От Пауль Ответить на сообщение
К All Ответить по почте
Дата 25.10.2017 09:50:13 Найти в дереве
Рубрики WWII; Версия для печати

К.К. Рокоссовский высказывается по итогам войны

Выступление Маршала Советского Союза К. К. Рокоссовского на военно-научной конференции в Северной группе войск в августе 1945 года(1)

Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский при подведении итогов конференции остановился на главнейших вопросах подготовки и ведения наступательных операций, имеющих, как он подчеркнул, важное значение и для современных условий,

О прорыве фронта обороны противника. Все мы в свое время изучали теорию прорыва и проигрывали его неоднократно на военных играх. Я остановлюсь на одном вопросе, что выгоднее — совершать его на одном направлении или одновременно на двух-трех. Все это зависит от наличия сил. Предпринимая ту или другую операцию, надо исходить из возможностей, которые у вас имеются. Если при прорыве вы имеете возможность создать превосходство только на одном направлении, прорывайте на одном. Если есть силы для прорыва фронта на двух-трех направлениях, прорывайте этим методом. Я лично всегда был и остаюсь сторонником этого метода прорыва. Но как то, так и другое решение, безусловно, является правильным, так как все зависит от наличия сил.

Возьмем в качестве примера несколько операций. При проведении Бобруйской операции мы имели возможность сосредоточить две группы войск(2): одну — севернее устья р. Березина на западном берегу Днепра, вторую — в районе Рогачева также на западном берегу Днепра. Так и было сделано. Удар южной группы помог северной. В первый день операции на участке, где наносили удар 3-я и 48-я армии (район Рогачева), произошла некоторая задержка, но войска, наступавшие южнее, имели успех, и это в дальнейшем способствовало продвижению 3-й и 48-й армий. Большое количество немецких войск было окружено и уничтожено. Все попытки противника перебросить потом отдельные разрозненные дивизии, чтобы заткнуть брешь прорыва, не привели к успеху. Из опыта этой операции можно сделать вывод, что выгоднее наносить удар в двух направлениях.

В качестве другого примера возьмем наш прорыв на р. Нарев(3).

Прорывая здесь оборону противника на нескольких участках одновременно, наши войска на третий день операции соединились, и их удары в дальнейшем слились в один общий удар. В этом случае при небольших разрывах между участками прорыва мы добились рассредоточения сил и средств противника, не дали возможности ему определить направление нашего главного удара и в результате имели хороший эффект. Противнику необходимо было быстро перебрасывать силы с одного участка на другой, а для этого требовалось время. Начатая прорывом на р. Нарев, эта операция закончилась выходом наших войск к Балтийскому морю, и вся Восточно-Прусская группировка противника была отрезана с суши.

Следующий вопрос, на котором я остановлюсь, — это операции с преодолением водных преград. Я согласен с высказанным на конференции мнением, что, если река не является серьезным препятствием для развития операции, не имеет особого смысла завоевывать плацдарм, а выгоднее подтянуть силы, создать необходимую группировку, затем завоевывать плацдарм и сразу же, не задерживаясь, развивать операцию дальше. При наличии же крупной водной преграды выгоднее будет предварительно завоевать плацдарм, накопить достаточно сил и уже с него развивать наступление. Для иллюстрации этого положения приведу несколько примеров.

Возьмем сероцкий плацдарм на западном берегу р. Нарев. Она не является особенно крупной водной преградой. 65-я армия с ходу очень легко захватила плацдарм, но удерживать его пришлось с большими трудностями, так как противник подбросил сюда значительные силы. Стремясь ликвидировать плацдарм, немцы понесли в боях колоссальные потери, и все их танковые дивизии, действовавшие на этом участке, были разбиты. Это создало условия, способствовавшие нам в дальнейшем к переходу в наступление и успешному его развитию. Здесь немецкое командование допустило грубую ошибку. В то время, когда велась борьба за сероцкий плацдарм, справа действовали 48-я и 3-я армии, ведя борьбу за захват и расширение ружанского плацдарма. Но здесь жертвы не оправдали той цели, которая была поставлена. Слишком большие потери понесли эти армии. Правда, небольшой плацдарм они завоевали, но р. Нарев не является таким серьезным водным препятствием, которое требует завоевания и удержания плацдарма с такой затратой силы, без наличия сил и средств, необходимых для немедленного перехода в наступление.

Приведу еще один пример. При проведении Одерской операции(4) нам предстояло форсировать серьезную водную преграду, какой является р. Одер. Здесь противник сидел в обороне несколько месяцев и хорошо укрепил свои рубежи, река же Одер характерна тем, что имеет несколько направлений, на которых можно было производить форсирование или решиться на него. Сравнительная скрытность сосредоточения сил (всего не скроешь, можно скрыть только срок и начало наступления) дала возможность войскам фронта на трех направлениях форсировать Одер, с боем завоевать плацдарм и немедленно начать наступление дальше. Конечно, любая операция, связанная с форсированием водной преграды, требует завоевания плацдарма. Но это можно делать и в процессе обшей операции, захватив плацдарм, не задерживаться на нем, а развивать наступление дальше. Так и было на Одере.

При наших современных средствах я лично считаю (прав или нет — будущее покажет), что ни одна водная преграда не является не преодолимым препятствием, но решаться на операцию с форсированием, рассчитывая на успех, можно только при условии, если будет сосредоточено достаточное количество сил, если войска будут оснащены необходимыми артиллерийскими средствами, будут иметь достаточное количество инженерных частей, переправочных средств и авиации. При этом условии операцию с форсированием можно предпринимать, и она будет успешной.

Перейду к некоторым особым условиям проведения операций, диктовавшимся обстановкой, сложившейся на 2-м Белорусском фронте. Это представляет исключение из правил военного искусства. Я имею в виду операцию по овладению Данцигом и Гдыней. В процессе продвижения войск к этим городам фронт все время суживался и на участках некоторых армий доходил до 5—6 км. Казалось бы, по правилам военного искусства решение продолжать наступление всеми армиями, имея такие узкие полосы, является безграмотным, так как это приводило к чрезмерной загруженности полос наступления военной техникой и тылами. Все участки армий оказались настолько забиты, что продвинуть здесь ничего нельзя было. Операция складывалась в исключительно сложных условиях. На первый взгляд казалось, что надо оставить одну-две армии со средствами усиления, а остальные выключить из операции. Но здесь нужно было учитывать одно важное обстоятельство: противник имел крупные силы, которые отводил на укрепленный оборонительный рубеж около Данцига, Гдыни и, кроме того, мог получить большую артиллерийскую поддержку с моря, так как в это время значительные силы немецкого флота были сосредоточены в Данцигской бухте. В связи с этим со всей остротой встал вопрос о сроках ликвидации группировки противника. Наиболее выгодным решением этого вопроса было следующее: несмотря на большое сужение участков наступления, никаких пауз на перегруппировки не допускать, а двигаться вперед и только вперед, армиям продолжать наступление на прежних направлениях и в прежнем составе. Необходимо отметить, что мы в тот период имели очень малочисленные стрелковые дивизии (3—3,5 тыс. человек) при наличии большого количества пушек и танков. Несмотря на создававшуюся иногда в ходе продвижения путаницу, мы все же ее устраняли, противника сбили и взяли Данциг и Гдыню.

Несколько слов об организации войск. С началом войны мы имели следующую войсковую организацию: фронт, армия, корпус, дивизия, полк и т. д. Правда, фронт — это непостоянная величина, он и в начале войны то увеличивался, то уменьшался. В ходе войны в 1941 — 1942 годах корпуса были ликвидированы, и у нас появилась новая организация — бригада и группа. Впоследствии появилась необходимость снова ввести в войсках корпуса.

В 1941 году мы потеряли значительную часть нашей кадровой армии, и потребовался ввод новых спешно составленных частей, которые сразу же необходимо было бросать на фронт, чтобы задержать продвижение противника. Ликвидация корпусного звена создавала в управлении войсками большую сложность. Например, когда я командовал армией(5), в ее составе было до 13 стрелковых бригад и дивизий, а если подсчитать все средства усиления, то получалось до 50 адресов. Конечно, управление войсками при таком количестве адресов сильно усложнялось, но, повторяю, это положение диктовалось сложившейся в тот период обстановкой. Война показала, что все производившиеся в ее процессе изменения в организационном составе войск себя оправдали и отвечали полностью условиям, складывавшимся на различных этапах войны. К концу войны фронт остался, сохранилась армия, в нее были введены снова три корпуса. Опыт показал, что такая армия достаточно сильна и способна решать самостоятельные задачи.

Следует сказать о роли фронтов, положение которых несколько раз изменялось. В первую мировую войну Россия имела всего три фронта: Северо-Западный, Западный и Юго-Западный, а в Отечественной войне появилось много фронтов, причем они, как правило, создавались по задачам и направлениям. Когда я командовал 1-м Белорусским фронтом до Бобруйской операции, в его составе было девять армий. Я являюсь сторонником крупного фронта и для обоснования своей точки зрения приведу один пример.

В свое время на ковельском направлении, рядом с 1-м Белорусским, был создан еще 2-й Белорусский фронт(6). Однако события показали, что этот фронт слишком слаб для того, чтобы решать самостоятельно крупные задачи. Поэтому его объединили с 1-м Белорусским фронтом. После объединения этих двух фронтов я, как командующий, получил возможность без помощи Ставки отбить наступление противника на ковельском направлении за счет переброски сил с правого фланга на угрожаемый участок. Положительной стороной сильного фронта является возможность маневрирования внутри него силами и средствами. При наличии крупных сил можно маневрировать ими, проводя операцию на одном направлении и в то же время подготовляя ее на другом. Поэтому я и являюсь сторонником крупных фронтов.

Теперь перейду к вопросу о численности дивизии. Этот вопрос очень серьезный, я думаю, никто не допускает мысли, что дивизия боеспособна при численном составе 3,5—4 тыс., хотя мы начинали крупные операции, имея такие или 5—6-тысячные дивизии. Но это не полнокровные соединения. Мы должны стремиться к тому, чтобы дивизия была достаточно дальнобойной, чтобы ее наступательная способность не ограничивалась только прорывом главной полосы обороны. Я лично считаю, что она должна иметь не менее 11—12 тыс. человек. Такая дивизия будет дальнобойной, и если она потеряет до 50 проц. своего состава, то все же будет в состоянии наступать дальше. Приведу пример.

В боях под Москвой, когда наши части очень сильно поредели, прибыла одна дивизия из Сибири. Она имела в своем составе 15 тыс. человек. Вступив в бой, эта дивизия в течение десяти суток разбила две немецкие дивизии и не допустила продвижения противника в своей полосе. Сражаясь в обороне на подступах к Москве, она в дальнейшем, не получая пополнения, оказалась способной перейти в наступление и долго его продолжать. Еще пример. В районе Дрогобыча были введены в бой дивизии 11-тысячного состава(7). Они являются как бы образцом наших постоянных дивизий. Юго-западнее Будапешта противник нанес удар как раз по этим дивизиям(8). Но они выдержали напор немцев, разбили врага, и сами перешли в наступление, сохранив полную боеспособность. Таким образом, стрелковая дивизия должна иметь не менее 10—12 тыс. человек, только при этом условии она будет достаточно дальнобойной.

Остановлюсь в нескольких словах на отдельных вопросах, касающихся различных родов войск по опыту их применения в Отечественной войне.

О пехоте. В процессе Отечественной войны в нашей пехоте произошли значительные изменения. На ее вооружении появились новые современные образцы оружия: автоматы, ПТР. Это внесло изменения и в ее тактику. Трудно сейчас сделать какой-либо определенный и законченный вывод о том, каким основным видом оружия в дальнейшем надо оснащать нашу пехоту. Я думаю, что мы обсудим еще этот вопрос на конференциях нижестоящих штабов, к участию в работе которых привлечем командиров рот, батальонов, непосредственно участвовавших в этой войне, видевших действия всех видов пехотного оружия и могущих дать им оценку. Во всяком случае могу сказать, что Отечественная война поставила вопрос о внесении некоторых изменений в боевую подготовку пехоты, причем эти изменения определяются характером современного пехотного вооружения.

Был период, когда наша пехота мало или совсем не стреляла из личного оружия в бою. Командуя фронтом, а перед этим армией, я, как человек любопытный, лично ходил в цепи, чтобы проверить, как действует наша пехота, и видел, что она стреляет недостаточно. Часто перед началом наступления мы вынуждены были отдавать даже такие приказы: «обязать каждого стрелка выпустить из своей винтовки 15 патронов, из ручного пулемета два диска, из станкового пулемета — 4 ленты, проследить и исполнение донести». Боями доказано, что при настоящем насыщении пехоты автоматическим оружием меткий стрелок исчезает, кроме, конечно, снайперов, которые себя целиком оправдали. Они и в будущих боях сыграют свою роль, что же касается массовой боевой подготовки пехоты, то опыт войны показал, что значение одиночного ружейного огня снизилось и неизмеримо возрос огонь автоматического оружия. Нам нужно над этим как следует подумать и сделать правильные выводы, чтобы готовить нашу пехоту в боевом отношении так, как этого требует современная война.

Что являлось больным местом нашей пехоты в прошедших боях? Как показал опыт, слабым звеном пехоты являлась ее неспособность защищаться собственными средствами от танка и самоходки. Я видел много боев, в которых пехота после мощной артиллерийской подготовки (а мы это научились делать) быстро продвигалась вперед, но характер местности не позволял так же быстро продвигать за ней средства противотанковой защиты. Такими средствами являются 76-мм пушка ЗИС-З с бронебойными снарядами, затем более крупные калибры орудий и артсамоходы, если они имеются. Это реальные средства борьбы с танками. Но из-за их отставания наступающая пехота, понесшая малые потери в начале боя, продвинувшись на 3—4 км, сметалась одним ударом каких-нибудь двух-трех немецких танков с 30—40 автоматчиками. А все эти пушки на лямках, которые якобы тащит за собой пехота,— только разговоры! Фактически на поле боя пехота, столкнувшись лицом к лицу с бронированными машинами, оказывается перед ними беспомощной со своими средствами. Вопрос ее оснащения новыми средствами борьбы с танками и самоходными орудиями, средствами, которые бы имелись непосредственно в каждом стрелковом подразделении, должен быть поставлен незамедлительно и разрешен как можно скорее. В этом отношении конструкторам нашего оружия надо подумать. Пока же опыт войны показал, что лучшим средством борьбы с бронесилами противника являются танки и самоходная артиллерия.

Говоря о пехоте, мы должны обратить также особое внимание на вопросы — чему и как учить ее. Пехота должна уметь стремительно бросаться вперед. Ее надо подготовить к стремительным броскам на расстояние 500—1000 м, используя результаты артподготовки и последнего огневого налета по переднему краю обороны противника. Надо научить пехоту умело драться за населенные пункты. Мы освобождали польские города и овладевали германскими, встречали много населенных пунктов, подготовленных противником к обороне, за которые приходилось упорно драться, причем борьба за каждый пункт имела свои особенности. Вот эти-то особенности и должны нами учитываться при подготовке пехоты к боям за населенные пункты. Опыт в этом отношении накоплен богатый, задача заключается в том, чтобы он был полностью использован. То же самое относится и к боям за лесные массивы. За леса в наступательных операциях нашего фронта дрались плохо, плохо наступали и овладевали лесными массивами. Надо научить пехоту штурмовать города, атаковать леса, уметь оборонять лесные массивы, помня, что оборона в лесу — это особый вид обороны. Надо научить нашу пехоту хорошо наступать в ночных условиях.

Следующий вопрос, на котором я хочу остановиться, — это бой в окружении. Только перед самым началом войны мы приступили к подготовке войск к ведению боя в окружении. В ходе же войны нашим частям и даже целым соединениям нередко приходилось вести бой в этих сложных и трудных условиях. Отсюда следует, что ведению боя в окружении — этому наиболее сложному виду боя — нам надо учить войска, помня, что в условиях современной войны они должны уметь не только хорошо наступать, но и обороняться, а если потребуется, то и прорывать кольцо окружения врага.

Из опыта действий наших войск можно привести весьма поучительные примеры успешного ведения ими боев в окружении. Например, 17-я стрелковая дивизия в Восточно-Прусской операции заняла один очень важный и выгодный для нас населенный пункт, перехватывавший все коммуникации противника. Она удерживала этот пункт в течение четырех дней, будучи в полном окружении, не сдала занимаемых позиций и в дальнейшем во взаимодействии с кавалерийскими частями, наступавшими извне, не только прорвала кольцо окружения, но и нанесла противнику крупный урон. Это сыграло исключительную роль в последующем развитии операции. По сути дела, действия этой дивизии лишили противника возможности пробиться из окружения на территории Восточной Пруссии, а так как к этому времени мы сумели подбросить сюда кавалерийский корпус, который отбросил немцев на исходное положение, то контрудар врага захлебнулся.

Перехожу к танковым войскам. О танковом корпусе. Я вспоминаю довоенный период, когда мы этот вопрос тщательно отрабатывали. В то время я командовал 9-м корпусом. У нас были уставы, наставления и положения. Все как следует разработано, причем, как правило, считали, что танковый корпус должен вводиться в прорыв после того, как фронт прорван окончательно. При этом его справа и слева окаймляет огнем артиллерия, а пехота должна проложить ему двенадцать дорог, т. е., как видите, разрабатывался весьма сложный процесс. Помню в то время говорили, и я в том числе, так: «Остается создать условия, чтобы этот танковый корпус с фанфарами церемониальным маршем прошел через расчищенный для него коридор». Война показала, что таких коридоров не бывает. При вводе корпусов случаи полного прорыва обороны противника были очень редки, в большинстве же случаев танковым корпусам самим приходилось допрорывать оборону противника. Поэтому установить в этом вопросе какие-то раз и навсегда приемлемые правила нельзя. Во время войны мы вынуждены были использовать танковые корпуса для допрорыва надломленной обороны противника. Не будем сейчас устанавливать определенные правила ввода танновых соединений в прорыв, так как все это зависит от обстановки. Если не хватает сил пехоты дли окончательного прорыва тактической зоны обороны противника, не следует ждать, а нужно бросать танковые соединения вперед, чтобы они доламывали оборонительную полосу врага и выходили на оперативный простор. Если же мы будем медлить и ждать, пока пехота прорвет оборону на всю тактическую глубину, то и против¬ник может подтянуть соответствующие силы.

Об артиллерии. Отечественная война показала колоссальное значение артиллерии. Наша социалистическая промышленность обеспечила Красной Армии возможность иметь на направлениях прорыва такое количество орудий, которое затмило самые большие цифры первой мировой войны. Если в ту войну плотность артиллерии доходила до 160 орудии на 1 км фронта, то мы давали до 300 стволов и больше. Следует отметить, что такое насыщение артиллерией даже разбаловало несколько нашу пехоту и отчасти, может быть, поэтому последняя не всегда использовала свое личное оружие так, как этого требовала боевая обстановка. Чтобы не быть голословным, возьму такой эпизод, как контратака. Наступает рота, контратакует немецкий взвод пехоты. Среди наших поднимается крик и шум: «Артиллерия, скорей огонь!» И вот на этот взвод пехоты противника обрушивается огнем целый артиллерийский полк. Артиллеристы в этом отношении народ добросовестный и всегда охотно помогают пехоте. Но это наших пехотинцев в известной мере развратило. Имея за спиной винтовку, автоматы и пулеметы, они их не используют и только после подавления артиллерией всех целей продвигаются вперед.

Об истребительных бригадах. В Отечественную войну у нас появился грозный вид артиллерии — противотанковая истребительная, которая в боях себя очень хорошо показала.

Хочу обратить ваше внимание на место командира артиллерии, приданной пехоте, в бою. Часто, когда находишься в стрелковых частях, командиры батальонов, рот, полков жалуются, что командир приданной артиллерии не находится там, где ему положено, что командиры пехоты не имеют поэтому с ним связи. Почему это происходит? Потому, что, как правило, командир батальона, ведя бой, не размешается на возвышенности, а ищет овраг или балку и может оттуда управлять подразделениями. Артиллерист же, поддерживающий пехоту, не может находиться в балке или овраге, так как ничего оттуда не увидит. Он должен находиться на высоком месте, с которого можно хорошо наблюдать. Вот над тем — как увязать этих двух начальников — надо подумать. Обычно в таких случаях я рекомендовал поступать так: артиллерист задачу батальона знает и поэтому должен действовать в интересах поддерживаемого подразделения, не дожидаясь особых указаний со стороны командира батальона.

Хочу остановиться на одном очень важном моменте — на вопросе о месте общевойскового начальника в боевой обстановке. Я взял за правило во время операции находиться на своем основном командном пункте, потому что все нити, посредством которых осуществляется управление войсками, сходятся в этой точке.

При проведении Бобруйской операции я находился на правом фланге. Фронт был широкий, а КП размешался в районе Овруча. Находясь на правом фланге, все сведения я получал через Овруч. Я подумал и решил, какой же смысл мне сидеть на правом фланге или левом, когда лучше управлять, находясь в центре. Так пришлось в дальнейшем и сделать. Командир должен находиться там, откуда ему лучше управлять войсками. Опыт показал, что командующий фронтом, а в современной войне при решении сложной ответственной задачи, особенно перед началом наступления, обязан сам лично выехать на местность, провести рекогносцировку и в начале операции находиться там, где наносится решающий удар. Какую это приносит пользу, покажу на одном из эпизодов. Перед Бобруйской операцией командующий одной из армий принял решение нанести удар с форсированием реки Днепр. Противник здесь был довольно слабый, и командарм думал, что можно будет соблюсти внезапность. С выездом на Днепр я увидел, что Днепр представлял здесь очень серьезное препятствие. Имелось много островов, на которых немцы оборудовали сильные опорные пункты. Для того чтобы форсировать Днепр, надо было выбить немцев с этих островов, навести переправы. Кроме того, здесь местами было много болот. Мне пришлось изменить решение командарма, внести поправку и перенести удар севернее, что оправдалось в ходе операции.

Второй эпизод — это выезд командующего фронтом лично на местность перед прорывом на Одере. Здесь товарищи говорили, что представляет собой Одер. Мы решили форсировать его там, где имелись так называемые дамбы. Это решение явилось результатом личной рекогносцировки и оказалось правильным (решение по карте могло быть иным). Операция предстояла сложная, в известной мере рискованная, но при наличии наших артиллерийских средств мы могли на это пойти. В связи с этим еще раз подчеркиваю свою мысль, что ни одна река в современных условиях не является непреодолимым препятствием. Задача прорыва на р. Одер была выполнена, как мы ее наметили. Повторяю — перед началом операции командующий фронтом обязательно должен объехать войска, вместе с командирами отрекогносцировать местность и наметить направление главного удара. Командующий армией должен находиться там, где наносится главный удар. Командир корпуса также должен находиться в таком месте, откуда ему легче управлять своими войсками. Командные пункты командиров всех степеней должны максимально приближаться к переднему краю, чтобы дольше сохранять возможность управления войсками, не меняя своего места расположения.

Мы давали войскам такие указания: командир дивизии вначале находится там-то, затем переходит на участок командира полка, действующего на главном направлении; командир полка переходит на участок командира батальона, который также действует на главном направлении. Правда, не всегда все это удавалось проводить.

Здесь уже говорили о том значении, какое имеет подготовка операции. У нас, как правило, она происходила в следующей последовательности: производилась предварительная рекогносцировка командующим войсками фронта, затем предварительная проработка этой операции с командующими армиями, командирами корпусов, дивизий, полков и все ниже и ниже. Это давало исключительно хороший эффект. Если в ходе операции происходили какие-либо изменения, то легче было внести поправку, так как все хорошо знали задачу. В таких условиях все было нацелено на то, чтобы задачу эту выполнить, несмотря ни на какие трудности и сложность обстановки.

О действиях авиации. Генерал-полковник К. А. Вершинин сделал здесь подробный доклад, и я повторяться не буду. Скажу только, что авиация преимущественно действовала массированно, причем летчики свои задачи всегда выполняли блестяще. Они нам очень помогали, и особенно при взятии городов Данцига и Гдыни, где своими массированными налетами наши авиаторы буквально деморализовали противника и этим значительно облегчили штурм названных городов нашими наземными войсками.

У нас еще недостаточно доработан вопрос поддержки авиацией пехоты непосредственно на поле боя, что в основном зависит от применения опознавательных знаков. Необходимо подумать над тем, как добиться, чтобы авиация могла смело помогать пехоте непосредственно на поле боя. В нашей практике нередко бывало так: если при прорыве обороны противника имелась опасность удара по своим (из-за близости наших боевых порядков к противнику), мы ставили авиации задачи на подавление основного врага пехоты (после танков и самоходок) — артиллерии и минометных батарей противника. При том количестве авиации, которое мы имели, удавалось добиваться того, что в первый период боя артиллерия и минометы противника замолкали.

Но должен отметить следующее: не всегда наша пехота на первом этапе боя нуждалась в помощи авиации. При том наличии артиллерийских средств, которыми мы располагали, привлечение авиации для оказания помощи пехоте при прорыве переднего края обороны противника часто было лишним, поэтому ей целесообразнее ставить задачи на действия несколько глубже.

Остановлюсь кратко на разведывательной авиации.

Нам надо подумать и решить вопрос о создании разведывательной авиации с соответствующим типом самолета и специально подготовленными воздушными разведчиками. Я не согласен с теми товарищами, которые говорят о типе самолета-разведчика с одним летчиком. Я думаю, что все-таки нужен двухместный самолет. Летчик летчиком, а разведчик разведчиком, и последнего надо для этого специально тренировать.


Война на высокую ступень подняла роль наших инженерных войск, которые в этой войне показали исключительно хорошие образцы работы. Но рассчитывать на то, что со всеми задачами инженерного обеспечения операций справятся только инженерные войска, — неправильно, и прав один из выступавших здесь товарищей, говоря, что все наши войска сами во многом должны решать задачи, связанные с инженерным делом. Мы убедились: проведение с пехотой до начала операции работы по подготовке ее в инженерном отношении приносило затем очень большую пользу. Такую работу мы должны проводить и дальше. В современных условиях пехотинец должен быть сапером и минером, умеющим самостоятельно найти мину, обезвредить ее и продвигаться дальше.

Есть еще целый ряд вопросов, но мне трудно охватить все, да и вряд ли все охватишь. Наша конференция собрана для того, чтобы на основе изучения накопленного боевого опыта сделать некоторые выводы и наметить, как работать в этой области дальше, как изучать опыт и использовать его в боевой подготовке войск. В процессе же изучения этого опыта будут возникать все новые и новые вопросы.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. 40 лет назад в СГВ состоялась военно-научная конференция по обобщению опыта боевых действий 2-го Белорусского фронта в Восточно-Прусской, Восточно-Померанской и Берлинской наступательных операциях 1945 года. Ее итоги подвел главнокомандующий СГВ Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский, выступление которого публикуется с некоторыми сокращениями.
2. В состав северной (рогачевской) группировки входили 3 и 48А и 9 тк, южной — 65 и 28А, КМГ и 1 гв. тк.
3. Прорыв обороны противника на р. Нарев был осуществлен войсками 2-го Белорусского фронта в Млавско-Эльбингской операции, проведенной 14—26 января (составная часть Восточно-Прусской стратегической операции 1945 года).
4. Войска 2-го Белорусского фронта, участвуя в Берлинской операции, начали наступление с форсирования р. Одер.
5. К. К. Рокоссовский командовал 16 А на Западном фронте.
6. 2-й Белорусский фронт был создан 17 февраля 1944 года для действий на открывшемся направлении между 1-м Белорусским и 1-м Украинским фронтами. 5 апреля он был расформирован, а вновь восстановлен 24 апреля 1944 года на могилевском направлении.
7. Они были введены в бой в августе 1944 года.
8. Дивизия отражали контрудар врага в январе 1945 года.

Военная мысль. 1985. № 10. С. 47-55.

С уважением, Пауль.