспотиями, доминированием государственной собственности, всевластием
государственных институциональных структур при отсутствии гражданского
общества, подданством, приоритетом общинных ценностей при подавлении
индивидуальности. В мировой истории в общем-то и в пространстве и во
времени преобладал этот тип цивилизации. Именно в тех странах, где
исторически доминировала эта вторая, неевропейская, линия развития, в
середине ХХ в. установился этакратизм.
В течение тысячелетий (ибо данный тип цивилизации, меняя
феноменологические черты, самостоятельно, без внешнего воздействия не
способен к структурному переустроению принадлежащих к нему социальных
организмов) в основе таких обществ лежали следующие системообразующие
элементы:
· государство как стоящая над всем населением всевластная божественная
сила;
· властно-правовая иерархия;
· социальный статус, определяемый властью и престижем, а не
имущественными различиями;
· зависимость индивидуального богатства от близости к власти;
· господство коллективной собственности сельской земледельческой общины
и государства, олицетворяемого верховным правителем;
· земля по существу как бы ничейная собственность;
· централизованное изъятие прибавочного продукта в виде ренты - налога,
реализующего одновременно функцию государственной власти (налог) и
функцию собственности на землю (рента).
Историю дискуссий по поводу неоспоримого родства советского этакратизма
и азиатских деспотий (с печальной судьбой их участников в годы советской
власти) и результаты собственного сравнительного анализа двух
феноменов - "восточной деспотии" и тоталитарных обществ ХХ в. - подробно
изложил А.В. Пименов в цикле статей под характерным названием "Дряхлый
Восток и светлое будущее", опубликованных журналом "Мир России" в 1999
г. Он справедливо замечает: "Близость обществ "реального социализма" к
деспотиям Древнего Востока - давно уже не новость, а, скорее, общее
место... Природа же этого сходства по-прежнему неясна" (47).
Ладно бы типичные страны Востока, но почему в этом ряду, да еще и на
первых ролях, оказалась Россия?
Осмыслить современные события, раскрыть сущность настоящего можно, если
"...ничего не придумывать, но попытаться понять логику развития самой
России", ее двенадцативековой истории (48). Здесь отечественные авторы
Ю. Пивоваров, А. Фурсов, И. Чубайс, А. Сусоколов (49) и многие другие
довольно дружно отмечают решающую роль таких факторов специфичности
отечественной истории, организации социальной жизни, национальной
культуры и менталитета, как рассредоточение населения на огромных
пространствах и изначально слабые связи между территориальными
общностями; исключительная значимость борьбы за выживание в условиях
сурового северного климата; наконец, и это самое важное, многовековой
процесс собирания земель, т. е. экстенсивный рост на протяжении примерно
600 лет. Постоянная территориальная экспансия требовала
государственности в форме самовластия и милитаризации страны, а как
следствие - огромного напряжения народных сил,
Мне представляется существенным принять во внимание концепцию Ю.
Пивоварова и Ф. Фурсова, согласно которой системообразующим элементом
русской истории выступает "Власть не политическая, государственная или
экономическая, а Власть как метафизическое явление. Власть вообще. Она
рушилась всякий раз, когда приобретала слишком много государственных,
политических или классовых черт. Она рушилась и рушила все вокруг себя,
как только начинала преобразовывать русскую реальность на
несоответствующий этой реальности западный манер - буржуазный или
антибуржуазный..." (50). По их мнению, такие властные отношения -
результат влияния ордынского господства на Русь. В домонгольской Руси
власть была рассредоточена, как и во всей Европе, между князем, вече,
боярством и церковью. Именно Орда принесла на Русь принцип "власть -
все, население - ничто"; "власть - единственно значимый социальный
субъект" (50). Получается, что ордынское нашествие как бы изменило
национальный генетический код с европейского на какой-то иной.
О традициях и природе современного политического режима в России как
самовластия пишет В.М. Межуев: "Политологи соревнуются между собой в
поисках термина, способного выразить суть нынешнего режима... Власть в
нынешней России при всем ее отличии от монархической и большевистской
обладает чертами удивительного сходства с последними...
В русском языке есть, пожалуй, слово, способное служить наименованием
этой традиции. Слово это - "самовластие", семантически близкое к понятию
"авторитаризм", но с более понятным для нас русским оттенком. Оно - лишь
иное название русской власти, загадку которой пытается постичь не одно
поколение исследователей русской истории...
...В России за пределами власти нет никакого общества, а есть только
народ - безликая, однородная и безгласная этническая или
конфессиональная (православный народ) общность. Власть в России
самоопределилась по отношению не к обществу, а к народу (власть -
субъект, народ - объект), что и придало ей не столько политический,
сколько патримониальный характер. Народ и общество в России -
взаимоисключающие понятия" (51).
В то же время и с не меньшим основанием немногочисленные авторы
обосновывают наличие в национальной традиции слабой, но устойчивой линии
на выборные начала, сочетавшиеся с российской государственностью. Здесь
прослеживается ниточка от вечевых собраний и выборных глав городских
общин в домонгольской Руси, сохранившихся вплоть до XVI в. в
Новгородской республике и Пскове, а в городах Московской Руси - до конца
XIV в.; в XVI в. сложились две системы выборных учреждений - земская и
губная. Венцом выборных институтов в допетровской России были Земские
соборы XVI-XVII вв. Даже в императорской России существовали выборные,
преимущественно сословные, органы управления, среди которых следует
особо выделить общинное самоуправление у крестьянства (52-55).
Как пишет А.П. Страхов, развитое сословное самоуправление не переросло
"в реально действующие органы власти, ограничивающие свободу действий
правительства, как это было на Западе.
...именно реализация традиционной модели самовластного правления в
сочетании с самодостаточной жизнью крестьянского мира, сложившейся в
силу особенностей исторического и экономического развития и
закрепившейся в политической культуре народа, не позволила развиваться
действенным представительным органам власти" (56).
На мой взгляд, важным системным элементом анализа транзитивных процессов
в современной России может стать идея евразийской культуры. Она способна
содействовать решению вопроса относительно характера происходящих в
российском обществе перемен: означают ли они движение в направлении
вестернизации, преодоления этакратизма и корпоративного евразийства или
формирование особой социальной реальности? Много лет назад Ю.М. Лотман
высказал интересную мысль: евразийство формировалось "по западную
сторону границы, отделявшей оседлую европейскую цивилизацию от ВЕЛИКОЙ
СТЕПИ, и по восточную сторону от конфессиональной границы, разделявшей
истинное и еретическое христианство. Русь одновременно осознавала себя и
центром мира, и его периферией, одновременно ориентировалась на изоляцию
и интеграцию" (57).
Россия, по всей своей истории и географии, столетиями являлась
евразийским обществом, то стремившимся сблизиться со своими европейскими
соседями, то тяготевшим по всему строю жизни к азиатскому миру (58, 59).
В канун Октябрьского переворота побеждала европейская линия. В то же
время следует отметить, что для большинства россиян частная
собственность еще не стала традицией. Реформы П.А. Столыпина не успели
трансформировать члена сельской общины в независимого фермера. Эта
двойственность сложившейся тогда тенденции развития страны объясняет,
почему большевизму пришлось прибегнуть к уничтожению десятков миллионов
людей для "строительства социализма", а на деле для торжества азиатской
линии развития.
Эта же двойственность помогает понять, почему именно в России на
собственной национальной почве победил режим (не привнесенный извне),
который сломил буржуазное, собственническое общество, складывавшееся в
стране, и привел к торжеству азиатской линии развития. Однако это не
удалось выполнить в полной мере потому, что Россия по своему
психолого-историческому положению гораздо ближе к Западу, чем, скажем,
Китай или Индия.
Семь послереволюционных десятилетий были торжеством развития на основе
"азиатских" исторических напластований, но одновременно под влиянием
новых технологий производства и всей жизнедеятельности, лившихся потоком
с Запада и рождавшихся на отечественной почве, были мучительным
процессом расширения и укрепления базы европейской культуры, становления
готовности к рынку и гражданскому обществу.
Длительный период существования этакратического общества во многом
определил пути развития форм жизнедеятельности в России. С одной
стороны, возрастающая глобализация мировых экономических и общественных
процессов, современный уровень развития средств массовой коммуникации не
могли не привести к присвоению этакратическим обществом новейших форм и
достижений цивилизации (это касается организации городского
пространства, транспорта, архитектурных решений, элементов социального
обслуживания и др.). С другой стороны, разрыв социально значимых
горизонтальных связей, неразвитость инфраструктуры личностного развития,
отсутствие права на свободный выбор моделей жизни, деприватизация почти
всех сторон жизнедеятельности привели к воспроизводству
среднетипических, "усредненных" индивидов. В этом отношении можно
говорить о том, что подлинно цивилизованного способа существования в
этакратическом обществе не было.
Представляется, что данная концепция вполне согласуется с реальными
фактами развития России и других государств (кроме стран Балтии) на
территории бывшего СССР в советский и постсоветский периоды.
Социальная система постсоветской России
Каковы новые черты социальной действительности, те социальные
инварианты, которые предопределяют характер складывающейся социальной
системы? Начнем рассмотрение этой непростой проблемы с анализа
подспудных процессов предыдущего периода, трансформировавших изнутри
советскую (этакратическую) систему.
Административный рынок, номенклатурная приватизация и становление
номенклатурного капитализма
С начала 90-х годов общеупотребительным стало высказывание "номенклатура
обменяла власть на собственность". Это выражение неверно хотя бы потому,
что ныне, став частными собственниками, представители господствующего
слоя не перестали быть и властвующей элитой. Но, кроме того,
номенклатура (или, в другой терминологии, этакратия) в условиях расцвета
системы при Сталине, обладая властью, тем самым владела и
собственностью, ибо владела государством, которому, в свою очередь,
принадлежала почти вся собственность в стране. Правда, эта собственность
была не индивидуально-частной, а совокупно-частной. Индивидуальная
собственность была загнана в глубокое подполье, почти полностью
уничтожена. В этом, кстати говоря, и было одно из качественных отличий
современного этакратизма от традиционного государственного
("азиатского") способа производства.
Лишь только репрессивный режим перестал давить на этакратию, лишь только
господствующие слои получили гарантии личной и имущественной
безопасности, неприкосновенности жилища и т. д., на первый план вышла
проблема собственности. Началось личное накопление. Номенклатура,
торговые работники, теневики, руководители военно-промышленного
комплекса, пригретые политическими лидерами работники искусств - вот
хозяева первичных предкапиталов, начавших складываться с середины 50-х
годов.
Но ключевое значение в начавшихся процессах имело изменение системы
управления государственной собственностью. Жесткую иерархическую
командную систему управления экономикой из единого центра шаг за шагом
сменяет административный (бюрократический) рынок - весьма своеобразная
система экономических отношений, которую справедливо называют экономикой
согласований. Сложный бюрократический рынок построен на обмене-торговле,
осуществляемой как органами власти, так и отдельными лицами. В отличие
от денежного рынка товаров и услуг на этом рынке обмениваются не только
материальными ценностями, но и властью, исключениями из правил,
престижем, т. е. всем, что имеет какую-либо ценность. На этом
своеобразном рынке особенно котировался социальный статус, который давал
неизмеримо больше, чем любые деньги. Директор завода или института
понимал, что получить потребные ресурсы будет намного легче, если он
(она) станет депутатом Верховного Совета, Героем Социалистического Труда
или лауреатом Ленинской премии (61).
Директора предприятий из "винтиков" государственной машины,
беспрекословно выполнявших приказы начальства, превратились в активных
субъектов торга. Но "торговали" они не столько между собой, что было бы
залогом нормального рынка, а с вышестоящими начальниками. Этот торг шел
по всей вертикали - от рабочего до члена политбюро за принятие наиболее
выгодных условий. Так, согласие директора предприятия на увеличение
плана можно было обменять, например, на улучшение его служебного
положения или на средства для строительства заводского жилого дома.
Поскольку в центр пробиваться становилось все труднее, то стали
усиливаться горизонтальные связи. Их основные субъекты - директора и
чиновники - начали осознавать себя самостоятельной социальной силой с
особыми интересами.
Относительная стабильность положения директоров, министров, других
высших чиновников, руководивших подведомственными им заводами,
отраслями, регионами в течение многих лет, накопивших за это время и
авторитет, и связи, и средства, значительно изменила их психологию,
реальную практику управления. Высшие номенклатурные бонзы, чувствуя себя
достаточно уверенно, сделали крупный шаг к переходу от роли управляющих
(при отсутствующем владельце) к положению реальных хозяев.
Таким образом, в 1953-1985 гг. при внешнем господстве все той же
тотально-государственной собственности развивались своеобразные
латентные процессы зарождения "квазичастной" собственности, шла
преприватизация собственности и складывался протокласс крупных
собственников.
В 1985-1991 гг. проявились подспудные процессы предыдущего периода.
Началась открытая номеклатурная приватизация. В этом был социальный
смысл реформ Рыжкова-Горбачева, вся выгода от которых досталась
"своим" - хозяйственному и партийно-комсомольскому аппарату. Благодаря
централизации госсобственности и раздаче ее в "полное хозяйственное
ведение" соответствующих должностных лиц (1987-1990 гг.) принцип
владения ею из исключительно корпоративного превратился в
корпоративно-индивидуальный. Подоспевшая приватизация (с 1992 г.)
облекла ту же номенклатурную собственность в разного рода смешанные,
полугосударственные формы и таким образом еще более надежно закрепила ее
за номенклатурой, укрыла от притязаний других социальных групп. В итоге
и власть, и собственность остались в руках прежних хозяев России,
которые только укрепили свои позиции.
Этим объясняется бескровность "антикоммунистической революции".
Поскольку этакратия с дочерним отрядом комсомольского бизнеса открыто
превратилась в крупную буржуазию, некому было организовывать гражданскую
войну за реставрацию старых порядков. Привилегированное меньшинство
стало богатым, господствующим и правящим классом, кровно
заинтересованным в стабильности и мирном закреплении
номенклатурно-бюрократического государственного капитализма.
Номенклатурная собственность была не единственным источником складывания
буржуазных слоев. Существовал еще один канал преемственности в системах
социального расслоения между "коммунистическим" прошлым и буржуазным
настоящим. Нельзя забывать о гигантских масштабах теневой экономики в
СССР, в которой к концу 80-х годов было задействовано (по разным
расчетам) 20-30 млн человек как полностью (вероятно, до 3 млн), так и -
по большей части - от случая к случаю. Слои необуржуазии, действовавшие
в этом секторе экономики, богатели за счет спекуляций, хищения сырья и
готовой продукции. Все быстро выраставшие, начиная с 1987 г., новые
формы экономической активности (кооперативы, малые и совместные
предприятия и т. д.) создавались почти исключительно для
торгово-посреднической деятельности. В них-то и легализовались хозяева и
хозяйчики прежней теневой экономики (62).
Две прослойки буржуазии - легально-административная и теневая вступили в
противоборство за овладение собственностью и каналами получения доходов.
Борьба разворачивалась за распоряжение средствами производства и
контроль над сферами распределения и обращения. Занимая выгодные
исходные позиции в сфере обращения и, частично, распределения, теневая
прослойка стала постепенно наращивать позиции в сфере распоряжения
средствами производства. Легально-административная прослойка была
вынуждена идти на уступки, корректируя законодательно-правовую основу
бизнеса, в то же время сохраняя свои преимущества в
административно-государственной сфере. В итоге борьбы обе прослойки к
середине 90-х годов практически слились на основе сохранения власти и
собственности, прежде всего у номенклатуры (63).
С точки зрения теории административного рынка Россия в период,
предшествовавший реформе, представляла собой совокупность офисов,
контор, предприятий, которые были связаны сложной системой взаимных
отношений и взаимных обязательств. И эта система начала постепенно
разрушаться. Ведь чем сложнее становилось хозяйство, тем чаще не
срабатывали вертикальные связи, эффективными были только горизонтальные.
Центр потерял всякую экономическую функциональность. Инстинкт
самосохранения понудил власть начать перестройку.
Задача долговременной трансформации состояла в том, чтобы раскрепостить
отношения между предприятиями, ведомствами, дабы они могли стать
агентами на рынке, заключающими между собой сделки исходя из рыночных
интересов. Этот процесс мог пойти по-разному: свестись к ремонту
существующей системы, повышению ее эффективности или ее демонтажу. В
первом варианте на выходе получаем государственно-монополистический
корпоративистский капитализм; во втором демократический, социально
ориентированный.
Сама природа того общества, из которого вышла перестройка и последующие
реформы, такова, что социальные слои образовывали некие размытые
множества, у которых даже в интенции не было осознания своих групповых
интересов, специфической системы ценностей, единства образа жизни.
Исключение составляла властвующая элита, которая обладала всей системой
групповых признаков, включая самоидентификацию. Поэтому именно элита
(этакратия, номенклатура), а вовсе не интеллигенция (как пишут некоторые
авторы) оказалась локомотивом социальных изменений.
К этому следует добавить реальное распределение собственности в
дореформенный период. Сложившееся к концу 80-х годов соотношение сил
сделало неизбежным захват номенклатурой контрольных позиций в
приватизирующейся экономике. Это был единственный путь мирного решения
вопроса о собственности.
В 1988-1991 гг. состоялась раздача собственности в номенклатурные руки,
сохранившие и властные полномочия. В итоге сложился беспримесный
номенклатурный капитализм в чрезвычайно выгодном варианте -
лжегосударственной формы деятельности частного капитала. Это была
келейная паразитическая приватизация без смены юридических форм
собственности. Выход номенклатурных чинов на коммерческую стезю начался
в 1987 г. со специального решения ЦК КПСС о комсомольском движении в
рыночную экономику. Координационный комитет этого движения возглавил
второй человек в партии, член политбюро и секретариата Е.К. Лигачев.
Началось создание разнообразных коммерческих центров, контроль за
которыми и реальное руководство осуществляли высшие чиновники. Эти
организации почти не платили налогов, они имели право перекачивать
безналичные деньги в наличные, они покупали валюту в Госбанке по
смехотворному официальному курсу (0,56 руб. за 1 долл.) и тут же
перепродавали по коммерческому курсу (от 20 до 150 руб. за долл.). Им
были доступны все государственные фонды, запасы сырья и готовой
продукции, которые они тут же продавали за рубеж огромными партиями. Им
же было передано множество зданий, санаториев, домов отдыха. Эти люди
создавали благотворительные фонды, неподконтрольные налоговой инспекции
и позднее в своем большинстве таинственно исчезнувшие. И наконец, все
эти "свои" люди были полностью ограждены от правоохранительных органов.
Примером успешного включения "зачинателей" этого движения в настоящую,
крупную даже по мировым масштабам, коммерцию может служить финансовая
империя "МЕНАТЕП", длительное время пользовавшаяся особой
благосклонностью уже новых властей.
Начало открытой приватизации (1992 г.) означало ненасильственное
изменение отношений собственности без (чаще всего) смены владельца. По
идее, можно было ожидать, что фиговый листок лжегосударственности станет
спадать с номенклатурной собственности, что директора, министерские и
другие чиновники продолжат пользоваться доходами по своему усмотрению,
но государство уже не будет платить по их долгам, и они как собственники
станут стабильно выплачивать рабочим заработную плату. Другими словами,
должен был бы начаться переход от лжегосударственной формы собственности
к подлинно частной, к чисто рыночному перераспределению собственности.
Однако процесс пошел преимущественно по другому вектору. Лишь на
несколько градусов удалось повернуть стрелку от номенклатурной к
демократически-рыночной приватизации. До сих пор не существует системы
достаточно развитой частной собственности, отделенной от государства.
Цель номенклатуры и соединившихся с нею квазибанкиров была и остается
неизменной на протяжении всего постсоветского периода - законсервировать
отношения "ничейной собственности", чтобы, не неся за нее
ответственности, пользоваться доходами с нее как с частной. Эта
незавершенность, неопределенность отношений собственности решающим
образом сказывается и на социальной стратификации.
Другой источник формирования крупных капиталов а соответственно и
крупной буржуазии - льготные кредиты, скрытые экспортные субсидии и
дотирование импорта. Эти способы обогащения "новых русских" возникли в
1988 г. и приняли небывалые масштабы начиная с 1992 г. По мнению Андерса
Ослунда, экономического советника правительства при Е. Гайдаре, "в
выигрыше оказались банкиры, имевшие большие связи в верхах" и
сосредоточившие субсидируемые кредиты промышленным и аграрным
предприятиям. На разнице в ценах на внутреннем и мировом рынках (нефть,
металл, сырье) благодаря экспортным квотам и лицензиям сколотили
огромные состояния, как выразился тот же превосходно информированный
Ослунд, "люди с большими связями - должностные лица
компаний-производителей, торговцы сырьем, коррумпированные чиновники".
Так же воздействовали на возникновение феерических состояний и субсидии
на импортные поставки в 1992 г. продовольствия. Импортеры платили всего
лишь 1 % действовавшего обменного курса при покупке валюты у
правительства. Продукты продавались в России по обычным рыночным ценам,
а субсидия пошла в карман импортерам. Ослунд считает, что именно такими
путями "в прошедшие несколько лет в России появились по-настоящему
богатые люди. В их числе банкиры, представители нефтегазовой
промышленности, торговцы и ряд высших чиновников. Некоторые из этих
людей сумели сделать более одного миллиарда долларов". Основная часть их
вышла из рядов прежней советской номенклатуры (64).
Однако и в пределах предопределенного варианта развития были возможности
увеличить долю неноменклатурной приватизации. Такой авторитетный и
реформистски ориентированный автор, как академик Н. Шмелев, считает, что
в этом отношении самой тяжкой ошибкой была конфискация всех сбережений
населения и предприятий в первые месяцы 1992 г. в результате отпуска цен
без всякой компенсации по вкладам в банках и сберкассах. К началу реформ
у населения и предприятий на счетах имелось около 1 трлн рублей. Все
основные фонды страны оценивались тогда в 2 трлн рублей. Многие
специалисты расценивали готовность владельцев этих денег вложить свои
средства в акции или в прямой выкуп государственных предприятий в
300-400 млрд руб. Иными словами, если бы не конфискация, "15-20 % всей
государственной собственности могло бы быть в 1992-1993 гг. выкуплено,
т. е. приватизировано нормальным путем не задаром, а за деньги..." Но
когда нормальные накопления были одним ударом ликвидированы, остался
только один путь приватизации крупной и средней государственной
собственности - раздача ее задаром директорату и чиновничьим кланам.
"Но это только часть вопроса. Другая же состоит в том, что,
сосредоточившись на приватизации наших промышленных монстров,
реформаторы в то же время... проводят политику не поощрения, не
поддержки, а, наоборот, удушения истинного частного предпринимательства,
мелких и средних частных предприятий. Вытолкнув частную инициативу
преимущественно в "Лужники" и отчасти в банки, реформаторы упорно и, по
всему видно, преднамеренно не пускают ее в главную сферу экономики - в
производство...власть отказывается понимать, что будущее России - это не
только и даже не столько Уралмашзавод, сколько миллионы мелких и средних
частных предприятий, давно уже ставших во всем мире главной движущей
силой научно-технического прогресса, конкуренции, развития рынка и
главным работодателем для всех, кто идет на рынок труда" (65).
Совершенно очевидно, что тот путь, на который с неизбежностью встала
Росиия, означал отсутствие равенства условий жизненного старта для
граждан вне зависимости от их имущественного положения, места во
властных структурах и т. д. Мечтам демократов о совершении подлинной и
действительно народной приватизации, а значит, немедленном складывании
демократического капитализма и конкурентного рынка с динамично
развивающимися малым и средним предпринимательством не довелось сбыться.
Этот проигрыш был запрограммирован всей историей тоталитаризма,
авторитаризма, "азиатчины", существовавших в России многие поколения.
Итак, в противовес ожиданиям многих российских интеллектуалов и власть и
собственность остались преимущественно в руках советской номенклатуры,
повернувшей процесс приватизации и формирование новой властвующей элиты
в свою пользу. Я согласен с мнением Ю. Буртина о природе сложившейся в
постсоветской России социально-экономической системы как номенклатурного
капитализма, точнее - этакратизма в новой фазе его развития. Мною эта
точка зрения высказывалась в течение ряда лет
В стране по-прежнему нет ни свободного рынка, ни демократии.
Принципиально различны по сравнению с капитализмом типы личности, этика,
все основные цивилизационные черты (66, 67).
Для того чтобы добиться такого "успеха", правящие круги переломили
демократическую активность масс, удержали Россию от демократической
революции, наподобие тех, что произошли в Венгрии, Польше, Чехии,
странах, вставших на путь подлинно капиталистического и демократического
развития. Откровенно и точно высказался Б.Н. Ельцин: "В сентябре-октябре
(1991 г.) мы прошли буквально по краю, но смогли уберечь Россию от
революции" (68).
Есть, конечно же, и другие оценки и определения современного российского
социума. Возьмем, к примеру, получившую обширные отклики на Западе, но
незамеченную нашими аналитиками книгу шведского ученого Стефана Хедлунда
под весьма определенным названием "Русская "рыночная" экономика:
скверный случай грабительского капитализма" (1999). Автор подчеркивает,
что корни современных российских бед следует искать в "древней Московии"
. Относительно ельцинского режима он замечает, что в ситуации, когда
наступил коллапс советской системы, новый режим занялся не созиданием, а
разрушением и искоренением всех остатков прошлого. В условиях разрушения
государственности клептократы столь успешно разграбили остатки советской
экономики, сосредоточили столь значительные богатства, что даже после
коллапса августа 1998 г. они оставались победителями, правда,
находящимися перед дилеммой оказаться заключенными (69).
По мнению профессора Кембриджского университета Д. Лэйна, в России
проводилась неолиберальная политика "в масштабе, беспрецедентном даже
для англо-американского капитализма". Результат: "...можно определить
Россию как "хаотическое" социальное образование. Это образование может
быть определено как социальная и экономическая система, которой не
хватает институциональной коодинации и которая способствует социальной
фрагментации: целям, праву, правящим институтам и экономической жизни
недостает согласованности. Ее отличительными чертами являются
неопределенность в отношении будущего, разобщенность элиты, отсутствие
системы господствующего и промежуточного классов-посредников, смесь из
различных каналов обмена, криминализация и коррупция, предприниматели,
стремящиеся только к извлечению прибыли, неадекватное выражение
политических интересов и экономика в состоянии упадка, характеризующаяся
инфляцией, безработицей и бедностью ...хаотическая социальная формация -
это извращение, и стабильность системы ненадежна...
Капитализм как экономическая система, которая систематическим образом
поддерживает накопление капиталов, не был установлен. (подчеркнуто
мной - О. Ш.) ...Сети личных связей, имеющих отраслевую, региональную и
бюрократическую основу, определяют результаты деятельности в большей
степени, чем рыночная активность" (70). Из приведенных слов очевидно,
что Лейн, по сути дела, близок к позиции автора настоящей статьи.
К этому можно добавить суждение М. Кастельса, который оценил прошедшее
российское десятилетие как "бесконечный переход от сюрреалистичного
социализма к нереальному капитализму" (71).
Академик Н.А. Симония разрабатывает концепцию бюрократического
капитализма, становление которого в России приходится на 1992-1998 гг.
Он пишет: "И в стране, и за ее пределами идет ожесточенный спор между
сторонниками "западной" и "азиатской" ориентации. Раздаются, правда, и
голоса, ратующие за "особый" российский путь развития (я бы сказал
точнее - за особый синтез отдельных элементов западных и азиатских
моделей развития с российской "почвой"), но активных сторонников
подобного подхода немного, и голоса их обычно тонут в шумном хоре
адептов крайних позиций". Сформировавшийся феномен российского
бюрократического капитала своими предшественниками имеет страны "с
богатыми историческими традициями бюрократического управления"
(гоминьдановский Китай, Индонезия, Южная Корея и т. д.). В этом перечне
Симония не приводит стран европейского цивилизационного ареала. По
мнению автора, толчком к "массовому, практически безграничному
формированию бюрократического капитализма" послужила гайдаровская
либерализация...
Важной особенностью становления этой формы капитализма в России явилось
то, что отсутствие консолидированной и сильной государственной власти
имело своим следствием, во-первых, полную свободу рук для бюрократии, ее
фактическую неподконтрольность верховной власти и, во-вторых,
фрагментарность бюрократического капитала" (72).
(..)
Формирование класса крупных собственников
Для трансформационного периода, в котором живет российское общество с
середины 80-х годов, наиболее радикальным процессом явилось формирование
социальных групп собственников - крупных, средних и мелких, которые
получают доход в виде прибыли, ренты, поступлений от денежных операций.
Здесь особенно интересна и важна трансформация прежней правящей элиты в
класс доминирующих собственников.
Как известно, в обществах советского типа институты власти и
собственности не были разделены. На основе отношений
"власть-собственность" сложился господствующий в экономике и политике
единый целостный слой этакратии (номенклатуры). Этот слой был
одновременно и социальной единицей в стратификационной иерархии, и
властвующей элитой в государстве и его институтах. Выше я попытался
раскрыть те механизмы (административный рынок), благодаря которым еще в
период упадка этакратического общества стала рушиться цепь взаимосвязи
"власть-собственность".
Пришедшее к власти ельцинское руководство не столько создавало новую
систему государственности, отключенной от собственности, сколько
реорганизовывало старую власть. А потому прежние властные структуры и
люди интегрировались в новые институциональные образования. Другими
словами, старая элита не ушла с национальной сцены, а в значительной
части сохранила свои властные полномочия и привилегированное положение.
Не произошло отделения властвующей элиты от господствующего в экономике
протобуржуазного класса. Банкир и промышленник, с одной стороны, крупный
чиновник-администратор и лидер политической партии, с другой - это
взаимодействующие персоны, а не просто социальные единицы в структуре
общества.
Одни выходцы из номенклатуры, отбросив старый хлам уже ненужных лозунгов
и идей, сменив имидж, сумели занять устойчивое положение на верхних
этажах законодательной и, особенно, исполнительной власти. Другие,
ориентированные не столько на политическое лидерство, сколько на свое
реальное материальное благосостояние, заняли ведущее положение в новых
рыночных структурах, став крупными предпринимателями и банкирами,
решающими свои проблемы совместно с крупными и средними чиновниками.
Основная особенность взаимодействия предпринимателей и чиновников,
сложившаяся с середины 90-х годов и превратившаяся в устойчивую систему
отношений, заключается в том, что эти отношения приобрели долгосрочный
характер. Сформировались специфические контракт-отношения, уже не
сводившиеся к простому обмену услугами между чиновником и бизнесменом.
Скорее, они предусматривают взаимную стратегическую и тактическую
поддержку в рамках длительного сотрудничества, при этом отдельный
чиновник по отношению к отдельному предпринимателю все более начинает
выступать в роли партнера по бизнесу (85). Результатом такого симбиоза
стала неэффективность национальной экономики на макроуровне, так как
потери общества многократно превышают те выгоды, которые получают от
поддержания контракт-отношений конкретные дельцы и конкретные чиновники.
Конечно, это не нормальные экономические агенты, действующие в рыночной
конкурентной среде. Это квазикапиталисты - прямое продолжение
номенклатурных акторов административного рынка.
Включалась бывшая номенклатура в новые социальные и политические
институты сравнительно медленно; это были годы исторической паузы,
необходимой для того, чтобы правящий слой убедился в своей защищенности,
а его представители смогли найти свои "экологические ниши". В этих
условиях любое резкое движение в сторону перераспределения власти могло
привести к необратимому конфликту с непредсказуемыми последствиями.
Неслучайно вернулись в политическую элиту активные противники новой
власти - организаторы и августовского путча 1991 г., и октябрьской смуты
1993 г.
Характерны данные исследования российской элиты 1993 г. В
административной элите центра 60,1 % сохранили свой статус, имевшийся до
августа 1991 г.; 27,2 % - повысили его; снизили статус 12,7 %. Еще
меньше изменений произошло в составе дипломатической элиты: здесь
сохранили статус 79,0 %, повысили - 17,7 %. Генералитет, верхушка армии
в большинстве либо сохранили прежние позиции (35 %), либо были повышены
в чинах и званиях (47,5 %). Так же выглядят и перемены в положении
политической элитной группы: сохранили статус 76,6 %, повысили - 10,3 %.
Высока была стабильность и региональной элиты: сохранили свой статус
52,5 %, повысили - 40,0 % (86).
Анализ показывает, что политики, прошедшие все ступеньки номенклатурной
карьеры в советские времена, занимали и продолжают занимать ключевые
позиции в региональной элите - вплоть до президентов республик,
губернаторов краев и областей. За 1994-1999 гг. резко возросла роль
"старых" кадров на федеральном уровне, естественно, с учетом
демографических подвижек. И здесь совершенно органично усиление влияния
представителей спецслужб, входивших в суперядро советской номенклатуры.
Добавим, что немалое число неофитов в политических верхах являются
выходцами из семей, принадлежавших к элитным группам в прежней властной
иерархии.
Происхождение российских квазикапиталистов во многом определило
особенности их сознания и поведения. Главное их качество - сочетание
черт бывших партийно-советских аппаратчиков со свойствами обычных
предпринимателей. Сохраняющиеся аппаратные качества позволяют
ориентироваться в сложной российской ситуации, что делает их
конкурентоспособными. Старые связи, навыки управления помогают решать
новые задачи, хотя далеко не всегда наилучшим образом (поскольку они
накоплены в других условиях). Есть немало примеров неэффективности
номенклатурных бизнесменов, их стремления сохраниться в тени
неконкурентного квазирынка. Пожалуй, главное состоит в сопротивлении
определенной части номенклатурного капитала становлению малого и
среднего, особенно венчурного, бизнеса.
Главным же достижением директората и высшей отраслевой бюрократии стало
обеспечение наилучшего для себя варианта приватизации. Они сумели
избежать как либерального варианта (массовая свободная распродажа
госсобственности на открытых аукционах), так и
популистски-демократического (равномерный раздел между всеми
гражданами). В результате директора добились возможности приобретать
крупные пакеты акций своих предприятий по закрытой подписке, а в
некоторых случаях становиться их полными владельцами. Почти весь
директорский корпус остался на своих местах, а главы министерств и
ведомств либо получили крупные посты в исполнительных органах власти,
либо возглавили концерны и банки национального масштаба.
Одновременно они входят в состав политической верхушки страны и
контролируют мощные финансово-промышленные группы: нефтегазовый
комплекс, ядро которого образует "Газпром", одна из крупнейших монополий
в мире (ею руководил В.С. Черномырдин); так называемая "Московская
группа", имеющая доступ к огромному финансовому и промышленному
потенциалу г. Москвы, возглавляемая Ю.М. Лужковым. Прозападно
ориентированный бизнес группируется вокруг бывшего первого вице-премьера
А.Б. Чубайса, который руководит РАО "ЕЭС" и тесно связан с
международными финансовыми организациями.
Есть ли у нас средний класс?
Многие авторы пишут о судьбе среднего класса в России. Этот вопрос
действительно имеет первостепенное значение для развития страны. К
среднему классу зрелого индустриального и информационного обществ обычно
относят группы самостоятельно занятых, т. е. мелких предпринимателей,
коммерсантов, ремесленников. Но наряду с ними все большую роль играют и
группы хорошо оплачиваемых работников наемного труда: менеджеры, лица
свободных профессий, научные работники, работники сферы информатики и
массовой информации, деятели искусства, врачи, административные,
торговые и инженерно-технические работники предприятий. Они образуют
верхний слой среднего класса. К среднему классу относят также учителей
школ, средний медицинский персонал и работников социальных служб,
служащих государственных учреждений, техников, торговых агентов и т. д.
В России все эти профессиональные категории есть, но, как отметил
порядочное количество лет назад В.И. Уемов (чьи слова, к сожалению, не
устарели), "они почти всегда взаимоизолированы и не образуют общность,
обладающую собственной идентичностью. Центры кристаллизации среднего
класса рассеяны в общественном пространстве и весьма слабо
просматриваются на фоне социально и политически активных номенклатурных,
корпоративных и мафиозных структур. Среднего класса как такового в
России нет, но есть огромная проблема: некому исполнить важнейшую для
обеспечения прогрессивного развития функцию социального стабилизатора,
смягчающего силовые действия классов-оппонентов, препятствующего лобовым
столкновениям их политических представителей" (87).
После выхода из печати за последние годы цикла превосходных работ по
проблемам российского среднего класса (88, 89, 90), нет нужды в
подробностях рассматривать этот сюжет. Отмечу лишь те моменты, которые
впрямую связаны с проблематикой статьи.
Многие авторы на протяжении 90-х годов, исходя из наличия сходных с
западными обществами профессиональных категорий, доказывали и продолжают
утверждать, что еще в СССР сложился средний класс, который в ходе реформ
стал исчезать. И реформы, по их мнению, разрушили прежние слои среднего
класса и не смогли создать социальную базу для ожидаемого нового. Эти
авторы справедливо напомнили радикальным либералам о том, что при всех
издержках советская модернизация обеспечила формирование уникального
социального объекта - массовой интеллигенции с ее огромным
интеллектуальным потенциалом. Именно интеллигенция, и прежде всего ее
"ядро", тончайший высокоинтеллектуальный слой общества, откуда, кстати
говоря, произошли и либералы-реформаторы, подготовила преобразования
России.
Критериями отнесения к среднему классу бесспорно являются уровень
образования и его качество. Последний момент имеет особое значение. В
60-80-е годы было немало научных публикаций и дискуссий об избыточности
производства инженеров, иллюзорности заочного и вечернего образования,
вузах без профессоров и профессорах, неспособных научить чему-либо
студентов. Поэтому отнести всех, кто занимал должности, требующие
высшего и среднего специального образования, всех, кто имел это
образование, к потенциальному резерву среднего класса и тем более к уже
существовавшему, но размывающемуся в ходе реформ среднему классу, нет
никаких оснований.
Действительно, рынок даже в своем начальном состоянии повысил требования
к качествам и работодателя и работника. Поэтому изменилась и слоевая
идентификация населения. Так, согласно специальному исследованию, в
Нижнем Новгороде к среднему классу относили себя в 1988 г. 70,4 %
респондентов, в 1993 г. - 52,7 %; в 1995 г. - 38,2 % (91). Частично
здесь сказались и негативные факторы нисходящей мобильности. Но
преобладало влияние приведения иллюзорного социального статуса к
реальному.
Возникает самый важный вопрос: существует ли средний класс в России и
если "да", то есть ли у него перспективы? Какие группы
трансформирующегося общества могут стать центрами кристаллизации
среднего класса?
Отвечая на этот вопрос, социолог из Финляндии М. Кивинен отмечает, что
многие русские исследователи связывают проблему среднего класса в первую
очередь с собственностью. Но по опыту Запада сегодня средний класс - это
прежде всего наиболее привилегированная группа наемных работников.
Ресурсы власти нового среднего класса связаны не с собственностью, а с
профессиональными навыками и стратегиями.
Однако в России в советское время ресурсы власти, представляемые
профессионализацией, использовались ограниченно. Здесь никогда не было
национального рынка по профессиональным сегментам. Профессии
функционировали внутри основных бюрократических организаций. Многие
профессии к тому же находились в зависимом отношении к доминирующей
идеологии. Традиционный образ мышления и этос русской интеллигенции были
далеки от профессионализма, от специализированного труда ("ремесла").
Поэтому в России, по Кивинену, становление среднего класса определяется
перспективой формирования профессий как социального института,
связанного с предпринимательством. Социальные интересы ядра новых групп
среднего класса не противоречат интересам капитала. Прежде всего они
стремятся сохранить значение умственного труда. Но это согласуется с
тенденцией капиталистического развития (92).
Шанс пополнить средний класс имеют группы специалистов высшей и средней
квалификации промышленности и науки, интеллектуалы, руководители высшего
и среднего звена управления, преподаватели университетов и средних школ.
Но это еще не сам средний класс. Следует учесть, что вектор мобильности
определенной части представителей этих групп все еще направлен вниз, т.
е. между профессиональной принадлежностью и классовой идентификацией нет
автоматизма. Это весьма болезненный переход от принадлежности к размытой
межслоевой группе - интеллигенции - к вхождению в состав профессионалов
(professionals) как ядру будущего среднего класса.
В средний класс смогут войти и вновь появившиеся лица свободных
профессий, предприниматели в мелкопромышленном секторе и сфере услуг,
работники информационного сектора, системы частного образования,
специалисты и консультанты в финансово-банковской сфере, фермеры,
менеджеры частных и акционерных предприятий.
Необходимо помнить, что социальная группа, слой - это не только характер
экономической деятельности. Для формирования среднего класса помимо
экономических предпосылок необходимо: складывание определенных
стереотипов поведения, установок, системы ценностей; самоидентификация,
самоорганизация как общности; обеспечение определенного качества (не
уровня, а именно качества) жизни (медицинское обслуживание и охрана
здоровья, рациональное питание, добротное и перспективное образование
детей и т. д.); капитал или интеллектуальный ресурс, позволяющие
обеспечивать относительную устойчивость в социальном статусе,
экономическую и гражданскую независимость.
Всем этим критериям претенденты на роль среднего класса России,
выдвигаемые исследователями, а чаще пропагандистами властвующей элиты,
не соответствуют. Ни уровень жизни, ни самоидентификация не являются
лакмусовыми бумажками принадлежности к среднему классу. Классы не
лопаются как мыльные пузыри в периоды экономических встрясок, наподобие
дефолта 1998 г., и не возникают от появления какого-то числа покупателей
с непустыми бумажниками, без учета того, в результате какой деятельности
потолстели оные бумажники. Очевидно, такой иллюзорный средний класс
сочиняют для оправдания своих неудач или сокрытия подлинной
направленности своей деятельности политические лидеры, творцы реальной
социальной политики.
Некоторые направления становления новых форм стратификации в России
На новом этапе развития России возвратимся к вопросу, который активно
обсуждался в 1960-е - начале 70-х годов, когда социологи в противовес
официальной доктрине об эгалитарном строении советского общества активно
выдвигали концепции социального неравенства и в связи с этим занимались
поиском естественного, реального набора относительно однородных
социальных групп, состоящих из людей с более или менее близкими,
сходными характеристиками.
Теперь, когда, по крайней мере автору этих строк, стало совершенно ясно,
что трансформационные процессы идут совсем не по ожидавшемуся пути
складывания буржуазного общества западного типа, а каким-то особым
образом, снова возникает вопрос о реальности тех социальных групп
(слоев, классов), которыми оперируют социологи и политологи, опираясь на
свои теоретические конструкты и реалии развитых демократических стран с
устоявшейся системой стратификационной иерархии.
В связи с этим и возникла идея вернуться к исследованиям социальной
дифференциации современного российского общества для выявления в нем
реальных социальных совокупностей.
Что касается вопроса о показателях реальности той или иной группы, то
прежде всего следует заметить, что реальные группы выступают субъектами
и объектами реальных отношений (власти, эксплуатации и т. д.). Их
потребности и интересы можно измерить; у них общие социальные нормы;
общие ценности; взаимная идентификация; сходная мотивация; символы;
стиль жизни; для них характерны самовоспроизводство, отличная от других
групп система социальных связей.
Эта задача решалась на основе материалов представительных опросов
населения России: а) "Как живет сейчас россиянин"? (проведен в 1994 г.)
(*1); б) "Российский мониторинг экономического положения и здоровья
населения" (4-я волна, 1998 г., включавшая вопросы, предложенные
авторами исследования). В данную публикацию включены некоторые итоговые
расчеты по материалам первого опроса (см. описание методов и результатов
в (93))
(опрос поскипан - СП)
За время, прошедшее после опроса 1994 г., в обществе произошли
изменения: большую завершенность получили стиль жизни, особенности
ментальности у представителей разных социальных слоев и т. д. Но, к
сожалению, достаточно надежной базой для проведения подобной работы по
выявлению реальных социальных слоев образца 1999-2000 гг. мы не
обладаем.
Очевидно, что переход от старого типа стратификации к новому в России
происходит эволюционно, путем постепенной трансформации. Существующая
стратификационная иерархия носит транзитивный характер, сплавляя воедино
старые и новые группирования. Наблюдается единение федеральных властных
структур с крупным финансовым капиталом. Слабо представлены в социальной
мозаике средние слои. Идут сложные процессы социальной мобильности на
фоне изменяющейся отраслевой структуры экономики и профессионального
состава занятости.
В ходе этих перемен преобразуются ранее существовавшие социальные
группы. Переход к рыночной экономике, по-видимому, подвел черту под
существованием исторического феномена российской действительности второй
половины ХIХ и большей части ХХ в. - интеллигенции: как особое
межслоевое образование, во многом влиявшее на социальную и политическую
жизнь страны, она исчезает, распадается на подлинных профессионалов -
ядро немногочисленных средних слоев и на деклассирующуюся, переходящую в
низшие общественные слои часть. Формируется, в том числе и за счет
бывших интеллигентов, слой малых и средних предпринимателей.
Переход от стратификации иерархического типа, в которой позиции индивида
и социальных групп определялись их местом в структуре государственной
власти, степенью близости к источникам централизованного распределения,
доминирующей в цивилизованном мире классовой стратификации, так и
незавершен. Властные отношения все еще доминируют над собственническими.
Устойчива ориентация, особенно молодой части россиян, на
предпринимательскую деятельность или, по крайней мере, на работу в
частном секторе. Таким образом, приходится констатировать
незавершенность выбора населением России своего социально-экономического
будущего.
Выводы из сказанного
Общественное устройство современной России есть прямое продолжение
существовавшей в СССР этакратической системы, первооснову которой
составляли отношения типа "власть-собственность", социальная
дифференциация носила неклассовый характер и определялась рангами во
властной иерархии. В отличие от большинства восточноевропейских стран в
России не произошел коренной поворот в сторону конкурентной
частнособственнической экономики. Присущие этакратическому обществу
слитные отношения "власть-собственность" получили частнособственническую
оболочку, но по существу остались неизменными. В советском обществе толь
ко административно-командная номенклатура имела осознанные интересы и
обладала всеми чертами социального слоя, включая самоидентификацию.
Благодаря этому в ходе реформ номенклатура сохранила контрольные позиции
во власти и трансформировалась в крупную квазибуржуазию. Таким образом,
в постсоветской России в трансформированном виде сохранилось
этакратическое общество, которое приобрело форму
номенклатурно-бюрократического квазикапитализма. На этой основе сложился
своеобразный тип социальной стратификации, представляющей переплетение
сословной иерархии и элементов классовой дифференциации.
Основной вопрос, на который необходимо получить ответ в предстоящих
дискуссиях: имеется ли выход из того тупика, в который загнана страна,
найдутся ли в ней социальные силы, способные переломить ситуацию и
вывести Россию на дорогу, ведущую в рыночную информационную экономику?
Вариативность возможных сценариев развития России предопределяется
исходом противостояния компрадорского и национального капиталов, в
другом измерении - латиноамериканского и японского путей развития
капитализма. Вот фон, на котором могут в дальнейшем развиваться события
социальной жизни. До 2000 г. властвовал компрадорский капитал,
взаимодействовавший с коррумпированным чиновничеством. И пока
сохраняется такая тенденция, Россию ожидает латиноамериканский, в
частности аргентинский, как его часто называют, путь развития. Но не
столь уж экономически слаб сосредоточенный по преимуществу в провинции
национальный капитал. Сохраняют свой потенциал широкие круги научной и
инженерной интеллигенции и высококвалифицированной части рабочих,
которые прекрасно осознают свою общность и понимают отсутствие
будущности в рамках латиноамериканского пути развития. Это в основном
масса людей, сосредоточенных в военно-промышленных организациях, на
производствах с высокими технологиями.
Поэтому не исключено, что стране удастся изменить траекторию движения,
встать на путь становления информационной экономики, информационного
капитализма, интенсивного развития среднего класса. В этом случае
изменится и характер социальных отношений, постепенно станет реальностью
социальное государство, что для России с её общинным сознанием и
традициями взаимопомощи является наиболее адекватной перспективой.
Итак, что же делать? При той реальной ограниченности ресурсов нынешней
России почти невозможно в короткое время получить деньги от крупных
монополий, изменить расстановку сил и систему привилегий высшего
чиновничества и т. д. Следовательно, ни о каких революционных мерах ни в
экономике, ни в системе социальных отношений речи идти не может -
слишком много уже было в истории России и крови и трагедий. Сегодня
достаточно очевидно, что скачкообразно решить существующие социальные
проблемы, т. е. переключиться от олигархической системы к системе
конкурентоспособного, демократического капитализма (скажем,
западноевропейского типа), не удастся. Поэтому можно вслед за Мопассаном
воскликнуть: "Да здравствует маленькая разница!". Иными словами, в
государственной экономической и социальной политике может идти речь лишь
об уточнении ряда ее элементов, например корректировке налоговой
политики и т. д.
Основой изменения траектории развития может послужить понимание того
ключевого обстоятельства, что капитализм (тем более капитализм неофитов
советского разлива) требует разумного твердого государственного
контроля. Правительство может и должно сохранить правомочие
воздействовать на бизнес, обладающий единственным стимулом -
прибыльностью. Опыт администрации великого американского президента Ф.Д.
Рузвельта по вмешательству государства в экономику (не имевший ничего
общего с советским тотальным стейтизмом) может и поныне служить образцом
для стран с кризисной экономикой. К нормальной ориентации бизнеса на
прибыль он добавляет принцип социальной ответственности, гарантирующий
обществу относительную экономическую и, особенно, социальную
стабильность на основе государственного регулирования частной
собственности.
Другими словами, нельзя допускать, как проповедуют радикальные либералы,
стихийно-инерционного развития страны на основе свободной игры рыночных
сил. Общество, десятилетиями жившее в условиях директивно-плановой
экономики и патернализма, не может естественным образом в немыслимо
короткие сроки адаптироваться к столь резким переменам в окружающей
среде лишь посредством спонтанных процессов социальной саморегуляции и
самоорганизации. Обеспечение устойчивого развития страны с акцентом на
изменения в качестве жизни и "человеческих качествах" (А. Печчеи)
требует комбинации саморегулирования на основе рыночных сил и
государственного регулирования.
Я полагаю, что исследования социологов помогут выяснить, каковы
расстановка социальных сил в российском обществе,
оправданность/неоправданность надежд на трансформацию России в
демократическое общество, опирающееся на процветающую рыночную
экономику.
из ли-ры
2. Шкаратан О.И., Радаев. В.В. Правда этакратизма против мифа о
социализме / Квинтэссенция: Философский альманах. 1991. М., 1992. С.
95-119.
3. Межуев В. Социалистическая идея - шанс на будущее // Красные холмы.
Альманах. М.,1999. С. 215-236.
4. Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 38. С. 171-173.
5. Шкаратан О.И., Коломиец В.П. Крах во спасение (Социально-генетические
преступления советского режима) // Мир России. 1993. N 1. С. 3-19.
..
6. Заславская Т.И. О социальных функциях миграции сельского населения в
городе // Урбанизация и рабочий класс в условиях научно-технической
революции. М., 1970. С. 103.
27. Тилкиджиев Н. Слоевая структура на социалистическото общество //
Социологически проблемы. 1987. N 3. С.11-42.
28. Заславская Т.И., Рывкина Р.В. Социология экономической жизни. Очерки
теории. Новосибирск,1991. С. 203.
29. Заславская Т.И. Трансформация российского общества как предмет
мониторинга // Экономические и социальные перемены: Мониторинг
общественного мнения. 1993. ? 2. С. 3-4.
30. Social Stratification and Mobility in the USSR/Eds M. Yanowitch and
W.A. Fisher. With commentary by S.M. Lipset // International Journal of
Sociology. N.Y. 1973. Vol. III. No 1-2.
31. The Social Structure of the USSR. Resent Soviet Studies/Ed. by
M.Yanowitch. N.Y. 1986.
32. Teckenberg W. Die soziale Struktur der sowjetischen Arbeiterklasse
im internationalen Vergleich. Auf dem Wege zur industrialisierten
Standegesellschaft? Munchen, Wien, 1977. S. 21, 16.
33. Idem. The Social Structure of the Soviet Working Class. Toward an
Estatist Society? // International Journal of Sociology. 1981-1982. Vol.
XI. No 4.
.....
58. Мир России - Евразия: Антология. М., 1995.
59. Русский узел евразийства: Восток в русской мысли: Сб. трудов
евразийцев. М., 1997.
адм.рынок
61. Найшуль В. Высшая и последняя стадия социализма // Погружение в
трясину. М., 1991.
------
Работа выполнена в рамках проекта "Переход к новой системе стратификации
и изменения в характере социального воспроизводства в современном
российском обществе" при финансовой поддержке Российского Гуманитарного
Научного Фонда (? 98-03-04206а).