Продолжение реферата 3-го тома фундаментальной работы А. С. Шушарина "Полилогия современного мира"».
Рассмотрев, таким образом, экстенсивные процессы в их связи с базовыми отношениями, ученый в 18–й главе (всего три страницы) кратко касается общей характеристики развиваемой им логики истории, показывая ее чрезвычайную сложность и многомерность, после чего переходит к 4-му разделу «Современные структуры и процессы», начиная их анализ с рассмотрения в 19-й главе глобальных процессов.
Глобальное – это всемирное, планетарное, соотносимое с переменами во всем социуме, касающееся как всех стран, так и каждого человека. Обзор современного состояния глобалистики показывает ее в состоянии эмпирического поиска, до-теоретического хаоса, вне понимания целостной картины кризиса современного мира. Не лучше положение и в политэкономии, из некоторых современных курсов которого исчезли даже понятия империализма и войн (!).
Шушарин рассматривает имеющиеся теории империализма, мира и войны, фиксируя их слабый теоретический уровень и отмечает, что материалистический принцип обязывает познавать то, что материально мешает миру и порождает войны, отвергая, в частности, биологические концепции ее причин как находящихся в природе человеке, поскольку последняя сама имеет социальную детерминацию. Ученый показывает, что войны имеют не только классовую природу. Но чтобы понять их, требуется определить, какими производственными отношениями и лежащей в основе последних собственностью обусловливаются войны? Именно эти основания и определяют весь сложный комплекс основных противоречий современного мира. Человечество вступило в полосу неустойчивого равновесия, бифуркации, поэтому современной исторической задачей является выявление объективно спасительных (революционных) ветвей бифуркации, т.е. достижение неконфронтационного (как сейчас) мира. И научное решение этой исторической задачи, пишет Шушарин, может быть только революционно-социологическим.
Резюмируя свое понимание социологической стороны происходящего, ученый констатирует, что действующими субъектами международных (экзогенных) производственных отношений являются не только классы, а и народы, государства, различные политические, экономические блоки и т.д. в определенных условиях, являющиеся как бы масками, олицетворениями производственных отношений, носители которых противостоят друг другу. При этом экстенсивные процессы преодоления отживших экзогенных отношений он предлагает называть экстенсивными валами, понимая под ними именно экстенсивную социализацию, товаризацию, технологизацию и т.д. культур. Все экзогенные и даже эндогенные отношения, т.е. все глобальное равновесие («гетерархия социума») современного мира деформированны метаструктурой конфронтационного насильственного мира, т.е. некоторыми мироосновами разноначального мироустройста.
Иначе говоря, современные конфронтационные мироосновы (эгокультурность) подчиняют себе всю гетерархию, которая и рождает весь спектр эндогенных волн и экстенсивные валы. Однако высшая задача (преодоление линейной формы, т.е. социализма) и основное содержание задачи современности (переделка основания пирамиды, преодоление метаструктуры насилия) логически относительно автономны в своем содержании. Поэтому Шушарин пока абстрагируется от «обваливающегося социализма», переходя в блестяще написанной 20-й главе к анализу основного содержания современной мировой задачи, которое понимает как объективный императив эпохи, – преодоление насильственного (конфронтационного) мира, построение реального международного гуманизма с его пусть скромным социальным содержанием, но уже в планетарном масштабе. Поэтому научное решение этой задачи эпохи – создание теории отжившей, гибнущей формы жизни людей, критической теории происходящих процессов, понимание их и как преодолевающих данную систему, т.е. положительных и спасительных.
Основное содержание этой исторической задачи определяется доминирующими экзогенными производственными отношениями всего мироустройства, отжившими производственными отношениями всего мира, которые и делают его неразумным. Шушарин показывает, что вся история человечества от ее начала и до сих пор является первой и единственной, насильственной, вооруженной, каменно-ядерной формацией; одним-единственным вооруженным способом «производства и воспроизводства действительной жизни» в масштабах всего человечества. Он-то, - еще докультурный, досоциальный, дочеловеческий, - нарастающе заходит сейчас во все более глубокий кризис. Он-то сейчас мучительно и преодолевается в виде назревающего экстенсивного обобществления производства в его всемирных экзогенных основаниях. Сравнивая состояние всего человечества как возможного единого общества с характеристиками отдельных этапов его развития, ученый делает вывод, что человечество еще не общество и находится как целое в «зоологической», досоциализированной форме жизни.
А отжившие производственные отношения этого насильственного доразумного мира – это необщественная собственность на культуры, т.е. эгокультурность уже как глобальная, экзогенная метасобственность на культуры, на всеобщую жизнь человечества, которая проявляется в виде доминирования «своих» культур в реальной практике международных отношений, - а это и есть насильственный конфронтационный мир. «Наши – не наши», но уже в масштабах всего мира, - именно это и проявляется, пишет ученый, в сегментации, госсуверенности, нетерпимости, экспансиях и т.п., влекущих человечество в бездну.
Соответственно и теория современности оказывается как критикой «архирелигиозного культурцентризма», так и рациональным основанием гуманизма как глобальной субординации и интеркультурности. Но для этого отношения с данными культурами должны быть поняты как культурное равновесие. Культурное равновесие – это абстракция, выражающая взаимную необходимость многообразия базовых и вариационных процессов всеобщего культурного разделения деятельности (труда в самом широком значении) людей, метавзаимодействия и метаобщения народов посредством контактной деятельности. А общий смысл культурного равновесия состоит в абстрактной метасимметрии (сверхсимметрии) сосуществования, со-бытия культур, их «возни» (то есть их необходимости друг для друга). Эта метасимметрия всегда существует не сама по себе, а в какой-либо реальной форме существования, как производственное отношение народов по поводу культур, т.е. в виде определенной метасобственности.
Далее ученый показывает, как эта симметрия превращается в собственную противоположность «абсолютно неразумного». Это происходит, когда объект метавзаимодействий, т.е. сами культуры, находится в господствующей ограниченной (необщественной) собственности, но уже в глобальном масштабе собственности на культуру, - это и делает сам данный тип равновесия господствующим над всем, и, прежде всего, над самим человеком. Соответственно, вся история человечества опять-таки предстает уже как сверхасимметрия варварства, одной насильственной, вооруженной формацией всего человечества, эгокультурной формой международных (экзогенных) культурно-родовых производственных отношений.
Сейчас эта гигантская сверхасимметрия эгокультурности, т.е. метасобственности на культуры, находится в своей предельной, кризисной форме и деформирует все другие отношения. Как своего рода «частно-народная» (т.е. «принадлежащая» отдельным народам), разрывающая узурпация культуры всего человечества, проявляемая в форме вооруженной суверенности народов, она является основным содержаним всемирных производственных отношений как империализма, т.е. мироустройства всей первой экзогенной «формации» человечества.
Эгокультурность шире империализма (она распространяется и на «внутринародные» отношения), а империализм есть именно проявленное международное отношение эгокультурности. Формы империализма менялись, но основная сущность его от преодоления первобытности и до наших дней остается неизменной. Поэтому современный «мировой капитализм», пишет Шушарин, это высшая стадия эгокультурности, в том числе, в форме капиталистического империализма.
Империализм представляет собой тип реального всемирного равновесия международного дочеловеческого вооруженного мироустройства, ибо вооруженность эгокультурности такая же общественная необходимость, как и «яд кобр, зубы ящеров» и т.п. За последние 100 лет энергетические ресурсы человечества увеличились в 1000 раз, а мощность оружия – в 1 000 000 раз. Все войны, переделы мира, борьба за рынки, жажда завоеваний, коллизии классов и т д. возможны только на материальной почве господствующей эгокультурности. И именно глобализация незримых, но могучих отношений и процессов как самой эгокультурности, так и эгокультурной гонки породила глобальную политику. А с крахом «коммунизма», указывает ученый, даже произошло освобождение эгокультурности – она стала пока латентной, но уже и распространенной по всему миру, глобализированной, что привело к катастрофическому росту тотальной неустойчивости современного мира. Продолжая свой революционизирующий социальную науку анализ, Шушарин показывает, как примитивизм агрессивности, сепаратизма, национализма в этих условиях оказывается проще любого положительного движения, называя это явление международным «законом падшести». Ученый характеризует «инфернальную логику» эгокультурности стремительным ростом вероятности апокалиптической «глобальной случайности» самоуничтожения человечества, так как людской власти над резко неустойчивой стихией эгокультурности нет.
Однако несмотря на то, что общечеловеческого глобально еще не существует и люди (как огромные совокупности) пока выступают как толпы – марионетки эгокультурности, объективно идет и противоположный процесс обобществления культур (их социализация), который Шушарин называет «интеркультурацией» и экзогенной демографизацией, связывая его с взаимообменом деятельностью между народами (метаобщением). Так, увеличение объема внешней торговли в мире примерно в 5 раз превышает рост производства, число переводов в год увеличивается на 15-20% и т.д. Причем, подчеркивает ученый, освобождение людей от стихии эгокультурной формы, от случая быть пушечным мясом, не отменяет самобытности любых культур. Глобальная социализация является основным содержанием перемен современной ноосферы и означает, условно говоря, превращение целых народов уже в «граждан» мира снятием (не уничтожением), прежде всего, национально-этнических границ, превращением их из государственных в, так сказать, «административные», но и с институциональным (и силовым) гарантом со-существования и со-перемен культур. Шушарин подчеркивает, что слом материальной сверхасимметрии эгокультурной собственности (т.е. устранение перекоса в обладании собственностью) должен быть осуществлен материальной же силой самих народов (людей). Поэтому преодоление эгокультурности предполагает изменения в самих культурах, в их интеллигенции, которая гуманистически должна стать уже всемирной, так как гуманистические силы абсолютно интернациональны. Этот процесс невероятно трудный, так как требует идей или целей, по действию превосходящих «присутствие врага» (И.А. Василенко), то есть некого образа нового опыта, действия примером (В. Ленин). Поэтому без гуманистической идеологизации, т.е. создания идеологии, а сначала, пишет Шушарин, борьбы «толстых книг», «наукизации» и образовательного обеспечения (распространения этой идеологии), восходящие перемены в мире совершенно невозможны.
Однако наряду с нарастающим обобществлением культур (интеркультурацией) в современно мире происходят и другие важные процессы, которые ученый анализирует в 21 главе своего труда, поставив перед собой задачу обозреть как весь диапазон основных структур («идеальных типов»), так и восходящие потенциальные перемены международных (экзогенных) отношений (экстенсивные валы). Надо, в частности, показать, пишет Шушарин, что в самом глубоком материальном содержании «мировая капиталистическая система» в чистом виде никакого отношения ко всему «капиталистическому» не имеет.
Этот удивительно тонкий и глубокий анализ ученый начинает с явлений колониализма как расистского порабощения отсталых народов («форм»), деколониализации и неоколониализма («экзорабства»), показывая, прежде всего, что колониализм известен уже много тысячелетий, по меньшей мере, с рабовладения. Любой колониализм – это экзогенные отношения страны (культуры) «А» к стране (культуре) «Б», данные до форм их конкретных взаимосвязей. В «чистом содержании» они представляют собой экзорабовладельческое (т.е. международно-рабовладельческое) отношение между странами по поводу «населения», т.е. трудового ресурса, богатства как разновысоких трудовых ресурсов в форме демосов. Реальный колониализм (неоколониализм) асимметричен, - доминирует необщественная собственность на трудовые ресурсы. И эти отношения не только экзогенны, но и в собственном содержании принципиально не экономические, а более глубокие - метадемографические, хотя и маскируются в «экономическом облике». Их примером в современном мире является «долговая кабала», финансовая задолженность, особенно, развивающихся стран, ежегодная выкачка из которых составляет 200 млрд. долларов. Характерна и сама динамика: если в 1974 их объем внешнего долга составлял 135 млрд., а к 1981 достиг 751 млрд., то в начале 90-х – уже 1, 935 трлн. долларов.
Рост кабальной, т.е. дофеодальной (но уже в международном, «экзогенном» смысле) зависимости и проявляет суть этих отношений: как рабовладельцы немыслимы без рабов, так и «золотой миллиард» был бы невозможен без развивающегося мира. И в этой разновысокой парности они, подчеркивает Шушарин, отнюдь не капитализм, ибо у капитализма как идеального типа производственная разновысокость отсутствует. А в неоколониализме вся суть – именно в ней. Таким образом, дает определение ученый, неоколониализм – это самая грубая форма энтропийных («самопожирающих») метавзаимодействий демографически разновысоких культур в срезе экзогенного трудообмена как международного диктата.
А деколонизация, во-первых, это проявление процесса экстенсивной социализации (но только как локальной); и, во-вторых и главных, она произошла на основе эгокультурности, что привело, в частности, к гонке вооружений и на Юге, обернувшись дальнейшим расширением, «размножением» и глобализацией империализма (вооруженной эгокультурности), при сохранении «семеркой» «развитых» стран монополии на ракетно-ядерные вооружения, т.е. решающего военного фактора.
Деколониализация не уничтожает метадемографическую асимметрию, а лишь видоизменяет ее форму и, главное, ее глобализует. Суть, дела, пишет Шушарин, все та же – только теперь из оседлых «рабов» извлекается труд за новые «бусы» «видиков-панасоников». А тем временем 5% мирового населения США потребляют 40% ресурсов планеты. Простейшая форма экзорабства – избирательная иммиграционная политика Запада, обретение вполне готовых работников без всяких войн и захватов, ценой ухудшения социогенофондов порабощенных народов. Результаты неэквивалентности потрясают: до 2000 раз (В. Лешинский) в пользу метрополий. И разрыв продолжает расти по самым разным параметрам, - Автор приводит в подтверждение этому разнообразные статистические данные и расчеты. Следствием этой ситуации стала, в том числе, демографическая проблема: за последние 20 лет прирост населения составил 1,7 млрд. человек, из них 1, 5 млрд. – в развивающихся странах. Один только этот прирост равен всей численности населения Земли в начале 20 в. Причину этого роста Шушарин видит не столько в неоколониализме, сколько в эгокультурности – основании современного мира вообще; когда речь идет при эгокультурной гонке о выживании культуры «любой ценой», неометрополии берут, так сказать, умением, а неоколонии – числом, не считаясь с нищетой, высокой смертностью и страданиями сотен миллионов людей.
В связи с этим ученый показывает лживость распространенных «ВНП-ВВП-статистик» (приводя длинный список «неучтенных» ими реалий) и спекулятивность финансовой сферы, когда глобальный оборот на рынках валют (где ничего не производится) ежесуточно достигает 0,9-1,1 трлн. долларов. Устрашающи и экологические проблемы коммерциализации природы. Так, экологически чистые регионы в США составляют 4%, в КНР – 20% (в России 45%), за последние 70-80 лет загрязненность воздуха возросла в 100 000 раз, ежегодно исчезает 10-15 тыс. видов живых существ и растений и т.д. В то же время, быстро размножаются и адаптируются сорные травы, вредители, возбудители болезней. Однако, все проблемы природопользования и биосферы, подчеркивает Шушарин, – это проблемы производственных отношений людей, прежде всего, самой эгокультурности, колоссальной нагрузки на природу всей военной промышленности. В качестве одного из путей комплексного решения этих вопросов ученый анализирует процессы интеграции (НАФТА, АСЕАН, АКТ и др.), особенно, в Европе (ЕС). Европейская интеграция – это проявление (локально) процесса интернационализации как действительного международного обобществления пространства производства, который в самом экзогенном содержании осуществляется как международная экстенсивная товаризация с метаконкуренцией уже национальных рынков. При этом происходит как интеграция внутри ЕС, так и его отгораживание, дивергенция от других рынков, что и закреплено Шенгенскими соглашениями. Тем самым получается сплетение по меньшей мере трех процессов: 1) прогрессивного, революционного, вплоть до интеркультурации и патернализации, хотя и в капиталистической форме; 2) региональной консолидации (направленной против США и Японии, но не только); 3) интеграции европейских монополий, т.е. усиление неоколониализма; - в том числе, идет поглощение и неоколониализация осколков бывшего СССР. Продолжая разоблачение красочных фасадов «развитых стран» через обнажение реально скрываемых ими механизмов, Шушарин в то же время подчеркивает, что проект интеграции был давно реализован не только в СССР, но еще и в Российской империи в особых, некапиталистических формах, так что Европейское сообщество в интеркультурном отношении «смотрит в зады» пройденного в СССР, развал которого поэтому – ужасающий деструктив для всего мира.
Что касается «мирового рынка», то как такового его нет, а есть – экономическая «оболочка» неоколониализма и метадеформация обмена, потому что при высочайшей экстерриториальности обмена как взаимодействия, этот «рынок» на самом деле перегорожен огромным количеством барьеров, массой границ между разными по высоте отдельными «рынками», «валютами» и т.д., сам будучи по сути экономической формой (оболочкой) «мировой капиталистической системы» в ее основном содержании экзорабства (неоколониализма) в типологической и совокупной форме Север-Юг.
Да еще, добавляет Шушарин, и на инфернальной эгокультурной почве со своими военно-политическими надстройками НАТО и пр. А ВТО, МВФ, ВБ, разные «клубы» и т.п. лишь валютно-финансово оформляют эту оболочку с ее асимметриями, будучи «исполнительными» органами международных отношений. При этом рыночная связность метрополий между собой и с колониями (неоколониями) ведет к росту скрытой неустойчивости системы в смысле возможности все большей интернационализации любого солидного кризиса.
ТНК (транснациональные корпорации, «транснационализм») - еще более сложное и высокое (т.е. основывающееся на глубинных и неявных процессах) явление в области международных структур и экстенсивных процессов (они контролируют, напр., 70% мировой торговли сырьем). Как форма международной со-деятельности вообще транснационализм культурно космополитичен, частично патернален и в этом качестве содействует решению основного содержания исторической задачи – преодоления эгокультурности. В своем технологическом содержании это уже и международная форма обобществления средств производства (частичная плановизация). Вовлекая народы в связи, он является дальней тенденцией обобществления трудовых ресурсов, выступает как глобализуруемая территориальность (т.е. обобществление территорий планеты).
В то же время, ТНК – это лишь модернизированная маска неоколониализма (экзогенной метадемографической асимметрии), орудие неэквивалентного обмена, слуга могущественных национальных структур. Являясь агентами международной товаризации, ТНК все делают в капиталистической форме и на эгокультурной почве. Известно, что неоколониализация идет по двум линиям: «государственной» и частной (ТНК).
Шушарин приводит впечатляющую статистику господства этих мегакорпораций в современной мире: 500 самых мощных ТНК, например, реализуют 80% всей продукции электроники и химии, 95% фармацевтики, 76% продукции машиностроения и т.д. Но, все это, показывает ученый, делается в пользу метрополий, на территории которых расположена львиная доля ТНК и их контор (в основном, «трех узлов»: США, Западной Европы и Японии), куда идут основные потоки инвестиций (75% капиталовложений – в 12 стран, а на 140 стран – только 5%) и где раскручиваются главные «обороты». Этот «дьявольский насос», таким образом, оказывается национально-государственным, неоколониальным. В то же время в пределах СССР, в условиях уже обобществленных средств производства, производство было, замечает ученый, практически абсолютно «транснациональным».
Шушарин, далее, переходит к глубокому анализу радикального сдвига в развитии производства (и порожденных им перемен) на высших этажах социума, который начался с 50-60-х гг. Он был вызван научно-технической революцией (НТР, Дж. Бернал), и получил на Западе огромное количество разных обозначений: «общество услуг», «информационное общество», «технотронное общество», «третья волна» и пр. НТР характеризуется, приводит Шушарин слова В.Г. Федотовой, прежде всего, технологическим применением фундаментальных наук: АЭС, например, не могли быть построены без открытий ядерной физики, тогда как, скажем, паровая машина была изобретена до термодинамики.
Однако Запад применяет НТР и для экспансии неоколониального свойства, ведь, как показывает ученый, в смысле адекватных перемен общественных отношений НТР толком еще не начиналась. Мир вступает лишь в начальную стадию ее проявления, но даже первые результаты поражают: автоматизация, кибернетизация, информатизация, компьютеризация производства, глобализация систем связи, наноэлектроника, металлотроника, космизация, биотехнологии, лазерные, плазменные, криогенные и пр. технологии и т.д. Не менее значительны и тенденции социальных перемен: повышение роли знаний, квалифицированного, творческого, компьютерного труда, непрерывное образование, рост подвижности населения, интеллектуализация всех форм управления, организации и т.д. С НТР все завязывается в один узел микро- и макроструктур: если новации, напр., ушли в «молекулы» (новых веществ, энергетики, процессоров, запоминающи и передаточных устройств и пр.), то сам процесс той же информатизации общепланетарен, глобален. Но в ней есть и отрицательные явления, напр., компьютерная и «электронная» преступность.
Одной из черт НТР является замеченный уже в 60-е годы рост значения малых фирм и «умельчание» производства: американский экспорт, напр., на 50% состоит из продукции компаний, в которых занято до 19 и менее работников и только на 7% - где заняты более 500 человек. Однако не все так просто: ТНК представляют противоположную тенденцию, кроме того, в развитых странах ежегодно становятся банкротами около 10% фирм. Природа капитализма при НТР остается неизменной, более того, капитал суть еще более капитал, чем ранее: идет превышение роста прибыли над ростом зарплаты, возрастает имущественное неравенство, доминирует рыночный механизм контроля труда, эксплуатация еще более тонко распространяется на технологии, интеллектуальную деятельность и т.д., хотя, с другой стороны, увеличиваются и факторы принципиального нерыночного «вмешательства» в хозяйственную деятельность внешних сил.
Историческим парадоксом НТР является то, что она на первых же этапах приостановилась, требуя отрицания (снятия) типологически уже посткапиталистической плановой системы, линейной формы, преодоление которой, показывает Шушарин, и будет означать обобществление технологий, революционный прорыв уже к постплановой форме, онаучивание производства некоторым новым надплановым или постплановым механизмом.
Если капитализм адаптируется к НТР переделкой фирм, то для линейной формы это невозможно, она типологически выше. Оказалось, что узурпация средств производства (капитализм) в отношений технологий свободней, чем узурпация самих технологий в линейной форме. Возникающее при НТР научное производство экс-функционально, что только формально близко к экстерриториальности рыночной инфраструктуры (и банковско-финансовой ультраструктуры). Вот и весь секрет парадокса, пишет Шушарин: вовсе не рынок, а именно отсутствие «межотраслевых стенок» (Э. Плетнев) содействует адаптации капитализма к началу НТР. Но как раз эти стенки и являются принципиальным свойством «единого народохозяйственного комплекса» линейной формы, перегороженным собственностью на технологии. При этом обнаруживается момент диалектики «отрицания отрицания»: как феодализм гораздо меньше похож на собственную смену, капитализм, чем на давно им же пройденное рабство, - так и стоящая на пороге онаучивания линейная форма куда менее похожа на свою грядущую смену, чем на обойденный капитализм, хотя суть научного производства при НТР не имеет никакого отношения к рынку, капитализму.
И только теперь, завершая 3-ю книгу, говорит Шушарин, мы добрались до возможности начать уяснения того, а что же такое социализм в его уже не чистом, абстрактном, а достаточно полном содержании.
реферат 4го тома "Социализм"
очень неудачный,выпало многое и историческое, и теоретиечское,и практическое.
Главка про "репрессии" например отсылает на 2х страницах к опубликованному в ВОСТОКе мемуару П.Кузнецова(о Норильских лагерях)
Начну тут его трансляцию с конца 25ой главы, где АШ дан первый обзор новых социальных форм у различных авторов(включая Никанорова и ММК).Эта главка выпала из обзора. Далее идет важнейший краткий кусок "Ступени гуманизации" в главе 26. По ходу "сметается" идеологический дискурс, (конструктивно снимается) "традиционализьм", "цивилизационный подход", еврозайцы, всякие оголтелые анти-западные патриотские консепсии, но дается свой ,очень ИМО продуктивный, взгляд и на "восток" и на "азийность" , роль социализма-1 и разумеется этапность "гуманизации".
Завершая главу 22 обобщенной характеристикой роли классического марксизма, автор подчеркивает, что главное и решающее состоит в том, что классический марксизм, прежде всего благодаря “архитектонике” “Капитала”, дал “революционный и впервые в истории научный язык (как текст сперва) возникшему до него тогда новому, историческому социалистическому (коммунистическому) движению как идеологической форме и проявлению материальной посткапиталистической тенденции”. Таким образом, революционное учение марксизма образовало новый дискурс, ставший идейной основой социалистических движений.
... http://polilogiy.narod.ru/st5-h.html
Как утверждает Шушарин, постэгокультурность, гуманизм – это “мучительное вступление в подлинную ноосферу, преодоление всемирной эгокультурности, начало человеческого единого бытия взаимодействующих и развивающихся культур во всем их высотном и вариационном (“горизонтальном”) многообразии”. Постэгокультурность, точнее, поликультурация, или обобществление культур, представляют собой не освобождение человека от его неизбежной принадлежности определенной культуре, а освобождение его “от бесчеловечной стихии их взаимодействий”. Поликультурация предполагает, по меньшей мере, два взаимосвязанных, но и различающихся основных типологических компонента: 1) интеркультурацию (культурный интернационализм как своего рода генерализацию “пролетарского интернационализма”); 2) постасимметрии (культурный патернализм), с огромным многообразием особенностей, сочетаний, степеней, оттенков.
Культурная интернационализация есть прежде всего результат экзогенной социализации (демографизации) всемирного “производства и воспроизводства жизни”, когда утверждается сосуществование культур, естественное развитие которых, их метавзаимодействия и назревшие перемены попадают под “искусственный” контроль “всеобщего интеллекта”. Уничтожается доминанта отдельных культур в смыслах человеческого сосуществования. Исчезает не само разделение культур, а “инфернальная стихия господства этого разделения над человеком, глобальная культурная метаасимметрия, порождающая все более бессмысленную… гонку культур”. Границы между культурами никуда не исчезают, но перестают быть сферами спонтанной опасности, становятся регулируемыми, “административными”. В случае такой интеркультурации человек освобождается от стихии варварства эгокультурности, войн, всех форм стихий расизма, национализма, экспансионизма, сепаратизма, классовой нетерпимости, прозелитизма и т.п.
Иными словами, с гуманизмом как интеркультурацией происходит мучительное вступление культур в их “человеческое гражданское со-бытие” в виде сосуществования. Гуманизм не может сразу ликвидировать эгокультурность, но он уже “ставит стихию Случая под “федеральный” (институциональный, метагосударственный) контроль в форме интеркультурных (“интернациональных”) властных структур, начинающихся уже в самих низах бытия”. И эти процессы интеркультурации уже происходили в истории пока еще средствами самой же эгокультурности (чаще в виде войн). Тем не менее именно интеркультурность, по словам автора, – это и есть реальное “вещество” общечеловеческого со-бытия. Именно путем интеркультурации осуществлялись во всей истории объединительные, негэнтропийные процессы (агрессии, завоевания, колонизации), которые в большинстве случаев были недолговечны. Обратные, энтропийные процессы проходили как “национально-освободительные” движения, которые, однако, в большинстве случаев сочетались с преобладающими культурными сепарациями. В генезисе былого реального социализма, замечает автор, “устранение национальных войн исторически происходило в жесткой форме абсолютизации классовых доминант, безусловно узких, но и интернациональных (наднациональных), даже интеркультурных (кроме классовых)”.
Мир остается пока насквозь эгокультурным, животным, “вооруженное равновесие остается все более материально неустойчивым, зависимым от массы случайностей, т.е. пока неумолимо и “тихо” движущимся к катастрофе, к Случаю вселенского зла”. И нельзя отрицать того, что именно социализм, пока он был цел, хотя и неустойчиво, но в принципе был интернационален. Капитализм же изначально, уже по сути национален, он никогда не отвергал эгокультурности, а лишь укреплял ее, даже являлся ее “энергичной формой и следствием”. В этом смысле, с точки зрения “основного закона гуманизма”, счет, по мнению автора, безоговорочно в пользу социализма.
Процесс современной поликультурации происходит в недрах жизни и в колоссальной полилогичности всех форм общения (и более высоких взаимодействий) во всем мире, но “в первом движении и примере она была типологически осуществлена только в пределах социалистического мира, в его теперь затрещавших границах, отделявших новое со-бытие от старого эгокультурного со-бытия средствами старого опыта и в условиях неделимости всемирной эгокультурности”. “Основной закон” гуманизма вытекает из преодоления эгокультурности, т.е. из обобществления культур. Он означает установление контроля “всеобщего интеллекта” над их метавзаимодействиями. С точки зрения нравственности это есть утверждение самоценности человека, всечеловеческого коллективизма. “Основной закон” гуманизма – это “инвариант не какого бы то ни было “общества” или “цивилизации”, а постэгокультурного развития. Если постэгокультурный мир утвердится, то в силу негэнтропийной диссипации это все равно будет какая-то глобальная система, рано или поздно преходящая”.
Иными словами, “основной закон” гуманизма состоит в открытости развития, смене систем, в гуманистической форме их осуществления. Это закон снятия (но не уничтожения!) самих неотвратимых революций, их перевод в регулируемый процесс. Назревшие преобразования отживших производственных отношений (“систем”), их революционные снятия происходят в интересах человека, развития личности как сознательные конкретно-исторические шаги к свободе в их бесконечном восхождении. Этот “закон”, который будет правильным охарактеризовать пока как типологический (потенциальный, становящийся, как саморазвивающийся), “на эволюционных фазах развития как бы спит, индифферентно выступая лишь в сферах абстракций своего рода высокой морали и скрытых за ней единых, глубинных коренных интересов всех людей, в отношении которых жизнь с ее бесчисленными противоречиями идет своим чередом, с текущими горестями и радостями”. Это и есть “вещество абсолютной морали”, пока не актуальное, а скрытое за толщей исторической “относительной” морали и “буднями экзотерии”. Но когда наступает пора отрицания отжившей формы, оно “просыпается”, актуализируется, из абстрактно-нравственного превращается в практическое, жизненное, ибо “в этот период и выясняется, что отжившие отношения сдерживают развитие человека и производства, обесчеловечивают их”. Этот “закон гуманизма” находит свои проявления в интернационально-нравственных интенциях в жизни общества, в уверенности сильных духом в безграничном потенциале людей, в возможности осуществить назревшее преобразование социально гуманными методами. С этим связано и рассмотрение проблемы отчуждения в современном мире. “Масштабность накапливающихся проблем, еще более непостижимая глобальность несправедливостей и, главное, вовсе невидимая угроза инфернальной эгокультурности проявляются в малопонятных мироощущениях людей и, если так можно сказать, ощущениях народов”. Отчуждение – это уже общественное сомнение в господствующих ценностях и смыслах форм наличного бытия, а сомнение – это первое условие начала движения мысли, духовных перемен.
Гуманистические идеи и движения неотъемлемы от любого восходящего исторического процесса. У истоков любых больших исторических перемен мы всегда обнаружим известную концентрацию гуманистических идей, всплеск и подъем гуманистической мысли. Но в чистом виде этот подъем есть не более чем абстрактный гуманизм, выражающий в лучшем случае критику, протест против отживших порядков, сменяющий трагизм отчуждения на подъем человеческого духа, но лишь как стихийно рвущийся преодолеть эти неведомые порядки, сломать их в движении к столь же неведомой, абстрактной свободе. “А абстрактная свобода – это иносказание некоторой эгоизации”. Проявляясь в мужестве еретиков, критиков, бунтарей, вольнодумцев, диссидентов и пр., такой абстрактный гуманизм будит общество, расталкивает его, расшевеливает. “Но как таковой он зовет в никуда”, поскольку носит характер чистого отрицания, является “выплеснувшимся энтропийным дополнением отчуждения” или же его упрощенным, ложно-оптимистическим, а потому разрушительным, анархистским, диссидентским проявлением. Абстрактный гуманизм часто облекается в позитивные формы, но на поверку он, как правило, оказывается не чем иным, как интеллектуальным примитивизмом.
Действительный гуманизм тяжел на подъем и состоит в необратимых материальных шагах освобождения человека от исторически определенной несвободы, от определенных отживших форм. “Действительный гуманизм неумолимо предполагает человеческую апелляцию человека к человеку, человеческие средства взаимоотношений общением, всегда противоположным именно дочеловеческим взаимоотношениям”. В этом смысле развитие человеческой истории можно рассматривать как продвижение по определенным ступеням гуманизации. (Правда, если учесть, что вся прошедшая история изобилует примерами огромных общественных античеловеческих процессов, то это лишний раз подтверждает, что наше восхождение к Разуму значительно скромнее, чем может показаться.) Адекватное описание и “артикуляция” любого типа гуманизации в принципе абсолютно невозможны уже по самой его “неартикуляционной” ментальной природе. Никакая идеология адекватно не рефлексирует собственное содержание, т.е. так или иначе всегда мифологична, “частично истинна”. “Даже в будущем самом высокоумном обществе, если до той поры люди себя не уничтожат, в его идеологии не может быть эзотерической (критической, объективной) сути самой этой идеологии”.
Любая идеология, даже восходящая, имеет свои “эффекты азандов”, какие-то нерациональности, а подчас и иррациональности. “Но в эзотерическом содержании любая идеология суть сторона самого воспроизводства жизни и его перемен, а в этом невидимом смысле и безоговорочно рациональна, хотя и опять же всегда с накапливающейся нерациональностью…”. Но нельзя отрицать, что за всеми этими нерациональностями скрываются, как правило, какие-то “рациональные благоприобретения”, приращения в самом теле жизни. Речь идет о необратимых гуманистических приращениях, суть которых всегда эзотерична.
Первой ступенью гуманизации, соответственно первым в истории гуманистическим приращением явилось преодоление первобытности. Первое необратимое гуманистическое “приобретение” прорывалось, “можно сказать, с абсолютной необходимостью в любых краях Земли, начиная с любых форм магий, фетишизма, тотемизма, генотеизма и пр., преодолевавших архирелигиозную ксенофобию эгостадности”. Первая ступень гуманизации нашла свое отчетливое выражение в завоевании “права” и “слова”. Вообще говоря, право (слово) было завоевано (эндогенно) уже в примитивной родовой общине, в процессах инкультурации, задолго до “отчетливого” (Ясперс) рабства. “Слово” появилось “на равных всюду”, но в античности как бы формализовалось в классическое рабовладельческое “право”, впрочем, на Востоке так же ясно не формализовалось, хотя вовсе и не стало “бесправным”.
Следующий эндогенный шаг после рабовладения делает феодализм, точнее, пострабство, или территориализация, которая на Востоке началась давно, но “эндогенно классично реализовалась на Западе”. Как замечает автор, в оценках процессов феодализации Европы много путаницы. В частности, либералы упорно стремятся видеть в этом нечто негативное. Однако нельзя не видеть (и многие историки это отмечают) развития правовых учреждений, элементарной правовой грамотности. Вклад феодализма в ступени гуманизации, пишет Шушарин, состоял действительно не в увеличении “объема категорий” культуры (Аверинцев), а в куда более солидном шаге “увеличения объема самой культуры” до всеохватной тотальности (эндогенно), что выразилось и в самом изменении “категорий культуры” как уже монотеистической. “Категориально” немного, а социально – гигантски. “Неуловимость и непрозрачность господствующих производственных отношений территориальной иерархии даже увеличили иррационализацию форм духовной жизни (роль религиозной мистики в средневековой жизни в чем-то даже выше, нежели в языческих формах, в политеистической античности). Но вся суть и соль – в духовной стороне материального обобществления работников (рабов нет. – Гегель) и, как следствие, в неизбежном появлении общего социального образования”. Итак, после “права” (“слова”) эндогенно добавилось образование, хотя и насквозь в религиозной форме. И это тоже существенно, ибо о Знании в собственном (особо социальном) смысле говорить еще рановато.
Следующей ступенью гуманизации явился капитализм, который обобществляет “иррациональное” пространство производства более высокой, но “логически самой простой”, диспозитивно безадресной товаризацией, дихотомической доминирующей формой собственности. Рационализм Нового времени порывает с созерцательным характером старого рационализма, религиозной догмой; “в нем рухнул в небытие насквозь иррациональный поэтический по форме образ мира; исчезла возможность универсализма (в смысле рационализма); появился историзм как ранее немыслимое представление о целых сменяющихся эпохах и т.д.”.
Спецификой Нового времени, согласно К. Ясперсу, является со времени Ф. Шиллера разобожествление мира. По словам П. Сорокина, идеология капитализма характеризуется следующими метафорами: “равнодушие к любой сверхчувственной реальности и ценности”; “эмпиризм”; “материализм”; “темпоральный, релятивистский и нигилистический склад ума”; “ценность настоящего” (пренебрежение прошлым и будущим); “ничего абсолютного”; номиналистичность; в области общественных наук – “бихевиоризм, физиология, рефлексология, эндокринология, психоаналитика”; “полупорнографизация” культуры; утилитаризм, гедонизм, практицизм, инструментализм науки, псевдорелигии и этики; в философии негативный критицизм, агностицизм, скептицизм, инструментализм и операционализм; в образовании все нацелено на “полезные знания” и навыки.
Гигантский революционный шаг капитализма по эндогенным ступеням восхождения к гуманизму при сохранении (в неизбежных деформациях) предшествующих завоеваний (“право”, “образование”) и состоит, по словам Шушарина, “отрицательно” в сбросе господства (т.е. не в “уничтожении”, а именно в ликвидации господства, “секуляризации”) иррациональности предшествующей идеологии, т.е. как бы в очищении идейной почвы, в создании “чистой доски” в идеологическом восхождении к Разуму. А вот необратимо “положительное” состоит в эклектическом хаосе практики и мысли (“энциклопедизм”), т.е. в своего рода стихийно-рациональной или дорациональной эмпирической плюралистической идейной жизни как иновыражении “практического торжества голого “опыта”, эксперимента, риска, примера, заимствования… и пр.”.
Опыт, или эмпиризм, – необратимое и великое завоевание, но имеет и свои пределы, правда, логически довольно трудно фиксируемые. “Но пока, даже абстрактно отвлекаясь от неотвратимо растущих стихий внутренних кризисов, очевидно, что капитализм (как вся западная система) абсолютно бесперспективен (мягко говоря) в экзогенном (межобщественном, мировом) строении. И в принципе развитой капитализм на планете (без уничтожения большей части населения) буквально физически невоспроизводим, и асимметрия устрашающе быстро нарастает, и эгокультурность никуда не исчезла, и оружие накапливается, и…”.
Выражением предела в беспределе капиталистического опыта, “ведущего в бездну в разуме, духе, совести и т.д., явился, по словам автора, постмодернизм. Постмодерн, по словам Д.В. Иванова, – это процесс виртуализации общества, его развеществления, процесс трансформации реальности, ее дополнения, если даже не постепенного замещения (симуляции) знаками, символами, образами. Иванов обстоятельно показывает это на целом ряде примеров. В частности, в экономике важнейшим товаром становятся явления public relations, создаваемые дизайнерами, маркетологами, рекламой и пр. “Марка, логотип, знак становятся важнее самого товара”. В политике партийных функционеров замещают клип-, рейтинг- и имиджмейкеры, пресс-секретари и “звезды” шоу-бизнеса. Наука не ищет истину, а становится инструментом для поиска спонсоров. Академический статус становится лишь функцией образа компетентности, заслуживающей финансирования. Студенты стремятся к обретению не знания вообще, а знания выгодного, приносящего богатство. Налицо все признаки отчуждения человека в условиях капиталистического эгокультурного социума. Даже Дж. Сорос замечает, что “открытое общество” на самом деле “промежуточно”, “переходно к какому-то новому”. По словам В.А. Кутырева, “переходное общество подрывает общественные ценности и ослабляет сдерживающие моральные факторы… в нем отсутствует духовность”. А это, по словам автора, означает, что “опасным классом” становится вся “мировая капиталистическая система”, нравственно (точнее, “безнравственно”) подготовленная в любой социальной деструкции, в том числе глобальной, в любой острой ситуации, в любом мало-мальски заметном уголке мира.
Что касается марксизма, то его происхождение вместе со всеми обстоятельствами прорыва к линейной форме производства (социализму) означает, по мнению автора, вместе с еще стихийной восточностью “шаг в ступенях гуманизации в апелляции к разуму уже в собственном смысле научной рациональности, преодолевающей границы опыта… Соответственно гуманизм как со-бытие культур (пока в эгокультурном мире) и образует “вещество” не только абсолютной морали, но и научности, Высокой Рациональности, культуры мысли слова. Хотя в своей исторической форме и быстро зашедшей в предел”. Марксизм, большевизм, коммунизм, столь ненавистные представителям коммерческой и неоколониальной идеологии, и представляют собой “первый шаг попытки материального вступления человечества в подлинную сферу разума”.
Правда, эта попытка быстро “споткнулась”. И все же с социализмом само материальное “производство и воспроизводство действительной жизни”, а равно и производительные силы, человек, ментальность, типологически обретают “первую материальную рациональность” движения самого производства в его восходящих переменах. Перефразируя слова Маркса, можно сказать, что “идеологические перемены определяют развитие социализма как способ дыхания. Современный социализм и находится в состоянии асфиксии, а имя главного препятствия к доступу воздуха – экономический догматизм”. Следовательно, социализм без своевременного идеологического обновления посредством научного знания “сходит с ума”, что и можно наблюдать в настоящее время.
Иными словами, социализм вообще вступил в состояние дальнейшего развития “социальной материи”, когда для любых последующих назревших перемен сообразно самой культуре мышления необходимы уже “метрические” (понятийные, теоретические, научные) обоснования. Так же как в психогенезе сначала постигаются типологические, качественные формы, но затем становятся жизненно необходимыми количественные, “метрические” представления, так и в обществе, но только в обществе это происходит в более сложной идеологической “механике”.
К сожалению, “перестройка”, а также вступление всего мироустройства в неравновесное, неустойчивое состояние бифуркации начались при абсолютном отсутствии теоретического задела. Именно отсюда в значительной мере – провал в экономический фундаментализм, политическое невежество и пр. Провал от “тоталитарной” монокультуры слова назад, в “свободу бескультурья слова”, бескультурья, парадоксально умноженного бесспорно высшим образовательным уровнем на постсоюзных просторах. “Так сказать, если уж бред постмодернизма, то на высшем интеллектуальном уровне”. Простым свидетельством тому, пишет Шушарин, является весьма высокий уровень взорвавшегося хаоса как официальной, так и “внеклирной” социальной литературы. Вопрос же, с его точки зрения, состоит в революционном переходе к свободе научной поликультуры слова, выражающей свободу мысли и дисциплину (культуру) полилогического языка, поначалу лишь профессионального.
