От Pokrovsky~stanislav Ответить на сообщение
К C.КАРА-МУРЗА
Дата 27.02.2006 18:58:28 Найти в дереве
Рубрики Тексты; Версия для печати

Re: Еще один взгляд на репрессии.

На днях мне попался под руку текст византийского «Земледельческого закона». Цитирую одну из статей, касающуюся мерной посуды:

«70. Имеющие уменьшенную меру для жита и вина пусть будут
высечены, как нечестивые.»

Т.е. в этом ранневизантийском законе жульничество с мерами рассматривалось не как правонарушение, ущерб от которого может быть оценен, нарушитель наказан штрафом, компенсирующим нанесенный ущерб. Нет, византийский закон рассматривает данный вид преступления – прежде всего как преступление против нравственности. Важным для судей того общества было не то, что человек обманул других на сколько-то зерна или вина. Существенно то, что он вообще посчитал для себя возможным обманывать окружающих применением уменьшенной меры. Конечно, такое понимание византийским государством собственной функции несколько расходится с якобы наличием у него давнего отработанного римского права, но это уже на совести историков, которые не видят хронологических противоречий.

Для нас важно было указать на особенность правовой практики, характерной для т.н. «восточных деспотий». Судьи здесь не взвешивали преступление на весах, как европейская богиня правосудия, не занимались рыночной торговлей, на сколько кто согрешил и сколько за эти грехи полагается. Судьи восточных деспотий решали вопрос о поддержании в народах, государствах, общинах высоконравственной атмосферы. Человек, нанесший огромный ущерб по незнанию, по ошибке, в силу сложившихся обстоятельств, - мог на таком суде рассчитывать на мягкое наказание или оправдание. Наоборот, человек, который и ущерба-то почти никакого не нанес, но покусился на нанесение этого ущерба ввиду личной моральной нечистоплотности, - запросто оказывался в руках палача. Нарушение морали – стоило головы. Если правитель или судья представлял себе, что не все так плохо, человек может исправиться, - наказание могло ограничиться тем или иным количеством плетей.

Европа же очень быстро стала нравственностью торговать. В том числе и руками церкви – через продажу индульгенций. В римском праве, ставшем идейной основой права европейских государств, совершенно нормально разбираются такие правовые случаи, когда кто-то берет в долг, пишет расписку, но денег не получает. А заимодавец, в руках которого оказалась расписка, начинает требовать возврата неполученных заемщиком денег. Или случай, когда деньги в долг берут лица, не имеющие такого права, не являющиеся самостоятельными в денежном отношении. Абсолютно нормальные, хорошо разработанные правовые ситуации, которые ни по каким меркам мы не можем оценивать как допустимые в моральном отношении. Судебная система стала продолжением рынка и бизнеса. Право построено так, чтобы не задушить аморальные явления, а ввести их в экономически допустимые границы. Потенциальный мошенник может рассчитать экономический риск и прибыль от совершения мошенничества. Вероятность попасться на практике такая-то, масштаб штрафа – такой-то, выгода от мошенничества такая-то. Вывод: баланс в пользу создания пирамиды МММ, компании «Хопер-инвест», «Русского дома селенга»... Выгодно всем: и мошенникам, и адвокатам мошенников, и судьям, и государству, которое получает свою долю в штрафных санкциях.

Любая революция в первую очередь решает нравственные вопросы. Из-за денег никто особо под пули или на штыки лезть не захочет. Но когда поведение одного слоя общества по отношению к другому становится вызывающим, оскорбительным, когда это становится невыносимым, - тогда руки сами тянутся к оружию. Великая Французская революция вспыхнула не просто из-за того, что с едой были проблемы, - а из-за того, что отношение аристократии и королевского дома наносило оскорбление народу: «Нет хлеба? – так пусть едят пирожные!» Февральская революция стала революцией не из-за требований хлеба, а из-за того, что по требовавшим хлеба полиция стала стрелять.

И именно потому, что революция решает нравственные вопросы, устанавливает новую нравственную атмосферу, она же и вынуждена поддерживать эту более приемлемую для основной массы народа нравственную атмосферу правовой практикой по типу «восточных деспотий». Суровость наказаний много выше меры содеянного – в качестве возмездия за нарушение декларированных революцией нравственных норм.

Восточные деспотии – были в свое время такими же продуктами социальных революций. Стремительное как пожар распространение ислама, стремительное расширение Османской империи – это были не просто завоевательные войны. Мухаммед и турецкие султаны – несли на знаменах войск более справедливую, более нравственную экономическую и политическую организацию, чем та, которая была на захватываемых территориях до этого. Они экспроприировали, уничтожали и ссылали прежнюю элиту, ставшую ненавистной народам. И вчерашние христиане той же Сирии или Северной Африки становились мусульманами, беря тем самым на себя обязанность соблюдения исламских норм поведения. Они были для них более нравственными, нежели имевшиеся до этого. То, что право мусульманских стран надолго сохранило деспотическую практику означает единственное. У народов не возникло сомнений в том, что государство террором поддерживает вполне достойную нравственную атмосферу.

А вот якобинский террор слишком быстро утратил свою нравственную сущность. Стал способом сведения счетов между амбициозными руководителями. Сталинский террор – в принципе преследовал абсолютно ту же цель. И потому к этому террору моральных претензий первоначально не было. Ликвидировать тех, чье поведение – противоречит высоким моральным требованиям общества социальной справедливости. Нельзя вменять в вину ни Сталину, ни прочим руководителям государства подписание смертных приговоров. Признавшийся на суде контрреволюционер, троцкист-вредитель, агент международного капитала – были несовместимы с обществом. А то, что они действовали под личиной коммуниста, чекиста. – только усугубляло положение. Таких людей просто нельзя было наказывать годом-двумя тюрьмы. Это было психологически неприемлемо – ПОКА НАРОД ВЕРИЛ в высочайшую порядочность своих руководителей и в справедливую цель – в построение коммунизма. Но война слишком многое перевернула. Она показала народу его руководителей. Народ мог простить и пьянство, и слабость к женскому полу. Но народ видел и эвакуацию партийных и советских ответственных работников на специально выделенных под барахло грузовиках, видел и то, что крупные партийные и комсомольские работники, оставленные для организации подполья дезертировали, самоустранялись от работы, а нередко и просто начинали сотрудничать с немцами. Видел и вагоны с барахлом, которое их руководители вывозили из Германии. Да и с призывом на фронт у детей номенклатурщиков было не гладко – больно наглядно выглядела масса «бронированных» детишек. Это же все было видно. И вера осталась в порядочность одного только Сталина. Который попавшего в плен солдата(сына) на фельдмаршала(Паулюса) не менял. После его смерти оставшиеся «верные ленинцы» моральных прав на репрессии, оздоровляющие нравственную атмосферу общества, - более не имели. Со смертью Сталина исчезла сама возможность бескомпромиссной борьбы с чуждой идеологией, с чуждым идеалам коммунистической справедливости поведением в быту, на работе, в системе распределения, в кадрах… Либо требовался государственный переворот, сметающий и отправляющий к стенке, в лагеря, в ссылки огромный номенклатурный клан, - за нарушение норм коммунистической морали, за перерожденчество, - либо советское общество оказывалось обречено на постепенное скатывание к капиталистической психологии. Которая воспитывалась в числе прочего – и юстицией. Невозможность неадекватной судебной жестокости, право, отмеряющее норму наказания по величине ущерба, - есть допущение существования несовместимых с коммунистической идеологией форм поведения. Пусть в ограниченных законом масштабах. Эти формы поведения более не искореняются, а только загоняются в подполье, им позволяется развиваться в ипостасях, которые не учтены догоняющим жизнь законодательством. И Хрущеву на ХХ съезде остается только признать свершившийся факт.

Он еще сам не понимает, что изменилось. Но только после смерти Сталина изменилось все. Исчез единственный человек, за которым народ сохранил право казнить и миловать. Ни Каганович, ни Молотов, ни сам Хрущев – не были барахольщиками, стяжателями, но рядом с ними в Политбюро сидел барахольщик Жуков, здесь же Конев и Булганин. Вот интересное свидетельство.

«Надо сказать, что первый выпуск дипакадемии по своему составу был весьма специфичен, и от сынков и родственников известных военачальников рябило в глазах. На одном курсе со мной учились два сына маршала Василевского, сын Булганина -- министра обороны СССР, сыновья маршалов Шапошникова и Конева, зять Жукова... Отношение ко мне было очень разным. Для сыновей маршалов Конева и Булганина я был холопом, а вот зять Жукова и сыновья маршалов Василевского и Шапошникова относились ко мне как к равному.» - Это свидетельство генерала разведки Черных.

Кончилось коммунистическое равенство. Политбюро уже превратилось в совет крупнейших вельмож. Оставалось только предложить народу включиться в игру как бы на равных. Что и произошло. За народом было признано право не быть расстрелянным за нарушение норм коммунистической нравственности. А поборник коммунистической нравственности Сталин был отправлен на помойку истории.