От Георгий Ответить на сообщение
К Георгий Ответить по почте
Дата 14.03.2001 17:05:00 Найти в дереве
Рубрики Прочее; Версия для печати

О цензуре в России. Часть 2

В статье "Ответ г.Градовскому на его разбор "Записки" К.С.Аксакова" И.С.Аксаков отстаивает постулат о том, что в силу своей национальной "неполитичности" ("сам государствовать не хочет") наш народ "может быть назван самым государственным в мире, или точнее носящим в себе истинный государственный смысл и разум", поскольку "блюдет крепость власти и признает лучше, чем какой-либо иной народ необходимость государственной дисциплины". Аргументируя тезисы старшего брата, И.С.Аксаков ссылается на то, что интерпретируемое рассуждение "оправдывается и подтверждается всеми чертами нашей народной психологии, присущими не только так называемому народу, но даже и всем нам". "Мы народ также социальный, и задачи социальные нам несравненно дороже политических <...>". Отсюда, кстати, и ставшее уродливой национальной чертой небрежение так называемыми "формальными обязанностями".

В оценке политической принадлежности российских периодических изданий ведущие идеологи "русского воззрения" были полностью единодушны. "Всего нелепее, - отмечает Н.П.Гиляров, - вопросы, задаваемые о русских печатных органах, равно как вообще о русских общественных деятелях: реакционер он, консерватор, либерал, радикал? <...> Все эти оттенки, политически применяемые в Европе к ряду исторических и бытовых явлений, <...> у нас стоят в ином, часто даже обратном отношении к тому, что в глубине подразумевается под кличками либерализма и консерватизма.

Согласно гиляровской мысли, русские социально-культурные устои, "грозящие крахом европейскому устройству и ниспровержением всему наследию его просвещения, суть консервативнейшие у нас в смысле укрепления не только свободы и благосостояния, но и государственного порядка". "Возвращение к религиозным началам в Европе есть ретроградство и обскурантизм, а подчинение Церкви государству есть несомненный прогресс, аттестация первейшей либеральности, когда у нас поглощение Церкви государством будет ретроградством в смысле обскурантизма, а расширение церковной самостоятельности будет служением свободе и залогом дальнейшего развития. Все вопросы те же у нас, как и везде, но они ставятся иначе"

Собственно демократизация цензуры никогда не служила "славянофилам" неким самодостаточным гарантом обеспечения полноценного книжного общения. Как резюмировал И.С.Аксаков, тот, кто "сочувствует русскому народу во имя "демократизма", тот был есть и остается чистейшим западником, в действительности нисколько не сочувствующим русскому простому народу; кто старается объяснять явления русской жизни с точки зрения "демократической", тот только скрашивает их ложным колоритом, замазывает истину, или при самых добросовестных усилиях успевает раскрыть одну внешнюю сторону явления".

Псевдо-демократический этикет общения, интенсивно распространяющийся в сферах книжной культуры со второй половины XIX столетия, как неоднократно предупреждали Н.П.Гиляров и И.С.Аксаков, потенциально способствует развитию смертельно опасной социальной болезни. И если Гиляров в некотором роде - профессиональный цензор (служил несколько лет в Московском цензурном комитете) , то монологи аксаковской публицистики, с их тональностью цензорской терапии, примечательны уже тем, что автор всегда был в числе "неблагонадежных" для кураторов столичной печати. "Преступен, в душевной подлости повинен тот педагог, который имеет возможность посеять в сердцах вверенной ему молодежи отвращение к революционному терроризму, ко всей этой "политической деятельности", вооруженной подлогом, воровством, револьвером, динамитом, к этому гнусному насилованию воли и совести родной страны, и не пользуется этой возможностью, не сеет этих плодотворных семян страха ради "либералов", из-за популярничанья и тому подобных низкопробных нравственных поводов".

Идеологическому настрою, прицельной воинственности у И.С. Аксакова могли бы поучиться многие цензоры. Так, по его наблюдениям подавляющая часть российской читательской аудитории погружена в "бездну" либерального "словоизвержения". Посреди водоворота беллетристики и общественно-политических изданий, за исключением "немногих одиноких голосов, подобных гласу вопиющего в пустыне", нет ничего, что "одушевило бы читателя любовью к своей земле, к своему народу, что воспитало бы в нем уважение к народной духовной личности, к историческим преданиям, к предназначению родной страны, ничего укрепляющего, подъемлющего душу, ничего, кроме разъедающего отрицания и междустрочной проповеди, направленной к сокрушению в сердце всякой надземной святыни!..."

Само по себе законодательное утверждение свободы печати, даже в оптимальном национально-консервативном русле, так же не представлялось "славянофилам" панацеей и вообще чем-то незыблемо привнесенным в пространство книжной культуры. Прислушаемся вновь к аксаковским прогнозам.

"Всякий законодатель, давший гарантию, может и отнять ее (будь он хоть парламент, или только парламентское большинство, составленное лишним десятком лишних голосов)". Однако в качестве реально наметившейся тенденции "издание таких законов свидетельствовало бы об успехе сознания в нашей правящей и в общественной среде". Именно в этом "заключается единственно прочная гарантия": чтобы "свобода совести, свобода слова вошла в наш обычай и нравы, а она тем скорее сбудется и тем глубже войдет в обычай и нравы нашей правящей и общественной среды, чем меньше будут связывать с этою свободою общественной, неполитической жизни ложное понятие о каких-то политических правах и гарантиях".

Как полагает И.С.Аксаков, "положительная сторона в нашей так называемой либеральной печати лишена всякого серьезного значения". Однако "из этого вовсе не следует, что в совокупности своей либеральные издания не заслуживают "тщательного изучения". Соответствующий постоянный анализ необходим для государственой профилактики " того нездоровья мысли и чувства, которое охватывает столько голов и сердец, той путаницы понятий, которой болеет Русское общество". "Самое это скудоумие, эта умственная ограниченность, которою нередко поражают нас речи и мечтания наших будто бы либеральных газет, не может не вызвать на размышление потому именно, что она очевидно не случайная, не индивидуальная, а нажитая, так сказать историческая, составляющая роковой удел всякого, кто опростался от национального исторического, отрекся от своего народа и от своей народной личности, опорожнил, выхолостил сам себя живет чужим умом и чужою душой <...> Кстати, оговоримся: мы вовсе не отвергаем пользу, которую оказывает наша псевдо-либеральная печать усердным, хотя бы и не всегда точным, разоблачением всяких ухищрений и злоупотреблений <...> в этом отношении нашей администрации пренебрегать чтением их не следует".