От Кравченко П.Е. Послать личное сообщение Ответить на сообщение
К И.Т. Информация о пользователе Ответить по почте
Дата 27.01.2017 21:09:25 Позвать санитаров Версия для печати
Рубрики Россия-СССР; История; Манипуляция; Игнорировать ветку Найти в дереве

Re: С.Г.Кара-Мурза. Чёрные...


>Чёрные мифы о чёрной сотне

> Большевики выполнили главный завет черносотенства – на 70 лет собрали Россию и отвели загребущие руки мировых и наших олигархов.
Это просто трындец
>Рассмотрим миф о черносотенцах по частям.
>1. Говорят: черносотенцы – тёмные и бескультурные слои, «подонки» или «охотнорядцы», лавочники.
>Весь этот тезис ложен. В высшем руководстве «Союза» были виднейшие деятели культуры России: филологи академики Грот и Соболевский, историк академик Н.П. Лихачёв, византист академик Кондаков, ботаник академик Комаров (позже президент Академии наук), врач Боткин, актриса Савина, создатель оркестра народных инструментов Андреев, живописцы Маковский и Рерих, книгоиздатель Сытин. К ним были близки художники Васнецов и Нестеров. Считалось, что к черносотенству примкнул бы, будь он жив, Достоевский.
>В черносотенстве принимали участие видные представители аристократии и иерархи Церкви: будущий патриарх Тихон и митрополит Антоний (прототип Алеши Карамазова). Наконец, членами Союза были 1500 рабочих Путиловского завода. Кто здесь «подонки и громилы»?
Да как где, во вам, пожалуйста:
https://vif2ne.org/nvz/forum/0/archive/168/168079.htm
Из книги Герасимова, кстати, активнно упоминаемой СГКМ в его писаниях про азефа, имхо "На лезвии с террористами"
Герасимов
ТЕРРОРИСТЫ СПРАВА
Мне пришлось присутствовать, можно сказать, при самом за¬рождении крайне правой, монархической организации. Вспоминаю, «по еще в октябре 1905 (до издания манифеста 17 октября), в то время, когда повсюду шли демонстрации и стачки, я как-то в раз-говоре с Рачковским высказал удивление, почему не делаются попытки создать какую-нибудь открытую организацию, которая активно противодействовала бы вредному влиянию революционе¬ров на народные массы. В ответ на это мое замечание Рачковский сообщил мне, что попытки в этом отношении у нас делаются, и обе¬щал познакомить меня с доктором Дубровиным, который взял на себя инициативу создания монархической организации. Действи¬тельно, через несколько дней, вскоре после объявления манифе¬ста 17 октября, на квартире Рачковского я встретился с Дубровиным и еще с одним руководителем этой организации ин¬женером Тришатным. Доктор Дубровин произвел на меня впечатлсние очень увлекающегося, не вполне положительного человека, но искреннего монархиста, возмущенного ренолюционной разрухой,
желающего все свои силы отдать на борьбу с революцион¬ным движением. После мне рассказали, что он имел в качестве врача очень большую практику и хорошо зарабатывал, но забросил все ради своей деятельности в монархической организации. Одна¬ко, все его многоречивые рассуждения свидетельствовали о некото¬рой неосновательности его. Если поверить его словам, то стоило ему только клич кликнуть, и от революционеров следа не оста¬нется. Я по своей должности начальника политической полиции лучше кого бы то ни было знал, что дело обстоит далеко не так просто, и пытался перевести разговор на более конкретные вопро¬сы, — что и как можно делать представителям монархического движения. Особенно рекомендовал я посылать своих ораторов на революционные митинги, где они открыто боролись бы против ре¬волюционных идей. Дубровин говорил, что это легко сделать и что он, конечно, будет посылать на митинги своих людей. У меня дале¬ко не было уверенности, что это действительно будет сделано. Но так как идею подобной организации я всемерно приветствовал, то, несмотря на свой некоторый скептицизм, я при расставании выска¬зал основателям ее самые лучшие пожелания. В последующие меся¬цы я не раз слышал о деятельности этой организации, получившей название Союза Русского Народа, но по обилию работы не мог ни принимать участие в ее деятельности, ни подробно ею интересоваться. Я только уполномочил Михаила Яковлева, одного из подчинен¬ных мне полицейских чиновников, вступить в этот союз и в случае нужды информировать меня обо всем важном,„что там происходит. Расцвет Союза Русского Народа начался в 1906 году после назначения петербургским градоначальником фон-дер-Лауница. Последний с самого начала своего появления в Петербурге вошел в ряды Союза Русского Народа и стал его неизменным покровителем и заступником. Едва ли не по его инициативе, во всяком случае при его активной поддержке, при СРН была создана особая боевая дружина, но главе которой стоял Юскевич-Красковский. Всем членам этой дружины было от Лауница выдано оружие. Так как Лауниц был в известной мере моим официальным начальством, то мне приходилось раз-два в неделю бывать у него с докладом. Обыч¬но я приезжал к нему ночью, около 12 часов, — и почти не бывало случая, чтобы я не заставал в его большой квартире на Гороха-вой полную переднюю боевиков-дружинников СРН. Моя информа¬ции об этих дружинникиках была далеко не благоприятная. Среди них было немало людей с уголовным прошлым. Я, конечно, обо всем этом докладывал Лауницу, советуя ему не особенно доверять сведениям, идущим из этого источника. Но Лауниц за всех за них стоял горой. '
— Это настоящие русские люди, — говорил он, — связанные с простым народом, хорошо знающие его настроения, думы, жела¬ния. Наша беда в том, что мы с ними мало считаемся. А они все знают лучше .нас...
Именно этой дружиной СРН было организовано в июле 190б убийство члена Первой Государственной Думы кадета М.Я. Герценштейна. Он жил в Финляндии недалеко от Петербурга. Во вре¬мя одной из прогулок его подкараулили дружинники, застрелили и скрылись. Непосредственные исполнители этого террористическо¬го акта справа были люди темные, пьяницы. Именно благодаря этому и выплыла наружу вся история. Как мне доложил мой Яков¬лев, за убийство профессора Герценштейна было получено от Лауница 2000 рублей, которых исполнители между собой не подели¬ли. Начались между ними споры — и все дошло до газет. Охран¬ному отделению, конечно, все это в подробностях было известно, но принять против дружинников какие-нибудь самостоятельные ме¬ры я не мог, ибо Лауниц, покрывавший их, был моим начальником.
Единственное, что я мог сделать, это доложить обо всем Столыпи¬ну. Тот брезгливо поморщился:
— Я скажу, чтобы Лауниц бросил это дело... Не знаю, сказал ли он это Лауницу. Во всяком случае несомненно, что Лауниц в своей деятельности имел очень сильную поддержку среди очень высокопоставленных придворных.
Более серьезно мне пришлось столкнуться с боевой дружи¬ной СРН и его покровителем Лауницем, когда члены этой дружины стали вторгаться в мою область. Это было, кажется, осенью 1906 года, когда в Охранное отделение ко мне поступило несколько жа¬лоб относительно „пропаж" ценных вещей во время обысков. Я приказал произвести расследование. Мне дали справку о том, что таких обысков чины Охранного отделения вообще не производи¬ли. При дальнейшем расследовании выяснилось, что Лауниц выда¬вал членам боевой дружины СРН удостоверения на право произ¬водства обысков. Опираясь на это удостоверение, дружинники яв¬лялись в участки, брали с собой чинов наружной полиции и вме¬сте с ними производили те обыски, какие находили нужными. По¬добные действия, естественно, меня возмутили, так как они ком¬прометировали полицию в глазах населения, — тем более, что при таких именно обысках и происходили „пропажи" ценных вещей. Я подробно доложил об этом Столыпину, который всецело разде¬лил мое возмущение и вызвал для объяснения Лауница. Во время этого объяснения я повторил ту характеристику боевой дружины СРН, которую я раньше давал в беседах с Лауницем, и настаивал на категорическом запрещении ей вторгаться в компетенцию поли¬ции. Лауниц энергично защищал дружину и особенно расхваливал Юскевича-Красковского. „Если Красковский сказал, — говорил он, — то значит это правда. Он хорошо знает... " Но вмешательство Лауница не помогло, С'толыпин решительно запретил СРП вмеши-ваться в действия полиции.
— Если у Красковского, — заявил он, имеются какие-ни¬будь интересные сведения, пусть он сообщит их полковнику Гера¬симову... Самочинных же действий быть не должно.
Это объяснение сильно задело самолюбие Лауница, который в это время уже метил весьма высоко и, почти не скрываясь, кри¬тиковал действия Столыпина, находя его чересчур „либеральным". Вначале Лауниц пытался и меня завербовать в свой лагерь. Он знал меня по Харькову еще совсем молодым офицером — и на ос¬новании этого старого знакомства несколько раз заводил со мной разговоры на тему о том, куда же Столыпин ведет Россию. По¬няв из моих ответов, что во мне он не найдет союзника против Сто¬лыпина, Лауниц стал относиться ко мне с недоверием и раздра¬жением. Как мне передавали, в СРН начали разговры о том, что Лауниц хочет меня сместить и на мое место назначить Юскевича-Красковского.
Последний был весьма неумным человеком и к тому же очень падким на деньги, Лауниц тем не менее верил ему и постоянно да-вал себя обманывать. Помню, одно время Лауниц стал носиться с планом обезвредить революционеров... скупив все имеющееся у них оружие. Устроить это дело ему обещал Красковский, — лишь бы деньги. С представлением об ассигновке некоторых сумм на эту цель Лауниц обратился к Столыпину. Запрошенный Столыпиным, я отозвался очень резко об этом... неумном плане. Тем не менее Лауниц откуда-то добыл денег и вскоре с большим апломбом за¬явил о своем огромном успехе: ему удалось купить у революцио¬неров пулемет, заплатив за него 2000 рублей. Столыпин просил ме¬ня расследовать этот случаи. Удалось выяснить, что пулемет был выкраден из ораниенбаумской стрелковой офицерской школы, — очевидно теми самыми людьми, которые продали его Лауницу. Я доложил об этом Столыпину, который много смеялся.
Постепенно эти столкновения выросли до настоящей борьбы между Охранным отделением и Лауницем. Последний мне не дове¬рял и даже распорядился не охранять его чинами Охранного отделения: „Меня охраняют мои русские люди", — заявил он. Именно это его доверие к охране дружинников из СРН заставило его не по¬слушаться моего предостережения в роковой для него день...
В феврале 1907 года мне пришлось столкнуться с новым террористическим актом правых, а именно — с покушением на Витте. Общеизвестно, что вся печать СРН с первых дней вела ожесточенную транши графа Витте, видя и нем главного виновника всех несчцстий, постигнувших Россию. Его называли „жидомасоном", го¬ворили, что он мечтает стать президентом будущей республики, и чуть не требовали предания его суду. Не ограничиваясь угрозами, дружинники СРН делали попытки организовать покушения на жизнь Витте, к счастью неудачные.
Первая попытка была в феврале 1907 года. Мне дали знать по телефону о том, что в доме бывшего Председателя Совета мини¬стров графа С.Ю. Витте найдена адская машина. Я немедленно по¬ехал на место и застал уже там полицию, судебного следователя и прочих. Оказалось, что через дымовую трубу в крыше в камин, находящийся в столовой графа Витте, был спущен мешок, в кото¬ром было приблизительно два фунта охотничьего пороха, часовой механизм от старого будильника с плохо приделанными капсуля-ми. Не бомба, а детская игрушка. К тому же, механизм часов был испорчен, почему взрыв и вообще не мог произойти. Для меня достаточно было беглого взгляда на эту „адскую машину", что¬бы понять, что это не дело рук революционеров. Так грубо и не¬умело повести дело могли только дружинники СРН. По понятным причинам, высказать это открыто я не мог. А потому, когда Вит те, присутствовавший при осмотре, спросил меня: кто, по мое¬му мнению, мог быть автором этого покушения? — я ответил ему: не знаю, — правда, прибавив: — во всяком случае, это не револю¬ционеры...
Вечером я сделал доклад Столыпину, не скрыв от него, что все это является грубой проделкой СРН. Столыпин был возму¬щен:
— Это настоящее безобразие, говорил он. — Эти люди совер¬шенно не понимают, в какое трудное положение они ставят меня, все правительство. Пора принимать против них решительные меры.
Но уже очень скоро выяснилось, что о решительных мерах не может быть и речи. При дворе к покушению отнеслись совсем по иному, многие влиятельные люди там злорадствовали. Да и общее отношение к Союзу Русского Народа там становилось все более положительным. Дворцовый комендант Дедюлин, назначенный на это место после смерти Трепова как человек не политический, питал большую симпатию к СРН. Именно через его посредничест¬во устраивались аудиенции у Государя доктору Дубровину и дру¬гим деятелям СРН. Активную поддержку последнему оказывали и многие крайне правые сановники, из числа находившихся в оппо¬зиции к Столыпину. Все они с лучшей стороны аттестовали эту ор¬ганизацию перед царем. В этих условиях расследование о покушениях правых на графа Витте, производимое судебными властями, велось с таким расчетом, чтобы никаких нитей найти нельзя бы¬ло. А печать СРН после этого покушения писала, что Витте сам на себя устроил это покушение, чтобы таким путем обратить на себя внимание.
Выяснению дела не помогло даже убийство Казанцева, аген¬та московского Охранного отделения. Его труп был найден в июне 1907 на одной из окраин Петербурга. Имевшиеся при нем доку¬менты устанавливали его личность, а также его несомненную причастность к подготовке нового покушения на Витте. Он привез из Москвы динамит, которым должна была быть заряжена бомба, предназначавшаяся для Витте. В записной книжке Казанцева име¬лись адреса конспиративных квартир московского Охранного от¬деления. Не было сомнений, что и динамит получен оттуда же и что все предприятие организовано с ведома начальника этого отде¬ления, полковника Климовича. Все эти данные были мною собра¬ны и препровождены в Департамент Полиции, где они и были похо¬ронены. После смерти Лауница московское Охранное отделение ста¬ло центром боевых предприятий СРН вообще. В Москве был убит член Второй Государственной Думы Иоллос. Но агенты Москвы раскидывали свою деятельность не только на Петербург и Моск¬ву, но и на провинцию. Так, помню, мне пришлось установить, что ими было организовано и убийство депутата Караева в Екате-ринославе.
Надо сказать, что в Москве вообще царили особые нравы. Характерен в этом отношении запомнившийся мне эпизод, связан¬ный с покушением на Курлова. Однажды, зимой 1905-06 года, агент московского Охранного отделения, известная впоследствииЖученко, сообщила своему начальству, что ей поручено революцион¬ной организацией доставить бомбу в Минск для покушения на мин¬ского губернатора Курлова, и просила дать указания, как ей быть. Начальник отделения полковник Климович и его помощник фон-Коттен решили, что бомбу она должна отвезти по назначению, но в таком виде, чтобы она не могла взорваться. Фон-Коттен, бывший артиллерист, сам вынул детонатор из бомбы, после чего Жученко отвезла ее в Минск. Неудивительно, что брошенная бомба не взо¬рвалась, хотя попала Курлову, кажется, в голову. Бросивший бом¬бу революционер был схвачен и повешен. Все эти подробности я слышал впоследствии лично от фон-Коттена. Я указал ему на недо-пустимость таких действий со стороны Охранного отделения, но он
в ответ только засмеялся...
Смерть Лауница, может быть, замедлила конфликт между Сто¬лыпиным и крайними правыми, который постепенно нарастал, — но во всяком случае она его не приостановила. Особенно обостри¬лись отношения в период Второй Государственной Думы. В то вре¬мя как Столыпин, распуская антигосударственную Вторую Думу, стремился создать на ее месте такую Думу, которая поддержала бы его в работе по преобразованию страны, — Союз Русскою На¬рода под руководством Дубровина стремился вообще к полному уничтожению всяких представительных учреждений в России. Для того чтоб противодействовать Столыпину и добиться своей мак¬симальной цели, Дубровиным, между прочим, была организована особая депутация к царю во главе с известным впоследствии иеро¬монахом Илиодором. В эту депутацию входило 10-12 человек,.жи¬телей Царицына и прилегающих к нему местностей с Волги. При¬быв в Петербург, они заявились ко мне с рекомендацией от Дуб¬ровина. Имя Илиодора мне. было знакомо. О нем очень хорошо отзывался Лауниц, считавший его талантливым, патриотическим агитатором. Поэтому я с большим интересом познакомился с ним лично. Он произвел на меня впечатление фанатика, почти нервно-больного человека: худой, кожа да кости, с небольшой реденькой черной бородкой, с блестящими глазами, горячей речью. В разго¬воре он все время сбивался на тон оратора, пересыпая свою речь цитатами из Священного Писания. Он несомненно должен был им¬понировать нервным людям, но на спокойного и рассудительного человека он не мог произвести большого впечатления. Меня он старался убедить в том, что игра с Государственной Думой опасна, что ее надо уничтожить и твердо держаться старого догмата о боже¬ственном происхождении царской власти, ни в чем не отступая от этого принципа. Даже сам царь, говорил он, не имеет права изменить этот основной закон. Уходя, он должен сдать свое царство та¬ким, каким его получил при вступлении на трон. Именно для это¬го и приехал Илиодор в Петербург, чтобы добиться аудиенции у царя и убедить его отклонить все новшества и вернуться к положению, существовавшему до 1905 года. Государственную Думу Илиодор ненавидел с бешеной злобой и совершенно серьезно гово¬рил о том, что нужно бросить бомбу в левую часть Государствен¬ной Думы.
Если в общем Илиодор произвел на меня отрицательное впе¬чатление, то от спутников его я вынес впечатление прямо отталки¬вающее. Все они, земляки Илиодора, принадлежали буквально, я не преувеличиваю, к оборванцам. Некультурные, малограмотные люди. Так как в столице им негде было жить, а Дубровин просил меня их приютить, я отвел для них несколько свободных камер при Охранном отделении и за счет отделения кормил их. Помню, мне было жалко отпустить им рацион в размере, обычно отпус¬каемом арестованным: для последних брали обед в ресторане по 1 рублю на человека; для членов этой делегации я ассигновал по 30 копеек на харчи.
Обо всем этом я, конечно, доложил Столыпину, сделав вы¬вод, что эту депутацию ни в коем случае нельзя близко подпус¬кать к царскому дворцу. Столыпин вполне согласился со мной и заявил, что этих людей надо просто услать из столицы. Я взялся устроить это мирным способом. Делегации дали прожить несколь¬ко дней в Петербурге. Я приставил к ним одного из моих поли¬тических надзирателей, который водил их в Петеропавловскую крепость, показывал разные церкви и прочее. Потом дней через пять выдали им деньги на дорогу и-препроводили на вокзал. Де¬путаты были даже благодарны и просили провожавшего их надзирателя особо благодарить меня за прием. Илиодора в их числе не было. Он ко мне больше не являлся. Я слышал, что он поселился у архимандрита Феофана, тогда ректора петербургской Духовной академии.
Эта депутация была началом большой кампании, которую пытался развернуть СРН в пользу изменения основных законов и уничтожения Государственной Думы. В период между Второй и Третьей Государственной Думой, когда измененный избирательный закон дал возможность государственно настроенным элементам бо¬роться против засилия левых, мне пришлось много раз встречать¬ся с Дубровиным и вести с ним разговоры на политические темы. Помню, однажды он заявил мне, что если бы СРП принял участие в выборах в Первую и Вторую государственную Думы, то состав Думы был бы однороден, так как вес члены Государственной Ду¬мы принадлежали бы к СРН. Но СРН участвовать в выборах не мо¬жет, так как считает Государственную Думу противозаконным учреждением. Как верный монархист, говорил Дубровин, я не имею права своим участием санкционировать существование этого сбо¬рища, посягающего на неограниченные права монарха. Между про¬чим, в заключение этой нашей беседы я высказал предположение, недалекое от истины, — что СРН, по всей вероятности, не принимает участия в выборах потому, что у Союза нет лозунгов, могу¬щих привлечь к себе население, и отсутствуют интеллигентные си¬лы, необходимые для ведения предвыборной агитации.
В процессе этих разговоров мои отношения с Дубровиным не¬сколько улучшились, — правда, очень не надолго. Причиной наше¬го окончательного разрыва был следующий эпизод. СРН суще¬ствовал на деньги, получаемые от правительства и официальными, и неофициальными путями. В 1906-07 годах много денег отпу¬стил Союзу Столыпин, кажется, через товарища министра внут¬ренних дел Крыжановского. Летом 1907 года, когда отношения между Столыпиным и СРН начали портиться, в выдачах произошла заминка. Тогда Дубровин обратился ко мне с просьбой о посред¬ничестве. Я ему прямо сказал, что я хотел бы ему помочь, но не знаю, как я могу это сделать, когда газета Дубровина „Русское Знамя", не стесняясь, ведет резкую кампанию против Столыпина? Дубровин начал уверять меня, что все это одно недоразумение. Все объясняется отсутствием у него времени. Если бы он это знал, он читал бы все статьи и никогда бы их не пропустил. Я поставил прямым условием моего заступничества обещание Дубровина пре¬кратить нападки на Столыпина. Дубровин такое обещание дал, по¬клявшись перед иконой. Мой разговор со Столыпиным на эту тему не принадлежал к числу особенно приятных. Он не хотел давать денег и говорил, что плохо верит в клятву Дубровина. В конце концов он уступил и распорядился о выдаче 25 тысяч рублей. День¬ги были выданы, а буквально на следующий день я прочел в „Рус¬ском Знамени" одну из наиболее резких статей, направленную про¬тив Столыпина, какие когда-либо в этой газете появлялись. Я не¬медленно вызвал Дубровина и осыпал его упреками. „В какое положение вы меня ставите? Ведь вы же перед иконой клялись", — напал я на него. У Дубровина был очень сконфуженный вид. Глаза у него. бегали, и на икону, на которую я все время указы¬вал, он смотреть упорно избегал. А по существу он повторил опять старые оговорки о том, что он статьи не читал, что напечатана она без его ведома и прочее. Я сказал ему пару неприятных фраз, и с тех пор он уже у меня не был.
Столыпин после введения избирательного закона 3 июня был в чрезвычайно активном и бодром настроении. Наконец-то, гово¬рил он, будет созвана работоспособная Государственная Дума и обеспечено в ней правительственное большинство. Такую Госу¬дарственную Думу следует всемерно укреплять. В сущности, Сто¬лыпин и в период первых двух Дум никогда не переставал подчерки¬вать, - и это простить ему не могли сторонники СРН, — что он не против представительных учреждений вообще, а только против дан¬ного несбаллансированного состава Думы. Он являлся решитель-ным противником всяких, обильно возникавших тогда планов о полном уничтожении правительственных учреждений в России. Мне
приходилось не раз в беседах с ним выслушивать его мнение, что для России институт Государственной Думы очень нужен и что рус¬ские порядки во многом необходимо перестроить на новый лад. Ко¬гда начала функционировать Третья Государственная Дума, Столы¬пин искренне стремился работать вместе с нею и старался поддер¬живать хорошие личные отношения с лидерами думских фракций. Большинство в новой Государственной Думе принадлежало к партии Союза 17 октября. Левый фланг Государственной Думы, куда вхо¬дили социал-демократы и трудовики, был незначителен. Партия конституционалистов-демократов устами своего лидера П.Н. Милю¬кова пыталась в общем отмежеваться от всякой связи с револю¬ционными и социалистическими течениями. Одним словом, в Думе складывалось большинство консервативное, благожелательное пла¬нам Столыпина. Из руководящих представителей думского боль¬шинства Столыпин особенно высоко ценил председателя союза 17 октября А.И. Гучкова, который бывал у него по два раза в неде¬лю. СРН по вышеизложенным соображениям не принял участия в выборах и продолжал по-прежнему свою кампанию против Столыпи¬на и против Государственной Думы, которую Столыпин защищал. В центре государственных задач того времени стояла аграрная проблема, которую Столыпин хотел решить путем наделения кре¬стьян землею при посредстве Крестьянского Земельного Банка и превращения их таким образом в мелких собственников. Аграр¬ная программа Столыпина, получившая выражение в законе 9 но¬ября 1906 года, вызвала весьма различное и часто враждебное отношение к себе в разных кругах общества. Прежде всего при¬шлось преодолевать сопротивление великокняжеских кругов,
высказавшихся против отчуждения кабинетских и удельных земель. Государь поддерживал в этом вопросе Столыпина и лично гово¬рил в его пользу со всеми великими князьями. Упорнее других сопротивлялся великий князь Владимир Александрович, не сда¬вавшийся на убеждения царя. По указанию царя, Столыпин лич¬но повидал великого князя и доказал ему, насколько проектируе¬мая аграрная реформа необходима. Великий князь с доводами Сто¬лыпина в конце концов согласился.
До издания закона Столыпин стремился выяснить и отноше¬ние к нему думских и внедумских групп. По собранным тогда све¬дениям, революционные партии видели в столыпинской реформе явную угрозу развитию революционного движения среди крестьян¬ства. Социалисты-революционеры, например, считали, что разру¬шение крестьянской общины и разрешение свободного выхода из нее означает потерю основного базиса для социалистической пропа¬ганды в деревне. Превращение крестьян в собственников укрепит существующий государственный строй и ослабит шансы революции. Кадетская партия имела свой собственный проект аргарной рефор¬мы, допускавший принудительное отчуждение, хотя и по справедливой оценке, частновладельческих и государственных земель в пользу крестьян; — и также высказывалась против проекта Сто¬лыпина. Тогда принудительное отчуждение земель, и в форме, пред¬лагаемой партией к-д, казалось с государственной точки зрения аб-солютно неприемлемым, как нарушение принципа собственности.
По иным соображениям высказался Союз Русского Народа против аграрного проекта Столыпина. Дубровин видел в крестьян¬ской общине один из самых надежных устоев самодержавного строя. Проведение столыпинских проектов выгодно, мол, только жидомасонам, стремящимся поколебать самодержавный строй.
В результате всей этой разноголосицы, царившей в русском обществе, аграрный закон Столыпина, хотя и прошел в Государ¬ственной Думе, но начавшаяся против него слева и справа агитация сделала свое дело, затормозила его проведение в жизнь и умалила его благотворное значение. Достаточно сказать, что к 1917 году не более 30% крестьян оказались собственниками, остальные же не пожелали выйти из общин, и тем создалась благоприятная почва для революции.
Я упоминал уже о той кампании, которую систематически ве¬ли против Столыпина как деятели СРН, так и близкие к этой орга¬низации отдельные сановники и придворные. Имея довольно сво¬бодный доступ к Государю, они пользовались аудиенциями, чтобы подвергать критике политику Столыпина и вызвать недоверие к его начинаниям. Они указывали Государю, что популярность Столы¬пина растет в ущерб популярности самого Государя. Охваченные завистью к крупной государственной роли, которую уже к концу Второй Государственной Думы начал, по общему признанию, иг¬рать Столыпин, они не останавливались перед тем, чтобы умалить его заслуги в прошлом и извратить события даже совсем недавне¬го времени. Так, с одной стороны, уверяли Государя, что никако¬го революционного движения в России и не было, и что поэтому Столыпин никакой революции не подавлял и не мог подавлять. Напротив, небольшие революционные вспышки, бывшие в стране, объяснялись только недопустимой слабостью власти. Но, с другой стороны, Государю говорили, что Столыпин проявляет и до сих пор крайне опасный либерализм, что Третья Государственная Ду-ма, которую он так отстаивает, представляет собой чисто-револю¬ционное учреждение и что Россия стоит накануне новой револю¬ции, которая грозит все смести.
Чтобы убедить царя в необходимости уничтожить Думу, Дуб¬ровин организовал целый поход СРН против Столыпина. В самом начале Третьей Государственной Думы все провинциальные отде¬ления СРН, по указанию Дубровина, начали посылать царю верно¬подданнические телеграммы с просьбой об уничтожении Государст¬венной Думы. Об этих телеграммах я узнал от Столыпина, возвра-щаясь с ним как-то из Царского Села. По-видимому, Столыпину пришлось выдержать нелегкую борьбу, потому что он был взвол¬нован и не скрыл своего раздражения, говоря о СРН и его телеграм¬мах. Я предложил ему произвести в провинции проверку этих те¬леграмм и их отправителей. Столыпину идея эта понравилась, и я немедленно отправил телеграфный запрос во все жандармские и Охранные отделения с просьбой дать точную справку об организа¬циях СРН вообще, и специально о тех лицах, которые подписали указанные телеграммы. Ответы были получены больше, чем из 100 пунктов. В большинстве они были прямо убийственны для СРН: Состав отделов и подотделов СРН обычно не превышал "10-20 чело¬век. Руководителями же были часто люди опороченные, проворо¬вавшиеся чиновники или исправники, выгнанные за взятки со служ¬бы; некоторые до настоящего времени стояли под судом и след¬ствием. На основании полученных телеграмм я составил справку и передал ее Столыпину. Он был рад получить такой материал — и не замедлил представить его царю. На царя собранные сведения, по-видимому, произвели впечатление, во всяком случае на неко¬торое время.
Третья Государственная Дума, между прочим, по предложе¬нию Столыпина, вынесла постановление, осуждающее политический террор. По этому поводу говорили, что такое постановление, вы¬несенное Столыпинской Думой, не пользующейся доверием наро¬да, не имеет никакого значения. Очевидно, что те, кто так гово¬рил, не знали или не поняли, что тут речь идет также о террористах справа, находивших себе прибежище в монархической организации Союза Русского Народа.


>2. Говорят: черносотенство – движение «антисемитов».
>Неверно, организаторы и деятели «Союза» – виднейшие евреи. Основоположником черносотенства был еврей Грингмут. Другой – близкий соратник Столыпина Гурлянд. Они не были ни агентами, ни провокаторами. «Еврейская энциклопедия» писала (1910 г.): «Они проводят идею полного присоединения евреев к началам русской государственности, отнюдь не отказываясь от своих вероисповедных и национальных стремлений».
>3. Говорят: черносотенцы устраивали еврейские по¬громы.
>Это миф. «Союз», созданный в ноябре 1905 года, не мог быть причастен, например, к погрому в Кишинёве в апреле 1903 года. Этот погром русские должны вспоминать «со стыдом и ужасом», хотя в нём участвовали исключительно молдаване, а предводителем был представитель знатного молдавского рода Паволаки Крушеван.
Ну кожинову,из 2й половины 20 века, конечно же "виднее", а вот как представлялись события современникам:
О погромах
Николаевский, история одного предателя, М.:Высш. Шк. стр 76,77

На очереди в это время с особой остротой встал вопрос о покушении против Плеве. Незадолго перед тем разразился известный антиеврейский погром в Кишиневе. В течение двух дней — 19—20 апреля 1903 г. — орга¬низованно руководимые толпы погромщиков беспрепятственно разрушали еврейские дома, грабили магазины, насиловали женщин, убивали, не щадя ни возраста, ни пола. Ни полиция, ни войска не делали попыток прекратить погром. С их стороны громилы, наоборот, нередко слышали слова полного одобрения и поощрения. Зато в тех случаях, когда группы евреев пытались оказывать сопротивление, полиция обнаруживала свое существование: разгоняла группы самообороны, производила арес¬ты, не церемонилась пускать в ход оружие. Убитые составили много десятков, общее количество пострадавших исчислялось сотнями.
Главным виновником все считали Плеве, который считал антиеврейские погромы полезным средством для борьбы с революционным движением и открыто высказывал эту точку зрения в доверительных беседах с представителями администрации.
Впечатление, произведенное известиями о погроме, было огромным, как в России, так и за границей: ведь этот погром действительно воскрешал самые худшие призраки средневековья. Огромное впечатление произвел он и на Азефа. Последний не был евреем-националистом. В воспоминаниях московского раввина Мазе рассказано, как насмехался Азеф над еврейской религией, над обычаями и обрядами, как мало он придавал значения своей связи с еврейским народом. Но евреем он себя все же чувствовал. Судя по всему, особенно прочно в нем жили воспоминания о тяжелых годах детства: Ивановская
рассказывает, что во время их встреч в Варшаве и Виль-по, как бы серьезна ни была тема их разговоров (а они встречались там в период подготовки покушения на Плве), Азеф никогда не пропускал ни одного из тех босоногих уличных торговцев — еврейских мальчишек, которых так много бегало по улицам этих городов, без того, что-бы не купить у него чего-нибудь на грош или два. И его глаза, так часто глядевшие «холодными, навыкате», на-верное, именно в эти минуты чаще всего становились похожими на обычные «грустные еврейские глаза». А ведь одной из самых жутких страниц в рассказах о Кишиневе были сообщения о зверски убитых детях — о грудных младенцах, которым разбивали головы ударами о стену.
Как и вся Россия, Азеф ответственным за эти события считал Плеве и не скрывал своего возмущения против последнего. Так он держал себя не только в революционной среде, где это возмущение было только общим настроением. Именно в этом смысле он вел беседы и со своим полицейским начальством. Еще до своего отъезда за границу, под свежим впечатлением от первых известий из Кишинева, Азеф имел разговор о них с Зубатовым и, по рассказу последнего, «трясся от ярости и с ненавистью говорил о Плеве, которого считал главным виновником» кишиневского преступления. И позднее, за границей, в беседах со своим начальником по полицейской линии с Л. А. Ратаевым Азеф высказывался в том же духе. Нет никакого сомнения в том, что это обстоятельство оказало решающее влияние на судьбу Плеве: если в других случаях Азеф по соображениям корыстной выгоды более или менее пассивно допускал совершиться террористическим актам, то в деле Плеве он активно прилагал усилия к тому, чтобы довести его до успешного конца.



>Россия – идеократическое государство, для неё неприемлемо использование «неформальных» организаций для насилия против политических противников.
Ахаха, см выше Герасимова)


>Нас убеждают, что между черносотенством и фашизмом есть генетическая связь. Это ошибка или ложь. Течение монархистов-традиционалистов не могло породить фашизм, он – порождение Запада.
КАк известно, разбежавшщиеся по всему миру белогвардейцы активно ударялись и в монархизм (что бы там не было с ними до поражения в гражданской войне), так и в фашизм, и кожиновские тыории их не смущали)