Разбираться с эволюцией атрибутов социальной материи начнем с самих эволюционных структур, т.е. с собственного времени социума, классифицируя социальные теории по представлениям о времени.
Первый и самый ранний класс теорий это концепции финализма. В основном это религиозные или утопические концепции, обещающие некое идеальное равновесное состояние общества как итог его развития. Для наглядности изменение параметров общества в этих концепциях можно представить сглаженными s-образными кривыми выхода на плато. В действительности такой тип движения никогда не реализуется – вечное существование неизменного общества, грубо говоря, противоречит второму началу термодинамики – даже стационарные производительные силы есть термодинамически неравновесный процесс, который перевел бы любую замкнутую систему («нагреватель» с «холодильником» и опосредующими их «производительными силами», совершающими полезную работу ) в равновесное состояние, не будь возможным «размыкание» системы с переходом к новому устойчивому неравновесию – это, если угодно, следствие диалектического закона отрицания. Так что ни одна приличная научная концепция финализма не допускает, а любую концепцию с финализмом можно смело выбрасывать на помойку. Более того, сознательно проектируемый конец истории был бы преступлением против человечества – он означал бы конец всякой мысли и всякого творчества, провал в сингулярность абсолютно отчужденного состояния.
Следующая, чуть более сложная концепция это циклизм. Концепции этого класса возникли главным образом как рефлексии хозяйственных практик аграрных обществ с их неизменной сезонной периодичностью. Собственно этим их научная ценность и ограничивается – циклические концепции научны ровно настолько, насколько они отражают периодические изменения (каковые всегда можно разложить в ряд Фурье, так что член ряда вполне может выступить наглядным представлением циклизма) тех или иных социальных параметров (пример – циклы перепроизводства при капитализме) в рамках фиксированной фазы, стадии или формации глобального исторического процесса, в целом же всемирному историческому процессу циклизм не свойственен – для сколь либо сложных систем симметрия времени оказывается нарушенной. Современное же «второе издание» циклических концепций в виде разного рода цивилизационных теорий, традиционализмов, концепций «вечного возвращения», плавно переходящих в оголтелый фашизм уже никакого отношения к науке, строго говоря, не имеет - это чистой воды идеология, причем весьма реакционная - идеология критики загнивающего капитализма «справа», со стороны объективно отмирающих классов и слоев, причем, если в 19 веке, когда это «второе издание» и возникло, таковая критика исходила от аристократии, духовенства и классических мелких буржуа, то ныне она исходит от вошедшего в кризис перенакопления крупного капитала, который лишь прикрывается мелкобуржуазной, поповской, а подчас даже аристократической и особенно часто националистической фразеологией. Реализация подобной концепции неизбежно ведет к росту меры отчуждения с каждым циклом бессмысленного репродуктивного труда, результаты коего к тому же периодически уничтожаются.
Ограниченность циклического времени впервые разрывает эволюционизм, являющийся нормальной классической буржуазной идеологией, отражающей уже в научной форме различные кумулятивные эффекты (наглядным представлением коих может служить самая обычная экспонента), будь то накопление капитала или рост научных знаний, сопутствующие капиталистическому расширенному воспроизводству на основе самого себя, а также переносящий ту же кумулятивную модель на иные предметные области, например биологию (ламаркизм, дарвинизм и т.д.). Тем не менее, область применимости эволюционистских концепций также ограничена внутристадиальными движениями, попытка же распространить эволюционизм на глобальную историю означала бы ли бесконечную расширенную репродукцию одного и того же «открытого общества», т.е. капиталистической формы отчуждения
Класс концепций с открытым временем отнюдь не исчерпывается эволюционизмом - помимо эволюционных концепций есть концепции революционные, представляющее историю как лестницу восходящих неравновесий (Назаретян) и цепочку бифуркаций между ними (Шушарин), переводящих с некоторой вероятностью систему из одного неравновесия в другое, более высокое. Только такая концепция времени и есть настоящая открытость всемирной истории, ведь после каждой бифуркации социальная материя обретает новый атрибут, новое качество, не детерминированное предыдущей историей. Такая открытость действительно свойственна истории, которая неограниченна и не завершена и в представлении «операционно-энергетического потенциала» (термин Назаретяна) действительно имеет вид уходящей в бесконечность лестницы неравновесий. Однако при всей научности этой концепции, бесконечная цепочка кризисов-бифуркаций отдает дурной бесконечностью. Особенно если бифуркации понимаются не в смысле критических точек «операционно-энергетического потенциала» как у Назаретяна, а в смысле критических точек общественных отношений, как в теории Шушарина. Ведь у Шушарина содержание каждой бифуркации состоит в обобществлении той или иной формы частной (необщественной) собственности, а это вызывает закономерный вопрос – не означает ли необходимость периодически обобществлять ту или иную форму частной собственности, возникновения с очередной бифуркацией типологически одинаковых проблем – сегрегации общества на господ и рабов, на избранных и отверженных, на «элиту» и «быдло» но лишь на новом уровне, в общем на меньшинство и большинство, меньшинство, узурпирующее деятельностные способности ( но уже нового типа) большинства, меньшинство ассиметрично использующее большинство в качестве инструментов своей деятельности (опять таки нового типа), иными словами, не означает ли это периодического возникновения отчуждения? К этому вопросу мы будем еще не раз возвращаться, изучая само тело теории, в каковом процессе и увидим, что эта проблема решается рефлексией бифуркационых состояний научной социологией и осуществлением на этой основе социальной революции эволюционным путем, т.е. превращением ароморфоза общества в предмет деятельности, что впрочем видимо и составит отдельный способ производства – когнитивный (постплановый) или даже пост-когнитивный.
Помимо вышеописанного, существует более привычное, классическое представление революционных теорий, восходящее еще к Марксу. Это представление свободно от проблем предыдущего за счет явной установки на преодоление отчуждения и самоотчуждения и возвращение человека к самому себе. Тем не менее, не смотря на отсутствие дурной бесконечности, на первый взгляд кажется, что такая постановка вопроса грешит нормативностью и априорным финализмом, циклизмом и жестким детерминизмом, недопустимыми в сколь либо научной теории. Однако первое впечатление обманчиво - финализма нет, поскольку только с преодолением отчуждения и начинается собственно человеческая история – история деятельности человека, а не квазидействия через человека отчужденных форм его же деятельности. Детерминизма нет, поскольку наши знания о будущем носят негативный характер – мы знаем, что мы преодолеваем, но не знаем положительного содержания эпохи – любая самая конкретная теория преодолеваемой формы отчуждения по отношению к будущему абстрактна. Циклизма нет в силу закона отрицания отрицания – коммунизм будущего не то же самое что первобытный «коммунизм», хотя и формы богатства в чем то схожи – и там и там это равнодоступное всем человеческое общение, однако в архаичных формах эгостадности это господствующая над человеком, который еще не является личностью, стихия, а в неотчужденном коммунистическом обществе формы общения предстают как основной предмет деятельности – так сказать эгостадность это общение-в-себе, а коммунизм – общение-в-себе-и-для-себя. Доказательство объективности теории сложнее, само по себе оно из типа временной структуры не вытекает, а упирается в конкретное содержание теории, чьей предпосылкой было отчуждение как основная проблема загадка и человеческой истории, и потому при изучении тела теории мы еще будем возвращаться к этому вопросу.
Мы видели, что оба представления революционных теорий имеют свои достоинства недостатки, однако можно предложить и третье представление, объединяющее достоинства первых двух и свободное от большей части их недостатков. Таким представлением является установка на исчерпание и самоисчерпание социальной формы движения материи, как это не парадоксально звучит в качестве посылки социальной науки. У Шушарина ссылка на подобное установление проскальзывала лишь один раз в контексте размышлений какого-то христианского философа, но если размышления христианского философа направлены на постсоциальное, что глубоко бессмысленно, поскольку любые размышления, в том числе и христианские, вместе с этой уважаемой религией и всеми остальными тоже суть есть как раз проявления социального, то наша установка направлена как раз на изучение социального с целью выявления его детерминизмов и превращения их в инструмент управления социальными процессами, что означает исчерпание открытого нами детерминизма. Это решает и проблему линейной дурной бесконечности полилогии и циклической дурной бесконечности ильенковской «Космологии духа». Первую, поскольку выявление схематики возникновения и последующего преодоления каждый раз новой формы необщественной собственности позволяет превратить ароморфоз форм собственности в предмет деятельности, что делает основным содержанием эпохи уже не очередную форму частной собственности, а перманентную революцию эволюционным путем – это означает, что множество точек бифуркации становится всюду плотным. Вторую, поскольку история человечества заканчивается не приведением вселенной в первоначальное состояние, а возникновением новой формы движения материи как результата сознательной человеческой деятельности – тоже сингулярностью, но не уже пройденной космологической, а сингулярностью движения социальной материи, из которой родится новый тип движения материи. Здесь мы вступаем на шаткий мостик метафизики, и нас могут упрекнуть как Богданова в богостроительстве, но всё же отметим, что аргументы Ильенкова против постсоциальной формы движения материи носят еще более метафизический характер. По сути, эти аргументы сводятся только к тому, что материя обладает одновременно всеми модусами и атрибутами, а потому будь возможна постсоциальная форма движения материи, мы бы её сейчас наблюдали. Однако это не материя обладает одновременно всеми возможными модусами атрибутами, а наше понятие материи теоретически приписывает ей все модусы и атрибуты, возможные на данном этапе развития материи. То, что законы общества инвариантны относительно биологии живых существ, из которых это общество построено, и то, что в свою очередь законы биологии инвариантны относительно конкретного типа физических процессов, на основе которых построена данная биосфера, и то, что развитие физических систем неизбежно ведет, в конце концов, к появлению жизни, а эволюция жизни к появлению социума, не означает что во времена динозавров у материи имелся социальный модус, а в момент образования солнечной системы, или даже раньше, через несколько минут после большого взрыва (на тот случай если вдруг выяснится что первые органические молекулы имеют космическое происхождение) у материи был биологический модус. Ничего подобного – появление такого модуса и есть появление соответствующей формы движения материи, которая до того нигде не задетерминирована и законы движения которой появляются вместе с ней самой, потому только когда мыслящая материя измыслила понятие материи вместе со всеми её атрибутами, модусами и формами движение можно говорить (собственно этот оборот и подчеркивает то, что это наше восприятие объективной действительности, а не сама действительность) об одновременном наличии у материи всех трех форм движения – физической, биологической и высшей на данный момент – социальной, и о том, что каких либо иных не существует, пока не существует - они отделены о нас времениподобным интервалом и в принципе непознаваемы, поскольку все что мы можем познать, вообразить, все что может стать предметом нашей деятельности опосредуется социальной формой движения материи, и можно сказать, что постсоциальные формы мы принципиально не замечаем, точно также как физические процессы протекают по одним тем же законам, как в живых, так и в неживых системах, а биологическим организмам всё равно живут ли они сами по себе или втянуты в человеческий производственный процесс – так сказать подобное познается подобным - физические процессы «распознают» (взаимодействуют) только с физическими, жизнь может отличить жизнь от не жизни, разум может распознать только другой разум. Таким образом всякую метафизику можно считать исчерпанной, а вопрос о «божественном постсоциальном» можно считать закрытым – всякое трансцендентные размышления о постсоциальном ведут в никуда, поскольку о нем мы ничего сказать не можем кроме самой его гипотетической возможности, нас же интересует само социальное, пусть и оканчивающееся сингулярностью. Но то, что до сингулярности, мы вполне можем изучить, имея установкой революционное преодоление изучаемых форм, стремясь как можно быстрее исчерпать, «пробежать» уже изученный нами капитализм, социализм и другие формы. Таким образом теория содержащая в себе будущую сингулярность оказывается максимально открытой для социального творчества, а значит и свободной в будущем от каких-либо форм отчуждения.
Напоследок сделаем небольшое, но занятное наблюдение – функции, которыми мы изображали типичное движение социальных параметров и функции, которыми мы изображали поведения отчуждение очень похоже что являются одной и той же функцией комплексного переменного, но со значениями переменного взятыми в первом случае по действительной, а во втором по мнимой оси. Впрочем, возможно это наблюдение смысла и не имеет, поскольку все эти функции были лишь метафорами характерного течения социальных процессов. не какими-то строгими характеристиками.
На этом наш разговор о предтеоретических проблематизациях и нормативностях (а мы говорили именно о них, как о не вошедших в теорию) пока завершен и прежде чем приступить к рассмотрению тории по существу (что самое главное) мы посвятим еще один пункт посттеоретическому конструктивизму, также остающемуся вне пределов собственно социальной теории.
