=============
(2)
=============
...
Именно тот же самый парадокс заставил в свое время В.Ленина разработать
тактику внесения "элемента сознательности" в "стихийное рабочее
движение" - для преодоления его "тред-юнионизма". Грамши же попытался
понять, что происходит, когда внести "элемент сознательности" не
удается, т.е. почему, несмотря на наличие всех видимых предпосылок для
организованной борьбы за лучшее будущее для всех, в крайнем случае
разворачивается лишь эпизодическая борьба за чье-то конкретное
улучшенное будущее. Концепция гегемонии и стала результатом этой
попытки*.
* Концепцию гегемонии не стоит путать с известной концепцией "диктатуры
пролетариата". За исключением терминологии, концепции не имеют ничего
общего.
Исходная посылка Грамши - традиционно марксистская: непосредственное
участие рабочего/крестьянина/бюрократа и т.п. в трудовом процессе может
дать ему только очень одностороннее представление о своей роли в нем.
Вместе с тем трудовой процесс - не единственный источник познаний. И
Грамши делает довольно неожиданный вывод - знание того же крестьянина,
допустим, о ходе макроэкономических реформ, добытое из других источников
"сознательности" (книги, радио и т.д.) с большим трудом "накладывается"
на его повседневные трудовые ритуалы. Иными словами, "внесенная"
сознательность с трудом приживается на новой "почве", а отсюда и
дилемма - как, стоя у станка или кульмана, идя за сохой, ощутить свой
"вклад в реструктуризацию экономики"? Итогом этой безуспешной попытки
соотнести "частное" и "всеобщее" является политический паралич, на базе
которого и возникает гегемония (18, с. 333) - явление, состоящее из двух
ключевых элементов:
1. Непроизвольного (spontaneous) согласия большинства населения с тем
направлением развития общества, которое осуществляет господствующая
группа и результатами которого она пользуется благодаря своему положению
в сфере производства.
2. Аппарата государственного насилия, который "законно" ограничивает
деятельность групп, уклоняющихся от выражения "согласия"; основной
задачей такого аппарата, однако, является преодоление кризиса в обществе
в случае отсутствия "непроизвольного" согласия со стороны населения
(см.: 18, с. 12).
Гегемония, таким образом, возникает в результате сочетания двух
политических тактик: господства силы, с одной стороны, и того, что
Грамши называет "интеллектуальным и моральным лидерством", - с другой
(18, с.57). Диктатура силы без интеллектуального лидерства, как и
лидерство без диктатуры, - обреченные на провал переходные режимы.
Однако если силовое господство является преимущественно прерогативой
власть имущих, то интеллектуальное лидерство, как правило, целиком
ограничивается рамками той или иной группы интеллигенции.
Примером того, как гегемония осуществляется на практике, может служить
следующее описание В.Новодворской, лидера "Демократического союза", ее
попыток расширить социальную базу диссидентского движения, внеся
"элемент сознательности" в замкнутые на своих интересах группы:
"В девятнадцать лет я считала, что народ восстать готов, он просто
правды не знает. А когда ему эту правду скажут, он удивится,
перепояшется, обуется и пойдет воевать за правое дело с автоматом
Калашникова. Все восстанут немедленно... И вот я обнаруживаю, что
человек прочитал Архипелаг, понравилось. Оруэлла прочитал - и 1984, и
Скотный хутор. И Зиновьева я ему скормила, и Авторханова прочитал, и
Аксенова Остров Крым и Ожог, и Хроник текущих событий не меньше двух
десятков. Я жду, когда же он попросит, чтобы я ему листовки дала
распространять, а он все не восстает, да не восстает, да еще и из партии
под названием КПСС не выходит, и читает это все после партсобраний, а
книги, говорит, да, говорит, несите еще, здорово... Я обнаружила, что
нет никакой зависимости между знанием истины и желанием пожертвовать во
имя этой истины жизнью" (33).
В отличие от Новодворской, мне кажется, что источник подобного
политического паралича - вовсе не в противопоставлении "истины" и
"жертвенности", и даже не в оппозиции "истины" и официальной "лжи".
Устойчивость гегемонии заключается в том, что очевидный антагонизм
(истина/ложь) не выступает в качестве угрозы сложившейся системе
отношений, а является встроенным в ее основание. Гегемония, иными
словами, оказывается оболочкой, скрепляющей структурные отношения между
элементами, но не влияющей на содержание этих элементов (34).
Несмотря на свою теоретическую привлекательность, концепция гегемонии,
тем не менее, оставила целый ряд вопросов без ответов. Базируясь на
традициях итальянской политической философии, заложенных Н. Макиавелли,
Б. Кроче, Г. Моска и др., Грамши нарисовал довольно подробную и
малоприглядную картину техники политического господства. Однако
"Тюремные тетради" практически лишены философско-методологического
обоснования и существования гегемонии, и интеллигенции как ее основного
действующего лица. (ну это автор х..ню загибает!каззлина - СП) Не совсем
понятной осталась суть отношения, возникающего между тремя
категориями, - объектом гегемонии ("массы"), субъектом гегемонии
("правящий класс") и агентом гегемонии ("интеллигенция"). Если гегемония
становится возможной в результате несовпадения "частного" и "всеобщего",
то в чем причина поисков этого "всеобщего"? С чем связано стремление
найти объяснение, лежащее за пределами непосредственного - но
собственного! - опыта? Наконец, почему неизбежно возникающее
несовпадение воспринимается не как свидетельство несовершенства мысли о
всеобщем, а как проявление недостаточности частного опыта?
Почти одновременно с Грамши Лукач в своей классической работе "История и
классовое сознание: исследования марксистской диалектики", написанной в
1918 - 1930 гг., попытался интерпретировать марксизм в контексте
гегелевской диалектики. Не вдаваясь в суть его аргументов по поводу
истории развития классового сознания в целом, я остановлюсь лишь на
одном из аспектов теоретической конструкции Лукача - на его концепции
"материализации" и "опосредованности" социальных отношений. На мой
взгляд, эта концепция позволяет лучше понять суть стратегической
позиции, занимаемой интеллигенцией в марксистской картине мира. Исходная
точка рассуждений Лукача - известный тезис Маркса о том, что товарный
фетишизм является господствующей формой социальных отношений в условиях
капитализма. То есть непосредственные отношения между людьми оказываются
материализованными в товарах, которые лишены "субъективных"
характеристик и имеют форму "абстрактных" категорий/объектов. Заработная
плата, например, выступая в качестве очевидно нейтральной формы,
призвана, тем не менее, определять место конкретного индивида в
существующей системе спроса на предлагаемую услугу со стороны других
индивидов. Именно это отношение и формирует суть заработной платы,
являющейся - в конечном итоге - индикатором положения индивида в системе
социальных иерархий. Сходную функцию выполняют и более абстрактные
фетиши (будь то "всеобщая приватизация" или "пятилетний план"), а
разница в семантике не должна скрывать основного предназначения
категорий - заместить, трансформировать и в итоге мистифицировать
характер обмена людьми части их труда на необходимые для удовлетворения
их потребностей товары.
Всеобщий характер обмена труда на товары, по Лукачу, однако, имеет одну
специфическую особенность - отражение этого процесса в сознании людей
принимает разные формы, другими словами, социальные отношения
кодифицируются в формах и при помощи способов, так или иначе связанных с
местоположением людей в сложившейся системе производства и
распределения. Как писал Лукач:
"Объективная реальность социального бытия в своей данности (in its
immediacy) одинакова и для пролетариата, и для буржуазии. Это, однако,
не исключает наличия специфических категорий, при помощи которых оба
класса возвышают непосредственно доступную им реальность до уровня
сознания (35, с. 150).
Таким образом, отношения, овеществленные - материализованные - в товарах
и опосредованные в категориях, начинают выступать как абстрактные,
всеобщие и, вместе с тем, как реально существующие. "Реализация"
программы приватизации, как и "колебание" индекса Доу Джонса на
Уолл-стрит стали возможными именно в силу скрывающихся за ними
отношений. Соответственно, и "борьба интересов" разворачивается не
столько собственно в сфере непосредственных производственных отношений,
сколько в сфере материализованных представлений или, говоря прямо, в
сфере идеологии. Как замечает Лукач,
"В момент своего столкновения с объективной реальностью индивид
оказывается лицом к лицу с комлексом уже завершенных и неизменяемых
объектов, дающих ему право выбора между двумя типами субъективных
реакций - признанием существования этих объектов или их отрицанием" (35,
с. 193).
Реакций, опять-таки обретающих свою форму при помощи уже готовых
категорий опосредования.
Своей кульминации процесс опосредования достигает в создании
эпистемологии (35, с. 155) - то есть такой интеллектуальной структуры,
благодаря существованию которой становится возможным дальнейшее
познание. Например, классические либеральные рассуждения о неизбежности
"свободного рынка" имеют смысл до той поры, пока не подвергается
сомнению исходная посылка либеральной эпистемологии - идея о "свободной"
и "автономной" природе человека, возникшая, в свою очередь, в качестве
опосредованной реакции на европейский абсолютизм. Именно в области
эпистемологических конфликтов и проявляется наиболее четко зависимость
идеологических позиций интеллигенции от интересов господствующей группы,
а также ее, интеллигенции, ключевая роль в осуществлении того, что
Шантал Муф и Эрнесто Лакло называют "гегемонистскими практиками" (34, с.
170).
Подробнее о эпистемологических конфликтах как форме "классовой борьбы в
сфере теории", по определению Этьена Балибара (36), и пойдет речь в
заключительной статье о концепциях интеллигенции. В рамках же данного
материала необходимо подчеркнуть лишь ту значимость, которую придавали
анализу гегемонистских практик и структур марксисты разных поколений -
от Грамши и Лукача до Альтюссера и Бурдье. Используя разные термины, все
они, тем не менее, подчеркивали, что главным является смещение в область
"идеологии" (Альтюссер), "эпистемологии" (Лукач) или "гносеологического
порядка" (Бурдье) того, что марксисты более ранней эпохи именовали
"классовой борьбой". Как раз в борьбе за установление нового принципа
символического структурирования мира, новой системы "репрезентаций" и
"категорий опосредования" и проявляют себя интересы новых групп, именно
в этой борьбе и выражает себя очередное поколение "органической"
интеллигенции. В заключение приведу лишь один пример того, как это
происходит в России.
Формирование обновленной посткоммунистической политической элиты,
например, с неизбежностью поставило вопрос о формировании
соответствующего языка этой элиты, отличающегося, условно говоря, как от
"диссидентствующего" языка Новодворской, так и от языка "дефицита и
грязных пивных" Ципко. Один из создателей данного "новояза", определив
свою роль как "концептуальной элиты", замечает:
"За антиобщественный характер прошедшей перестройки ответственны те,
кого можно назвать "концептуальной элитой": те, кого мы именуем
"гуманитарными технологами" и к которым причисляем и себя... Именно
гуманитарно-техническое сообщество породило убогие парадигмы, которыми
пользовались конфликтующие стороны во время перестройки и
постперестройки. И комплекс вины за происшедшее со Страной толкает
многих гуманитарных технологов на создание конфронтационных сценариев
для истеблишмента, заставляет их вовлекать общество в поиски новых
виноватых, ...в придумывание новых и новых заговоров, предательств и
предателей... Именно мы должны отремонтировать парадигматические
конструкции... Долг и предназначение концептуальных элит - заставить
политические, экономические, хозяйственные элиты в критические моменты
истории следовать должным и необходимым парадигмам" (37).
---------------------------------
