Я согласен с Вашей аргументацией, что реальный советский социализм не имел ничего общего с горячечными фантазиями Маркса. Но стоит ли в связи с этим отказываться от самого слова «социализм»? Я думаю, не стоит, потому что:
1) Социализм «по Марксу» невозможен в принципе (тем более, что он дурил рабочих не сказками о социализме, а сказками о коммунизме);
2) Сами советские люди считали своё жизнеустройство социализмом.
Итак, почему бы не применить слово «социализм» к тому, что было на самом деле, а не резервировать это слово за тем, что всё равно невозможно?
А вот подробнее (упорядоченная версия ранее выкладываемого текста):
РЕАЛЬНЫЙ СОЦИАЛИЗМ
Возможность использования положительного опыта развития Советского Союза заставляет особо внимательно учесть допущенные тогда ошибки экономического и политического строительства во избежание их повторения. В этой главе мы сосредоточимся на политэкономических особенностях функционирования советской экономики, которые принято связывать с социализмом.
Возможен ли коммунизм и «правильный» социализм?
Прежде чем переходить к исследованию реального советского общества, мы сделаем оговорку, связанную с нашим пониманием слова «социализм». Ранее этот термин был «застолблён» в официальном советском обществоведении за некоей формацией, переходной от капитализма к коммунизму, неизбежность прихода которого, как считалось, была предсказана Марксом и Энгельсом. В свою очередь, под коммунистическим обществом, судя по их туманным высказываниям, они понимали некое сообщество самоуправляемых коммун, без государства и с отмиранием семьи, но с общей собственностью и отменой разделения труда, где управление людьми заменяется управлением вещами. Нет нужды подробно объяснять, что в рамках нашего более детального подхода ни одна из этих характеристик не выдерживает никакой критики: построить такой коммунизм невозможно без переделки биологии человека. Мы уже говорили, что жизнь без государства и силового подчинения человека обществу невозможна (а значит, и государство сохранится всегда, и управление людьми не отменишь). Представления Энгельса о самоуправляемых коммунах отличалось предельной утопичностью и некомпетентностью, что видно из его восхищения чехардой демократического переизбрания чиновников в Парижской коммуне во время боевых действий на подступах к городу. Понятие всеобщей собственности теряет всякий смысл, как только надо определить порядок пользования ограниченным ресурсом. Наконец, известный принцип коммунизма «от каждого по способностям, каждому по потребностям», бессмысленен в первой своей части: труд «по способностям» противоречит биологической закономерности, согласно которой отдельный человек и общество в целом работают ровно до тех пор, пока считают, что дополнительные потребности, которые они хотят удовлетворить, всё ещё стоят дополнительных усилий. По всей видимости, это фундаментальный общеэкономический закон, отменить который не в силах рода людского. Грубо говоря, человек трудится не «по способностям», а «по потребностям». И лозунг «от каждого по способностям» тоже неверно отражает мотивацию труда человека и общества. В способностях человека трудиться и 5, и 7, и 10 часов в день, а Советская власть почему-то ввела 8-часовый рабочий день, вопреки способностям граждан. Всё это отражает полную неприменимость лозунга «от каждого по способностям» к решению обществом конкретной проблемы принуждения человека к труду.
Что же касается лозунга «каждому по потребностям», то независимо от того, насколько серьёзен был Маркс при выдвижении лозунга, он превратился в красивую сказку для соблазнения симпатии рабочих, подобно обещанию рая в христианстве. Так же как, например, незадолго до провозглашения независимости Украины в 1991 году ряд депутатов Верховной Рады подняли на заседании тему о том, что Англия должна Украине 16 триллионов (это не описка) фунтов стерлингов, якобы набежавших по процентам с тех пор, когда гетман Полуботок отправил в Англию бочонок золота. В самом деле, осуществим ли коммунизм в смысле реализации лозунга «от каждого по способностям, каждому по потребностям»? Вряд ли. В реальном обществе все люди склонны к отлыниванию – это задаётся биологической необходимостью экономии энергии. Даже в идеальном коммунистическим обществе всегда найдётся один умник, который будет работать хуже других. Если его не наказать, то у него мгновенно возникнет сотня последователей. Его поведение неучастия в работе будет очень быстро распространяться. Следовательно, он должен быть как-то наказан. Раз так, то для того, чтобы не дать этому виду поведения распространиться, неминуемы контролирующие и карающие органы, и от коммунизма не остаётся ничего. Конечно, можно надеяться на воспитание, но оно не отменяет необходимость экономии энергии для биологического вида. Можно, например, срочно изменить систему поощрений и, например, ввести поощрение известностью при полностью уравненном снабжении основными товарами. Но тогда чьи-то потребности к славе не будут удовлетворены, нарушая главный принцип коммунизма «каждому по потребностям».
Говоря об экономической организации общества, Энгельс писал: “… общественная анархия в производстве заменится общественно-планомерным регулированием производства" (Энгельс, ПСС. т.19, стр.223-224), "… должен произойти переворот в способе производства и распределения, устраняющий все классовые различия" (Энгельс, ПСС. т.20, стр.61). "Крупная промышленность, освобождённая от оков частной собственности, разовьётся в таких размерах, по сравнению с которыми её нынешнее состояние будет казаться таким же ничтожным, каким нам представляется мануфактура по сравнению с крупной промышленностью нашего времени… общество будет производить достаточно продукта для того, чтобы организовать распределение, рассчитанное на удовлетворении потребностей всех своих членов" (Энгельс, ПСС, т.4, стр.334-335). "Общество, которое по-новому организует производство на основе свободной и равной ассоциации производителей, отправит всю государственную машину туда, где ей будет тогда настоящее место: в музей древности" (Энгельс, ПСС. т.21, стр.173). Вот почти всё, что написал о будущем общественном строе Энгельс. Мы не анализируем эти высказывания, поскольку в качестве программных положений (практических рекомендаций) о том, как надо устроить коммунистическое общество, они никуда не годятся.
Наш разбор показывает, что туманно сформулированные основоположниками особенности коммунизма либо заведомо невозможны ни в каком современном обществе, либо не поддаются однозначной трактовке при детальном рассмотрении (например, положение об отмене частной собственности разобрано нами в первой части книги и оказалось, что и в Советском Союзе собственность разных уровней была не только общегосударственной, но и узкогрупповой, и личной). Формировать представления о «настоящем» социализме по трудам Маркса и Энгельса не более осмысленно, чем формировать представления о рае по высказываниям Христа или ада по описаниям Данте. Понимание социализма или коммунизма как воплощения утопии Маркса или как приближения к ней во многом бессмысленно, потому что ключевые элементы этой утопии принципиально невозможны при данной биологии человека. Поэтому мы считает сугубо схоластическими все споры о том, являлся ли советский социализм настоящим, т.е. соответствовал ли чистому замыслу «научного коммунизма» или нет. Коль скоро ни одно общество не может соответствовать этому замыслу, то нелепо строить обвинительные речи, исходя из несоответствия теории.
Реальный социализм
Тем не менее, никто не станет спорить с тем, что многие страны в XX веке организовали свою жизнь на определённых принципах, которые принято связывать с социализмом. По этой причине под социализмом мы понимаем то реальное жизнеустройство, которое было у обществ, называвших себя социалистическими. Советское жизнеустройство возникло в результате исторического творчества миллионов людей, которые либо вообще понятия не имели о марксизме, либо знали о нём весьма смутно и истолковывали на свой лад. Более того, реальный социализм резко отличался от этого "проекта". Черты нового общества сложились исторически, в результате решения народом и властью возникавших перед ними конкретных проблем, а господствовавшая идеология только склоняла чашу весов в пользу того или иного решения возникающих проблем, потому что влияла на общеполитическую обстановку в стране и задавала рамки, в которых развивалась мысль руководителей и населения. Идеологическое же оправдание принятых решений якобы соответствием гениальному замыслу классиков проводилось задним числом, ради чего приходилось даже творчески «развивать марксизм» тезисом об отмирании государства через усиление. Например, государство не отмерло, как обещали марксисты, а наоборот, усилилось сравнительно с государством царской России. Не исчезли деньги. Не исчез рынок. Не исчезло социальное и материальное неравенство.
Повторим ключевой тезис. Практически все отличительные особенности советского социализма, все его структуры повседневной жизни, тоже сложились как решение стоявших перед страной проблем. Например, как мы отмечали в одной из предыдущих глав, в 1920-х годах у России было только два решения аграрной проблемы: столыпинский и сталинская коллективизация. Столыпинский путь исключался, во-первых, общеполитической обстановкой, во-вторых, слабыми экономическими знаниями в стране, вызванными чрезмерным влиянием идеологии. Поэтому оставался только вариант коллективизации, но чтобы его идеологически оправдать, коллективизацию связали с необходимостью обобществления средств производства, предсказанной классиками.
Несмотря на серьёзные различия между советским, китайским, кубинским, югославским и т.д. разновидностями социализма, всем им присущи некоторые общие черты. По нашему мнению, хотя формально эти общества и объединяла приверженность установившегося режима идеологии или фразеологии марксизма, на самом деле, социализм во всех этих странах сложился вовсе не как реализация марксистского проекта (которого и не было).
Возможные определения социализма
Йозеф Шумпетер определял [централистский] социализм как такую организацию общества, в которой средства производства контролируются, а решения о том, как и что производить и кто и что должен получать, принимаются органами власти, а не частными (по собственности и контролю) фирмами. Казалось бы, налицо выполнение программы Энгельса о замене «управления людьми управлением вещами» (хотя, конечно же, решения, что и как производить, требуют подчинении этим решениям людей)… Однако, как вы видели ранее, необходимость организации госсектора по принципу единой фирмы диктовалась не идеологией, а технической необходимостью: иначе Советская власть не могла решить задачи модернизации.
А что же такое социализм по Сталину? Об обществе можно судить по поставленной цели, которая во многом определяет формы общества. Сталин давал такое определение цели социализма. "Обеспечение максимального удовлетворения постоянно растущих материальных и культурных потребностей всего общества путём непрерывного роста и совершенствования социалистического общества на базе высшей техники" (Сталин). В определении отсутствует детальное определение социализма. Разберём, что же содержит определение Сталина. Он признаёт рост потребностей. Он признаёт, что они должны удовлетворяться максимально. Он указывает, что должны удовлетворяться потребности всего общества, то есть речь идёт о первоочередном учёте долгосрочных интересов страны. Сталин признаёт, что общество должно расти и совершенствоваться, он определяет базу роста – высшую технику. Сталин понимал, что технологическое совершенствование необходимо – иначе сомнут. Он же предвосхитил и способ роста – через создание высшей техники. Тем не менее, из этого определения не видно, чем же отличается этот социализм от капитализма нынешнего Запада.
По мнению А.Зиновьева, советский социализм – это и есть реальный коммунизм. При этом, однако, понятие коммунизма и социализма у политолога существенно преобразуется. Он рассматривает такое свойство советского общества как «коммунальность», разбиение общества на многочисленные вложенные ячейки – трудовые коллективы, как бы связанные общими чертами с идеей коммун: жизнь человека проходила на виду коллектива, в рамках которого организовался не только процесс работы, но и совместный досуг, и потребление с социальным обслуживанием и т.д. Нам представляется, что привязывать эту практику к идеологии марксизма тоже можно с большой натяжкой. На самом же деле, ячеистая организация общества сложилась как результат стихийного «живого творчества масс» под влиянием задач, поставленных перед конкретными людьми и коллективами. Представим, например, что в ходе индустриализации надо построить на новом месте большое градообразующее предприятие и обеспечить его бесперебойную работу. Естественно, сама же власть заинтересована в том, чтобы обеспечить рабочим поначалу крышу над головой рядом с предприятием, обучение детей, и строит для них на этом месте жильё, школы, поликлинику. Кому потом поручить приглядывать за добротным функционированием жилья рабочих, больниц, школ, как не директору завода, который в первую очередь заинтересован в выполнении планов и, следовательно, благополучии рабочих? В результате вся социальная сфера предприятия закономерно попадала в его баланс. Далее, начальник цеха был заинтересован в выполнении плана, возложенного на цех, а с ним – и все работники, которые были бы поощрены в случае перевыполнения плана и наказаны в случае его срыва. Но тогда получается, что и начальник цеха, и парторг, и все работники заинтересованы в том, чтобы в коллективе не было пьяниц, лодырей, разгильдяев. В результате этой «производственной необходимости» и свежих воспоминаний о том, как решались вопросы группового контроля в сельской общине, устанавливается примерно такой же групповой контроль в трудовом коллективе, когда все следят за всеми и не допускают выпадения членов коллектива из общей колеи. В свою очередь, сочетание административных и хозяйственных функций в руках руководства предприятия тоже вполне вырастает из русских традиций экономии на аппарате управления. Другое дело, что в послесталинские годы, когда давление на трудовые коллективы и отдельных работников снизилось, все стали тяготиться прежними «общинными» формами группового контроля, о чём можно судить по их осуждению в фильмах «Служебный роман» и «Бриллиантовая рука».
Нам думается, что само определение социализма очень зависит от того аспекта общественного развития, который в первую очередь исследует говорящий. Вместо того, чтобы давать безукоризненное определение социализма, мы попытаемся ответить на вопрос, чем же стал социализм для России в свете многолинейного развития человечества и соперничества составляющих его обществ. Мы считаем, что социализм – это специфическая общественно-политическая формация, возникающая чаще всего как один из вариантов догоняющего развития и характеризующаяся индустриальным способом производства, товарным и в основном рыночным характером экономики при отсутствии частного присвоения ренты на собственность, которая концентрируется в руках государства и используется в интересах ускорения развития общества под влиянием стимулирующих усилий государства. Именно в целях догоняющего развития использовали социализм все европейские и азиатские страны, в которых он возникал, с единственным исключением – Чехословакией, в которой чешская часть была сравнима в конце 40-х по уровню развития со странами Западной Европы. Подчеркнём, однако, что для России и почти всех социалистических стран социализм стал именно вариантом догоняющего развития. Если же исключить из определения индустриальный характер производства и высокую товарность экономики, то остальным чертам социализма Россия удовлетворяла на протяжении большей части своей истории.
Возникновение госсектора и планирования
Для того чтобы понять суть многих элементов экономического устройства Советского Союза, необходимо, прежде всего, учесть те особые задачи, для решения которых выстраивался определённый тип экономического устройства. Попытаемся, например, объяснить причины появления в советской экономике централизованного планирования. Начнём с того, что вовсе не идеологические штампы заставили большевиков принять к исполнению план ГОЭЛРО (хотя невнятные высказывания Энгельса о том, что при коммунизме управление людьми заменится управлением вещами, и послужили хорошим идеологическим оправданием планированию). План ГОЭЛРО, послуживший отправной точкой централизованному планированию, был модифицированной версией программы электрификации России, разработанной ещё при царизме, то есть необходимость именно такого централизованного способа модернизации экономики следовала из самых насущных задач, из технической необходимости, а не из идеологии. И тут надо учесть возникшую в XX веке потребность мобилизационного догоняющего развития России под давлением государства, централизованно определяющего первоочередные направления, на которых надо сосредоточить силы, чтобы преодолеть отставание.
Чтобы проиллюстрировать простейшие закономерности народного хозяйства, выдающиеся экономисты часто приводили пример Робинзона Крузо, в одиночку ведущего хозяйство для удовлетворения всех своих нужд. Оказывалось, что уже и Робинзон Крузо в своём натуральном хозяйстве сталкивается с проблемой выбора. Во-первых, сам Робинзон определяет, сколько ему работать: с одной стороны, ему хотелось бы удовлетворить больше потребностей, с другой – уставать не очень сильно. Как мы уже отмечали, Робинзон работает до тех пор, пока удовлетворение дополнительных потребностей в результате продолжения труда не становится для него менее ценным, чем отдых в условиях всё нарастающей усталости. Но помимо выбора общего объёма усилий, которые Робинзон готов приложить ради удовлетворения своих потребностей, он выбирает между самими потребностями – съесть ли ему больше черепашьего мяса (ради чего надо поймать черепаху) или испечь лепёшку (ради чего необходимо вырастить хлеб). Потребности для удовлетворения выбираются не сами по себе, а с оглядкой на усилия, которые надо приложить ради их удовлетворения. Наконец, для удовлетворения одной и той же потребности можно произвести разные блага, а производство одного и того же блага достижимо в результате разных технологических процессов. И здесь Робинзону приходится делать выбор – ловить ли рыбу на удочку или поставить сетку. Правда, если определённый дешёвый ресурс уже занят на производство более ценного блага, то приходится выбирать менее выгодный ресурс для производства менее ценного блага или трижды подумать, нужно ли производство менее ценного блага.
Возможности человека для удовлетворения потребностей резко повышаются, когда он обменивается с другими людьми, и особенно когда данное общество использует для обмена деньги. Во-первых, специализируясь на производстве чего-то, человек повышает эффективность труда и может удовлетворить намного больше потребностей, уставая меньше. Во-вторых, имея большой выбор предложений для обмена с другими людьми, он может удовлетворить более разнообразные потребности, чем в натуральном хозяйстве. В-третьих, у человека исчезает необходимость организовывать самому всё производство товара, на котором он специализируется, и благодаря доступности разных технологий и ресурсов (созданных другими людьми и предлагаемых к обмену) он может выбрать наиболее простой, выгодный способ производства определённого блага.
Однако сам принцип осуществления выбора остается и при рынке: и отдельный человек, и всё общество работают до тех пор, пока не начинают чрезмерно уставать. И человек, и всё общество выбирают потребности для первоочередного удовлетворения с оглядкой на усилия, которые надо ради этого приложить; и человек, и всё общество выбирают наиболее простые и дешёвые способы производства благ, удовлетворяющих потребности. Использование денежного механизма со свободным формированием цен обеспечивает выгодное сотрудничество участников рынка ради удовлетворения потребностей всех. Например, часто противопоставляют работу экономики ради удовлетворения потребностей и ориентацию экономических субъектов на получение прибыли. Но кто доказал, что через прибыльную экономическую деятельность не достигается удовлетворение потребностей? Неужели, скажем, экономика капиталистических стран не удовлетворяет потребности своих граждан? Или неужели не было в истории экономики Советского Союза периодов, когда многие потребности граждан удовлетворялись куда хуже, чем сейчас даже в некоторых странах Третьего мира? Именно ориентация производителей на прибыль и есть ориентация на удовлетворение потребностей общества (тех потребностей, которые считают важными сами потребители, составляющие общество). Связь эта обусловлена возможностью потребителей (не только конечных) выбрать товар того производителя, который лучше удовлетворяет их потребность (или с помощью которого можно организовать более выгодное производство). Благодаря этой возможности выбора лучше и дороже продаются более нужные товары, – и это правильно. При этом возникает загвоздка: распределение денег между конечными потребителями не всегда такое, которое желалось бы обществу, но проблема решается через механизмы перераспределения, существующие во всех странах. Есть и другие загвоздки – большая подверженность потребителя манипуляции рекламой и т.д., всё это в пределах управляемости обществом. Но если удаётся добиться «правильного» (желаемого господствующей моралью или царём) распределения денег между конечными потребителями и снизить остроту прочих загвоздок, то именно стремление производителей к прибыли и выгодно обществу. При прочих равных условиях (а как обеспечить их – большой и сложный вопрос!) большую прибыль получает тот производитель, который лучше удовлетворяет потребности общества, потому что потребители ему за это платят – и это правильно. Та же ориентация производителей на прибыль заставляет их выбирать наиболее дешёвые способы производства данного блага или улучшать качество производимых товаров и услуг.
Поэтому, чисто теоретически, рынок оптимально удовлетворяет потребности обменивающихся людей, оставляя каждому из них возможность выбора: насколько тяжело трудиться ради удовлетворения потребностей, какие потребности удовлетворять и какой способ производства определённого блага выбрать как наименее тяжёлый. Но это в теории, а на практике, как уже неоднократно указывалось, для функционирования рынка необходимо государство, силовым образом воздействующее на рынок и, в частности, проводящее силовую фискальную политику, выходящую за рамки добровольного обмена. Опять-таки, теоретически для этого достаточно было бы ограничиться определённой налоговой политикой, чтобы на собранные средства государство силовым образом принуждало экономические субъекты следовать правилам добровольности в товарообмене.
Но тут в дело примешивается геополитическое соперничество между государствами, угрожающее любой отстающей стране исчезновением. Хорошо, если царь, опираясь на церковь и дворянство, поддерживает приемлемый внутренний порядок, позволяя крестьянам работать столько, сколько они хотят (после выплаты ренты на содержание царя, церкви и дворянства) и удовлетворять те потребности, которые они хотят, производя, что хотят, и обмениваясь, с кем хотят на свободном рынке. А что, если царь видит военное усиление соседней Польши или Швеции? Должен ли царь и в этом случае позволять крестьянам делать, что хотят, или он обязан усилить налоговое давление на крестьян, чтобы они работали больше, обязан создать современную оборонную промышленность и армию? Должен ли государь равнодушно взирать на низкий культурный и образовательный уровень основной массы населения страны и усиливающееся технологическое отставание от соседей, если сами крестьяне не видят в своей необразованности ничего дурного и хорошо себя чувствуют с керосиновой лампой? Или он должен заставить крестьянских детей пойти в школу и осуществить централизованный план электрификации всей страны (ради чего, конечно, придётся и заставить крестьян больше работать, чтобы выплатить зарплату учителям и построить Днепрогэс)?
В результате получается, что сам по себе рынок, позволяя его участникам удовлетворять их субъективно понятые потребности и трудиться ради этого ровно столько, сколько они сами хотят, не обеспечивает сохранения страны. В дополнение необходимо централизованное государственное целеполагание, выходящее за рамки представлений отдельных граждан об их потребностях и необходимом объёме работы. Государь обязан заставить своих подданных поработать ради осуществления общегосударственных целей, и только потом разрешить заниматься своими делами. И на протяжении всей истории России оказывалось, что только при ускоренном мобилизационном развитии под давлением государства страна не отстаёт от своих соседей.
В принципе, достижение общегосударственных целей можно решить и «полурыночным» путём: собрать в казну необходимые налоги и нанять на собранные деньги военных, дать оборонный заказ и т.д. Но уже при Алексее Михайловиче оказалось, что такой теоретически правильный рыночный механизм догоняющего развития не срабатывает из-за постоянного провала попыток увеличить фискальное давление, а также неэффективного расходования средств. Уже тогда государству оказалось легче не собрать достаточно денежных налогов и оплатить оборонный заказ конкурирующим промышленникам (которых просто не было), а самому организовать постройку металлургических и оружейных заводов и установить на них такой режим работы, который бы позволил и прокормиться тамошним рабочим, и выдавал бы «на гора» необходимое число пушек. Добиться этого через налоги и добровольный товарообмен оказывалось невозможным, требовалось участие государства в роли предпринимателя. Немного погодя, при Петре Первом казённые мануфактуры основываются как лидеры новых способов производства, которым положено распространять передовой опыт по стране. Петровские заводы поставляли государству запланированные товары обусловленного качества по заданной цене, так что плановая экономика и Госплан возникли в России задолго до XX века.
В результате государственный сектор экономики оказывался организованным по типу фирмы с принудительным движением натуральных потоков внутри госсектора по заданным ценам (а не согласно выбору самих субъектов, определённом большей прибыльностью). По существу это опять означает совмещение определённых функций государства в одних структурах в целях экономии на управлении. Если государство заставляет какое-то предприятие отдавать определённый товар по цене ниже той, которая сложилась бы на рынке, это означает, что функции налоговых органов взяли на себя те структуры государства, которые заставляют предприятия отдавать товар по цене ниже рыночной. Если на Западе государство силовым образом выбивает налоги из самых разных экономических субъектов, а сами предприятия сами продают государству свои товары на собранные государством деньги, то в России у предприятий сразу забирались необходимые товары, и это было своеобразной системой, совмещающей налогообложение и последующую государственную закупку. Там, где на Западе нужен отдельный налоговый инспектор и отдельный организатор конкурса на поставку товаров государству, в России обходились одним плановиком. Очевидно, такой способ организации госсектора выдвигает большие требования к плановику и оказывается выгодным только тогда, когда: (1) государство знает свои потребности в определённом количестве натуральных благ и умеет соизмерять для себя их ценность (например, ценность пушек и железной дороги); (2) государство (плановик) умеет соизмерять усилия, которые потребуются от государственных органов и подчинённого населения ради реализации того или иного производственного процесса, а также может принудить население прилагать эти усилия; (3) государство (плановик) неплохо знает технологии организации данного производства, знает необходимые для этого натуральные потоки продукции, и умеет принудить исполнителей придерживаться указанных технологий с заданными затратами и выходом ресурсов. При этом не исключены некоторые потери в случае, если технология производства и возможные натуральные потоки, известные плановику, не вполне чётко выражает наиболее эффективные возможности для самого предприятия. В этом случае потери от того, что экономика выбрала не самый выгодный способ производства необходимого конечного товара, могут превысить возможные потери от разделения функций налогового инспектора и закупщика товаров, а также издержки самих предприятий на самостоятельный поиск партнёров.
Чем более мобилизационным оказывалось развитие России на том или ином историческом этапе, тем больше возрастала роль централизованного целеполагания по сравнению с желаниями миллионов граждан-потребителей и их готовностью работать ради удовлетворения этих желаний. И вот в 30-х годах мобилизация достигла наибольшей степени. У граждан уже не осталось бы сил самим организовывать своё выживание работой в негосударственном секторе с последующим перераспределением потребительских благ от негосударственного сектора к государственному через трату налогов, собранных с негосударственного сектора. Государству пришлось непосредственно заняться этим и, среди прочего, «решать за граждан», сколько им нужно, в среднем, хлеба и молока, отсюда и целеполагание сверху в натуральных показателях не только танков, но и хлеба… Оно же организовало производство, исходя из целеполагания сверху в натуральных показателях. На то были следующие возможности: (1) относительная простота основных технологических процессов и их сводимость к ограниченному числу натуральных показателей; (2) параметры заимствуемых технологических пирамид и необходимые натуральные потоки продукции были известны, поскольку импортировались из более развитых стран; (3) потребности населения отличались малым разнообразием, так что государство знало, что выпущенные потребительские товары обязательно будут раскуплены по назначенным ценам. Вновь подчеркнём, что переход к натуральному целеполаганию в производстве потребительских товаров по существу означает, что государство имеет возможность узнать, что для граждан кефир нужнее йогурта. Или знает, что сами граждане не смогли бы наладить производство необходимой им продукции в свободное от выполнения государственных повинностей время.
Итак, государственный сектор был организован по типу единой фирмы, когда сверху имеется возможность проконтролировать материальные потоки на основе приказа, а также известно, какие материальные потоки необходимы для того или иного производства. Внутри госсектора появилась возможность назначения цен, исходя не из готовности субъектов экономики продать смежнику произведённый ими товар, а на основе издержек, необходимых для производства данного товара внутри госсектора. По существу, это эквивалентно издержкам госаппарата на принуждение соответствующих субъектов к производству нужного товара: сколько-то потрачено на выплату зарплаты, сколько-то на охрану, чтобы не воровали и т.д. Ценоназначение упрощало задачу планирования для высшего экономического руководства, которое могло так проще соизмерить усилия, необходимые для производства товаров тем или иным технологическим способом. И в 30-х годах это было, в достаточной мере, обоснованно. Это послужило экономическим фундаментом для возможности централизованного назначения цен не на основе баланса спроса и предложения, а на основе издержек, понесённых на производство данного товара в госсекторе (или на добычу его вне госсектора, например, продовольствия из колхозов).
Верна ли дилемма «прибыль – удовлетворение потребностей»?
Для того чтобы лучше разобраться с функционированием советской экономики, нам придётся разобрать ряд теоретических воззрений на суть планирования. Попытаемся построить теоретическую модель полностью плановой экономики. В такой экономике государство собирает по стране информацию о приоритетных потребностях общества (готовности платить из зарплаты за определённые товары и услуги), о возможных путях удовлетворения этих потребностей (знает возможные технологии производства) и о готовности граждан поработать ради их удовлетворения (готовности поработать на определённых видах работы за определённую зарплату). Далее государство организует огромный госсектор, который и производит все блага. Госсектор организуется по образу единой фирмы, подчинённой правительству, а поскольку организован госсектор в виде единой фирмы, то имеет смысл планирование натуральных потоков продукции внутри него и прямое директивное движение товаров. При этом внешние ценовые ориентиры играют для госсектора такую же роль, как и для любой другой фирмы. Например, если госсектор окажется стабильно убыточным, то это значит, что сумма выданных им зарплат и прочих выплат населению больше, чем цена произведённых потребительских товаров, которые население купит на зарплату и выплаты, т.е. начнётся либо инфляция, либо дефицит. Руководство фирмы-госсектора оптимизирует натуральные потоки и принуждает отдельных подчинённых улучшать показатели на микроуровне. При этом отношения между госсектором и рабочей силой основываются на рыночных началах: государство покупает труд у работников, которые могут выбирать разные варианты продажи своего труда из нескольких возможностей, предложенных государством. При покупке трудовых услуг государство вынуждено поощрять трудовое усердие и платить больше за более квалифицированную и качественную работу, потому что иначе не удастся отрегулировать добровольный обмен разных видов труда на зарплату. Производя в госсекторе запланированное, государство удовлетворяет свои потребности и продаёт гражданам произведённые потребительские товары.
Описанная здесь плановая экономика может развиваться с определённой скоростью и без мощного стимулирующего воздействия лидера государства на работу госсектора с требованием постоянно повышать эффективность. Задания по повышению отдачи отражаются в плане. В основу плана может быть положено, например, требование снижения себестоимости, которое будет отражаться в цене товара (по сути, это требование к снижению цены на уже известный товар) при сохранении качества (которое может обеспечиваться, например, с помощью обязательного бесплатного в течение определённого срока гарантийного ремонта за счёт производителя). Это означает, что на каждом месте, на каждого работника идёт постоянное давление сверху с требованием улучшить заданные руководством показатели. Однако и руководство на всех уровнях вынуждено становиться максимально компетентным, чтобы задавать подчинённым реальные задания по улучшению показателей, а также чтобы равномерно распределять по подчинённым нагрузку во избежание недовольства и чувства ущемлённой справедливости.
По мнению некоторых сторонников социализма, экономика планового социализма ориентируется не на удовлетворение платежеспособного спроса ради получения прибыли экономическими субъектами, а на потребности. Иными словами, потребности граждан должны удовлетворяться независимо от распределения денег между ними, связанного с их отдачей. По словам сторонников этой точки зрения, граждане должны сообщать плановым органам о своих потребностях, и те должны их удовлетворять.
Такая постановка вопроса кажется нам не совсем уместной. Что она означает в переводе на простой язык? Чтобы понять, что же такое экономика, направленная на удовлетворение платежеспособного спроса, рассмотрим сначала «несоциалистические» альтернативы. Если, например, первобытный человек захотел съесть дополнительную связку бананов, то он немного больше работает, тратит силы на то, чтобы дотянуться до бананов – и получает необходимое. Затрата дополнительных сил и означает для первобытного человека предъявление платежеспособного спроса. Если человек «при капитализме» хочет купить себе какую-то дорогую вещь, то он работает больше, зарабатывает на неё и покупает. Если он зарабатывает деньги, то, грубо говоря, это означает, что он производит нечто, ради чего другой человек, производящий ту самую вещь, готов больше поработать и отдать взамен дополнительно произведённую уже им самим вещь. Иными словами, и тут предъявление платежеспособного спроса связано с дополнительным трудом ради удовлетворения дополнительной потребности.
При плановом же социализме, согласно теориям удовлетворения натуральных потребностей, не согласованных с платежеспособным спросом, если кому-то нужна дефицитная вещь, он обращается в Госплан. Госплан принуждает к работе какого-то другого человека, и вещь попадает к тому, кто захотел удовлетворить свою потребность. Получается, «кто не работает, тот и ест».
По нашему мнению, всё вышеизложенное – это только в теориях тех, кто уверяет, будто экономика при социализме работала непосредственно на удовлетворение потребностей, а не на платежеспособный спрос. На самом деле, поскольку госсектор есть огромная фирма, которая тоже должна быть неубыточной, она не может позволить себе бесплатно удовлетворять потребности бездельников. Поэтому государство вынуждает работать всех трудоспособных, что при советском социализме отражалось в борьбе с тунеядством. В свою очередь, передовиков производства дополнительно поддерживают материально, отвечая на их платежеспособный спрос (а платили они государству усиленным трудом) более широким удовлетворением потребностей. Например, им обеспечивается доступ в спецраспределитель или даётся путёвка на курорт, или – предел мечтаний для многих – такой передовик производства переводится на работу в Москву, в которой при той же зарплате удовлетворение потребностей значительно больше. В сочетании с моральными вознаграждениями и наказаниями, присвоением почётных званий и «постановкой на вид», такое многовалютное стимулирование более эффективного труда обеспечивало советской экономике высокую отдачу от человеческого материала, быстрое догоняющее развитие.
Необходимость предъявления платежеспособного спроса относилась не только к отдельным людям, но и предприятиям и организациям. Даже если какой-то директор и захотел бы удовлетворить через Госплан потребность подчинённого коллектива, Госплан просто так ему её не удовлетворил бы, а заставил обменять на соответствующий товар то, что нужно другим людям, т.е. заплатить, предъявить платежеспособный спрос. Этот принцип, в целом, соблюдался, хотя и не всегда последовательно (например, бесплатное распределение жилья, путёвок на отдых и др.), несмотря на официально провозглашённый тезис об удовлетворении потребностей кого угодно. Это позволяет нам утверждать, что на самом деле плановая экономика при социализме является рыночной, с применением многовалютной системы оплаты в рамках административного рынка.
В значительной степени дилемма удовлетворения потребностей для всех или платежеспособного спроса для части населения была решена в рамках сталинского малоэмиссионного социализма. Буквально бесплатными должны быть только установленные в государстве гарантированные блага, объём которых по мере роста благосостояния общества может увеличиваться. Однако эти потребности должны быть чётко оговорены и удовлетворяться для всех одинаково, иначе начинается коррупция. Дополнительные же потребности общества должны удовлетворяться через включение рыночного механизма, т.е. все отрасли экономики, работающие не на базовые потребности, должны работать на удовлетворение платежеспособного спроса. Во многом сходная система была при Сталине, когда рестораны не были отнесены к базовым потребностям. Там оплата шла на основе рыночной конкуренции, а приготовление там обедов не планировалось Госпланом. Сходный механизм функционировал на колхозных рынках. Аналогичным образом, привилегии передовикам производства – моральные и материальные – были рассчитаны именно на передовиков производства, а не на кого угодно, т.е. для получения этих привилегий надо было дополнительно потрудиться, предъявить платежеспособный спрос. Но всё это означает, что большая часть экономики – кроме той, что удовлетворяет базовые потребности, – работает именно на удовлетворение платежеспособного спроса, то есть опять же является рыночной.
Мы, однако, хотели бы поставить под сомнение тезис о том, что при такой системе другая часть экономики, которая удовлетворяет базовые потребности, работает непосредственно на удовлетворение потребностей. На самом же деле, ситуацию можно трактовать и так, что и она работает на платежеспособный спрос, но со стороны государства. Другое дело, что необязательно оно платит деньгами, но может использовать силовое принуждение и моральную стимуляцию. Тут может быть несколько вариантов. Первый – государство силовым образом организует работу граждан на удовлетворение их и государства базовых потребностей, но платит им не деньгами, а отсутствием наказания за неявку на работы (так было в некоторых восточных цивилизациях и в России). Второй – государство платит тем, кто удовлетворяет его и общества базовые потребности, именно деньгами. Но для этого нужно силовым образом собрать деньги в бюджет, а значит, государство платит не деньгами, а отсутствием наказания, уже донорам бюджета. Третий вариант – государство само выступает в роли предпринимателя и организует производство минимально необходимых благ. В последнем случае государство платит работникам зарплату, которую собирает как через налоги на государственный и частный секторы экономики (силовое воздействие), а также оказывает силовое воздействие на управляющих госсобственностью, которые отдают государству не только обычные налоги, но и ренту на госсобственность. Каждый из вариантов связан с определёнными издержками (затратами усилий) государственного аппарата на принуждение людей к определённым действиям, и от конкретной ситуации зависит, какой из способов оказывается наиболее дешёвым и эффективным в поощрении дальнейшего развития.
Итак, любая мыслимая экономика и экономические субъекты в ней работают на удовлетворение платежеспособного спроса. Другое дело, что к способам платежа добавляется силовое воздействие государства, к которому добавляется моральное поощрение. И в Советском Союзе экономика работала как сочетание трёх описанных вариантов, то есть она всегда работала на удовлетворение платежеспособного спроса, но часть платежа осуществлялась не деньгами и материальными привилегиями, а силовым и моральным воздействием государства. Таково же положение и в экономиках Запада, просто там удовлетворение приоритетных государственных потребностей через платёж силовым воздействием опосредовано налогами. Однако силовое и моральное воздействие там тоже никто не отменял.
В дополнение к силовому воздействию и нормальной денежной оплате, в сферу средств оплаты в любой экономике неизбежно включаются другие легальные и полулегальные рычаги – растёт сфера т.н. административного рынка, к рассмотрению которого мы сейчас приступим.
Предел управляемости в рамках натурального планирования
Попытаемся в упрощённом виде представить ход планирования в натуральных показателях на основе только технологических параметров производства и без учёта готовности и желания отдельных предприятий организовать какое-то производство. По идее, через 5 лет планируется увеличить производство определенных видов продукции в плановых показателях до такого-то уровня. Но для этого нужно производить сколько-то электроэнергии (следовательно, построить электростанций), построить сколько-то заводов, наладить для них производство определённых комплектующих и т.д. Всё планируется во времени, с примерной оценкой срока работ и оценкой необходимых комплектующих по известным параметрам технологических пирамид на Западе или собственным расчётам таковых пирамид.
Но тут возникает незадача. Совершенно невозможно заранее знать все необходимые параметры потребного для производства в точности. Ведь плановые органы знают параметры только существующих технологических пирамид и то приблизительно. Поэтому плановые показатели задаются не в точном описании поставляемой продукции, а в приблизительном, используя агрегированные показатели и обобщая разные, но сходные виды продукции как одну и ту же продукцию. И вот, когда производственнику спускают план, то он обнаруживает, что комплектующие, которые обещаны ему планом, не отвечают технологическим требованиям производства нужной ему продукции. Он обращается в плановые органы за корректировкой планов. Но ведь и получатель его продукции, и его поставщики тоже сталкиваются с той же проблемой. Планы корректируются, спускаются снова – и снова выявляется их несоответствие технологическим процессам – так без конца. Теоретически каждая новая корректировка приближает план к реальному, но часто устранение одних нестыковок порождает другие. Наконец, процесс согласований и улучшений планов прерывается силовым образом после очередного уточнения, и самим субъектам приходится как-то выкручиваться. Оказывается, что единственный выход – договариваться в обход плановых органов, приплачивая партнёру услугами или другими товарами за пределами запланированного директивного товарообмена. Плановые органы помогают только в какой-то степени. Даже в совершенно централизованном организме человека существует автономная нервная система, сама принимающая решения о реакции на внешние и внутренние стимулы. А ведь общество неизмеримо сложнее организма человека, и в экономике сами люди автономно принимают решения по своим проблемам.
Особо тяжёлая обстановка возникает из-за того, что плановые органы по определению не могут знать всех технических подробностей организации производства, которые знает конкретный директор. Они вынуждены верить ему на слово. Вот он и заказывает кучу не жизненно необходимых ему комплектующих «про запас». Это хорошо описывает С.Покровский (форум), знающий работу советской системы снабжения изнутри. Вначале на предприятии в течение месяца-двух (летом) проводится кампания по составлению заявок по материально-техническому обеспечению на будущий год. Например, по той же электронике составляется длиннейший список позиций поставки. Понятно, что только по резисторам, диодам и транзисторам – это тысячи строк. От конкретного маленького коллектива (группы в составе лаборатории), конечно, поменьше, но тоже весьма внушительно. На каждую позицию – некоторое количество штук. При этом надо учесть тот факт, что дадут не всё (порежут заявку). На сколько порежут – неясно. Многое зависит от настроения того, кто контролирует заявку. В ту же заявку необходимо включить жидкости, газы, светофильтры, тестеры, осциллографы, калькуляторы, ветошь (в килограммах), свёрла, метчики, плашки. Все эти простыни сводятся в единый список на уровне лаборатории, цеха, отдела, предприятия и т.д. На каждом уровне список преобразуется с учётом имеющихся на складах данного уровня невыбранных по предыдущим заявкам запасов тех или иных позиций по инвентаризационным спискам. Причём, очень часто никто точно не знает, что есть на складе. Список поднимается наверх. Наверху происходит разверстка заказов на министерства и территориальные снабженческие управления. Создаются планы поставок, которые реализуются в течение 1-4 кварталов того года, на который заказано. Часть заказа режется, поскольку известно, что заказанные материалы просят с запасом (на всякий случай, на местах же уже известно, что наверху режут, поэтому делать точную заявку – себе дороже). А мощностей у промышленности не хватает. В урезанном виде и обеспечивается поставка. В подавляющем большинстве случаев по достижении уровня отделов и лабораторий она уже близко не лежит к первоначальному заказу, поскольку две трети самых нужных позиций после всех «урезаний» на разных уровнях так сократились, что достаются они только 7 отделам из 10. А что-то ненужное, но упорно производимое промышленностью поставляется (или готово быть предоставлено) якобы взамен затребованного. Свёрл и метчиков для резьб М3, М4, М5 – мало, берите сверла диаметром 8 мм. Фактически для организаций это означало то, что отдел снабжения, высунув язык, мотался по городам и весям (по тем же заводам или другим НИИ) и выпрашивал "в порядке оказания технической помощи", чтобы продали сверх разнарядок то-то и то-то. Или обменяли такие-то позиции на другие. Кроме снабженцев ездили и сотрудники, добывая компоненты, которые не поставили по системе снабжения, либо те, потребность в которых возникла в течение года. Для лаборатории по ремонту приборов добывали в качестве плоскогубцев с маленькими губками (которыми удобно придерживать малюсенькую гайку в узких местах прибора) – стоматологические хромированные щипцы. И маленькие кусачки – тоже стоматологические. Иначе просто нечем оказывалось работать. Касторовое масло для поверочного устройства (для манометров), которое не удалось пробить через систему распределения, – покупали пузырьками по 5(!) миллилитров в аптеках. В этой аптеке нашлось три пузырька, в этой – в пять. А всего надо было закачивать в гидравлическую систему миллилитров 300. Для того чтобы проверять газовые термометры при ремонте, использовали тающий лёд и кипящую воду в качестве точек с известной температурой. Термостат для захлебывающегося от ремонтных задач подразделения по заявке обещали предоставить через два года. А завод, требующий всех этих приборов (завод силикатного кирпича) надо было пускать через 4 месяца. Потом оказалось, что так необходимые термостаты для проверки газовых термометров по нескольку лет стояли на складе того завода, с которого в лабораторию к С.Покровскому пришёл снабженец. Шли на хитрости – термостаты списывали и выменивали на литр спирта.
Примеров приводить можно много. Не в них суть. Суть в том, что система управления СССР реально контролировала и как-то распределяла натуральные штуки продукции. И если на первую пятилетку требовалось учесть тысячи позиций, то уже за 9-10 пятилеток возникали двадцать-сорок миллионов наименований изделий. Мнение о том, что раз в предыдущую пятилетку справлялись с 10 млн., то в эту можно было бы справиться с 20 млн. – неверное. Не справлялись и с 10 млн. Система централизованного снабжения (распределения) проваливалась повсеместно. По нарастающей. Начиная с первых пятилеток. Только в первые пятилетки масштаб этого явления достаточно неплохо компенсировался корректировками руководства. Чем больше становилось позиций, чем больше становилось различных потребителей, тем больше было провалов. Худо-бедно обеспечивались потребности, не меняющиеся год от года, "от достигнутого". Но любая смена производства, любое развитие становились тем отклонением, которое нарушало функционирование системы снабжения. Тракторы и комбайны портились из-за того, что не удавалось выбить по каналам снабжения какое-нибудь копеечное чугунное уплотнительное кольцо для поршня или форсунку для дизеля. Огромные площадки с ржавеющей сельхозтехникой С.Покровский лично наблюдал во многих местах. И поля, заставленные ржавеющими из-за мелких неисправностей электродвигателями в Казахстане – тоже. И всегда спрашивали – почему? – Нет фондов на такие-то детали, которые часто выходят из строя, например, на подшипники, на какие-то бронзовые втулки, на какие-то крышки из силумина. Сфера же базовых продовольственных и бытовых товаров (важнейшие продукты питания, одежда, обувь, посуда, мебель и др.) обеспечивалась. Но эта сфера в СССР была многократно беднее ассортиментом, чем сфера промышленного и научного снабжения. Электроника – только одна из таких сфер. Химия – намного хуже. Ничем не легче электротехника со всеми выключателями, реле, пускателями, концевиками, кнопками, разъёмами, клеммниками и т.д. Система распределения по натуральным показателям стала тормозить развитие экономики. И прежде всего, экономики сложных отраслей, требующих комплектации тысячами компонент. На пару-тройку приоритетных отраслей военно-промышленного комплекса системы приоритетного (избыточного) распределения хватало. Но гражданские отрасли, вынужденные ориентироваться на такое распределение, теоретически просто не способны были нормально развиваться.
Да, в капиталистическом мире финансовая система вполне справляется с десятками миллионов ценовых позиций. Но с товарными позициями она и не пытается справляться. Маленькие продавцы и покупатели контролируют свои натуральные закупки по несколько десятков позиций, крупные корпорации – по несколько десятков тысяч позиций. И то, по достижении определённой степени сложности контроля производства, часть бизнеса выделяется в дочернюю компанию. Так, у корпорации "Сименс" отдельная дочерняя структура делает мобильники, отдельная – электролампочки, отдельная – медицинское оборудование. Кто-то изготавливает турбины, кто-то – ЧПУ. Связь между дочерними предприятиями (у некоторых из них Сименс – единственный акционер) и головной фирмой – чисто финансовая: есть прибыль или нет прибыли. Да, в самих корпорациях идёт учёт комплектующих, изделий, килограммов продукции и проч. – натуральный учёт. Но он ограничен по числу связей. Нарастание числа связей между элементами множества – очень быстро нарастающая величина. По достижении определённого предела отслеживание натуральных показателей становится неподъёмным. Поэтому переходят к обобщающим показателям. Этим показателем является прибыль. И гори оно огнём оптимизировать снабжение по натуральным показателям. Те самые люди, которые занимаются подобной оптимизацией, садятся ярмом на шею производителям, потому что эффект от их деятельности не покрывает затрат на функционирование. И это хорошо фиксируется прибылью-убытком, что и показывает опыт больших корпораций на Западе, выделяющих дочерние подразделения по достижении определённого размера. Могла ли советская хозяйственная система вести себя в таких случаях тем же образом, что и на Западе? Могла бы, но для этого автоматически потребовалась бы свобода торговли и свобода получения прибыли (по Покровскому).
Итак, по мере своего роста госсектор советской экономики не мог быть организован как единая фирма со всецело натуральным планированием внутри и ценовыми ориентирами только снаружи госсектора (т.е. только на рынках потребительских товаров и рабочей силы). Экономика давно уже стала слишком сложной, чтобы можно было справиться с такой задачей единым натуральным планом. И самое главное тут – не только в знании информации о возможных технологических процессах и альтернативных способах производства, которой плановые органы уже не обладают в наше время, но и в знании информации с мест, что и как, а также за какое вознаграждение, готовы сделать работающие в экономике люди. В единой малой фирме всё относительно просто, потому что руководитель знает возможности и претензии своих подчинённых, а также может их контролировать прямым наблюдением. Но не всё так просто в экономике с миллионами людей. Тем более в динамичной экономике, в которой эти самые миллионы ежедневно и ежечасно придумывают частные экономические решения и альтернативные варианты, которые оказываются более эффективными, чем заложенные в идеальный план, но противоречат ему, потому что используют другие ресурсы, других поставщиков и т.д.
В отличие от сталинского периода, когда размеры госсектора и номенклатура выпускаемой продукции были не столь велики, технологии менее сложны, а технологические цепочки менее разветвлены и альтернативны, в более позднее время обмен внутри огромного госсектора уже не мог строиться на основе приказа и знания главного плановика только о натуральных возможностях производителей. На этом этапе обмен должен включать информацию о готовности субъектов предпочесть именно эту альтернативную возможность обмена, а значит, уже внутри госсектора необходимо будет ввести добровольный товарообмен на денежной основе – иными словами, хозрасчёт и самостоятельность предприятий. А значит, даже внутри госсектора будет очень сложно организовать ценоназначение и директивное планирование. Без выбора альтернативных путей производства на местах на основе ценовых показателей невозможно достичь оптимального распределения ресурсов, а выбор центральным планирующим органом теперь невозможен, потому что у него нет и не может быть полной конкретной информации, которая есть об альтернативных возможностях на местах.
На проблемы натурального планирования можно посмотреть и с точки зрения концепции альтернативной стоимости. Понятие альтернативной стоимости полностью применимо к социалистическому обществу, в котором ресурсы размещают государственные плановые органы. Для экономических плановых органов в Советском Союзе затраты на строительство железной дороги из Сызрани в Казань – это ценность того, что ещё могло бы быть сделано при ином использовании этих ресурсов. Но если наделённые властью государственные чиновники могут получать ценные ресурсы, не торгуясь, каким образом узнают они ценность этих ресурсов при альтернативном применении? По мнению П.Хейне, тот способ, посредством которого оцениваются затраты на альтернативные действия, является отличительной чертой различных экономических систем. Когда ресурсы находятся в частном владении, торг покупателей и продавцов формирует цены, близкие к альтернативной стоимости для владельцев ресурсов. Когда у ресурсов нет определённого владельца, этот механизм не может функционировать. Что же его заменяет? Кто определяет относительную ценность этой железнодорожной линии по сравнению с той? Кто решает: направить ли сталь на изготовление железнодорожных рельсов или на производство грузовиков? Кто решает, что выгоднее: совершенствовать транспортные средства или наращивать уже имеющиеся? Кто делает выбор между дополнительным производством потребительских товаров и повышением их качества и дополнительным досугом? В советской экономике решения принимали экономические плановые органы, руководствовавшиеся, в идеале, указаниями партии и правительства. Поскольку роль мерила полезности играли не цены, а знание высшего руководства о первоочередной потребности того или иного товара, то малейшую задачу технологической притирки при натуральном планировании приходилось поднимать на уровень плановых органов, которые выясняли, стоит ли овчинка выделки (стоит ли полезность запланированного товара удорожания его производства в ходе притирки) и целесообразно ли осуществлять таким образом много повторных оценок.
Попытки оптимизировать планирование через компьютеризацию
Попытку усовершенствовать планирование на основе использования ЭВМ сделал академик Глушков. Его план не был реализован. Глушков утверждал, что против его предложений единым фронтом выступили "Голос Америки" и экономисты: Либерман, и др. Экономисты выступили не столько единым фронтом, сколько с разных сторон, поскольку Глушков предлагал технократическую утопию, глобальную централизованную информатизацию производства. То есть задачу, которая до сих пор до конца не реализована даже в крупнейших корпорациях. "Голос Америки" же, возможно, испугался, что эта штуковина может сработать. Но едва ли это решило бы коренные проблемы советского планирования, возникавшие из-за натурального целеполагания. АСУ могли обслуживать только существующую деятельность, использующую хорошо известные и рассчитанные технологии. Оптимизировать её до идеала. Но создавать новые виды деятельности АСУ не могли. А главное, никакая машина не может решить, стоит ли овчинка выделки при предпочтении одного варианта натуральных потоков другому. Например, именно человек, а не машина решает, что ради покупки дополнительной связки бананов он не готов остаться на работе на сверхурочный час, а ради десяти апельсинов – готов, а вот ради девяти апельсинов – уже нет. Никакие ЭВМ и АСУ не имели возможности заниматься целеполаганием о необходимом производстве для миллионов потребителей, а также принимать за людей решения, к какому труду они готовы ради удовлетворения каких потребностей. Проблема оптимизации, как видим, не только и не столько в имеющихся ресурсах. Дело ещё в альтернативных возможностях организации разного производства, видимых только на местах и постоянно изменяющихся в динамичной экономике, а также в готовности человека в каждый конкретный момент выбрать одну из имеющихся альтернативных возможностей. И, главное, дело в необходимости постоянной децентрализованной смены производительных «рутин» на новые, более эффективные. Это не такая информация, которую просто загнать в компьютер. Экономика – это миллионы ежедневных и ежечасных решений по выбору альтернативных вариантов. При этом нужен разумный компромисс между максимизацией эффекта, который даётся свободным выбором альтернатив на местах, и максимизацией эффекта, который даётся от ликвидации издержек договаривающихся сторон с достижением кооперативного эффекта при директивном планировании, лишающем кого-то определённой свободы выбора альтернатив. Иными словами, мы снова возвращаемся к проблемам теории фирмы, её оптимального размера и иерархической структуры, проблеме эволюции рутин.
Всё это не значит, что невозможно планирование с сочетанием натуральных и ценовых показателей, с ориентацией субъектов экономики на прибыль: оно возможно и нужно. С той лишь оговоркой, что планирование должно строиться на разных принципах внутри фирм, способных получить результат на основе только натурального планирования своего внутреннего производства и обмена, и вовне фирм, в отношениях между ними. Во втором случае планирование должно строиться уже исходя не из приказов начальника фирмы подчинённым, а из добровольной готовности и конечного, и промежуточного потребителя (фирм) заплатить в условиях наличия свободного выбора, а не исходя из цен, посчитанных Госкомценом. (Именно из-за неосвобождения цен и провалилась попытка косыгинской реформы, когда предприятиям предоставили хозяйственную самостоятельность и разрешили ориентироваться на прибыль, а цены по-прежнему считались не столько исходя из готовности потребителя платить за товар, сколько исходя из трудовой теории стоимости.) В случае позволения более свободного ценообразования внутри госсектора борьба за отладку параметров поставки приобрела бы в такой системе характер нормального торга смежников, причём директор мог бы повышать цену, предлагаемую поставщику за дополнительную услугу, только в размере своей прибыли, иначе смежнику есть смысл отказаться от участия в таком плане. То есть, оппортунистов на этих технологических цепочках, не желающих идти на уступки в цене, можно было бы ограничивать возможностями обхода и отказа от услуги. Если следующий по цепочке получатель готов переплатить, чтобы получить, что ему нужно, он увеличит свою предлагаемую цену, что повысит возможности данного директора, и так идёт наладка внутри цепочки, уже без обязательного выхода на плановые органы, имеющие возможность приказывать. Тогда бы каждый потребитель технологической цепочки мог бы сказать, сколько он может заплатить за ту или иную корректировку плана непосредственному поставщику, а не обращаться на самый верх. Это тоже непростая система, однако, в ней, по крайней мере, проглядывался бы свет в конце туннеля, возможная альтернатива организации централизованного планирования в Советской экономике. Мировой опыт показывает, что когда решаются проблемы обеспечения натурального планирования внутри фирм и добровольности обмена между ними, Глушков был на верном пути. Например, в Англии служба по заказу и поставке труб уже тогда была компьютеризирована. Заказ поступал в определённый компьютерный центр, где он обрабатывался и с учётом необходимого количества, загруженности разных заводов-производителей, удалённости от заказчика и срочности этот центр устанавливал контакты и сообщал, когда и где можно получить заказ. Как правило, на всю эту процедуру уходило не более 3-х месяцев. В СССР всё это занимало не менее 2-х лет.
Чисто натуральное планирование, без ценовых ориентиров и стимулов, основанных на свободном ценообразовании продукции предприятий, оказалось тупиковым путём. Однако, для того чтобы понять причины неперехода советской экономики к освобождению цен, необходимо учесть другие факторы, связанные с общественным устройством СССР.
Товарный дефицит как результат ценоназначения
Несмотря на то, что в наше время стало общим правилом ругать дефицит в советской экономике, причины этого часто не проговариваются с достаточной ясностью. Часто говорят, что стремление советской власти к назначению цен на все товары следовало из идеологических соображений, попытки придерживаться трудовой теории стоимости и «справедливой» (т.е. одинаковой) нормы прибыли в отраслях. Возможно, конечно, это сыграло свою роль, однако в этом объяснении упускается из виду, что Советская власть чаще всего отступала от идеологических догм, когда видела их несоответствие потребностям практики. Уже при Брежневе реальная внутренняя и внешняя политика была предельно деидеологизирована. Угрожающая роль явлений, связанных с дефицитом, была видна ещё 20-е годы, когда будущий лауреат Нобелевской премии по экономике В.В.Новожилов резко критиковал практику назначения низких некоммерческих цен в розничной торговле. Сам же Новожилов делал оговорки, указывая, в каких случаях необходимо отступать от принципа свободных цен: когда ставится цель обеспечить доступность благ всему населению, а привести доходы в соответствие с этим принципом не представляется возможным. Например, во время войны не получается повысить низкие доходы до такой степени, чтобы всем хватало на жизнь при свободных ценах. Многие даже считают, что экономика СССР могла нормально работать только при некотором превышении платежеспособного спроса над предложением товаров. Этим достигался баланс производства и потребления. И к изменению общего индекса цен это не приводило, да и не могло привести. Другое дело, что это приводило к системному дефициту. Однако опыт ГДР, Чехословакии, Венгрии и Польши показывает, что проблема дефицита на потребительском рынке легко решается путем легализации мелких предпринимателей. Возможно, в силу малых размеров госсектора этих стран, перед ними не стояла настолько острая проблема дефицитов на рынках промежуточных благ.
Очевидно, однако, что в долгосрочной перспективе и в мирных условиях государство имеет возможность найти способ «справедливого» распределения денег, чтобы самым малообеспеченным слоям хватало на необходимое, но и более обеспеченные слои имели возможность сделать желаемые покупки на свои более высокие заработки – иначе пропадает весь смысл материального стимулирования. Нет никакой справедливости в том, что дефицитный товар достаётся не труженику, получающему за более сложную и полезную работу большее вознаграждение, а лентяю, слоняющемуся целый день по магазинам в ожидании дефицита.
Розничные товары в СССР продавались с излишней привязкой к себестоимости, без достаточного учёта их редкости и полезности для потребителя. Другими словами, отсутствовала олигопольная составляющая цены. Часто говорят, что вместо решения проблемы дефицита повышением цен на дефицитные товары, в СССР сигнальным механизмом служила очередь: были на товар большие очереди – ставилась цель увеличения его производства, но без отрыва цены от издержек производства. Однако этот процесс был естественно ограничен, и рост был медленный, поэтому дефициты сохранялись надолго и приводили к изъятию части прибавки теми, кто торговал. Не всегда наращивание производства дефицитного товара было в принципе возможно: например, себестоимость чёрной икры невысока, но наращивание её выпуска до такой степени, чтобы икра не была дефицитной при продаже по цене, близкой к себестоимости, поставило бы под угрозу осетровые богатства Каспия. Удовлетворить по низкой цене спрос на товары со сверхполезностью типа чёрной икры и павлиньих языков невозможно даже теоретически.
Очень часто можно слышать утверждение, что квартиры в СССР были редкостью, но товаром при этом не были. Однако всё зависит от интерпретации понятия "обмен". Да, квартиры "давали", но они имели разную полезность. Поэтому «своим» давали квартиры с большей полезностью, в центре, а не своим – с меньшей полезностью, на периферии. Потом полезность можно было отоварить при обмене и получить за квартиру в центре большую квартиру на периферии. Менее жёсткое регулирование цен было в Польше и Венгрии. Его не было в Югославии.
Дефицит позволял наживаться определённым категориям населения на основе спекуляции на полезности товара. Полезность используется для себя теми, кто стоит рядом с распределением товаров, – торгашами, так тогда назывались торговые работники, и номенклатурой. Они присваивали разницу между ценой (с включением полезности) и себестоимостью товара в виде обмена услугами. Те, кто стоял рядом с прилавком, присваивали себе олигопольную составляющую в виде приплаты, взяток, услуг. Дотирование было в интересах правящего слоя, особенно москвичей. Дотирование поездок, машин, телефонов вело к тому, что разница в уровне жизни маскировалась. Спецпайки же элите давали ей доступ к дефицитным благам. Поэтому не все были заинтересованы в ликвидации дефицитов.
Нам представляется, что причины сохранения дефицита и отказа экономики от перехода к коммерческим ценам следует искать не столько в идеологической сфере, сколько в интересах тогдашней элиты. Представим, например, министерского чиновника в Москве, у которого зарплата немногим выше, чем у инженера в Казани. Принципы социализма очень затрудняют элите повысить свои номинальные денежные доходы, назначить себе более высокую зарплату. И вот, чтобы повысить свои реальные доходы, элита изобрела обходной путь. На престижные и модные товары, деликатесы и т.д. назначалась низкая некоммерческая цена под предлогом обеспечения возможности приобрести эти товары малообеспеченным слоям. И в то же время, эти товары реализовывались не равномерно в розничной торговле, а в первую очередь в Москве (в которой жила большая часть элиты) и спецраспределителях по провинции. Тем самым, низкие цены, в сочетании с преимущественным доступом к дефициту москвичей и региональной элиты, способствовали маскировке разницы в реальном уровне жизни, обеспеченной для себя элитой. Дотирование приводило к тому, что тот, кто потреблял больше из-за доступа к дефициту, приобретал больше полезности товаров, чем определялось номинальными доходами. Дешёвое мясо было очень выгодно москвичам. Они его потребляли больше, чем другие регионы, поэтому в виде дотаций на мясо москвичи получали от страны добавочный доход. Рынок в позднем СССР был манипуляционный, в интересах москвичей. При видимом равенстве зарплат потребление было неравным. Так что наша советская семья имела явных любимых сынков (москвичей) и явных пасынков. О том, что Москва любимчик, было ясно уже в 1953 году. Оставалось еще 40 лет советской власти, и всё это время фактическая разница в уровне жизни стабильно возрастала. Именно москвичи и были заинтересованы в том, чтобы не переходить к коммерческим розничным ценам. Но без перехода к коммерческим розничным ценам переход к введению свободных цен во всей экономике был невозможен, а следовательно, затруднялось излечение механизма централизованного планирования путём перехода к ценовым ориентирам добровольного товарообмена между фирмами.
Заметим, что мы не считаем, что советская элита слишком много потребляла. Возможно, она вполне заслуживала и более высокой разницы в реальном потреблении. Конечно, проще было бы добиться необходимой разницы реальных доходов, повысив и цены на дефицит, и зарплаты тем категориям населения, которые выполняли более важную работу. Однако, такой путь закрывался идеологией, требующей уравнительного распределения. Более высокие номинальные зарплаты элиты означали бы признание того, что мы всё ещё живём «не при социализме». Идеологию приходилось обходить через спецраспределители и улучшенное снабжение столицы. Одновременно с этим, однако, увеличивались реальные доходы не только тех, кто действительно этого заслуживал, но и тех, кто «стоял рядом» –москвичей, знакомых продавцов и т.д.
Многоукладность экономики
Почему же плановая экономика, со всеми её, казалось бы, вопиющими недостатками, была так динамична? Но сначала надо ответить на вопрос, а было ли стопроцентное директивное планирование в позднем СССР? А дело в том, что недостатки плановости вполне компенсированы теневыми рынками и административным рынком.
Как правило, способ производства, распределения и обмена, сложившийся в СССР, описывался с двух противоположных позиций. Согласно первой из них, марксистской, это было плановое хозяйство, где использовался принцип оптимального планирования, что позволяло хозяйствовать не на стихийной основе, а на основе научного прогнозирования. Тот факт, что произошёл отказ от социализма в СССР, трактуется сторонниками данной точки зрения как доказательство неверной организации планирования или как доказательство преждевременности построения социализма в СССР без перехода через стадию капитализма. Согласно другой точке зрения, либерально–рыночной, СССР представлял собой неповоротливую сверхукрупнённую фирму, не умевшую быстро реагировать на спрос и потребности. Обе эти точки зрения исходят из того, что в СССР было плановое хозяйство. Так ли это на самом деле? Действительность выглядела вопиюще другой. СССР представлял собой многоукладную экономику, основанную на административном рынке. Административный рынок решал ту же задачу – удовлетворения растущих потребностей населения относительно оптимальным образом. Общество решало задачи удовлетворения потребностей населения путем административного согласования плановых заданий, изменений плана в нужное время. Обеспечение ресурсами решалось через использование двух легальных и трёх теневых нелегальных рынков.
Как пишет В.Найшуль, чтобы понять работу этой системы, надо осознать, что в народном хозяйстве действуют законы не менее жёсткие, чем законы физики. Каждый продукт может быть потреблён только в количествах, не превышающих объёма его производства (для простоты мы не будем касаться здесь запасов). Отражением этого простого материального факта является баланс данного продукта. Система планового управления, выдавая производственные задания и распределяя ресурсы, должна постоянно учитывать балансы, которые сковывают её и сужают пространство возможных решений. Однако плановая экономика порождает элементы хаоса и незапланированности неизбежно; без них вообще невозможно осуществление планов, поскольку постоянно рождаются новшества. В этом состоит главная проблема планового хозяйства. Любое новое хозяйственное дело всегда требует огромного количества перестроек, которые при централизованном социализме, как правило, осуществляются через "верх".
Для обеспечения нормальной жизнедеятельности народного хозяйства циклы иерархических согласований "снизу вверх" и "сверху вниз" должны были бы повторяться столько раз, сколько требуется для достижения полной сбалансированности плановых заданий с их ресурсным обеспечением. Однако трудности проведения циклов приводят к тому, что акт согласования искусственно прерывают, не доводя до конца. В результате задания предприятиям оказываются необеспеченными ресурсами, что (если предприятия не могут получить их "теневым" способом и не имеют достаточных резервов) приводит к срыву производственной программы. В свою очередь вышедшие из планового ритма предприятия подрывают программу своих потребителей и т.д. Срывы производства распространяются по технологическим цепочкам, поражая целые секторы народного хозяйства.
Представьте себе положение, когда для переезда с квартиры на квартиру нужно обращаться за грузовиком в Совет Министров СССР. Вы, конечно, поступите проще – договоритесь с соседом-шофёром, и он сам решит этот трудный государственный вопрос. Точно также поступали руководители предприятий, главков, министерств, договариваясь между собой о материалах, дефиците, путёвках в санатории, различных услугах. Часто эти сделки разрешались вышестоящими органами либо по необходимости (горит план), либо в порядке такого же соглашения (ты – мне, я – тебе). С формальной народнохозяйственной точки зрения эти сделки – и легализованные, и нелегализованные – являются игрой без правил, в ходе которой партия труб может обмениваться на прописку для одного человека. Являясь противозаконными, они могут стоить и часто стоят их участникам свободы. Однако ни одно предприятие не сможет работать, если решения его директора будут приниматься только в рамках правил. Делают это все, а садится в тюрьму только тот, кто зарвался, нарушив неписаные правила и явно подорвав государственный интерес, или кому-нибудь не угодил. Надо сказать, что масштаб этих операций был очень велик. Некоторые экономисты считали, что на долю нелегальных и легализованных сделок приходилось до 70% всех поставок между предприятиями. Полулегальные и нелегальные операции, особенно рискованные, редко проводятся между малознакомыми людьми. Поэтому только руководитель, обросший связями, может быть полезен своему учреждению. В результате взаимоотношения управленцев перерастают в могучую систему кумовства "ты – мне, я – тебе", охватывающую все сферы жизни общества (по В.Найшулю).
Рамки конкуренции предельно ограничиваются, потому что из такой торговли исключены участники, которые, быть может, выполняли бы данный заказ наилучшим образом или которым выполнение данной услуги особо необходимо. Возникают "бюрократическая торговля" и "бюрократический рынок" (термины были введены применительно к административным структурам США американским экономистом, лауреатом Нобелевской премии Дж.Бьюкененом). Руководитель одного из предприятий, которое выпускало нужные всей стране запчасти, говорил, что предприятие остановится, если запчасти перестанут быть дефицитом и нельзя будет получать за них дефицитные мясо и колбасу. Если перевести это на язык ценовых пропорций, то становится понятным, что недостатки централизованного ценоназначения вполне компенсировались именно административным рынком. В самом деле, если дефицитную колбасу в рамках такого рынка можно было получить только в обмен на дефицитные запчасти, то это и значит, что с для обеих обменивающихся сторон полезностная надбавка к официально объявленной цене была включена в ту цену, по которой производился реальный обмен. Например, если банка чёрной икры, согласно назначаемой цене, стоит 2 рубля, то в рамках административного рынка никто не обменяет её на 10 буханок чёрного бездефицитного хлеба, официальная цена которого 20 копеек за буханку. Требовалось дать в обмен на икру другой товар с полезностью, соответствующей банке икры.
Длительное функционирование в СССР обменного бюрократического рынка привело к прекращению чёткого выполнения приказаний и должностных инструкций и к утрате соответствующей профессиональной этики управленцами. Его значение для страны носило двойственный характер: сохраняя системе хозяйствования жизнь, он наносили ей же огромный ущерб. Но этот рынок, когда отдельные предприятия начали обмениваться исходя из своих представлений о полезности, и не мог не возникнуть, да и функционирование экономики без него было бы невозможно, потому что плановые органы уже не владели информацией об оптимальной организации производства и необходимых натуральных потоках. Госсектор перестал функционировать как единая фирма, в которой предприниматель организует все натуральные потоки наиболее выгодным способом и может проконтролировать их движение. Неизбежно появилась новая проблема – советский директор, который должен был иметь резервы и не все их показывать планирующим органам. Иначе все резервы включались в план, и работать становилось очень трудно. Директор находился меж нескольких огней: министерства, обкома КПСС и рабочих. Министерство требовало план, обком требовал развития социальной сферы. Рабочие боролись против повышения норм выработки и даже за снижение этих норм. Чтобы иметь возможность удовлетворить всех, директор создавал резервы. По теории, директор должен работать честно и прозрачно в рамках назначаемых цен. На самом же деле, министерство своими плановыми заданиями заставляло предприятие повышать эффективность и платить налоги. Как уже говорилось, если государственная власть принуждает завод поставлять дефицитный товар по цене, ниже той, которая сложилась бы при балансе спроса и предложения, это эквивалентно дополнительному налогу на предприятие (помимо официальных налогов). Требования обкома были формой взимания с предприятия региональных и местных налогов – чаще всего, в натуральной форме. Формально зарплаты каждой специальности часто были фиксированы, но на самом деле, вступая в торг с рабочими за нормы выработки и внезарплатные льготы, директор повышал и понижал им зарплату. Это и стало способом, которым реальное народное хозяйство обошло те формальные рамки, которые делали бы невозможным его функционирование, если бы не только в книгах, но и на самом деле товарообмен был директивным, а пропорции обмена соответствовали назначенным ценам. На описанный процесс можно посмотреть и с точки зрения теории уровней собственности. Как пишет Кордонский, формально распоряжение ресурсами входило в определение статуса – так руководитель предприятия формально имел право распоряжаться его ресурсами. Однако формальная доступность была ограничена тем, что распоряжение этим же ресурсом входило в определение и других статусов. Так, кроме руководителя предприятия его ресурсами могли распоряжаться – естественно по-разному – работники парткомитетов, исполкомов местных Советов, представители вышестоящих отраслевых организаций. В Советском Союзе стоимости, товары, ценности, налоги, цели и средства их достижения были слиты в единое административное целое (по Кордонскому).
Итак, продолжает В.Найшуль, согласно распространённой точке зрения, советская экономика управлялась сверху директивными органами. Генеральный секретарь ЦК КПСС, председатель Совета Министров СССР, аппарат ЦК и Совета Министров или на худой конец Госплан СССР разрабатывали планы или их основные направления. Затем эти планы, спускаясь по иерархиям вниз к министерствам, главкам, объединениям и предприятиям, конкретизировались и превращались, наконец, в производственные задания предприятиям. Однако людям, анализировавшим в брежневскую эпоху обычную практику хозяйственного управления в нашей стране, реальность представлялась часто совсем в ином свете. В стране действовала не командная система, а "экономика согласований" – сложный "бюрократический рынок", построенный на обмене-торговле, осуществляемой как органами власти, так и отдельными лицами. В отличие от обычного, денежного рынка товаров и услуг, на бюрократическом рынке происходит обмен не только, и даже, пожалуй, не столько материальными ценностями (товарами производственного назначения, предметами потребления или допусками к кормушкам и пайкам), но и властью и подчинением, правилами исключениями из них, положением в обществе и, вообще, всем тем, что имеет какую-либо ценность. Согласие директора предприятия на увеличение плана может быть обменено, например, на улучшение его служебного реноме, дополнительную партию труб и незаконное разрешение нарушить одно из положений инструкции. Поэтому товаром стало всё и вся. Коррекции плана, связи и неучтённые резервы были основой функционирования экономики СССР, по типу, я тебе стержни для сварки, а ты моему сынку устрой квартирку.
Бюрократический рынок, так же как и товарно-денежный, обладает стихийной способностью к саморегуляции, хотя и очень слабо поддаётся оптимизации из-за отсутствия ценовых ориентиров и больших издержек договаривающихся сторон. То, что на нём происходит, зависит от всех участников торга вместе и ни от кого в частности. Советский бюрократический рынок устойчиво гасил действия даже таких крупных игроков, как ЦК КПСС или Совет Министров СССР. Их постановления и решения, касающиеся "усиления, улучшения, совершенствования, упразднения и создания", а также "проведения радикальных, крупномасштабных экспериментов и реформ", вызывали, как правило, лишь быстропроходящую рябь на поверхности народнохозяйственного болота. Стоит также заметить, что столь характерное для нашей страны отсутствие виноватых при наличии потерпевших является свойством именно рыночной, а не командной организации общества. Советская экономика была своеобразным синтезом официально-плановых отношений с рыночными: легальными, полулегальными и совершенно нелегальными. По сути, имелась скрытая многоукладность хозяйственного советского строя. Многие виды теневой экономической деятельности – уклонение от налогов, искажение официальной отчётности, вторичная занятость, коррупция – встречаются как при социализме, так и в обществах Золотого Миллиарда. По мнению Л.Тимофеева (1978, опубликовано в 1990), как ни парадоксально, именно чёрный рынок и обеспечивал более или менее нормальный производственный процесс в СССР. На ту же закономерность указывает Найшуль. Описанное в теории плановое хозяйство с директивным товарообменом и назначаемыми ценами существовать не может. Его и не было.
Тот феномен, который у Найшуля назван бюрократическим рынком, Л.Тимофеев (1990) назвал “институциональной коррупцией”, а С.Кордонский (1996) именует «административным рынком» – “иерархизированной системой, где экономический и политический компоненты даже аналитически не могли быть разделены, системой, в которой социальные статусы и потребительские блага конвертируются друг в друга по определённым, отчасти неписаным правилам, меняющимся во времени”. На этом рынке можно было приобрести практически всё, но не всем. Деньги сами по себе не играли в этой системе роли всеобщего эквивалента, гораздо важнее было наличие “блата”, властных привилегий. В результате “политический рынок” совпадал в СССР с рынком обычных потребительских благ. При этом легальные привилегии и льготы органически дополнялись нелегальными, официально не признаваемыми, но всем известными. На каждом функциональном уровне развивались все возможные формы деятельности, в том числе теневые и откровенно криминальные.
С точки зрения теории экономических систем, в экономике СССР противостояли друг другу и взаимодополняли друг друга четыре сектора: 1) легальная командная экономика (именно это никогда не существовавшее само по себе плановое хозяйство описывалось Г.Х.Поповым как “административно-командная система” и Я.Корнаи как “экономика дефицита”); 2) легальная рыночная экономика (колхозные рынки, рынки потребительских товаров – словом, всё то, что в классификации А. Каценелинбойгена (1977) называется красным, розовым и белым рынками); 3) нелегальная рыночная экономика (неформальный сектор – всё то, что в теории Л.Тимофеева (2000) – собственно “чёрный рынок”); 4) нелегальная командная экономика (“клановый социализм” – отношения, описываемые Л.Тимофеевым как рынки должностей и привилегий, административно-хозяйственных согласований и бартера, а С.Кордовским – как административные рынки).
Наивные либералы замечали в советской теневой экономике и считали ценным только сектор № 3, а потому полагали, что достаточно освободить людей от жестких административных запретов и ограничений, стесняющих хозяйственную гибкость (избавить его от давления сектора № 1), как Россия немедленно заживёт “полной чашей”. На самом же деле власть перешла в руки агентов сектора № 4 – его действительно избавили от контроля со стороны сектора № 1. В результате мы наблюдаем имитацию рыночного хозяйства при реальном сохранении основ командной экономики – но уже не централизованной (по типу обществ азиатского способа производства), а децентрализованной (по типу феодальных обществ). У советского “общества светлого будущего” оказалась длинная тень: легальная командная экономика исчезла, но её теневой двойник, как в сказке Г.-Х.Андерсена, пережил своего “хозяина” (Латов, 2000).
Итак, в хозяйственной советской системе существовала не одна, а две параллельные командные экономики – легальная (выполнение плановых заданий) и нелегальная (получение нелегальных личных благ и привилегий благодаря личным связям). Общим правилом было совмещение ролей: каждый государственный служащий участвовал не только в формировании плановых заданий и их выполнении, но и в обеспечении “своих людей” дефицитными жизненными благами в обход официальных норм (Латов, 2000).
Формирование административного рынка
Новая экономическая система не вводилась в стране декретами правительства. Она формировалась постепенно под действием "потребностей практики" путём обычных административных реорганизаций, отмены или просто неупотребления старых инструкций и принятия взамен них новых. Конечным результатом этого процесса, однако, стала качественно иная система управления экономикой, основанная на согласованиях. Отметим, что участники согласования, как правило, имеют неодинаковую возможность влиять на окончательное решение. Она определяется их "весом": способностью поощрять угодные действия и наказывать неугодные – "если вы так, то я…". В результате каждое хозяйственное решение становится предметом административной бюрократической торговли. Механизм этой торговли оказывается настолько мощным, что при большом неравенстве весов позволяет отвергать право слабого участника на вето. Вес участника бюрократической торговли, как правило, был тем выше, чем больше размер организации, которую он представлял (В.Найшуль). Между тем, не все понимают, что заведомое неравноправие участников административного рынка является совершенно закономерным следствием сочетания в системе функций обмена и распределения, включения налогообложения в административный рынок. Например, что означает, с точки зрения госаппарата выделение государством на какую-то социальную цель больше средств, чем на другую? Это означает, что налоговые органы вынуждены были больше поработать ради выбивания из экономики налогов на эту цель, а хозяйственные субъекты потом больше работали, чтобы получить эти деньги, выполняя госзаказ. Но в Советском Союзе, как и всегда в российской истории, управленческая и хозяйственная, налоговая и социальная функция совмещались в рамках функционирования одной иерархической системы. Вместо того чтобы дублировать функции силового принуждения, выбивая налоги из наёмного работника (функция государственной налоговой службы), а потом следя за добросовестным выполнением своих обязанностей этим наёмным работником (функция системы управления внутри частной фирмы, выполняющей госзаказ), советская система сразу принуждала человека выполнять нужную государству работу. Как пишет Кордонский, каждая из иерархий власти на каждом уровне своей организации эмитировала до перестройки свои административные деньги. При этом все знали, что бумажки с грифом «ЦК КПСС» давали право на большую часть доли национального богатства, чем бумажки с грифом обкома партии или Советов народных депутатов. Листы бумаги в ходе делопроизводства наделялись функциями ценных бумаг, у каждого вида которых был определённый круг хождения. Но ведь здесь как раз и описана система совмещённого выбивания налогов и финансирования государственных функций. Ясно, что бюджет высшего органа управления страной выше, чем у местного органа власти, поэтому он может выделять большие деньги, чем региональный орган – отсюда и разная ценность бумажек с разными грифами. Ясно, что каждый из органов власти финансирует выполнение своих функций в пределах своей компетенции – отсюда и разный круг хождения. В свою очередь, возможность высшего органа власти заплатить более крупную сумму административных денег означает большую возможность этого органа принудить экономических субъектов к выполнению той или иной работы. Это в западной экономике эквивалентно возможности привести в действие более серьёзные усилия налоговых органов, а также управленческих иерархий различных фирм путём раздачи госзаказов. В ходе многократных итераций согласования при планировании плановым органам поступала важная информация по возможностям усиления налогового давления на предприятие. Если директор завода ни в какую не соглашался увеличивать производство на 10%, даже в обмен на дополнительные фонды и ресурсы для коллектива, то это могло означать либо что пределы возможностей завода достигнуты, либо что директор некомпетентен.
Партия не только играла роль датчика в системе, но и одновременно выполняла многие административные функции, в частности функцию арбитражного суда. Как пишет Кордонский, аппарат парткомитетов служил местом наиболее интенсивного административного торга. Рассмотрим его механизмы и движущие силы. Как известно, существовали планы поставок продукции государству. Эти планы спускались из партийных и государственных вершин на предприятия и организации и подлежали, казалось бы, неуклонному выполнению. В годы существования сталинской экономики так оно и было, предприятия и организации выполняли планы поставок, даже если это приводило к остановкам производств и к голоду среди населения. Выполнение плана влекло получение предприятиями и организациями ресурсов из госфондов «согласно установленным нормативам». Невыполнение плана влекло санкции «вплоть до исключения из партии» или более сурового наказания. Перевыполнение планов давало руководству предприятия основание для обращения в высшие инстанции с целью получения дополнительных фондов заработной платы, товаров народного потребления и продуктов питания в размере, пропорциональном «процентам перевыполнения плана» (следовательно, рынок внутри госсектора был уже при Сталине).
Однако в хрущёвские, а тем более в брежневские времена как объёмы поставок государству, так и объём ресурсов, получаемых территорией из госпоставок, стали предметами торга между смежными уровнями государственного устройства. Каждый уровень иерархии стремился отдать государству поменьше, а получить побольше. Естественно, что аппарат райкома КПСС, например, был на территории района единственным институтом, могущим торговаться с руководителями предприятий, входящими в его номенклатуру, поскольку обладал убийственным аргументом – угрозой партвзыскания с записью в личное дело, исключающей возможности служебного роста.
Объём фондов, который государство могло «отстегнуть» предприятию в случае перевыполнения плана, был, чаще всего, несравним с тем, который руководство предприятия получало, организуя «цеховое» производство и отпуская продукцию «налево» или меняя её на продукцию других предприятий (по бартеру). И эта возможность реализовывалась в виде дополнительного производства товаров и услуг, не попадающих ни в какую отчётность. Поэтому мы и написали в предыдущей главе, что всякая статистика могла дать только заниженные оценки объёмов советской экономики.
В ходе такой деятельности возникала своеобразная общность руководящих работников партаппарата и руководителей предприятий, обладавших «скрытыми ресурсами», возникшими из совместной деятельности. Внутри этой общности шёл перманентный торг и обмен, поскольку каждый её член знал о другом, что у кого есть, что он может раздобыть и на какой канал получения «дефицита» вывести (по Кордонскому).
Новая многоукладная экономика позволяла смягчить, хотя и не без огрехов, многие недостатки, связанные с неадекватностью уравнительной системы распределения, провозглашённой официальной идеологией. Огрехи были связаны с тем, что на совершенно оправданную дифференциацию доходов, вызванную различием квалифицированности, тяжести и ответственности труда, наслаивалась дифференциация реальных доходов, вызванная фактически вкладом ренты на собственность, статус и место проживания, не связанные с личными заслугами данного человека. Однако получающаяся система распределения всё равно куда лучше обеспечивала мотивацию к труду, чем номинальное распределение доходов, задаваемое идеологией. Дополнительный сдвиг реального распределения относительно номинального был достигнут не только через доплату услугами и товарами через обмены административного рынка, но и через разную покупательную способность обычных денег, существенно зависящую от социального статуса их обладателя. Как пишет Кордонский, в силу ранжирования территорий, отраслей и должностей и соответствующего распределения благ, покупательная способность денег возрастала с ростом служебного положения, с передвижением из поселений низшего ранга в поселения высших рангов и с переходом предприятий и организаций непрестижных отраслей в высокопрестижные. Занятость в отрасли, имеющей высокий статус, приданные ей системы общественного питания и другие льготы, давала возможность получения благ по более низкой цене. Высокое должностное положение позволяло, благодаря специализированному снабжению и обслуживанию, иметь гораздо более высокие реальные доходы, чем у людей с низким социальным положением и такими же номинальными доходами.
Пресловутое несунство тоже служило способом корректировки системы распределения. Говорят, что в г. Зеленокумск Ставропольского края на излёте советской эры почти всё потребляемое населением сливочное масло и колбаса были вынесены с местных пищевых предприятий. А связано это было с тем, что по плану 100% производимой, например, мясокомбинатом продукции направлялось в Москву. Несунство означало, что работники данного предприятия, после выплаты государству налогов в виде выполнения плановых поставок, получают к своей зарплате добавку в виде того объёма продукции, которую смогут произвести и вынести в дополнение к плану из имеющихся ресурсов. Таким образом, система согласований в ходе составления планов обеспечивала относительно равномерное распределение налоговой нагрузки по субъектам экономики, а после выплаты этих налогов предприятия могли работать на удовлетворения потребностей своих работников.
Был ли экономический кризис?
Если бы советская система выстраивалась согласно теории плановой экономики, то невозможность командных органов досконально знать параметры технологических процессов и особенности предприятий привела бы, по мере усложнения экономики, к полному параличу глобальной плановой системы. Но народное хозяйство стихийно нашло выход, позволявший «обходить» неизбежные заторы центрального планирования через некий суррогат добровольных рыночных обменов и силового изъятия налогов, отличавшийся отсутствием чётких правил. Вместо одного всезнающего предпринимателя-государства, в стране появилось много предпринимателей, организовывавших производство там, где они могли проконтролировать технологические процессы в натуральных показателях. Вот эти предприниматели и торговались между собой и с государством, но по очень странным правилам.
Многие считают, что хотя административный рынок и теневая экономика позволяли не допустить паралича экономики из-за превышения пределов возможности управления прежними способами, эта система способствовала расшатыванию устоев государства, криминализации общества, появлению «вотчин», в которых исключалась конкуренция. По мнению некоторых теоретиков светлого будущего, расцвет коррупции постепенно создал в номенклатуре влиятельную криминализованную прослойку с уголовным мышлением и абсолютно циничным отношением к стране и народу. Однако, эта точка зрения небесспорна. Если руководитель предприятия выторговывает фонды для своих работников, одновременно стараясь не зарываться и не подрывать фундаментальные интересы страны, то где же тут цинизм? Вообще, заметим, что понятие преступления и коррупции зависит от её определения в законе. Например, деятельность мелких производителей, совершенно аналогичная деятельности советских теневиков, не относилась к коррупции в законодательстве Польши, ГДР, Венгрии. Между прочим, в Венгрии, Чехословакии и ГДР дефицитов практически не было. Они компенсировались работой мелкого бизнеса, который был вполне легальным.
Да и был ли так страшен чёрт коррупции, как его малевали? Во-первых, коррупция была встроена в плановую систему, без коррупции система не могла работать. Во-вторых, уровень настоящего воровства и несунства (такого, который подрывает выполнение плановых заданий по налогообложению) был ничтожным при сравнении с товарооборотом в целом. В-третьих, те вопиющие случаи, которые действительно подрывали устои страны, отслеживались правоохранительными органами. Да, во времена Советского Союза существовал преступный мир. Но он был замкнут, маскировался, держался в рамках теневой экономики и воровства, воспроизводился без расширения масштабов. В 1987 году, последнем году перед реформой, в РСФСР было совершено 9,2 тыс. убийств или покушений на них, 33,8 тыс. грабежей и разбоев. Преступность имела уровень простого воспроизводства, расширенного воспроизводства не было!!!! Отметим для сравнения, что в 2002 году зарегистрировано 32,3 тыс. убийств и 214,4 тыс. краж и разбоев. Число тяжких и особо тяжких преступлений уже много лет колеблется на уровне 1,8 млн. в год (к тому же сильно сократилась доля тех преступлений, что регистрируются и тем более раскрываются) (С.Г.Кара-Мурза, 2004).
На самом же деле, роль основной массы так называемых экономических преступлений была в том, что они делала плановую систему более гибкой, многоукладной. Почти половина экономики была невидимой официальным лицам. Устройства её не знал никто, да и сейчас мало кто знает. Несуны никому особо не мешали, кроме приверженцев идеологической чистоты. Уровень коррупции был приемлемым и не выше, чем в США. Была обратная связь, не дававшая ей разрастись, – Советы, КПСС, правоохранительные органы. Коррупция в понимании сторонников святости, теневые рынки были одним из компенсирующих механизмов планирования. Они позволяли решать проблему дефицита. В Грузии теневики работали открыто, в Узбекистане вообще, в понимании блюстителей идеи, расцвела мафия, а на самом деле, шло приспособление системы обмена и распределения к местным особенностям. Полная ликвидация преступности в многоэтнической стране вообще невозможна, потому что нельзя выработать единые, приемлемые для всех правила, отделяющие преступные действия от легальных. Существенное её снижение возможно только в моноэтническом государстве – например, в Финляндии. Ликвидация экономических преступлений возможна в государстве, где очень высоко моральное неприятие воровства – например, в Швейцарии. В России такого никогда не было, и в обозримой исторической перспективе не будет. Поэтому экономисты-институционалисты вводят понятие приемлемого для народа уровня преступности. Это оптимальное для роста и стабильного развития соотношение цены мер борьбы с преступностью и наносимого ей ущерба. Когда затраты на усиление борьбы с преступностью превышают уменьшение ущерба от преступности в результате дополнительных мер борьбы, дальнейшее усиление борьбы становится бессмысленным. Кроме того, весь мировой опыт показывает, что наскоком преступность не победить, только самую вопиющую. Требуется очень медленная и упорная борьба с учётом интересов самих преступных группировок. Действительно, несунство развращало общество, но полная мгновенная его ликвидация в тех условиях обернулась бы потерями. Для того чтобы бороться с негативными последствиями несунства для морали, надо было сначала разобраться, какой легальный механизм позволил бы компенсировать недостатки планирования и вводить этот легальный механизм одновременно с борьбой против несунства. Например, надо было одновременно отменять привилегированное положение Москвы в распределении дефицита (через более свободные розничные цены) и бороться с несунством в провинции, а не по очереди.
Попытка ликвидации рыночной экономики Андроповым и Горбачёвым
Самое поверхностное исследование явлений административного рынка привело нас к удивительному, казалось бы, выводу. В течение перестройки и последующих лет либералы всё время описывали ужасы и нестыковки планирования, не обращая нашего внимания на то, что эти ужасы легко преодолевались административным рынком. При закрытых границах СССР легко решал проблемы развития страны. Да, чисто теоретически, если исключить из рассмотрения необходимость сбора налогов и выполнения государственных функций, то административный рынок кажется менее эффективным, чем обычный рынок, из-за повышенных издержек договаривающихся сторон в условиях скрытности и непрозрачности торга, ограничения количества возможных участников сделки и ограничения ценовой конкуренции. Однако, как только мы включим в расходы обычного рынка повышенные затраты на содержание налоговой службы и системы государственного социального обеспечения и государственных закупок, дублирующие структуру управления государством и экономикой, то уже не столь очевидно, где больше потерь. Россия, несмотря на многочисленные западнические реформы, раз за разом приходила примерно к одним и тем же особенностям налоговой системы. И это указывает, что под давлением требований о повышении отдачи миллионы людей пробовали на местах разные способы организации и в миллионах конкретных случаях отдавали предпочтение российским способам налогообложения, потому что эти способы были дешевле, сопрягались с меньшими усилиями, давали больший результат. Маленькие сдвиги к традиционным методам постепенно превращались в систему, ломая неадекватные российским условиям новшества. Дороговизна системы налогообложения, которую скопировала нынешняя Россия, станет ещё более очевидной, если учесть, что западная система установления правил налогообложения и взаимоотношений с внешним рынком тоже опирается на такой же административный рынок внутри этих стран, сложную систему лоббирования через парламент и министерства и т.д. В СССР предприятия, оказавшиеся в излишне привилегированном положении, обкладывались усиленными плановыми заданиями, установленными административным рынком. На Западе в аналогичной ситуации тоже включается сложная система очередной административно-рыночной коррекции правил налогообложения и таможенных сборов, которая точно так же изымает «излишек», образовавшийся в привилегированной отрасли (либо заставляет направить весь «излишек» на расширение производства).
Марксисты–догматики, напротив, хотели исключить из жизни административный рынок, поскольку он подрывал чистоту идей коммунизма. Они, например, говорят, что именно массовое, в конце советской эры повальное, распространение несунства породило весьма примирительное отношение к воровству по отношению к государству и госимуществу. Но это утверждение нуждается в дополнительной проверке. Криминальная прослойка и теневые рынки возникли ещё при Сталине после ввоза огромного количества неучтённых материальных ценностей из Германии. Никто пока не доказал, что за годы Советской власти после Сталина преступность выросла и стала угрожать безопасности страны. Она была приемлема для нормального роста. Между тем, идеологи обеих противостоящих сторон (и либералы, и сторонники чистого коммунизма) очень любят выставлять СССР как страну несунов. Многие считают, что расцвет "теневиков" стал символом разложения советской системы в период "позднего застоя". Не видеть этого, восклицают они, – значит объяснять перестройку только "изменой" Горбачёва, что совершенно ошибочно.
Что ж, они правы в том, что деятельность Андропова и Горбачёва была направлена на искоренение административного рынка, который, как считалось, подрывал устои социализма. Интересно, что один из первых исследователей системы административного рынка Л.Тимофеев сразу после написания своей книги был арестован и последующие два года провёл «в отрыве от научной деятельности». Как пишет Кордонский, перестройка на первых этапах своего существования, собственно, и была попыткой ликвидировать обменные отношения и связанную с ними теневую экономику. Перестройка выступила как усилия определённых подразделений государства, а конкретно, репрессивных органов, по ликвидации обменных связей. В частности, одним из первых действий перестройки была борьба с теневыми отношениями на самых низших уровнях иерархии административного рынка – борьба с нетрудовыми доходами, ограничение деятельности всякого рода «бригад» и других формирований мобильной рабочей силы. В дальнейшем перестройка приняла форму борьбы с «цеховиками», то есть объединениями, включающими теневых прорабов, линейных специалистов и рабочих. Третьим этапом перестройки стало расследование тех форм теневой деятельности, в которые были включены функционеры партийного и советского аппарата управления.
Эта борьба заключалась в элиминации конкретных людей, занимающих определённые функциональные места в иерархии отношений административного рынка: сначала – рабочих и людей, занятых в личном подсобном хозяйстве, потом – организованных полулегальных и нелегальных производителей материальных благ (цеховиков), и в конце – партийных и советских чиновников, контролировавших эти производства. Идеология борьбы основывалась на предположении, что суть проблемы заключается в аномальном поведении отдельных людей, а не в свойствах всей системы отношений социалистического общества. Стремление локализовать и нейтрализовать отдельные напряжения в системе привели к тому, что стали возможными структурные массовые изменения на административном рынке, принявшие, в частности в конце 80-х годов, форму трудовых конфликтов. Все эти преобразования так или иначе приводили к разрыву сложившихся за десятилетия отношений и структур административного рынка и к атомизации его элементов. Атомизация проявлялась прежде всего в недейственности привычных форм управления, и в виде социальных, в частности, трудовых конфликтов, принявших в конечном итоге форму рабочих и политических движений. Можно только удивляться, как советская экономика выдерживала мощнейшие удары на уничтожение системообразующих связей, наносимые Андроповым и Горбачёвым в течение двух и трёх лет, соответственно.
Бесславный конец перестройки во многом связан с отсутствием у её руководителей видения «перестраиваемой» социально-экономической системы, в стремлении бороться со ставшими естественными феноменами и отношениями, а не пытаться использовать конструктивные особенности системы для достижения своих высоких целей (по Кордонскому).
Последним ударом по экономике стала ликвидация традиционной системы сбора налогов в виде отмены планирования под лозунгами «экономической свободы». Как уже говорилось, наложенные государством на предприятия обязанности поставлять продукцию определённого вида по заданным ценам фактически означали дополнительные налоговые задания по сравнению с ситуацией, когда бы они могли сбывать продукцию по свободным ценам. В свою очередь, плановые поставки данному предприятию дефицитной продукции по заниженной цене (по сравнению с гипотетической свободной ценой) означали дополнительные субсидии, не отражаемые в собственно денежных потоках. Мгновенное освобождение цен и отмена плановых поставок начиная с 1991 года означали ликвидацию налаженного механизма дифференцированного налогообложения и субсидирования различных отраслей и отдельных граждан. Резкое падение реального государственного бюджета, последовавшего за попыткой скопировать западную систему налогообложения, сделало невозможным выполнение государственных функций.
Социализм и собственность
Одним из основных постулатов марксистов–догматиков о социализме является постулат о единой государственной собственности на средства производства. Считалось, что имеется государственная и колхозно-кооперативная формы собственности. На деле же между ними особых различий не было. Единственным отличием была возможность ограниченно корректировать цены на свою продукцию для кооперативов (особенно в сфере сбыта). Тем самым достигалась адаптация спроса и предложения к колебаниям представлений о полезности товара. Однако, как правило, изменять цены было дозволено в достаточно узком диапазоне.
Этот постулат был основан на законах и пропаганде, внедряемой советской системой в умы людей. Исходя из данного постулата, делался вывод: если все средства производства принадлежат одному юридическому лицу, то ни о каком рынке средств производства не может быть и речи. Тем не менее, за средства производства предприятия платили безналичные деньги поставщику. Средство производства, будучи проданным от одного предприятия другому, согласно официальной точке зрения не меняло хозяина, оставаясь государственным. Раз так, то средство производства не было товаром. В результате планирования предприятия и т.п. не могли в полной мере распоряжаться по своему усмотрению своей продукцией. Ведь средства производства существуют для производства продукции, а «внеэкономическое» отчуждение продукта труда в смысле конечного результата равносильно праву на отчуждение самих средств производства.
Между тем дело не так просто: реалии очень часто были другими по сравнению с тем, что писалось на бумаге. Для того чтобы понять суть дела, рассмотрим сначала само понятие собственности и владения при социализме. Утверждения коммунистов, что при социализме не было "частной" (мы придерживаемся немарксистской классификации, поэтому назовём её личной, или узкогрупповой) собственности на средства производства, потому что будто бы всем владело государство, на деле легко опровергаются. Действительно, формально в СССР средствами производства владело государство. Это было только на бумаге и, отчасти, во времена Сталина. На деле если бы министр попытался волевым решением, без всяких объяснений и компенсаций (например, в виде будущих услуг) передать станок от одного завода другому, то он был бы в очень большом затруднении. Для того чтобы это сделать, приходилось торговать услугами (особенно в послесталинский период). Мы уже не говорим здесь о ситуации, когда директор одного предприятия решил бы взять что-то на другом предприятии самовольно. То есть на деле собственность никогда не была чисто индивидуальной или чисто групповой или чисто государственной. Не вдаваясь в детали этого сверхдискуссионного вопроса, вернёмся к рассмотрению понятия товара при социализме. Была ли действительно государственная собственность при социализме единой? Формально, да, но фактически она была групповой. Другими словами, право пользования средствами производства принадлежало трудовым коллективам, представленным их лидерами. Отчуждение этого права собственности со стороны партийных или государственных органов теоретически могло случаться (особенно в сталинское время), но фактически было очень болезненными и, как правило, имело вид обменов услугами. Следовательно, наряду с формально единой государственной собственностью, на деле, существовал второй уровень собственности – групповая, распоряжение средствами производства со стороны коллективов, и здесь по сути государственная собственность смыкалась с кооперативной, где средства производства уже формально принадлежали коллективам.
Наконец, наряду с данными ведущими формами собственности, существовала личная собственность. Часть небольших средств производства принадлежала индивидуалам: машины, мелкие станки, косилки, культиваторы. Они также были не полностью подконтрольны владельцам и в определённых условиях могли изыматься (в чрезвычайных ситуациях автомашины могли быть взяты в пользование государством и т.д.) или право пользования ими ограничивалось. Например, владельцы автомашин не имели права подвозить пассажиров за деньги. Поскольку высший уровень собственности (так же как фактически и кооперативной) был общегосударственным, то встаёт вопрос, а кто же распоряжался им. И здесь опять действительность отличалась от лозунгов. Фактически, этим правом обладал высший руководитель страны, хотя его власть и была ограничена возможностью его смещения с поста. Итак, существовало не только государственное право на средства производства, но и групповое (по Лоскутову).
Социализм и справедливость
В массовом сознании укоренено мнение, что социализм – это справедливое общество. И это мнение не лишено оснований, если принять во внимание, что представления о справедливости – это изменяющиеся мимы, которые чаще всего (хоть и не всегда) были направлены против всего того, что, очевидно, препятствует развитию общества, ставит под угрозу его стабильность и выживание. В поздней царской России такой вопиющей несправедливостью было сверхпотребление обленившейся элиты, не исполнявшей должным образом своих обязанностей, на фоне беспросветной нищеты крестьянства и лишь немногим лучшего положения рабочих. Этот фактор, препятствовавший развитию России, был устранён в результате революции. Так, одним из показателей справедливости является вертикальная мобильность общества, исключающая монополизм и загнивание элиты. (Под монополизмом элиты мы понимает замедление вертикальной мобильности согласно деловым качествам.) Ленинская идея о том, что кухарка должна учиться управлять государством и приписываемая Сталину фраза «Незаменимых людей у нас нет» как нельзя лучше отражают, что первые советские лидеры чётко видели суть проблемы монополизма элиты. И общеизвестно, что отличием сталинского социализма была высокая вертикальная мобильность, что отражало истинное равенство. Это вовсе не означало абсолютного равенства в распределении. Уже Сталин понимал, что равенство в распределении уберёт стимулы к развитию, и вводил поощрение такого труда, который в наибольшей степени соответствовал развитию страны. Если дать всем поровну, то общество не будет расти и совершенствоваться. Это неоднократно доказывалось историческими экспериментами. Уравниловка не работает. Если дать все блага только элите, как сейчас в России, то страна начинает немедленно деградировать. Это Сталин предвидел. Стахановец и академик, с одной стороны, лентяй и пьяница, с другой, никогда не получали одинаково. Одновременно проводилась пропагандистская кампания по недопущению в обществе ощущения несправедливости из-за высокой разницы в доходах. Поэтому вознаграждение соответствовало общественным представлениям о тяжести труда и заслуженности привилегии. И если учесть, что распределение потребляемой части национального продукта было именно «по труду», то это значит, что из личных доходов была практически исключена рента на собственность. Разумеется, это не абсолютный принцип: как уже говорилось, Советской власти так и не удалось в достаточной степени изъять земельную ренту по регионам, а после Сталина появилась и рента близости к спецраспределителю, но, всё же, масштабы присвоения ренты на собственность были несопоставимы со временами паразитов-помещиков царской России. Суть социализма – направление ренты не на паразитическое потребление, а преимущественно на развитие технологии и общества, на нужды накопления, а также её централизованное использование для социальной поддержки (что можно рассматривать как реализацию идеи всеобщего страхования, заимствованную ещё из русской общины). Стоит только подчеркнуть ещё раз, что рента на собственность при социализме изымалась не прямо, в ходе конкурса арендаторов за используемый ресурс, а в результате присвоения государством всего того, что образовывалось сверх «распределения по труду» (согласно представлениям общества о тяжести труда и заслуженности вознаграждения, а также процессам административного рынка). Поскольку иных способов государственного присвоения ренты Советская власть изобрести не могла, то она всячески препятствовала и накоплению богатства в частных руках, которое неизбежно привело бы к появлению ренты на собственность и (судя по опыту царской России) повлекло бы появление паразитических слоёв. Поэтому не было в личной собственности квартир, так как они дают рост богатства при их сдаче. Поэтому были ограничены размеры всех личных домов.
Контроль элиты в СССР
К числу ключевых социальных технологий социализма следует отнести контроль элиты в условиях постоянного давления Запада и ограничение утечки капитала. Почему-то считается, что социализм был беззащитен перед перерождением бюрократии. Между тем в системе социализма существовали сдержки и противовесы перерождению бюрократии. Они были разработаны в годы правления Сталина. В эти годы властная элита, как мы уже отмечали ранее, была под строгим тройным контролем. Элита контролировалась ответственностью за порученное дело, поскольку при невыполнении плановых заданий в натуральных показателях и в виде снижения себестоимости продукции руководитель вполне мог быть наказан. Особенно каралась халатность. В 1940 году от 5 до 8 лет лагерей давали директорам предприятий, которые выпускают недоброкачественную продукцию. И это были не репрессии, а ответственность за порученное дело, поскольку никто насильно не заставлял человека руководить. Он всегда мог отказаться. Очень похоже на закон о государственной службе в Германии, где ответственность чиновников, идущих во власть, существенно превышает уголовную ответственность обычных граждан, не во власти. Наконец, элита была под контролем рядовых членов партии и народа. В партии существовал порядок, когда выборы в партком были альтернативные и тот, кто набрал меньше голосов считался неизбранным. До него отбор руководящих кадров начинался с первичных партийных организаций путём внесения в списки для тайного голосования неограниченного числа кандидатов. При этом в руководство проходили те лица, которые пользовались наибольшим доверием рядовых коммунистов. Позднее Хрущёв эту систему модифицировал и ввёл положение, согласно которому, если несколько человек набрали более 50% голосов, то количество членов этого партийного органа расширялось до числа набравших этот процент, что сделало альтернативность выборов профанацией. Выборы в народные депутаты строго контролировались и если много голосовало против, это служило сигналом о плохой работе данного человека или о недовольстве данным человеком со стороны коллектива. Таким образом, выборы при социализме играли роль датчика настроений масс. Хотя выборы были безальтернативными, явка на выборы служила индикатором отношения народа к местному партийному руководству. Именно поэтому избирательные комиссии на местах зачастую буквально упрашивали людей прийти на выборы. Со смертью Сталина система контроля элиты была частично отключена Хрущёвым, а затем Брежневым. Однако и после Сталина некоторые противобюрократические механизмы сохранились. Противовесом чиновничьему произволу в Советском Союзе стала идеология, воплощённая в иерархическую структуру партии. Допустим, какой-нибудь чиновник начинал воровать не по чину, или, к примеру, не проследил за надлежащей подготовкой к зиме и допустил перебои в теплоснабжении населения. Под ним всегда существовал чиновник более низкого уровня, мечтающий занять его место. Этот чиновник более низкого уровня обращался через голову своего начальника к более высоким партийным органам, что так мол и так, товарищ такой-то не заботится о повышении благосостояния советских людей как это записано в программе партии. На "сигнал" приезжала комиссия, расследовала обстоятельства, и если обвинения подтверждались, снимала провинившегося чиновника и ставила на его место того, кто написал жалобу. Прелесть этой системы состояла в том, что все эти чиновники по своим внутренним убеждениям могли быть хоть антикоммунистами (да большинство из них и были), но тем не менее они были вынуждены заботиться о повышении благосостояния советских людей. Более того, на партийных съездах они были вынуждены голосовать за принятие новых партийных документов, призывающих к дальнейшему повышению благосостояния советских людей.
Конечно, подобная противобюрократическая система имеет существенный недостаток: она сильно зависит от решения вышестоящего начальника. Чем больше лидер зависит от элиты, тем быстрее перерождается власть. Уже Брежнев почти полностью зависел от элиты и вынужден был с ней постоянно заигрывать. Как только корпоративные интересы элиты стали всепроникающими, ЦК КПСС стал меньше реагировать на критические сигналы снизу в отношении вышестоящих начальников, так начался медленный демонтаж противоэлитного механизма. Если генеральный прокурор занят покрытием вора-президента, то он уже не может требовать от своих подчинённых, чтобы те преследовали воров более низкого уровня. Поэтому сталинская система, которая опирается на добрую волю и силу лидера, не гарантировала, что элита не будет деградировать. Следует, однако, отметить, что элита деградировала при социализме медленнее, чем после отказа от социализма.
До последнего времени мощным механизмом народовластия и быстрого распространения необходимых стране управленческих сигналов выступали органы госбезопасности (помимо чисто контрольной и правоохранительной функции). Сколько бы времени прошло, прежде чем руководство получило сигнал о движении мысли в «гражданском обществе», чтобы скорректировать свою политику в соответствии с пожеланиями масс, либо, наоборот, перенаправить усилия пропагандистского аппарата для аккуратной коррекции общественного мнения? Всепронизывающая структура органов госбезопасности позволяла быстрое поступление наверх сигналов о непригодности местного начальника, об оригинальной организационной задумке простого гражданина, высказанной в пивной, о причинах недовольства политикой руководства и неудачных решениях, о возможных путях улучшения имиджа руководства. Другим мощнейшим механизмом народовластия служила советская пресса, в которую мог пожаловаться любой гражданин, и всякий орган был обязан отвечать на критическое выступление печати.
Регулирование рынка рабочей силы через ограничение выезда
Регулирование взаимоотношение элиты и квалифицированных кадров с заграницей было одним из ключевых параметров социализма. Его отмена неизбежно приводила к дестабилизации системы. Это и произошло после ликвидации выездных комиссий. Теперь чиновникам можно было давать взятки в виде загранпоездок – кто же откажется? СССР много критиковали за ограничение свободного выезда из страны – дескать, нарушение прав человека! Когда указывается на аналогичные запретительные меры в иммиграционном законодательстве стран Золотого миллиарда, отвечают обычно сакраментальное: «Это не право, а привилегия». Хотя ниоткуда не следует, что человек сам по себе имеет естественное право жить, где хочет: скорее, всё общество имеет право определять такой порядок общежития внутри страны, чтобы было ему, обществу, лучше. В частности, оно может силовым образом воспрепятствовать потере своей страной рабочей силы, на создание которой ушли его, общества, ресурсы. Ограничивая для своих граждан возможность выезда из страны, Советский Союз сужал для них рынок, на котором они могли предложить свою рабочую силу, а значит, позволял снизить оплату труда так, чтобы оставалось больше ресурсов для инвестирования в интересах всего общества.
Правомочны ли были те ограничения, которые существовали при СССР? Начнём с того, что как мы показали в главе, доходы, которые получает практически любой человек, можно назвать в чистом виде продуктом его труда, от силы, на 5%. На 95% она принадлежит обществу. Он ведь и истратить деньги вне общества не сможет. Имея основные права собственности на зарплату любого своего члена, общество вправе решать, какие ограничения оно может наложить на использование его зарплаты. Часть этих ограничений общепринята. Это запрет на наркотики, на порнографию, на инцест, на растление малолетних и т.д. Никто по этому поводу не возражает. Но это общие запреты, имеющие хождение по всему миру. Кроме того, каждое общество устанавливает частные запреты. Например, в Израиле, не рекомендуется хранить на одной полке мясо и молоко, в Индии – есть коров. Они могут быть обусловлены либо реальными причинами, либо традициями. Следовательно, общество России вправе наложить запреты на те действия, которые могут привести к ухудшению ситуации в обществе, особенно в такой хрупкой геополитической обстановке, которая вызвана особыми климатическими, географическими и историческими условиями страны. Одним из таких запретов был запрет на выезд и ограничение на въезд. Он возник не случайно, а из-за очень большой цены человеческого капитала в России. Россия не могла позволить бросаться людьми и заставляла их жить и работать на общество. Поскольку в СССР образование и медицина были бесплатными за счёт общества, то выезд из страны наносил огромный ущерб. Во-первых, безвозвратно уезжал подготовленный человек, на которого страна истратила большие ресурсы, которые самим могли бы пригодиться. Во-вторых, уезжали те, которые имели ренту от монополии на рабочее место. Поясним на примере: приходит место на аспирантуру. Есть два претендента. Один русский, другой еврей. Если у них равные условия, то парткомы в 70–80 годы предпочитали брать русского, поскольку тот хоть и хуже, но не уедет и будет давать обществу прибыль. Если брать чуть лучшего еврея, то он сначала даст больше, но потом уедет, и общество в целом получит меньше. Одному из авторов это популярно объяснили в парткоме, когда он пробивал к себе в аспирантуру еврея, очень талантливого мальчика, который сейчас успешно работает вице–директором одной крупной фармацевтической компании в США. Та же причина была в регламентации выезда в качестве туриста из-за фактического вывоза ренты туристом, связанной с перепадом внутренних и внешних цен. Конечно, решить проблему выезда на постоянное место жительства в контексте монополии рабочего места, пожалуй, тоже можно было и несоциалистическими мерами – взимая с уезжающего компенсацию потерь, понесённых обществом. Но считать надо правильно. Предположим, например, что есть аппарат ультразвуковой диагностики, на котором может работать один человек. По конкурсу отбирают лучшего, и он достигает выдающихся результатов, используя этот общественный ресурс. США немедленно предлагают ему работу на Западе. Вопрос: сколько надо с него взять, чтобы отпустить туда? Ответ на этот вопрос даёт вполне либеральная концепция альтернативной цены. Цена его выезда должна включать все убытки государства, которые оно понесло в результате его отъезда и небольшую прибавку за их подсчёты.
Где-то в районе 1970 г. власти в СССР ввели возможность уехать навсегда, оплатив высшее образование (правда, цена была такая, что оплатить мало кто мог). В ответ одно из западных посольств (кажется, Дании) стало выдавать прошедшим остальные процедуры к отъезду нужную сумму. Лазейку прикрыли. Казалось бы, в чём же проблема? А проблема была в том, что кроме высшего образования советское общество давало массу других благ бесплатно и их все было очень трудно учесть. Если их учесть, то цифры стали бы неподъёмными даже для датского посольства. Проблема была решена Н.Чаушеску в Румынии. Он резко завысил цену на высшее и среднее образование и стал отпускать кого угодно, зарабатывая на этом деньги для государства. Что же касается ограничения туристических поездок за рубеж, то тут, не исключено, советский путь решения проблемы не единственно возможный, но опыта-то не было.
Принуждение к труду
Следующим следствием социализма, производным от кривых зеркал низких цен на нефть и климатических особенностей СССР, был способ принуждения к труду. Если капитализм заставлял работать в основном через зарплату, то реальный социализм делал это сложной системой законов, организуемого общественного мнения (плюс парткомы, профкомы). Соответственно этой сложившейся системе, принуждение к труду при социализме было другим, чем на Западе – были по-другому расставлены групповые ограничения. Например, не считалось возможным дать человеку погибнуть под забором, чтобы его незавидная судьба пугала остающихся и заставляла не становиться бомжем: это нерационально для догоняющего общества, и в особенности для геополитической ситуации России, где каждый человек на вес золота. Лучше поставить его на принудительные работы, а лентяев контролировать не столько зарплатой, сколько силовым контролем со стороны его же трудового коллектива (иначе бы пришлось урезать лентяям зарплату, оставляя без средств к существованию его и семью – опять нерационально). Нерационально и дорого, следуя Западу, принуждать отрицательной моральной стимуляцией к высокому потреблению с выбрасыванием ещё годных товаров (принуждая к престижному потреблению под угрозой снижения статуса и исключения из определённого круга), чтобы был стимул побольше заработать. В Советском Союзе было сделано наоборот, поэтому моральные стимулы дополняли материальные в положительной мотивации, а порой и перевешивали их. При реальном социализме, существовавшем в СССР, задача принуждения человека к труду решалась принудительно и через положительную агитацию. На Западе тоже есть моральное принуждение, но оно отрицательное и реализуется через наказание увольнением или изгнанием из определённого слоя. Получается, что и способы группового контроля сложились в советском обществе под давлением исторических обстоятельств и с минимальным участием идеологии.
Другие свойства социализма
Социализм есть особая экономная форма организации общества. Она выкристаллизовалась только в 1979 году в СССР и несколько раньше в ГДР и Чехословакии и, возможно, в Венгрии. Она характеризуется достаточно стабильным развитием, но имеет собственные ограничители роста и, кроме того, на неё постоянно воздействует более богатый западный мир через своеобразный подкуп элиты.
Основными особенностями социализма являются отсутствие сбора принятых на Западе налогов при прямом изъятии государством бюджетных средств, централизованная стимуляция развития и относительно большая, чем в странах Золотого Миллиарда, норма накопления. В результате оттачивания особой системы сбора налогов, бюджет в СССР не воспринимался как проблема. Хотя, на самом деле, даже если руководители государства заявляют, что налогов нет, но есть бесплатность медицины и образования, фактически это означает, что налоги собираются в неочевидной форме. В основном социализм использовался для догоняющего развитие. Но у некоторых стран, таких как ГДР, Чехословакия, Венгрия и СССР, был уже переход к лидирующему.
Социализм в России широко использовал организационно-управленческие технологии азиатского способа производства без частного присвоения земельной и интеллектуальной ренты. При социализме главные действующие лица делового цикла остаются те же, наёмные работники, организатор, технолог, владелец ренты. Владельцем ренты выступает государство, как и в азиатском способе производства. Меняется роль организатора-предпринимателя. Решение и имущественная ответственность за решение разделяются, то есть нет риска личным имуществом, но включаются другие механизмы принуждения предпринимателей (заметим, что сейчас и на Западе крупных частных предприятий давно нет – во власти компаний стоят управленцы, ответственность которых за неудачи компании не столь велика). Кроме того, в отличие от азиатского способа производства и российского общества до Петра III (когда крестьяне сами прокармливали себя со своих участков, платили ренту и участвовали в общественных работах), советский социализм основан, большей частью, на свободном найме рабочей силы. Хотя госсектор и выступал практически единственным работодателем, на самом деле, была большая конкуренция между предприятиями за рабочую силу. Поэтому неверно говорить, что при социализме рабочая сила (а вернее, трудовые услуги) не была товаром – напротив, практически вся экономика СССР работала на добровольном найме, как и при капитализме, то есть рынок рабочей силы был столь же широк. Итак, если брать не лозунги, а действительность, то оказывается, что реальный социализм по параметрам собственности был комбинацией характеристик капитализма и так называемого азиатского способа производства со свойственной последнему высокой долей хозяйственных функций, выполняемых органами государственного управления на основе директивного целеполагания. Но как только технология стала развиваться, госсектор превысил предельные размеры управляемости и ослаб контроль над элитой, составляющая «азиатского способа производства» в социализме стала всё больше трансформироваться в административный рынок, в котором, в ходе повсеместного торга, более тонко учитывались интересы и возможности подчинённых уровней, выполняющих директивы.
Социализм был направлен на удовлетворение потребностей народа через механизм обратных связей внутри государства. Поскольку основная часть национального продукта в бюджет собиралась путём прямого изъятия, то естественно, производство направлялось на удовлетворение потребностей общества, которое путём контроля элиты следило за тем, чтобы не было зарвавшихся бюрократов. Если сначала национальный общественный продукт разделить, а затем огромную часть его собирать в виде налогов, то ключевое влияние на то, как будет тратиться бюджет, получают самые богатые, кроме того, собирать налоги всегда затруднительно.
Экономическая система социализма имела ряд ключевых механизмов, которые придавали ей устойчивость. Во–первых, был запрещён переток безналичных денег в наличные. Причина существования безналичных и наличных денег была исторической. Она была вызвана необходимостью высокой доли накопления (фактически, означала запрет предприятиям тратить весь доход на потребление) и уходом в период руководства страной Хрущёвым от сталинского безэмиссионного социализма, способствовавшим избыточной эмиссии безналичных рублей. Как только запрет на переток денег был убран в 1988 году, хозяйственная система СССР стала давать резкие сбои. По сути дела разрешение на обналичивание безналичных денег было равносильно открытию кингстонов, что и привело к затоплению судна социализма.
Вторым важнейшим элементов системы была государственная монополия внешней торговли. Её существование было связано с необходимостью предотвращения утечки капитала из страны, где основная масса товаров и услуг распределялась без учёта ренты и полезности товаров.
Сходство системы производства, обмена и распределения при царизме и социализме
Почти всю свою историю России власть действовала правильно, хотя и методом тыка. Она строила свою геополитику, находя зачастую единственно возможный путь, который существенно отличался от опыта других стран. В экономической области страна всегда находила оригинальные решения, позволяющие существенно удешевить жизнь. В особенной степени это касалось постоянной выработки и адаптации системы налогообложения, поощрения развития и выполнения функций государственной безопасности. Хозяйственные и административные функции совмещались в рамках единой системы.
Экономическая политика России характеризовалась централизованной модернизацией с направлением на накопление значительной части национального дохода, изъятой силовым способом через налоги, а не добровольным решением граждан о накоплении части своего личного дохода в ожидании последующего поступления ренты на собственность. Догоняющее развитие в России может быть успешным только при стимулирующей роли государства. В подтверждение данного вывода можно привести следующую выдержку из книги известного экономиста-народника В.Воронцова: "Идя капиталистическим путём, мы не создадим у себя высокоразвитой механической промышленности. Но мыслим и иной путь промышленного прогресса. Первый способ приложим в настоящее время к тем производствам, которые легко доступны для артельной организации, к числу последних не принадлежит механическое дело, и потому к нему должен быть приложен второй способ. Для этого необходимо, чтобы производство находилось в руках учреждения, не столько заинтересованного в его сиюминутных материальных успехах, сколько заботящегося о прочной постановке дела и относящегося к вопросу с точки зрения общественной пользы. Таким учреждением является правительство; оно и должно заведовать интересующими всех в настоящее время промышленными предприятиями. В России так оно и было до последнего времени: наша крупная промышленность явилась на свет божий по желанию правительства, и некоторые его отрасли наполовину оставались в его прямом заведовании, другие оно поддерживало пособиями и заказами". Таким образом, еще в далеком 1882 году Воронцов правильно предсказывал, как пойдёт промышленное развитие России после социалистической революции.
После революции 1905 года Столыпин нащупал путь постепенного преодоления кризиса, вызванный отставанием России. Помимо стимуляции расселения русских по своей огромной территории, что смягчало аграрную проблему, он стал создавать производственные монополии, которые благодаря массовому производству сумели резко снизить издержки и начать вытеснять западный капитал из России. Чуть позднее, во время первой мировой войны, русский царизм и Германия использовали меры стимуляции индустрии, которые потом тоже использовались большевиками, как и находки Столыпина. В рамках царизма военного времени можно найти и другие основные черты будущего советского строя: не только регуляция цен, низкие цены на энергоносители и экспортные пошлины на них, но и централизованные решения об индустриализации, мощное развитие военной технологии и промышленности не на рыночной основе, а на основе административно-командной системы. По сути, социализм зародился в рамках царского строя. Командно-административная система успешно функционировала на крупнейших, особенно оборонных, предприятиях. С.Г.Кара-Мурза (2001) рассказывает. В 1988 году на круглом столе в АН СССР историк К.Р.Шацило объяснял. Совершенно ясно, что в крупнейшей промышленности, на таких жизненно важных заводах военного ведомства как Обуховский, Балтийский, Адмиралтейский, Ижорский, горных заводах Урала капитализмом не пахло, не было абсолютно ни одного элемента, который свойственен политэкономии капитализма. Что такое цена, на заводах не знали; что такое прибыль – не знали, что такое себестоимость, амортизация и т.д. и т.п. – не знали. А что было? Был административно-командный метод: постройте 4 броненосца и скажите, сколько заплатить, желательно построить за 3 года. Построили за 6, ну что же сделаешь. Командно-монархическая система управления крупной индустрией под руководством Александра III была весьма эффективна и по-своему прогрессивна, хотя и не избежала ошибок. На поверхности, для подпитки творчества идеологов, лежал капитализм, тогда как командно-административная система, составляющая основу Российского государства, была скрыта от посторонних глаз. Основные финансовые рычаги в виде экспортных пошлин и налога на землю находились в руках царя.
Царская Россия и СССР имели очень похожие системы власти лидера: царь и генеральный секретарь партии. При внимательном рассмотрении можно найти абсолютную зависимость царя и генсека от элиты, а также идеократическое государство. Многие признаки социализма, характерного для СССР, зародились ещё в царской России. В царской России, как и в СССР, было очень сходное руководство культурой. Так, оперы до своей постановки в театре, проходили рецензирование в театральном комитете, аналоге Союза Композиторов СССР. Например, весной 1870 года опера “Борис Годунов” была представлена в театральном комитете и забаллотирована им (Мусский С.А., 2003). Прописка была не только в СССР, но и в царской России. Так, принадлежность крестьянскому сословию определялась припиской, формальной регистрацией семьи в крестьянской общине (Т.Шанин, 2003).
Если при Александре III регуляция цен была гораздо менее обширной, то Николай II расширил регуляцию цен. Царский режим регулировал из центра цены на основные товары и услуги: хлеб, нефть, марганец, на железнодорожные и трамвайные билеты. Кстати, немногие знают о том, что задолго до Октябрьского переворота домовладельцам было запрещено поднимать цены при сдаче квартир в наём. Царизм не только держал цены на энергоносители низкими, но, точно так же, как в СССР, царская власть использовала высокую экспортную пошлину на вывозимую нефть для модернизации страны. В целом цари и Сталин делали абсолютно правильно, снижая цены на нефть – надо было подтолкнуть переход от гужевой тяги к двигателям.
Как была царская Россия с командно–административной системой и регулируемыми ценами, так она и осталась при большевиках. Тот способ производства, который возник в годы НЭПа, мало отличался от того, который был при царизме. Торговля и конкуренция – с элементами командно-административной системы и мелкокрестьянским сельским хозяйством. Единственное, что сменилось – исчезли помещики и капиталисты, а добавились более сильные ограничения на внешнюю торговлю. После стабилизации советской власти она быстро восстановила тоталитарные и полицейские законы царской России. Так, Уголовный кодекс 1926 г. содержал санкции против антиправительственных преступлений, которые ни по широте трактовки, ни по суровости существенно не отличались от законов, принятых царским режимом (Пайпс).
Сталин использовал наработки царского режима и просто шире внедрил командно-административную систему. Но и он оставил колхозные рынки как индикаторы правильной ценовой политики на потребительском рынке. При Сталине система царской России мало изменилась. Госпланирование – не изобретение СССР, КПСС и прочее, и характеристика его экономики как просто "плановой" неточна и требует раскрытия – и по генезису, и по реальности. По плановым методам в начале Советской власти это была копия военно-плановых разработок Германии во время первой мировой войны. План ГОЭЛРО был модификацией имперского плана электрификации России. То есть, планирование, регуляция цен и низкие цены на энергоресурсы были чертами не социализма, а строя, который развивался в царской России.
Сходство экономики НЭПа и нынешней России поражает. Оказывается, задержки зарплаты – это не изобретение нынешних экономистов. Вот что докладывало Сталину ГПУ о таких же процессах в 1924 году. "Наиболее важной причиной материальной необеспеченности рабочих всё ещё остаётся несвоевременная выдача зарплаты. Недовольство на этой почве по Москве отмечалось на 24-х предприятиях в декабре (1923 г.) и 23-х в январе (1924 г.). В провинции улучшения в этом отношении не наблюдается. Из важнейших предприятий, где отмечалась задержка зарплаты, следует отметить следующие в металлопромышленности: Мытищинский вагоностроительный завод (1200 рабочих), "Рускабель" N 3 (840 рабочих) и "Динамо" (400 рабочих) в Москве; Надеждинский завод (жалование не выплачено за октябрь-декабрь) и Ново-Лялинский завод (жалование рабочих использовано на хозяйственные нужды и не выдано с декабря) – в Уралобласти, Мариупольские заводы Югостали, завод "Красное Сормово", металлозаводы Брянской, Самарской, Омской, Иркутской и Амурской губерний. В текстильной промышленности задержка жалования отмечалась на фабриках: "Шерсть-сукно" (бывшей Кудряшева) (500 рабочих), Куровской и Новинской фабриках Орехово-Зуевского района (100 рабочих), ф-ке "Революционная волна (525 рабочих) и ряде других в Москве и на отдельных фабриках Тамбовской, Брянской, Гомельской, Витебской и Кустанайской губерний. На железнодорожном транспорте несвоевременная выдача жалования отмечается в Ленинградсом районе, Сибири и на Дальнем Востоке; в горнопромышленных районах Донбасса (Шахтинский и Макеевский округа), Уралобласти, Горреспублики (Январь 1924. http://situation.ru/app/j_art_287.htm). Не это ли было одним из факторов, повлёкших последующий отказ от НЭПа?
В СССР реальный уровень политического давления и общественных свобод существенно различался в различных регионах (достаточно указать на незначительное количество колхозов в Сибири и фактическое разрешение частного предпринимательства в Грузии). Ярко это проявлялось и в царской России, национальные окраины которой имели собственные суды, судившие по своим законам все преступления, кроме политических и особо тяжких (в основном убийств), а Финляндия имела не только свой парламент, но и свою валюту.
Что же было перед 1991 годом? Многие элементы традиционного пути сохранились. Сохранялась регуляция цен Советской властью, низкие цены на энергоносители, централизованные решения о направлениях экономического развития: продовольственная, жилищная и энергетическая программы; мощное развитие военной промышленности и технологии. Россия представляла собой азиатский способ производства, смешанный с социализмом и капитализмом ещё при царизме. Тем не менее успехи мобилизационных периодов развития России впечатляющи: огромные успехи были достигнуты и царизмом (четвёртое место в мире), и Советами (второе место в мире).
Наш анализ показывает, что превращение царской России в СССР не было принципиальной сменой стратегии развития, а представляло собой определённую модификацию традиционного российского пути, главной политэкономической сутью которой стало удаление паразитического нароста. Россия всегда воспроизводит практически один и тот же способ производства, несмотря на название строя и различия в идеологии. Экономность системы России была воспроизведена в СССР. Царская Россия не имела обычных законов и обычного суда, экономила на управлении – СССР имел экономию на использовании КПСС вместо арбитражных судов. При этом произошло окончательное превращение партийного аппарата в основу, ядро и скелет всей системы власти и управления. Суть социалистической системы, как и царской России, – в том, что это очень экономное общество. Экономное прежде всего в плане расходов на управление. (Именно экономность советского социализма позволила другим странам заимствовать, порой не без успеха, организационные технологии российской цивилизации для ускорения своего развития.) Концентрация массового производства продукции позволяла делать её дешевле. Была экономия на рекламе и конкуренции. Одновременно блокировался отток капитала. Особенностью Российской цивилизации является ключевая роль монарха. Эта особенность воспроизводится и при республиканской конституции. Особенностью России является также особое положение сельского хозяйства, крайняя нерегулярность и сезонность основных работ и особая роль отопления. Наконец, особую негативную роль играет элита–интеллигенция, которая всегда считала и считает, что Россия хуже Запада. Самым главным фактором, который определял успешность развития, является исключение утечки капитала и государственная стимуляция развития технологии. Поэтому и политика большинства царей, и реформы Столыпина, и деятельность Сталина, и стабилизация социализма Брежневым и Черненко, были успешными действиями России по выживанию в условиях геополитического давления извне.
Возвращаясь к определению социализма, данному в начале этой главы, мы видим, что социализм стал продолжением традиционного русского пути с добавлением ключевых модернизирующих элементов – высокой товарности и индустриального способа производства, а также исключения частного присвоения ренты. После 1991–1993 года способ производства остался во многом таким же, включая огромную роль административного рынка. Однако при этом исчезли усилия государства по модернизации и резко упал сбор реальных налогов, ослаб контроль над элитой и появилась масштабная утечка капитала, исчезло участие прессы и органов госбезопасности в обеспечении народовластия через быстрое распространение сигналов и реагирование на них органов власти. Наконец, была ликвидирована структура КПСС с её соборно-форумной системой обсуждения и взаимного учёта интересов различных групп общества. Всё это обернулось стремительной деградацией и ведёт к разрушению России.
Постсоциалистические революции
А почему же, спросят нас, народы СССР и стран Восточной Европы отказались от такого хорошего строя? Действительно, в конце XX века во многих странах социалистического лагеря свершились сходные революции, приведшие к отказу от социализма. Первой попыткой таких революций стало восстание берлинских рабочих 17 июня 1953 года, когда на площади вышли сотни тысяч немцев, недовольных режимом, изоляцией Восточного Берлина от Западного, уровнем жизни. Следующими сигналами были выступления в Венгрии и Польше в 1956 году. Далее в 1962 году был Новочеркасск в СССР. Попытки таких революций были в Чехословакии в 1968 году, снова в Польше в 1969 году и в 1981 году.
По всей видимости, в данном случае речь идёт об особом классе революций, движущей силой последнего этапа которых выступает элита. Особенностью таких революций является тот факт, что в своих усилиях, направленных против государственных структур и существующего устройства, смыкаются сторонники уравниловки (массы желают уравниловки и ликвидации привилегий) и сторонники увеличения дифференциации (управленцы и технологи хотят большей дифференциации в оплате труда, чувствуя, что нехватка малоквалифицированной рабочей силы при социализме приводит к относительному снижению их дохода). Почему же группы населения с противоположными целями объединяются в своём стремлении свергнуть существующий режим? Одной из причин соединения таких разных движений в единый антигосударственный поток стало то, что из–за недостатков в идеологии и поведения элиты было утеряно чувство справедливости строя.
Другой аспект этого типа революций связан с коллективистским типом организации Верховной власти без прямой подотчётности лидера массам. На практике это означало, что выборы первого лица государства проводил узкий слой верхушки элиты. Естественно, что избранник оказывается заложником элиты. Приходя к власти в условиях стабилизированного социализма, генсек или президент сталкивался с ситуацией, когда идеология говорила, что надо развиваться быстрее, а практика показывала, что быстрее это сделать нельзя. Дальнейший ход событий уже зависел от первого лица. Если им оказывался прагматик, как Дэн Сяопин в Китае (или лидеры Вьетнама), то он плевал на идеологию и выдвигал лозунг, что не важно какого цвета кошка – важно, чтобы она ловила мышей. Если же к власти приходил недалёкий человек, он начинал судорожно раскачивать экономическую систему, пока не наступал её крах. Сам же лидер, чтобы оправдать свои реформы и объяснить их низкую результативность, был вынужден сваливать всё на «реакционную» административно-командную плановую систему, которую, в силу этого, надо было скорее заменить «прогрессивным» рынком и экономической свободой. Очень характерно высказывание Горбачёва, приведённое в книге Виктора Афанасьева "Четвёртая власть и четыре генсека" «Мы сделали поначалу ставку… на научно-технический прогресс, но механизмы его внедрения не сработали.
Взялись за реформу хозяйственного механизма, но и она блокировалась. Тогда и
появилась идея политической реформы...». Как видим, у лидера не было и попытки разобраться с существом дела. Была уверенность, что стране срочно нужна не то Конституция, не то севрюжина с хреном, а каждый новый провал убеждал реформаторскую группу не в том, что они чего-то не понимают и в этом надо разобраться, а в том, что им мешает система, которую надо сломать. Не получилось с научно-техническим прогрессом – давайте переделаем всю экономику! В науке и технике наши представления разошлись с действительностью – займёмся экономикой, уж это у нас точно выйдет, а науку и технику отрегулирует рынок. Не получилось с реформой экономики – введём демократию, уж при ней-то рынок построится безупречный!
В социалистическом лагере особую опасность представлял приход такого лидера именно в самом СССР. В других странах опасность была меньше, так как СССР всегда имел возможность такого лидера заменить, как это произошло Венгрии в 1956 году, в Чехословакии – в 1968 году, в Польше – в 1981 году. В условиях жёсткого геополитического противостояния у властей СССР не было иного выбора: поскольку устройства стран Восточной Европы были экономически и политически взаимосвязаны, то подрыв социализма в СССР автоматически означал его крах в большинстве стран Восточной Европы. В итоге так и вышло: по некоторым сообщениям прессы, ключевую роль в «бархатных революциях» играл КГБ, пытавшийся, по приказу Горбачёва, заменить «реакционных лидеров-маразматиков» более «прогрессивными», угодными Горбачёву и настроениям масс Восточной Европы, «перестройщиков по-восточноевропейски». Меньшая политическая зависимость Кубы, Северной Кореи, Китая от властей СССР и большая самостоятельность Вьетнама способствовали тому, что в них социализм выжил, хотя и существенно модернизировался. Для ликвидации же самобытного югославского социализма Западу пришлось разыгрывать национальную карту и прибегать к прямой агрессии.
После того как социализм оказывался уже достаточно раскачанным, антиэгалитарные революции начинались в первую очередь как движения, направленные на «исправление недостатков социализма». Мало кто помнит, что первые перестроечные демонстрации против Советской власти проходили под "Варшавянку". Уже в 1980 г. на Гданьской судоверфи в Польше движение имело выраженный патриотический и социалистический характер. Рабочие требовали воплощения в жизнь фундаментальных уравнительных принципов социализма, крайне чувствительно относясь к любым отклонениям от его доктрины. В их требованиях не содержалось каких-либо принципиальных идей и ценностей, идущих вразрез с существующей стратегией общественного развития. Самое поразительное, что все действительно «бархатные», эмоциональные всплески сознания, составлявшие сущность этой революции, были инспирированы самой господствующей идеологией, сформировались на её основе и были направлены на её обновление и развитие, но никак не на крах (по Коровициной).
Суть дальнейших событий, например, в Советском Союзе, видна очень хорошо. Только во вторую очередь, после разрушения социалистического рыночного механизма реформаторской группой и подрыва веры в социализм (а как же: прежняя система давала всё больше сбоев!) происходил захват власти и собственности прежним партийно-комсомольским активом. Но для победы элита должна внедрить идею о преимуществах рыночного хозяйства в массы, и только затем уже следовала элитарная революция. Буквально в две-три недели противники демократических движений стали их сторонниками в массовом порядке. И, используя недостаточную защищённость демократов от единовременного внедрения в их ряды большого количества новичков, демократически же перехватили власть в этих движениях. Происходит подавление численностью. Когда на город с населением 100 тыс. человек воздействует демократическая группа численностью 10-12 человек, то приход в неё 3-4 преподавателей общественных дисциплин (3-4 человек, которым поручено внедриться) критичен. Параллельно демократами становятся секретари горкомов, секретари парткомов крупнейших предприятий, все комсомольские боссы, – это означает, что ни с того ни с сего возникает перевес голосов. И крутой перевес. Странное ощущение, когда вчера на заседании демократического кружка такой вот засланец высказывает осторожные, вполне конформистские лозунги, а уже сегодня клеймит советскую власть, выступает за свободу частной собственности. Не бывает таких преображений ни за ночь, ни за неделю. Бывает исполнение команды. Всё это означает, что верхушка элиты оседлала демократические движения и перенаправила в нужное русло. Из–за слепой веры в преимущество рыночной экономики народные массы пошли за лидерами элитарных революций, практически не оказав им сопротивления в разграблении себя и страны (по Покровскому).
* * *
Подведём итоги. В результате живого творчества масс в СССР сложился новый тип жизнеустройства, продолжавший, однако, основные традиции российских организационных технологий, адаптированный к геополитическим условиям страны. В большей части литературы такая политэкономическая система названа социализмом. Её суть состояла в совмещении хозяйственных и административных, налоговых и предпринимательских функций в едином экономном аппарате, так что значительная часть общественного продукта напрямую изымалась из экономики государством без использования классического налогового механизма и направлялась на нужды страны. Распределение средств между членами социалистического общества проводилось исходя из критериев целесообразности для страны в целом. Такая система была более экономной и нуждалась в централизованном планировании. С другой стороны, централизованное планирование не могло быть реализовано без полного учёта всей информации и из-за особенностей согласования разнонаправленных интересов между центром и периферией. Творчество масс позволило найти разумный компромисс и выход из планового тупика. Был создан административный рынок, подкреплённый несколькими теневыми рынками. Они позволяли расшивать узкие места экономики. Тем не менее, в данной экономической системе было несколько ключевых рычагов, заданных геополитическими особенностями России. Во-первых, необходимо было предупредить тенденцию к оттоку капитала из страны. Это решалось путём введения монополии внешней торговли и ограничений на выезд. Далее, требовался экономный и всеми принимаемый механизм согласования интересов. Эту задачу решали партия. Требовался быстродействующий демократический механизм, позволяющий быстро корректировать политику и устранять недостатки. Эту задачу решали, по совместительству, органы госбезопасности и пресса. Наконец, необходимо было избежать типичного для стран догоняющего развития компрадорского перерождения элиты. Эту задачу до поры – до времени решала система советов и партийных комитетов. Вместе с тем, экономика в СССР была вполне рыночная, хотя и с преобладанием административного рынка. В стране существовала многовалютная система, позволявшая адекватно совмещать элементы силового сбора налогов и добровольного товарообмена. В обращении находились вполне полноценные деньги. Особенностью института собственности при социализме был её многоуровневый характер и широкое использование разбиения прав собственности на пучки. Социализм решал проблему справедливости как на индивидуальном, так и на национально–этническом уровне. Как и при капитализме, при социализме периодически возникали кризисы из-за неравномерностей технологического развития. Они имели форму всплесков товарного дефицита и в принципе решались советской экономикой, хотя ряд факторов влёк перекос системы распределения, которые было сложно преодолеть нормальным путём из-за давления эгалитарной идеологии и жителей привилегированных населённых пунктов.
