У нас была сложная и деликатная тема. Исторический материализм - часть марксизма и был глубоко укоренен в общественном сознании в СССР. В некотором смысле он был частью советского строя и, несомненно, стал частью нашей культуры. Причем речь идет не о советском времени (в послевоенный период мы, скорее, отходили от марксизма). Как только на русском языке появился первый том «Капитала» (1872), он сразу завоевал умы интеллигенции. Правая газета «Киевлянин» с удивлением писала, что «у нас многие тысячи лиц увлекаются Марксом, несмотря на трудности усвоения его работ и необходимую для этого подготовку».
Россия уже была готова принять главные смыслы марксизма, и он овладел практически всем общественным сознанием образованного слоя. В начале ХХ века С.Н.Булгаков писал в «Философии хозяйства»: «Практически все экономисты суть марксисты, хотя бы даже ненавидели марксизм» (а в то время воздействие экономистов на сознание читающей публики было значительным). Г.Флоровский, объясняя, почему марксизм был воспринят как мировоззрение в России конца XIX века, писал, что была важна «не догма марксизма, а его проблематика». Это была первая мировоззренческая система, в которой на современном уровне ставились основные проблемы бытия, свободы и необходимости. Как ни покажется это непривычным нашим православным патриотам, надо вспомнить важную мысль Г.Флоровского – именно марксизм пробудил в России начала века тягу к религиозной философии. Ибо в марксизме, как пишет Г.Флоровский, были и «крипторелигиозные мотивы… Именно марксизм повлиял на поворот религиозных исканий у нас в сторону православия. Из марксизма вышли Булгаков, Бердяев, Франк, Струве… Все это были симптомы какого-то сдвига в глубинах». Добавлю, что в свое время марксистами были не только религиозные искатели, но даже и такие правые лидеры кадетов, как П.Струве и А.Изгоев.
Религиозная нить марксизма неразрывно переплетена с самыми современными теориями и научной картиной мира того времени, а также с методологическими подходами, намного время опережающими. Интеллектуальный уровень и идейное богатство марксизма таковы, что делают его уникальным явлением культуры. Более ста лет множество лучших умов мира продолжают и критикуют Маркса - но, по большому счету, существенно его ничем не дополнили. По консолидирующей и объяснительной силе никакое учение не могло в тот момент конкурировать с марксизмом. Поэтому собственные, российские прозрения и доктрины приходилось излагать на языке марксизма - как это и было сделано Лениным.
Подчеркивая общекультурное значение марксизма для России, Н. А. Бердяев отмечал в «Вехах», что марксизм требовал непривычной для российской интеллигенции интеллектуальной дисциплины, последовательности, системности и строгости логического мышления. Утрата всего этого сразу привела наше общество к отступлению разума.
Взглянем с другой стороны. Представления и понятия Маркса сложились в научной картине мира Просвещения, даже, точнее, в ньютоновской парадигме механистического детерминизма, которая уже сходила с авансцены исследований сложных систем. Это была сфера обществоведения. Грамши настойчиво указывал, что никакое учение не может быть универсальным. Он писал: «Как философия, исторический материализм утверждает, теоретически, что любая “истина”, кажущаяся вечной и абсолютной, вытекает из опыта и обладает лишь ограниченной во времени ценностью». Опыт русской революции и фашизма уже в 1930-е годы показал, что для исследования общественных процессов требуются методологические инструменты «науки становления» (в отличие от парадигмы Ньютона как «науки бытия»). Но, в силу ряда причин генезиса российского и советского обществоведения, у нас произошли догматизация и стереотипизация механистического детерминизма истмата – начиная с популярного учебника Бухарина.
Важное качество истмата Бухарина – его внеисторичность. Грамши отмечал, что «в самом выражении “исторический материализм” стали делать акцент на втором слове, в то время как следовало бы подчеркнуть именно первое слово: Маркс в главной своей сущности историк». Грамши пишет: «Оценивать все философское прошлое как бред и помешательство значит не только впадать в ошибку антиисторицизма, поскольку исходит из анахроничной претензии на то, чтобы и в прошлом обязаны были думать так же, как сегодня, - это есть и самый настоящий пережиток метафизики, поскольку предполагает существование догматического сознания, годного для всех времен и народов, с позиций которого и выносится суд над прошлым. Методический антиисторицизм есть не что иное как метафизика… В Популярном учебнике [Бухарина] прошлое квалифицируется как “иррациональное” и “чудовищное”, и история философии превращается в исторический трактат по тератологии [наука об уродствах], поскольку исходит из метафизического воззрения».
Далее Грамши показывает, что очернение прошлого знания вовсе не просвещает трудящихся и не играет никакой мобилизующей роли. Совсем наоборот, оно разоружает их, создавая иллюзию, что они чего-то стоят только потому, что принадлежат к «настоящему». Замечу, что и то представление советского прошлого как «иррационального» и «чудовищного», которое мы наблюдали во время перестройки, методологически прямо предписано бухаринским истматом.
Значит, что мы не должны трогать «старое знание» и продолжать сохранять его как догму? Нет, это было бы глупо. Но и попытки разобрать какую-то старую концепцию и придти к выводу о ее несостоятельности вызывают у многих болезненные и агрессивные реакции. Что делать?
Я считаю, что надо сначала отдать дань уважения за интеллектуальный новаторский труд ХIХ века (можно и молчаливо, поймут). Второе – не отвергать все в этом труде «в одном пакете» и тем более не переходить на личности. Разбирать надо конкретные концепции, а не «читать в сердцах».
Например, я считаю, что нам очень вредит устаревшее представление Маркса об этничности, которое было заморожено в советском обществоведении. Это представление подкрепляло его русофобию («русский народ – по природе реакционный»). К такой концепции надо приклеить ярлык с выводами анализа и сдать архив, но она не мешает пользоваться полезными для нас другими идеями.
Даже крайне отрицательное отношение Маркса к назревавшей в России революции «союза рабочих и крестьян» очень полезно нам разобрать, потому что он прекрасно описал тип такой революции и те ее последствия, которые в 60-80-е годы нам следовало бы понять и преодолеть. Но это его отрицание нашего «казарменного коммунизма» спрятали под ковер или, особо прогрессивные, стали антисоветчиками. А ведь Маркс указал на то, что в «казарме» мы сможем обойти «кавдинские ущелья» капитализма, что его и возмущало. Мы не решились отодвинуть в сторону его возмущение и использовать его анализ – предпочли это не знать.
И таких эпизодов в архипелаге трудов Маркса очень много. Можем мы прагматически использовать эти эпизоды – или сразу брать друг друга за грудки: «Ты за кого, за Маркса или за Сталина?».
