Встреча

	От	Пуденко Сергей
	К	Пуденко Сергей
	Дата	29.04.2006 20:10:03
	Рубрики	Прочее;

"Флейм форума 1968. Физики и лирики". - 3

8. Ни бог, ни царь и ни герой...

Постижима ли эта <божественная> профессия творения
мира, допускает ли она истолкование в терминах земной
социальной профессии, возможно ли ее перевести в лич-
ный навык человека? Чтобы попытаться ответить на эти
вопросы, требуется хотя бы беглое знакомство с новым
миром, с его конфигурацией, возможностями, конфликта-
ми, внутренней динамикой.

Если представить себе современную социальность в тер-
минах астрономии как некую область организации^ - <ту-
манность> со свойствами <антимира>, где энтропия удер-
живается деятельностью людей на низком уровне или даже
падает, тогда как в окружении все идет наоборот к дезор-
ганизации, то первое, подлежащее анализу, состоит в том,
что эта <туманность> крайне неоднородна. В нее входят
три более или менее четко очерченных мира: слаборазви-
тые и развивающиеся страны; развитые страны капитализ-
ма; развитые страны социализма. Между этими мирами
социальной ойкумены без труда фиксируется отношение
<удаления>, <разбегания>. Все они, похоже, движутся по
единому пути, но с разными скоростями, а главное, - с
разными ускорениями.

Наиболее инертен мир слаборазвитых и развивающихся
стран, в котором сегодня связана деятельность более двух
третей населения земли. Если взять за основу экономичес-
кие показатели вроде дохода на душу населения, то до
самого последнего времени они в этом мире оставались
постоянными на протяжении многих столетий или даже
имели тенденцию к снижению в условиях колониализма.
С точки зрения обновления это мир стабильной репродук-
ции, мир вечной профессионально-кастовой гармонии и
неизменного порядка, для которого характерны соответ-

^ Э.И.: Можно в <терминах> биологии. Получится Богданов или
Кестлер. Можно в терминах химии. Все можно. Даже в терминах игры в
покер. А почему не в терминах социальной науки, не в терминах Маркса?

94

ствующие профессионально мировоззренческие формы вро-
де Олимпа греков: в основе стабильности лежат <вечножи-
вые> специализированные профессионально-наследствен-
ные навыки, связанные в мифе с именем бога, а различные
по профессии боги образуют целостную систему кровно-
родственных связей. В этом мире почти не возникает пра-
вовых отношений равенства по той или иной социальной
функции, и стабильность поддерживается многовековым
обычаем, а не законом.

Страны этого мира переживают сейчас эпоху радикаль-
ных сдвигов и революций, направленных на снижение
инерционности как в сфере репродукции (индустриализа-
ция), так и в сфере обновления (культурная революция,
строительство образования и науки), причем процесс этот
оказывается крайне сложным даже в тех немногих случаях,
когда стране удалось оказаться вне сферы колониализма.
Дарт и Прадхан пишут на <чистом> примере Непала об
общих проблемах строительства образования и культуры:
<Начиная с первых миссионерских школ и в течение всего
периода колониальных школ направление, а часто и наме-
рение западного образования подчинялись идее того, что
<первобытные> или <отсталые> цивлизации должны быть
заменены более современными и <лучшими>. Такой под-
ход продолжает существовать и сегодня, хотя за ним нет
уже такой силы как колониализм, причем особенно сильно
этот подход проявляется в преподавании науки, поскольку
наука воспринимается как действительно уникальное и
неповторимое произведение западного мира. В действи-
тельности же цель образования, идет ли речь о Непале или
вообще об Азии, состоит вовсе не в том, чтобы уничтожить
какую-то цивилизацию или даже какую-то систему идей,
чтобы полностью заменить их чем-то, что считается лучше.
Двигаясь в этом направлении или с этим скрытым намере-
нием, мы создаем ненужные осложнения на пути образо-
вания. Имплицитно содержащийся в такой практике под-
ход <либо-либо>, ведущий к прямому противопоставлению
между традиционным мировоззрением и современным
предельно чуждым ему отношением к знанию, создает кон-
фликтную ситуацию как в голове изучающего, так и между
ним и старшим поколением той же социальной группы...
Мы сознаем то очевидное противоречие, которое имеется
в нашем предложении. Если введение науки должно со-
провождаться значительными социальными и культурны-

Искусство и наука_________________95

ми сдвигами, то правомерно ли игнорировать эту сторону
при подготовке детей к изучению науки? Мы считаем, что
правомерно. Конечно, какой-то тип аккомодации между
научной революцией и непальской культурой должен быть
достигнут и будет в свое время достигнут, если наука вооб-
ще здесь привьется. Но это сложная проблема, которая
должна решаться так же постепенно в восточных культу-
рах, как она решалась на Западе. Опыт свидетельствует,
что такая аккомодация вряд ли достижима с помощью
простой замены одной культуры другой, и во всяком слу-
чае не в школьные годы, когда ребенок погружен в интел-
лектуальное и физическое окружение деревни. И для ре-
бенка и для деревни важно, чтобы он оставался в мире с
этим окружением> (II, р. 655). Если учесть, что в Европе
этот процесс преобразования, если считать от Одиссея,
потребовал более 3000 лет, то предлагаемая авторами пер-
спектива постепенного решения проблемы вряд ли может
считаться обнадеживающей.

Страны <развитого> мира возникли, если судить по эко-
номическим показателям, совсем недавно: триста-двести
лет тому назад. С этого времени здесь прослеживаются
экспоненты, указывающие на наличие в социальных струк-
турах внутренних ускорений. Если триста лет тому назад
наша планета была в экономическом отношении более или
менее однородной и уровень жизни в Европе, например,
даже уступал уровню жизни в странах востока, то за пос-
ледние двести-триста лет он растет в едином темпе: наци-
ональные доходы удваиваются каждые 20-25 лет, так что к
настоящему времени разрыв в экономических показателях
между стабильным и развитым миром оказывается весьма
значительным: среднегодовой доход на душу населения в
развитом мире составляет 17000 долл., тогда как в стабиль-
ном только 110 долл. (10, р. 959). Этот разрыв увеличивает-
ся и в относительном и в абсолютном значениях, так что
впечатление приближения, подхода, которое мы испыты-
ваем, употребляя термин <развивающаяся страна>, всего
лишь лингвистическая иллюзия, связанная с восприятием
<развитости> как состояния, чем она вовсе не является:
<развитые> страны развиваются в более высоком темпе,
чем <развивающиеся>. Нет смысла объяснять, насколько
опасно наличие этого растущего разрыва в нашем неспо-
койном мире.
Все страны развитого мира, будь они капиталистичес-

96

кими или социалистическими, объединяет нестабильность
репродукции, <индустриальная> ее фаза или <технологи-
ческая смертность>. Смысл этого явления состоит в том,
что, если в стабильном обществе распределение совокуп-
ной общественной потребности в систему навыков носит
фиксированный характер прямой или <натуральной> свя-
зи, то в нестабильном обществе продукт отделен от потре-
бителя посредующим звеном сравнения в том или ином
универсальном эквиваленте, что, с одной стороны, регули-
рует объем деятельности по производству того или иного
продукта в зависимости от спроса и удерживает всю систе-
му репродукции целостной в изменениях, а с другой, -
ставит все наличные навыки, связанные с любой специа-
лизированной отраслью спроса, в положение соревновате-
лей за наиболее низкое значение всех видов затрат на про-
изводство единицы продукта.В этом соревновании за ис-
полнение обязанностей в социальной репродукции выжи-
вают лишь те навыки, в которых затраты на единицу про-
дукции меньше, и репродукция приобретает свойства из-
бирательности примерно того же смысла, какой мы вкла-
дываем в понятие <среды>, <естественного отбора>, пыта-
ясь понять биологическую эволюцию через индивидуаль-
ную изменчивость (мутацию), смертность и селекцию в
борьбе за существование.

Селекция на удешевление продукта через избиратель-
ное потребление - характерная черта всех <развитых> ри-
туалов. Она, собственно, и объясняет появление у обществ
<развитого> мира новой социальной потребности - пот-
ребности в обновлении-оптимизации, ради удовлетворе-
ния которой здесь складываются специальные институты
вроде системы безадресного общения (публикация), на-
уки, массовой коммуникации и т.п., аналога которым нет
в стабильном мире.

Важно отметить, и это также является общей чертой
стран <развитого> мира, что речь по существу идет о скла-
дывании двух новых типов социально-полезной деятель-
ности. Один тип, и его мы рассмотрели достаточно под-
робно, связан с деятельностью по обновлению программ
репродукции. Это наука во всем ее объеме, институт об-
новления социально-полезных навыков за счет изготовле-
ния новых программ деятельности, способных успешно
соревноваться с существующими. Второй тип, его мы поч-
ти не касались, связан с изменением самого человека, его

Искусство и наука_________________9^7

психологических установок, ценностей, способов удовлет-
ворения, что, похоже, обнимает множество специализиро-
ванных видов деятельности от рекламы новых продуктов
до самых тонких видов искусства. Сюда входит все то, что
обращено к человеку, предполагает его в качестве пассив-
ного, главным образом, соучастника: слушателя, читателя,
зрителя, а также и ставит себе целью то или иное воздей-
ствие на человека. Нетрудно понять, что когда мы говорим
о <божественном> навыке творения мира и об усвоении
этого навыка человеком, то обрашдться с этой задачей к
науке - напрасный труд, она человеком не занимается^.
Адрес здесь ясен: искусство, средства массовой коммуни-
кации, пропаганда.

И, наконец, прежде чем перейти к конкретному анали-
зу трудностей <божественного> навыка приводить все к
порядку из беспорядка, нам нужно остановиться на поя-
вившемся совсем недавно расколе в <развитом> мире на
лагерь социализма и лагерь капитализма. То, что социа-
листическая система имеет в обновлении серьезные пре-
имущества, - факт общеизвестный: темпы изменений здесь
выше, чем в странах капитализма. Достаточно напомнить,
что тот путь, который англичане проделали за 300 лет, аме-
риканцы за 150, японцы за 70, нам удалось пройти за 30-35
лет, и если, скажем, средний темп удвоения объема науч-
ной деятельности составлял в Западной Европе 15 лет, в
США - 10, то у нас параметры науки удваиваются каждые
7-8 лет^.

Но это только одна сторона дела. Куда более важно
другое обстоятельство: соревнование систем. Это явление
было известно и раньше, поскольку нет <развитой> соци-
альности вообще, а есть развитая социальность, распреде-
ленная в рамки национальных государств, способных кон-
курировать как целостности и входить в процессе конку-
ренции в целый спектр <соседских> отношений друг к дру-
гу. Но до появления стран социализма эта конкуренция,
хотя ей не были чужды <силовые> решения вроде мировых
войн, была все же <мягче>: направлялась в основном эко-

"" Э.И.: К какой науке - к английской <сайенс>? К естественным?
Каким <человеком>? Индивидуумом? Или человеком в смысле Маркса?
В последнем случае это не верно. Везде у тебя перед глазами англосаксон-
ская <сайенс>, которую ты отождествил с <европейским способом мыс-
ли>. А разве это так?

^ Э.И. <Я б даже ямбом подсюсюкнул, чтоб только быть приятней
Вам>...? Не надо бы подсюсюкивать, Миша.

98

номическими, а не политическими ориентирами. Теперь
положение изменилось. Продолжая осуществляться в фор-
мах национальной государственности, соревнование сис-
тем все более приобретает характер научно-технической
гонки, стремления к приоритету во всем и прежде всего в
обновлении репродукции, поскольку именно от состояния
репродукции производно все остальное: сила и престиж
государства, его авторитет и его вклад в строительство об-
щечеловеческого <космоса>. Лидер гонки задает и темп, и
общее направление и ближайшие ориентиры. Не будь со-
ревнования систем и научно-технической гонки, совре-
менный мир вряд ли рвался бы так к звездам, в космос, в
миры иные, вряд ли бы так страдал от того, что Дж. Бернал
называет <комплексом строительства пирамид>.

И здесь, опять-таки^, преимущества социализма в об-
новлении очевидны: в нем меньше передаточных инстанций,
отделяющих личный интерес от общественного, и, следова-
тельно, меньше потерь^, связанных с различного рода ис-
кусственными помехами, с помощью которых частный ин-
терес и частная собственность паразитируют на основном
цикле производства, потребления, обновления. Но это те-
оретические преимущества, а любые теоретические пре-
имущества сродни природным ресурсам: их мало иметь,
нужно еще желать и уметь их разрабатывать. И если по
части преимуществ-ресурсов все у нас благополучно, то
многое в методах их разработки отдает у нас дилетантст-
вом, субъективным желанием делать хорошо, не вдаваясь в
детали, то есть тем, что Маркс любил называть <деятель-
ным невежеством>.

Если мы утвердимся наточке зрения человека, который
решил бы вдруг быть ответственным за все происходящее,
то есть занял бы позицию платоновского демиурга и про-
никся твердым намерением без чувства зависти, а един-
ственно блага ради привести весь этот хаос деятельностей
в наилучший порядок, то мы сразу же вынуждены будем
формулировать задачу и присматриваться к тому, как эта
задача представлялась платоновскому демиургу и почему
теперь она выглядит несколько иначе. Это полезно сделать
прежде всего потому, что многие наши теоретики и прак-
тики социального строительства по существу говорят и

"" Э.И.: Опять?
^ Э.И.: Ты считал?

99

мыслят платоновской прозой, хотя, подобно гражданину
Журдену, и не сознают этого.

В чем состояла позиция платоновского Журдена? Во-
первых, ему был дан некоторый конечный хаос <всех ве-
щей>, <всего видимого>, что было только естественно в
условиях стабильности. Конечность хаоса делала разовым,
актовым характер всего предприятия: стоило один раз упо-
рядочить этот хаос, и задача была раз и навсегда решена -
установленный в этом акте порядок мог держаться сколько
угодно долго, так как в поле зрения демиурга не было сил,
способных воспроизвести хаос и беспорядок. А если бы
такие силы он видел, то демиургу пришлось бы, очевидно,
тем или иным способом их <прекратить>, уничтожить как
источник зла. Судя по <Тимею>, демиург не видит таких
источников, но вот сам Платон в <Государстве> их видит,
поэтому из его идеальной социальности изгоняются все
возмутители спокойствия, прежде всего софисты и поэты.

Второе условие решения задачи есть для платоновского
Журдена проблема <образца>, <с кого лепить порядок>, то
есть нечто до крайности напоминающее проблему <по-
ложительного литературного героя>. Здесь, с точки зрения
XX в., Платон не очень оригинален: Двигаясь в иерархии
образцов от смертного к бессмертному и вечному, от менее
совершенного к более совершенному, демиург в конце
концов обнаруживает, что именно он и есть самое совер-
шенное существо и что, следовательно, лепить следует с
самого себя, то есть мерять порядок на свой собственный
аршин, поскольку ничего лучшего выдумать невозможно.
Но у Платона все-таки видно рассуждение, видна осве-
домленность в том, что здесь есть какая-то проблема, тогда
как для наших космогонических деятелей более характер-
на <удивленная> позиция щедринского героя: <Одет в во-
енного покроя сюртук, застегнутый на все пуговицы, и
держит в правой руке сочиненный Бородавкиным <Устав о
неуклонном сечении>, но, повидимому, не читает его, а
как бы удивляется, что могут существовать на свете люди,
которые даже эту неуклонность считают нужным обеспе-
чивать какими-то уставами> (6, с. 80)^.

^ Э.И. Согласен с тобою, что наследие <европейского> = буржуазного
= идеалистического <по слову> = способа мысли - это то, что нас губит.
Вот и надо быть предельно точным в адресе - это буржуазность, а не
<европеизм>. Ибо европеизм не только <буржуазность>, а и ее разумное -
марксово - отрицание. А последнее подготовлено Спинозой, Фихте, Ге-

100

В наше время условия задачи выглядят куда более слож-
ными. Тот хаос, упорядочить который стремился плато-
новский демиург, представлен сегодня продуктом чистой
науки, той сферой <полных причин>, где выбор снимается
автоматически, без участия человека и независимо от него.
Это - надежная глина, из которой можно с гарантией на
успех лепить новые навыки, программы, машины. В до-
ступном для нас <обозримом> виде этот хаос представлен
массивом научных публикаций, в котором содержится се-
годня по разным оценкам от 10 до 15 млн публикаций. Не
каждая публикация содержит описание <полной причи-
ны>, но в массиве действует запрет на плагиат, и значи-
тельная часть публикаций такое описание содержит. Когда
счет идет на миллионы, не так уж важно, какой именно
процент публикаций содержателен, гораздо важнее то, что
массив публикаций растет экспоненциально с периодом
удвоения в 10-15 лет. Ежегодно его пополняют 300-500
тысяч статей, монографий, книг.

Иными словами, хаос воспроизводится, и чтобы судить
о нашей способности приводить его в порядок, приходит-
ся сразу же задумываться о том, сколько времени требуется
для акта выбора и реализации выбранного. Возникает про-
блема так называемых <лагов> - задержек, возникающих
на всем пути движения научного знания в репродукцию.
Мы не берем пока предпубликационный период (гипоте-
за-эксперимент-рукопись-публикация), там свои заботы, а
для нас внешние границы <всего видимого> представлены
массивом публикации, тем, что опубликовано, а дальше,
выражаясь языком Прайса, лежит <мир открытий> или, в
терминах Канта, <вещь в себе> - неисчерпаемый источник
предметности^ для умножения наших отношений к миру
- <вещей для нас>. Для простоты не будем выходить за

^гелем и другими, коих ты, как и Бородай не знаешь и не желаешь знать.
В них ты видишь только буржуазность под названием <европеизма>. Маркс
и Ленин видели в них как раз разумное (а не анархистски-пиратское)
отрицание (самоотрицание) буржуазности. А ты не видишь.Еще точнее:
нас губит не европеизм, а недостаток в нем, в положительных результатах
буржуазной культуры (грамотность, навыки демократизма и т.д.) - ср.
Ленин.(Ю.М. Бородай, р. 1934, -современный отечественный философ,
сотрудник Института философии РАН. В 1966 г. была издана его книга
<Воображение и теория познания (Критический очерк кантовского уче-
ния о продуктивной способности воображения)> горячо обсуждавшаяся
философами. - С.Н.).
^ Э.И.-. А это далеко не то же самое.

101

пределы этих <вещей для нас>, то есть за пределы уже
обнаруженных наукой и представленных в социально-до-
ступной форме публикации <полных причин> Гоббса.

Ставить вопрос о времени полной актуализации всех
социально-полезных потенций архива науки не имеет, ви-
димо, смысла. Этот процесс требует изобретательности,
широкого кругозора, <отщеплен ности>, умения видеть при-
мелькавшееся в неожиданном и новом свете, что во мно-
гом ставит его в зависимость от случая. По той сумме ис-
следований, которые проведены в настоящее время по <ла-
гам>, можно сделать вывод, что процесс утилизации зало-
женных в архиве потенций идет довольно медленно и крайне
неравномерно. Так, между экспериментальным подтвер-
ждением атомного распада (1939 г.) и взрывом первой атом-
ной бомбы (1945) прошло всего пять лет, но чтобы создать
бомбу, пришлось порыться в архиве науки и обнаружить
закон газовой диффузии, открытый Грэхемом в 1829 г., то
есть за 1 10 лет до открытия атомного распада; без исполь-
зования этой <полной причины> уран-235 не удалось бы
выделить из смеси. И так обстоит дело с большинством
очередных чудес науки и техники: теоретически они воз-
можны значительно раньше их практического осуществле-
ния^. Во всем находятся свои <законы газовой диффу-
зии>, которые лежат пока в пыли архива науки.

В среднем переход с уровня публикации на уровень тех-
нического приложения (чертеж) совершается в 10-20 лет,
да сам процесс внедрения - проектирование заводов, их
строительство отнимает еще около 10 лет. Таким образом,
сняв в архиве выбор и завершив лет через 20-30 акт творе-
ния нового мира, современный демиург обнаружил бы,
что за время его деятельности архив вырос в три-четыре
раза, и что все теперь нужно начинать сначала, учитывая и
то, что было раньше, и то, что теперь оказывается в нали-
чии. Это не какая-нибудь там гипотетическая ситуация,
далекая от реального положения дел. По данным амери-
канской статистики конструкторские бюро уже сегодня,
приступая к разработке новых типов машин, вынуждены
учитывать лаг - время разработки, и если это время со-
ставляет три-четыре года, вводить до 30% неопределен-

^ Э.И. Они, стало быть. <возможны> уже в таблице умножения, уже
в простой азбуке. Без последней они невозможны тоже... В чем же муд-
рость?

102

ности, то есть сознательно вести разработку таким обра-
зом, чтобы на последних стадиях была возможность пере-
смотреть около трети решений.

В этой первой группе условий разрешимости <божес-
твенной> задачи приведения хаоса к порядку новый деми-
ург оказывается в обескураживающей ситуации. Не говоря
уже об отсутствии сил, способных реализовать снятый им
под собственную ответственность выбор, у него нет и тео-
ретической возможности удержать в голове это миллион-
ное разнообразие <полных причин>, перебрать и оценить
миллиарды всевозможных комбинаций-программ, каждая
из которых заведомо будет <работать>, но получит право на
существование и внедрение в репродукцию только в том
случае, если она <лучше> наличных программ с точки зре-
ния экономичности и множества второстепенных, но важ-
ных факторов вроде инерции спроса, когда вот даже заме-
нить спички более экономичными зажигалками или брит-
вы электробритвами не так-то просто: трудно люди расста-
ются с привычками и заводят новые.

Воспитанные на традициях античной и христианской
классики люди с их неистребимым уважением к примату
слова и порядка над делом и беспорядком, а таких людей
большинство, особенно в сфере приложения (на одного
ученого - возмутителя спокойствия приходится три инже-
нера-строителя порядка), основные надежды связывают с
<организацией>, <упорядочением> научной деятельности.

Понять генезис подобных идей и явную их принадлеж-
ность к концепту христианского стабильного миропорядка
- вещь несложная^. Демиург Платона, да и сам Платон,
поступил бы в такой обстановке просто - закрыл бы науку
или же пошел по пути <Бравого нового мира>, то есть пре-
вратил бы науку из средства социального обновления в
икону социального поклонения. Совершить такую акцию
нетрудно, достаточно, например, закрыть университеты или
не давать ученым бумаги для публикаций, или установить
достаточно надежные публикационные фильтры с мно-
гократными обсуждениями, рецензиями, исправлени-
ями, редакциями, с тем чтобы создать в пределах самой
науки эффект <самоторможения> или, попросту говоря,

^ Э.И.'. И дешевая тоже - поскольку поверхностная.

Искусство и наука__________________103

эффект самоуничтожения^. Ведущая идея такой научной
политики, которая, к сожалению, имеет и адептов и даже
теоретиков, сродни той, которая была положена нациста-
ми в организацию майданеков и освенцимов, а Мао - в
организацию <Великой культурной революции>: направить
жизненные или творческие силы в такой механизм орга-
низационных связей, где эти силы сами крутили бы с ми-
нимальным вмешательством извне мясорубку самоуничто-
жения. Что в одних случаях летят головы, а в других -
идеи, принципиального значения не имеет: ученый, кото-
рый всю жизнь и весь свой талант растратил на обсужде-
ния, исправления и дополнения, такой же научный труп,
как жертва лагеря - просто труп, а жертва культурной
революции - труп политический.

Нужно сказать, что этот <античный> ход в научной по-
литике, следы которого явно представлены сегодня в орга-
низационной структуре <большой науки>, не есть нечто
сознательно используемое для подавления научной дея-
тельности. Объективно-то перед нами картина подавле-
ния: с конца 30-х гг., когда и у нас и за рубежом получили
развитие крупные научные учреждения типа научно-ис-
следовательских институтов, наблюдается типичное для
<большой науки> падение производительности научного
труда: она уменьшается вдвое каждые 10-15 лет или, что то
же, стоимость затрат на единицу научного продукта воз-
растает вдвое за тот же период. Падение производитель-
ности сопровождается ростом <лагов> на всех этапах дви-
жения научного знания. Лаг между завершением работы
над рукописью и ее публикацией за последние 30 лет уве-
личился более, чем втрое, и составляет сегодня по акаде-
мическим изданиям 2-2,5 года. Соответствующее замедле-
ние темпов наблюдается во всех звеньях и процессах на-
уки. Увеличение лага на участке рукопись-публикация,
например, непосредственно сказывается на темпах теоре-
тического ценообразования: ценность научного вклада воз-
никает, во-первых, после публикации, а во-вторых, - в
процессе использования этого опубликованного вклада, что
выражается в накоплении ссылок на данную публикацию в
других работах. Чем больше лаг, тем, естественно, медлен-

^ Э.И.: <Античность> и <европеизм> в этом виноваты? Или буржуаз-
ность( (в стадии самоотрицания?) (В стадии простого отрицания? - той
же частной собственности, только со знаком минус? - <казарменного
коммунизма>)?

104

нее идет и процесс теоретического ценообразования и
многое другое.

Если рост стоимости единицы научного продукта и на-
ходит еще какое-то, не очень убедительное, объяснение
через рост стоимости экспериментального оборудования,
то уж разрастание лагов никакими объективными причи-
нами объяснить невозможно. И все же попытка объяснить
их через субъективную злонамеренность современных де-
миургов менее всего описывала бы существо дела. Гораздо
более убедительной представляется гипотеза П.Фридмана:
<Рассмотрим коллективное научное исследование в его
современной форме. Прежде всего бросается в глаза, что
существует несколько типов коллективов, а затем уже и то,
что все эти типы появились не по требованию самих уче-
ных, а по требованию их патронов или представителей
патронов, то есть правительственных чиновников, дель-
цов, предпринимателей и вообще джентльменов, которые
не являются сами учеными, но считают, что они лучше
ученых понимают, как именно должно быть организовано
научное исследование... Отношение патронов, ответствен-
ных за нововведение, понятно: они видят, что сотня рабо-
чих на обувной фабрике может произвести не в сто, а в
тысячу раз больше, чем один сапожник, и что это верно
для всего производства от газет до сосисок> (15, р. 129).

Иными словами, речь идет не о сознательных попытках
подавить науку, а о переносе на творчество норм репро-
дукции, то есть попытках решать проблемы нестабильнос-
ти теми методами, которые имеют силу и доказали свою
действенность для стабильных условий - методами плато-
новского демиурга^. И результат получается соответствен-
ный: субъективно безупречные усилия организовать и упо-
рядочить науку <для ее же пользы> приводят не к повыше-
нию, а к падению производительности научного труда.
Статистика показывает, что стоимость расходов на едини-
цу научного продукта возрастает пропорционально четвер-
той степени от числа участников исследования (33, с. 252).
Этот результат можно истолковать и таким способом, что

^ Э.И.: Ерунда это. Не <репродукции>, а известной исторически кон-
кретной формы этой <репродукции> - товарно-капиталистической формы
производства (воспроизводства) материальной и духовной жизни людей.
(Притом на ее последней стадии - стадии самоотрицания). Ты же своей
фразеологией превращаешь ее в вечный неисторический феномен - во врага
<творчества> (тоже <вообще>).

Искусство и наука_________________105

вероятность открытия, если оно вообще может быть сдела-
но на данном направлении исследований, растет пропор-
ционально корню четвертой степени от числа участников
исследования, то есть, например, там, где работает один
<неорганизованный> ученый, если он, конечно, на пра-
вильном пути, сотня ученых могла бы выполнить работу и
получить соответствующие результаты втрое быстрее.

В таком истолковании понятным становится увлечение
громоздкими организационными формами <манхэттенско-
го> типа: иногда, по случаю войны, например, выигрыш во
времени может оказаться решающим аргументом в науч-
ной политике. Но возникающая в рамках соревнования
систем научно-техническая гонка - не бег на спринтерс-
кие дистанции. Здесь нет финишной ленточки, разорвав
которую можно и свалиться с чувством победителя. И тот
усиленный организационный допинг, которому подверга-
ется сегодня наука, может кончиться весьма плачевно.

По существу наука сегодня работает не тем привычным
для нее методом индивидуального вклада, которым рабо-
тают, например, в литературе, а методом <субботника>,
коллективного, массированного наскока на проблему, где
с неизбежностью появляется репродуктивная связь и соот-
ветствующий <божественный> подход к ее решению, улуч-
шению. Это прекрасно видят крупные ученые. ПЛ.Капица,
например, объясняет положение в науке в терминах <дру-
гих областей творчества>, через театр и кино: <Некогда
театр состоял только из труппы актеров, и режиссер был
незаметной фигурой. Теперь же, особенно с развитием кино,
в котором участвуют тысячи и десятки тысяч актеров, глав-
ная роль, определяющая успех постановки, перешла к ре-
жиссерам. При большой коллективной работе режиссер
стал теперь необходим также и в науке. Какие требования
мы ставим перед ним? Главное требование то, что его роль
должна быть творческой, а не чисто административной.
Он должен понимать смысл и цель решений научной рабо-
ты и должен правильно оценивать творческие возможнос-
ти исполнителей, распределять роли по талантливости и
так целесообразно расставить силы, чтобы все стороны
решаемой проблемы развивались гармонично> (34, с. 109).

Здесь сразу возникает два вопроса. Первый связан с
самой природой научного творчества, и сформулировать
его можно так: существует ли кроме индивидуального твор-
чества, основанного на способности человеческой головы

106

<развязывать> традиционные сочетания идеи и <связывать>
их в новые сочетания, еще и другое - коллективное твор-
чество, основанное уже не на свойствах головы, а на свой-
ствах взаимодействия голов? Иными словами, если пере-
вести это на язык литературы, существует ли кроме тради-
ционного способа писать рассказы, повести, романы в оди-
ночестве еще и другой, <режиссерский> способ делать то
же самое? На память здесь сразу приходят братья Гонкуры,
Ильф и Петров, Бахнов и Костюковский. Но дальше тако-
го недлинного списка дело как-то не идет, и коллективное
творчество в литературе есть, похоже, странность, откло-
нение, отнюдь не правило, если не говорить о методе <ли-
тературного негра> или <литературного раба>, который,
видимо, не имеет прямого отношения к литературе, хотя
он наиболее полно подходил бы под режиссерский канон
организующе-творческой деятельности, нарисованный
Капицей. В науке положение сложнее, здесь соавторство
- не только пары, но и трех, четырех, пяти и т.д. научных
работников не исключение, а норма, особенно если речь
идет о <большой науке>: для режиссерского варианта сред-
няя мера соавторства 2,32 (16).

Соавторство доказывает, казалось бы, принципиальную
возможность делать одну и ту же работу в науке и одной
головой и многими головами сразу, но если всмотреться в
существо дела и, в частности, в механику падения произ-
водительности научного труда, то обнаруживается, что ста-
рый одноголовый способ в науке пока не отменен, а ново-
го многоголового способа творчества в науке пока не выду-
мано. В самом деле, когда речь идет о сапожниках, объеди-
нение которых на обувной фабрике дает столь блестящий
результат, то здесь сама возможность усиления конечного
эффекта, <складывания сил>, снижения затрат на единицу
продукта предполагает на правах необходимого условия
осведомленность, то есть ясную и четкую программу дейст-
вий, ориентированную на вполне определенный результат:
на сапоги, например, или на туфли, или на солдатские
башмаки. Зная эти определители, мы можем разбить про-
грамму на частные и упрощенные операции, поставить на
каждую операцию бывшего сапожника или даже машину,
резко повысить частоту репродукции в каждом частном
звене-<должности> и, благодаря этому, частоту репродук-
ции по общей программе.
Но так происходит, если мы знаем конечные определи-

Искусство и наука__________________107

гели. А если мы их не знаем? В этом втором случае, когда
мы не знаем, что у нас должно получаться на выходе, а
научное исследование никогда не знает этого (будь резуль-
таты научного исследования известны до исследования,
его незачем было бы проводить), мы, очевидно, лишены
возможности разбить неизвестную нам программу (она будет
известна как результат исследования) на известную сумму
частных операций, частных должностей. Если же мы на-
стаиваем на этом нашем праве, не зная конечного резуль-
тата, функционально определять должности, разбивать
неизвестную программу на известные частные операции,
то в применении к тем же сапожникам мы обязаны быть
готовыми получить типичную для науки <обувную фабри-
ку>, где каждый <исполняет должность>, не зная, в чем
именно она состоит, и где время от времени отдельным
сапожникам <приходит в голову> сработать что-нибудь
целиком самому, не полагаясь на помощь и взаимодейст-
вие других. Эти случаи возврата к старому способу и будут,
видимо, единственным продуктом обувной фабрики, если
на нее собраны и посажены на должности сапожники, от
которых скрыто, что именно они должны производить
сообща.

На научной <обувной фабрике> именно так и обстоит
дело. Известный уже <ширпотреб> - сапоги, туфли, баш-
маки - с порога отвергается на том основании, что все это
уже было, что повторяться в науке нельзя - действует
запрет на плагиат. Нужно что-то новое, что не было в
освоенном ассортименте, и никто не знает, что именно
нужно. Если это и режиссура, то режиссура без текста,
когда и актерам и режиссеру известны разве что имена
действующих лиц и, может быть, традиционный типаж:
инженю, первый любовник, комическая старуха и т.п. Пред-
полагается, что текст будет создан на ходу, общими усили-
ями, но поскольку таких вещей не бывает, кому-то прихо-
дится решать, где хорошо, где плохо, то всегда обнаружи-
вается одна голова, берущая на себя заботы о тексте, тогда
как другие головы переходят в режим простого исполне-
ния, дезактивируются в научном отношении, то есть с точ-
ки зрения творческой способности выступают несомнен-
ными кастратами. Вот здесь и возникает обидная статисти-
ка: сто обыкновенных сапожников на обычной обувной
фабрике делают в тысячу раз больше, чем сделал бы один
сапожник-кустарь, и производительность каждого повы-

108

шается в десять раз, тогда как сотни <научных> сапожни-
ков на научной обувной фабрике делают лишь в три раза
больше, чем сделал бы один ученый-кустарь, то есть про-
изводительность каждого научного работника снижается
на обувной фабрике до трех процентов от исходного <не-
организованного> значения.

Здесь и появляется второй вопрос: а что, собственно,
какой концепт творчества стоит за фигурой ученого-ре-
жиссера? Ошибиться здесь невозможно, это все тот же
всеведущий демиург платоно-христианского образца в од-
ной из своих ипостасей архитектора или драматурга, кото-
рый, действительно, понимает <смысл и цель> предпри-
ятия и, понимая это, то есть двигаясь от конечной опреде-
ленности завершенного продукта, способен <правильно
оценивать творческие возможности, распределять роли по
талантливости>, назначая Иктина, скажем, автором проек-
та Парфенона, а Фидия - ответственным за роспись фрон-
тонов. За всей этой деятельностью просвечивает все та же
древняя концепция <слово-дело>, <господин-раб>, которая
еще Аристотелем была представлена в развернутой форме
иерархии административного всезнания, где объем знания
прямо связан с положением должности, и тот, кто оказы-
вается на вершине должностной иерархии, оказывается в
силу своего положения и высшим авторитетом. Следуя этому
принципу административного всезнания, нам пришлось
бы утверждать, что У-Тан, занимая высшую на земле до-
лжность генерального секретаря ООН, есть вместе с тем и
высший на нашей планете источник мудрости, поэтому то,
что получают ценой огромных затрат и усилий в научном
исследовании, можно бы получать проще, запрашивая
высший авторитет о том, где и что лежит пока <в себе>, в
непознанном нами состоянии беспредметности.

Такое утверждение отдает очевидной дикостью, но имен-
но оно реализовано в <режиссерской схеме>: режиссер обя-
зан знать, чего он хочет: только признание результатов
исследования дает ему право <правильно оценить творчес-
кие возможности исполнителей, распределять роли по та-
лантливости и так целесообразно расставить силы, чтобы
все стороны решаемой проблемы развивались гармонич-
но>. Иными словами, прежде чем решать проблему кол-
лективно, режиссер-администратор должен ее решить ин-
дивидуально, и весь коллектив нужен ему только как <го-
ворящее орудие>, как один из видов экспериментального

Искусство и наука_________________109

оборудования. Тогда действительно возникает ситуация
мясорубки талантов, о которой хорошо пишет РЛ.М. Синг:
<Когда проскочившие университет счастливчики становятся
молодыми исследователями, их чаще всего превращают в
зубчатые колеса исследовательской машины патрона. Сам
по себе проект патрона может быть ценным и важным, но
разрабатывать его нужно сломя голову в конкурентной
борьбе с другими исследовательскими коллективами. От-
сюда односторонность и однобокость опыта, которые ста-
новятся уделом молодых исследователей, принимающих
участие в проекте> (35, с. 209).

Но даже в этой ситуации <научного рабства> нам нс
удалось бы обосновать право режиссера на предзнанис, не
вовлекая в рассуждение дурную бесконечность авторите-
тов, поскольку, если режиссер знает нечто, позволяющее
ему оценивать и расставлять по ролям подчиненные ему
головы, то тут же возникает вопрос об источнике этого
режиссерского знания, тот самый каверзный вопрос о <ста-
рых людях>, который сразу же выстраивает за головой ре-
жиссера бесконечный ряд авторитетных голов. И замкнуть
его можно лишь на всеавторитетнейшую, всеведущую, все-
благую и т.п. голову.

Таким образом, пытаясь разобраться в первой группе
проблем, связанных с божественной способностью приво-
дить все в порядок из беспорядка, мы обнаруживаем, что
проблема снятого выбора в принципе разрешима в услови-
ях репродукции, стабильности, устойчивости^. Она выгля-
дит неразрешимой в условиях творчества, нестабильности,
когда хаос воспроизводится, и то <все видимое>, которое
подлежит приведению к порядку, начинает расти бескон-
трольно. Задача вновь стала бы разрешимой, если бы уда-
лось остановить этот рост <всего видимого>. И остановить
рост можно, но тогда, сегодня во всяком случае, это значи-
ло бы выйти из научно-технической гонки, отказаться от
обновления или сузить его базу наличным научным знани-
ем. А это было бы возвращением к стабильности, то есть в
нашем мире соревнования двух систем - самоубийством
по методу засовывания палок в собственные колеса.

^ Э.И.: Та форма <репродукции>, о которой ты все время говоришь.
имеет своей базой рынок, - то есть мое, анархию частных интересов как
свой полюс. А ты про это все время забываешь. И эту - имманентную
противоположность (и предпосылку) - <репродукции> ты - совсем как
Прудон - выдвигаешь как противовес, как способ спасения...

110

Более того, пытаясь встать на точку зрения платоно-
христианского демируга, с тем чтобы взять на себя ответ-
ственность за все происходящее в мире, человек нашей
эпохи обнаруживает, что основная здесь трудность не в
том, чтобы <сравниться>, не в тщете гордыни человечес-
кой, а в том, что и сам демиург в этой позиции, сколько бы
мы ему ни приписывали прилагательных в превосходной
степени, оказывается фигурой несостоятельной. Вскрыва-
ется тайная тайн христианского миропорядка: сила бога в
авторитетном бездействии, он хорош для оправдания на-
личного порядка, но с ним абсолютно нечего делать в ус-
ловиях, когда на периферии порядка бушуют бури неста-
бильности и порядок все время приходится переиначивать.

Распевая зажигательную песню про бога, царя и героя,
человек с полной определенностью обнаруживает, что в
новых условиях ему действительно нечего ждать помощи
от авторитетных инстанций, каким бы статусом они ни
обладали. Но вместе с тем человек обнаруживает и другое
- свою явную неспособность ответственно контролиро-
вать обновление наличного миропорядка традиционными
методами. Перед ним много путей, но ни одного ответ-
ственного. Он может, например, пойти в науку, внести,
если повезет, свой BKJIIU в общечеловеческую копилку зна-
ний. Но он не может быть уверен в том, что с его вкладом
не произойдет чего-нибудь вроде истории с газовой диф-
фузией Грэхема, который в 1829 г. открыл <полную причи-
ну> уничтожения в 1945 г. Хиросимы и Нагасаки. Он мо-
жет пойти в прикладные науки и подарить человечеству
какую-нибудь замечательную машину, продукт собствен-
ной изобретательности. Но и здесь он не может ручаться,
что с его замечательным произведением не выкинут ка-
кой-нибудь злой шутки. Говорят ведь, что изобретатели
автофургона погибли в душегубке: их изобретение чуточку
усовершенствовали - провели выхлопную трубу в кузов. И
даже если он никуда не пойдет, не сделает ни вклада, ни
изобретения, всю жизнь проживет под сенью директив и
указаний, то и это не менее опасно: ничем он не гаранти-
рован от роли опасной игрушки в руках режиссера - тако-
го же, как он, человека, отличающегося лишь тем, что
режиссер не умеет или не дает себе труда задумываться о
своих правах быть режиссером.

Так или иначе, но перед человеком открыто множество
путей повлиять на ход истории, но пока он стоит в тради-

Искусство и наука__________________11 I

ционной платоно-христианской позиции порядка ради
порядка и определенности ради определенности, перед ним,
похоже, закрыты все пути к ответственности. Он попреж-
нему раб божий - раб буквы, порядка, авторитета, сло-
жившихся институтов, покольку свобода остается в пре-
жнем распределении: повелитель свободен от исполнения,
раб - от ответственности. Ответственность отчуждена в
иерархию вышестоящих авторитетов, то есть движется в ту
же дурную бесконечность, что и все другие субъективиро-
ванные прилагательные в превосходной степени. В том
<вменяемом> виде, в каком она была бы приложима к дей-
ствиям инвалида, ответственности в нашем мире вроде бы
и нет. И все же ответственность - явно не того сорта
сущность, которую наряду с всеведением, всесилием, вы-
сшим авторитетом можно признать реликтом стабильнос-
ти в нестабильном мире, убрать из механизма обновления.
Ответственность очевидным образом присутствует в этом
механизме как необходимость снимать выбор, предпочи-
тая одно другому, и нести груз последствий выбора.

В этом пункте мы и подходим к проблемам второго
круга - к системам селекции, критериям отбора и прочим
высоким материям, о которых принято говорить и писать
как о смысле жизни, о назначении человека и его сущнос-
ти. Античность и христианство решали эти проблемы до-
вольно просто: принцип добра и совершенства связывался
прямо с моментом творения мира, так что антично-хрис-
тианский космос был не только упорядоченным и вечным,
но и в высшей степени оптимизированным - приведен-
ным в наилучший порядок из всех возможных для него
порядков. Поскольку порядок этот не имел нужды в изме-
нении, то оценка его совершенства была во многом делом
личных предпочтений и вкусов. Оптимистам предоставля-
лось право восторгаться существующим, пессимистам -
скорбеть о потерянном рае, но порядок, как он есть, не
оставлял сомнений в своей прочности, так что оставалось
лишь различным образом интерпретировать мир, не заду-
мываясь над тем, чего в то время не было - над изменени-
ем миропорядка. Платон сообщает о демиурге, что тот дей-
ствовал без зависти, из лучших побуждений, от души, и
этого казалось вполне достаточным.

Лишь много позже начинает выясняться, что добрые
намерения, хотя и не пропадают даром - ими мостят до-
роги в ад, - служат все же довольно шаткой гарантией

112

полноценности результата. Инфляция добронамереннос-
ти, как мы уже говорили, сместила центр тяжести челове-
ческого доверия к разуму, к <суду разума>. Даже скептик по
природе Кант считал все же возможным твердо надеяться
на разум: <Чистый разум, если бы он был наделен соответ-
ствующей ему физической способностью, породил бы вы-
сшее благо> (32, т. 4, ч. 1, с. 363). Правда, Кант первым
обнаружил каноничность разума, увидел в нем не инстру-
мент упорядочения наличного, а инструмент выхода за
рамки наличного, способный к синтезу нового. Но все же
его возможный опыт был традиционно замкнут не в том
относительном смысле, в каком мы говорим о шорах кано-
на или грамматики языка, а в смысле абсолютном, в каком
нам пришлось бы говорить об исчерпаемости языковых
средств, о некоем будущем моменте, когда все, что можно
написать, будет написано, на стеллажи поставят послед-
нюю книгу, и журналы, в целях экономии бумаги, станут
выходить на одном листе в форме списка рекомендован-
ной литературы и относящейся к делу критики.

Но так или иначе, а живем мы сегодня в мире, где
чистый разум более чем достаточно наделен соответствую-
щей физической способностью, а обещанное в этой ситу-
ации высшее благо не спешит появляться на свет. Даже не
совсем ясно, в чем оно могло бы состоять, это высшее
благо. Еще Протагор вьадвинул в основу всех ценностных
шкал человека: <Всем вещам мера - человек; существую-
щим, что они есть, а не существующим, что их нету> (Пла-
тон. Тэетет, 151 Е). С тех пор эта мысль овладевала посте-
пенно философствующими массами, и в эпоху реформа-
ции, да и после нее, когда человек остался один на один с
богом, или, как говорит Маркс, <с попом в голове>, чело-
век прочно вошел в философский обиход на правах само-
довлеющей цели. Кант, например, писал: <В ряду целей
человек (а с ним и всякое разумное существо) есть цель
сама по себе, то есть никогда никем (даже богом) не может
быть использован как средство, не будучи при этом вместе
с тем и целью, что, следовательно, само человечество в
нашем лице должно быть для нас святым, так как человек
есть субъект морального закона, стало быть, того, что само
по себе свято, ради чего и в согласии с чем нечто вообще
может быть названо святым> (32, т. 4, ч. 1, с. 465-466).

Но поставить человека в исходный пункт всех рассуж-
дений, написать о нем прекрасные и величественные сло-

Искусство и наука_________________113

ва, совсем еще не значит внести ясность в положение че-
ловека в современном мире. Совсем напротив, возведен-
ный в метафизический постулат <начала> национальности
и педантично определенный в своих <естественных> свой-
ствах, превращенный в умозрительную абстракцию чело-
век может оказаться таким же стабилизирующим и омер-
твляющим центром системы, как и постулаты высшего
авторитета, творения, вечного и неизменного порядка. К
примеру, если вслед за немецким просвещением и немец-
кой философской классикой понимать сущность человека
как сущность деятельную в духе ереси Гете: 1m Anfang war
die Tat!>, то есть в рамках простого противопоставления
библейскому <В начале было слово!> просветительского <В
начале было дело!>, то как бы широко мы ни определяли
деятельность, человек вместе со своей сущностью навсегда
будет приговорен к репродукции. Картина антично-хрис-
тианского миропорядка останется висеть на своем месте,
изменится лишь точка зрения^. Раньше ее видели глазами
господина, теперь - глазами раба, возлюбившего свои
оковы. Соответственно и движения репродукции в про-
цессе обновления будут восприниматься под формой зла,
поскольку они вынуждают раба переходить от одного дела
к другому, <перековываться> в мучительных операциях за-
мены одних, разношенных уже и привычных цепей техно-
логического рабства другими цепями - новыми, непривы-
чными и неразношенными.

Весь во власти подобных представлений о сущности
человека, Хаксли в 1947 г. так утешал читателей по поводу
ближайших перспектив развития атомной энергии: <Мож-
но предположить, что в течение этого периода ядерная
энергия станет доступной для промышленного использо-
вания. В результате, и это довольно естественно, мы полу-
чим серию экономических и социальных сдвигов, неви-
данных по скорости и глубине. Все существующие модели
человеческого существования будут разрушены, и в поряд-
ке импровизаций придется создавать новые модели, кото-

^ Э.И.: Ты опять и опять забываешь, что <репродукция> внутри себя
порождает противоречия. Имманентное противоречие конкретно истори-
ческой - данной - системы форм <репродукции> материальной и духовной
жизни людей - вот суть марксизма. О ней ты забыл. Ты видишь только
поверхностное следствие этого противоречия и разделяешь с ним все его
иллюзии о себе.

М.П.: Не опять и опять, репродукция не способна порождать про-
тиворечия.

114

рые соответствовали бы бесчеловечному факту атомной
энергии. Ученые-ядерники, эти прокрусты в современных
одеждах, подготовят человечеству ложе, в котором ему
придется размещаться. И если человечеству не удастся этого
сделать, то тем хуже для человечества. Здесь не обойтись
без вытягиваний и ампутаций, тех самых вытягиваний и
ампутаций, которые регулярно происходят с тех пор, как
прикладная наука вырвалась на столбовую дорогу. Только
на этот раз и вытягивания и ампутации будут несколько
более решительными и радикальными, чем в прошлом> (5,
р. XI).

Перспектива, понятно, не из приятных. Но прежде чем
говорить о вытягиваниях и ампутациях на прокрустовом
ложе научно-технической революции, надо бы все-таки
попытаться обосновать неотделимость человека от репро-
дукции, от меняющегося в процессе обновления прокрус-
това ложа штатных должностей. Доказать это в наше время
растущей <технологической безработицы>, когда человека
раз и навсегда убирают из репродукции, заменяя его авто-
матом, было бы не так просто. Не спасает дела и весьма
авторитетная сегодня теория множественного контакта с
репродукцией. Здесь сущность человека усматривается не
столько в деятельности как таковой, сколько в его способ-
ности скользить по должностям в поисках наилучшей.
Камю, например, предлагает человеку три степени свобо-
ды; Дон-Жуан, комедиант и завоеватель. Но эта свобода
перебирать наличное, свобода выбора из наличного арсе-
нала цепей не очень-то воспевается и самим автором. Даже
его завоеватель, хотя он и освободился от цепей, не столь-
ко меняет репродукцию, сколько свободно парит над ней
на манер святого духа, заведомо зная, и в этом его принци-
пиальное отличие от духа Моисея, что ничего путного из
всех его затей не получится (2, S. 72-78). Этот всеобщий
пессимистический настрой по поводу прокрустовых удо-
вольствий современной жизни и есть, собственно, рабский
взгляд на действительность.

Справедливости ради следует сказать, что и у Хаксли, и
у Камю, и у множества других философов и литераторов,
пишущих об отчуждении и уродствах современного мира,
представлен взгляд раба протестующего, сознающего свое
рабское положение, внимательно исследующего собствен-
ные оковы. Это раб, который ищет. Даже безнадежно, но
ищет, как Сизиф у Камю. А раз ищет, то может быть и

Искусство и наука_________________115

найдет. Много хуже, когда тот же некритически принятый,
а по существу и непонятный тезис о деятельной сущности
человека превращают в моральную санкцию на прославле-
ние рабства, на беспринципное воспевание репродукции
как таковой людьми, способными с одинаковой страстью
восторгаться как блаженством трудовых будней, так и со-
кращением рабочего дня.

Иногда это идет на уровне подсознательного, и тогда,
как говорится, взятки гладки. Понадобилось, например,
авторам сценария заставить героя отдыхать душой в разго-
воре с кондуктором, и вот уже миллионы людей плачут,
когда парень, после очередной потасовки с жизнью, заска-
кивает в знакомый вагон и встречает вместо девушки ящик.
Захотелось хорошему автору показать путь деревенской
девушки к счастью, и вот в романе о тракторах, несчастной
любви и большом начальстве мы видим эту девушку, кото-
рая прямо из колхоза попала в литейный цех. Ей долго
снятся деревенские сны, она долго не может приспосо-
биться к новой жизни. И вот почти уже в отчаянии от
собственной неуклюжести она закрывает глаза и обнару-
живает, что с закрытыми глазами работа идет лучше. Счастье
приходит к ней в тот момент, когда она ощущает себя
автоматом!

Это все мелочи, хотя и досадные, показывающие, что
либо у авторов нет четкой позиции и, соответственно, от-
ношения к фактам жизни, либо же они попросту нераз-
борчивы в выборе средств воздействия на эмоциональную
сферу человека. Ведь каждому же понятно, что было бы
кощунством, например, обыгрывать девушку в ярме на поле,
послать к ней парня плакаться о своих бедах и рассчиты-
вать на слезы зрителя, когда в трудную для парня минуту в
ярме вместо девушки окажется пара быков. Так почему же
спрашивается, смущенно отводя глаза и объективы от де-
вушек с ломами и лопатками (Х.Бидструп бесхитростно
рисовал и это), авторы не хотят видеть очевидного: девуш-
ка в ярме, девушка с ломом, девушка с лопатой, девушка с
билетной сумкой, девушка с закрытыми глазами, - одно и
то же, что связь их с социальным целым, выражена ли она
формулой <на входе три копейки, на выходе - билет> или
любым другим функциональным определением, -связь
отнюдь не поэтическая, что поэтизировать ее столь же гнус-
но, как и грустиловское: <А я сечь буду... девочек!> (6, с.
68), и что когда на месте загнанного в клетку функцио-

116

нального определения человека появляется его репродук-
тивно-социальная сущность в виде быка, автомашины,
экскаватора, железного ящика, радоваться надо, а не лить
слезы. Но, повторяем, все это мелочи, хотя и досадные.

Куда хуже, когда автор осведомлен, понимает существо
происходящего, и все же остается на позиции восхваления
автоматизма, показа человеческого в человеке через реп-
родукцию. Так, Кочетов в <Братьях Ершовых>, зная, что
идут уже опыты по переводу прокатных станов на автома-
тическое управление, то есть по замене человека в функ-
ции регулятора очередным ящиком, и доверчиво сообщив
об этом читателю (Роман-газета, 1958, ? 16, с. 73), не
удерживается все-таки от искуса унизить человека,
нарисовать своего героя бездумным автоматом <на фоне
огненных струй> (Роман-газета, 1958, ? 15, с. 32-33) и
заставить восторгаться этим портретом всех <положи-
тельных> лиц романа. Лишь в самом конце, наговорив ве-
личественной чепухи о <силе над металлом>, о том как
металл <плющится>, а потом, <плющась в другом направ-
лении, удлиняется> (почти как у К.А. Тренева: сплющи-
расплющи), автор как бы мимоходом, единым презритель-
ным плевком уничтожает своего героя: <Кроме всего про-
чего, когда привычные, опытные руки работают автомати-
чески, есть время для размышления, для раздумий> (Ро-
ман-газета, 1958, ? 16, с. 94).

Откуда все эти странности происходят? Ближайшая
причина кажется ясной: традиция расширенного воспро-
изводства четвертой главы <Краткого курса ВКП(6)>, в
сознании, в учебниках и, соответственно, в головах изуча-
ющих и сдающих философию, в том числе в головах лите-
раторов и ученых, не дает заметить, скрывает, оставляет в
журденовском состоянии грань, разделяющую творчество
и репродукцию. Попробуйте, например, обнаружить эту
грань в конвульсиях ученой мысли на скользкой философ-
ской почве: <Нет никаких сомнений в том, - пишет
С.Л.Соболев, - что вся деятельность человеческого орга-
низма представляет собой функционирование механизма,
подчиняющегося во всех своих частях тем же законам ма-
тематики, физики и химии, что и любая машина. Теперь об
<искусственном> и <естественном>. С точки зрения мате-
риалиста, между этими понятиями нет противоположнос-
ти, как нет и строгой грани (Аристотель тоже стоял на
этом, см. Физика, 190. - М.П.), ведь все, что делается

Искусство и наука_________________117

<искусственно>, делается из материала, имеющегося в при-
роде, на основании тех же законов математики, физики,
химии и других наук, которым подчинена вся живая и не-
живая природа. Ученым уже удалось осуществить синтез
простейшего белкового соединения. Никого не удивит, если
в самом скором времени в лаборатории будет получен <жи-
вой вирус> (36, с. 83-84).

Эта <демиургова> линия блестяще продолжена крупным
математиком и <отчаянным кибернетиком> А.Н. Колмо-
горовым: <Ведь по существу интересен вопрос не о том,
возможно ли создать автоматы, воспроизводящие извест-
ные нам свойства человека, хочется знать, возможно ли
создать новую жизнь, столь же высокоорганизованную, хотя,
может быть, очень своеобразную и совсем непохожую на
нашу> (36, с. 13).

Это ли не реликт антично-христианского умонастрое-
ния? Действительно, почему бы не стать богом? Тем более,
что вот уже и простейшие белковые соединения синтези-
ровали? Так вот и видишь, как <лишенный зависти> деми-
ург-кибернетик берет в отчаянии <все видимое>, которое
до его кибернетического отчаяния находилось в движении
<нестройном и беспорядочном>, и приводит все <к поряд-
ку из беспорядка>, находя, что <порядок во всех отноше-
ниях превосходнее беспорядка>^. Ясно, что для такой слеп-
ленной из полупроводниковой глины или для <плесени,
распластанной на камнях>, то есть для отчаянно-киберне-
тической цивилизации Колмогоров навечно (на <запро-
граммированный> срок жизни) остался бы всеведущим,
всесильным и всеблагим существом, колесом истории и ее
логико-историческим процессом (программой). Ясно так-
же, что этот отчаянный прыжок ученого на философскую
арену всецело связан с журденовской уверенностью в том,
что все допускает функциональное определение, что все
исчерпывается отношением <слово-дело> при господству-
ющем <программирующем>) положении слова, то есть це-
ликом лежит в области репродукции.

Даже когда ученые понимают, что здесь что-то не так,
они умеют выражать свое мнение настолько неуклюже,
что просто диву даешься. А.Д.Александров, например, кри-
тикуя марксиста Батищева, подсовывает ему явно фихтев-

^ Э.И.: Маркс говорил, что <порядок революции> он предпочитает
всякому другому <порядку>. Это тоже <порядок> - <по слову>...

118

ское понимание деятельной сущности человека (<В начале
было дело>), и, понятно, ненароком, в запале, выскакивает
на момент в открытую марксистскую дверь: <Несомненно
верно, что сущность человека - в его деятельности, но не
вообще в деятельности, а в особом ее характере, свой-
ственном именно человеку... главной особенностью чело-
веческой деятельности является творчество - создание
качественно новых предметов, выработка новых форм де-
ятельности. Деятельность животных данного биологичес-
кого вида вращается в ограниченном круге: животные не
имеют истории (если это так, <живой> вирус <сотворить>
можно. - М.П.). Деятельность же человека рождает новое
- и в этом состоит не только ее особенность, но и главное
содержание самой истории человека (что и лишает почвы
любые кибернетические посягательства на программиро-
вание истории. - М.П.). Поэтому действительная общес-
твенно-историческая сущность человека есть не просто его
деятельная, а творчески самосознающая сущность> (37, с.
126).

Все это прекрасно, если сделать поправку на научно-
историческую сущность самого автора, который не мыс-
лит творчества вне науки (новые предметы, новые виды
деятельности), но стулья-то зачем же ломать, причем здесь
Батищев? Здесь надо бы Маркса и Ленина читать, у кото-
рых сказано в основном то же, что и у Батищева, и сказано
в философских терминах нечто достаточно близкое к тому,
что на свой научный манер и своими словами излагает
Александров. Ведь это все выдумки, что марксизм-лени-
низм не делает различия между творчеством и репродук-
цией, отождествляет, как это делали французские матери-
алисты и материалисты бюхнеровского толка, <естествен-
ное> и <искусственное>.

Там, где речь заходит о репродукции, классики едины в
показе нечеловеческого^, вещного, прокрустова, отупля-
ющего ее характера^. Ленин говорит о технологическом
зверстве. Маркс достаточно ясно фиксирует свою пози-
цию, замечая о труде-репродукции: <Отчужденность труда
ясно сказывается в том, что, как только прекращается
физическое или иное принуждение к труду, от труда бегут,
как от чумы> (38, с. 563). И это не случайная оговорка,

^ Э.И.-. Неправда.
^ Э.И.: Не <ее>, а ее определенного конкр.-истор. вида.

Искусство и наука_________________119

Маркс всячески подчеркивает рабскую природу репродук-
ции^: <Рабочий становится рабом своего предмета в дво-
яком отношении: во-первых, он получает предмет для тру-
да, то есть работу, и, во-вторых, он получает средства су-
ществования. Только этот предмет дает ему, стало быть,
возможность существовать, во-первых, как рабочему и, во-
вторых, как физическому субъекту. Венец этого рабства в
том, что он уже только в качестве рабочего может поддер-
живать свое существование как физического субъекта и что
он является рабочим уже только в качестве физического
субъекта> (38, с. 562).

Отчуждение, рабство, частичность показаны Марксом
как неотъемлемые свойства труда-репродукции^: <Труд про-
изводит чудесные вещи для богачей, но он же производит
обнищание рабочего. Он создает дворцы, но также и тру-
щобы для рабочих. Он творит красоту, но также и уродует
рабочего. Он заменяет ручной труд машиной, но при этом
отбрасывает часть рабочих назад к варварскому труду, а
другую часть рабочих превращает в машину. Он произво-
дит ум, но также и слабоумие, кретинизм как удел рабо-
чих> (38, с. 562).

И дело здесь вовсе не в том, как это пытаются изобра-
зить некоторые наши теоретики а ля <портреты в струях
огня>, что будто бы труд при социализме переходит из
технологического зверства в свою противоположность, в
технологическое блаженство, что ли. Такое воспевание ярма
менее всего связано с марксизмом. Для Маркса труд оста-
ется трудом - рабством, зверством, уродством, <старой
мерзостью>, которую не воспевать и облагораживать, а
уничтожать нужно. Уничтожать методом сокращения ра-
бочего дня. Другого пути классики не видели и не могли
видеть, но знай они о возможностях кибернетики, они
стали бы в этом вопросе самыми горячими и отчаянными
из отчаянных кибернетиков, поскольку автоматизация,
перевод на автоматическое регулирование основной или
даже подавляющей части социальной репродукции и есть

^ Э.И.: Опять передержка

^ Э.И.: Опять. Он говорит про буржуазную форму труда (наша лучше?
--М.П.), где <репродукция> становится единственным способом жизни
большинства людей. А что та же <репродукция> входит в состав любой
исторической формы труда - это же предполагается как аксиома.

120

самый радикальный способ уни^гroжeния <старой мерзос-
ти>, труда-рабства^.

Но даже и не зная о кибернетике, Маркс, подводя итоги
анализу истории, прямо ставил задачу уничтожения труда:
<При всех прошлых революциях характер деятельности (то
есть репродукция. - М.П.) всегда оставался нетронутым,
- всегда дело шло только об ином распределении этой
деятельности, о новом распределении труда между иными
лицами, тогда как коммунистическая революция выступа-
ет против прежнего характера деятельности, устраняет труд
(курсив Маркса. - М.П.) и уничтожает господство каких
бы то ни было классов вместе с самими классами> (24, т. 3,
с. 70). Более того, Маркс всячески предупреждает против
попыток переиначить основное содержание труда, пре-
вращать в предмет поклонения то, от чего следует осво-
бождаться: <революция необходима не только потому, что
никаким иным способом невозможно свергнуть господству-
ющий класс, но и потому, что свергающий класс только в
революции может сбросить с себя всю старую мерзость и
стать способным создать новую основу общества (там же).

Отсутствие кибернетики, недостаточно четкое различе-
ние творчества и репродукции, естественные в этих усло-
виях попытки сохранить практическую деятельность не
только на правах критерия истины и показателя действи-
тельности человеческого мышления, но и на правах веро-
ятного источника нового знания, все это давало повод для
известной переоценки репродукции хотя бы уже потому,
что именно репродукция при всех ее скверных свойствах
объединяет рабочих и формирует их в политическую силу
общества, в рабочий класс. Но именно повод и только
повод, ведь уже Ленин, за сорок лет до Винера^, прекрас-
но понимал неправомерность и опасность полного ото-
ждествления субъекта и объекта, практики и познания,
необходимость <зазора>, <люфта>, <неопределенности>, в
котором могла бы функционировать наука как инструмент
обновления. Ленин пишет: <Исторически условна всякая
идеология, но безусловно то, что всякой научной идеоло-
гии (в отличие, например, от религиозной) соответствует

^ Э.И.: Э, нет, не стали бы. Они понимали, что <само по себе> это
только усилило и обострило бы социальный конфликт и антагонизм, а
ничуть его не решило бы, не <уничтожило> бы...
^ Э.И.'. А за сто лет - Гегель...

Искусство и наука__________________121

объективная истина, абсолютная природа. Вы скажете: это
различение абсолютной и относительной истины неопре-
деленно. Я отвечу вам: оно как раз настолько <неопреде-
ленно>, чтобы помешать превращению науки в догму в
худом смысле этого слова, в нечто мертвое, застывшее,
закостенелое> (39, т. 14, с. 123). Тот же ход мысли и по
поводу практики: <Критерий практики никогда не может
по самой сути дела подтвердить или опровергнуть полностью
какого бы то ни было человеческого представления. Этот
критерий тоже настолько <неопределен>, чтобы не позво-
лять знаниям человека превратиться в <абсолют>, и в то же
время настолько определенен, чтобы вести беспощадную
борьбу со всеми разновидностями идеализма и агности-
цизма> (39, т. 14, с. 130).

Сегодня кибернетика доказала^, что эти опасности от-
нюдь не мнимые. Отождествление субъекта и объекта есть
потеря и человека ради должности и науки ради устано-
вившегося порядка. Попытка стабилизировать практику-
репродукцию <материалистическим> путем возвращает нас
в стабильный мир демиурга Платона и бога христиан. В
этих условиях предельной ясности становится уже как-то и
не совсем удобно читать, когда философы, прекрасно, по
всему, понимающие суть дела, все же с предельной осто-
рожностью анализируют деятельность. А.Н.Леонтьев, на-
пример, так решает эту проблему: <Деятельность человека
- как внешняя, так и внутренняя, умственная, - отвечает
его потребностям; она мотивирована и имеет свою аффек-
тивную регуляцию, выражающую ее пристрастность. Сло-
вом, это деятельность утверждающего свою жизнь субъек-
та. Анализ позволяет выделить в ней ее главные <едини-
цы>. Прежде всего это образующие ее действия, то есть
процессы, подчиненные сознаваемой цели. Другая едини-
ца деятельности - способы выполнения действия, завися-
щие от его условий; мы называем их <операциями>... Опе-
рация происходит из действия. Действие, входя в состав
другого, более сложного действия, утрачивает свою цель и
свою мотивацию. Теперь оно отвечает только условиям до-
стижения цели. (Сущность Аристотеля переходит в пол-
ную причину Гоббса. - М.П.). Происходит его <техниза-
ция>: действие превращается в операцию. Можно сказать,
что формирование операций есть история умирания живо-

^ Э.И.: Помимо своей воли?

122

го человеческого действия (мы бы добавили: <в навыке>. -
М.П.)... Таким образом, любая машина является исполни-
телем тех операций, которые прежде сформировались в
деятельности человека и <технизировались> его мозгом
благодаря формированию специальных устойчивых кон-
стелляций (самолет тоже? - М.П.)... Главное состоит в
том, что то содержание человеческой деятельности, кото-
рое может быть формализовано, способно экстериоризо-
ваться, <отслаиваться> от нее и выполняться машинами. А
это значит, что соответствующие церебральные процессы
могут превращаться в экстрацеребральные, выполняемые
машинами. Так, если еще недавно работа токаря требова-
ла, чтобы его мозг осуществлял тончайшие сенсомоторные
координации, то современные станки целиком берут это
на себя> (40, с. 55)^.

Иными словами, проблема осознана, нечеловеческий
характер репродукции (способность ее <отслаиваться>) оче-
виден, токарь убран от станка, потому что он был там
именно токарем, а не человеком, так называемым, по тер-
минологии Маркса, <мозговым придатком> токарного стан-
ка, его регулятором. И все же мы сохраняем деятельный
<предбанник> автоматизации, постоянно заставляем бежать
<технизированную> тень человека перед лошадью, и тень
лошади перед паровозом, как если бы и в самом деле не
было на свете навыков, не прошедших <технизированную>
купель <живой> человеческой деятельности, навыков-про-
грамм, попадающих в репродукцию <с листа>. Вот, напри-
мер, навыки-программы управления самолетами вертикаль-
ного взлета и посадки или межконтинентальными ракета-
ми. Они настолько сложны, что вряд ли вообще доступны
технизированию в деятельности. Но ведь и самолеты и
ракеты летают! Не ясно ли, что эта деятельная модель об-
новления через технизацию живой деятельности есть лишь
дань традиции, явный реликт стабильности, когда обнов-
ление действительно могло идти только в пределах вечно-
живого навыка, где человек экстериозовался по функции
тягловой силы в быка, бык в трактор. Нам-то приходится
сегодня объяснять другое обновление, когда, скажем, на
место всего сельского хозяйства Несмеянов и Беликов гро-
зят поставить несколько заводов, явно не имеющих ника-
кого отношения к сложившимся формам <живой> сель-

^ Э.И.: Это Гегель: <Дух умирает в привычке>.

Искусство и наука__________________123

скохозяйственной деятельности. Факт, однако, остается
фактом, и ученые и художники, и философы с великой
нудой идут на окончательный разрыв репродукции-рабст-
ва и творчества, на разведение их в особые сферы деятель-
ности. Почему?^

Нам кажется, что глубинные причины этого внутренне-
го сопротивления нужно искать не в каких-то конъюн-
ктурных соображениях и не в желании избегать острых
углов, связанных с тем, хотя бы, обстоятельством, что ав-
томатизация как <непредусмотренное> осложнение проти-
воречия между трудом и капиталом, осложняет и положе-
ние рабочего класса вообще, если он локализуется только
в репродукции, осложняется как с точки зрения необходи-
мости его воспроизводства, так и с точки зрения ориента-
ции его как силы в политическом балансе общества. Ни
для кого не секрет, что в условиях широкой автоматиза-
ции, если она идет стихийно, слепо ползет по профессиям
и заработкам, а именно так она и движется в капиталисти-
ческом развитом мире, экономические интересы рабочего
класса в области репродукции могут приходить в явное
противоречие с национальным экономическим интересом.
Достаточно в этом отношении вспомнить позицию англий-
ских профсоюзов по вопросу о реконструкции железных
дорог или выступления американских профсоюзов. И все
же не эти очевидные сложности современного мира опре-
деляют, видимо, позицию большинства осторожных фило-
софов и не-философов.

Речь, похоже, идет о чем-то гораздо более глубоком и
тонком - о психологическом стереотипе, об европейском
способе мысли^, о множестве других вещей, - которые,
пожалуй, лучше всего определены Марксом, как <поп в
голове>, избавиться от которого не так-то просто. Речь
идет об общей ориентации наших мыслительных процес-
сов на определенность, однозначность, системную связь.
Наше логическое мышление определяет, упорядочивает, и
в погоне за определением-порядком нам почти невозмож-
но освободиться от заданного еще античностью и христи-
анством эталона мыслительного продукта, от чувства при-
мата порядка, а это подводит, часто отбрасывает мысль в

^ Э.И.'. Потому, что творчество без <репродукции> - это фраза, звук
пустой, миф. Вот почему.

М.П.: А кто против?
^ Э.И.: Ах, он негодный! Он тубже, чем все конкр.-истор. условия...

124

стабильность как в естественное и привычное состояние.
Получается как у великих новогреческих просветителей,
которые долгое время боролись за права народного языка
(демотики), но делали это на языке чистом, школьном (ка-
фаревуса). Так и мы до сих пор пишем о нестабильности на
языке стабильности.

Ничего особенно таинственного здесь нет. Наше мыш-
ление постоянно работает в режиме навыкообразующего
механизма, и поскольку все мы заинтересованы в продук-
те, а не в процессе его изготовления^, то в любой не-
упорядоченности мышление привыкло видеть <задачу>,
привыкло тут же пытаться найти ее <решение> - связать
неупорядоченное в порядок. И пока этот процесс на пол-
ном ходу, мы просто не в состоянии заметить, как он про-
исходит, как никто, например, не был бы в состоянии ска-
зать, каким словом началось данное предложение или за-
кончилось предыдущее.

Философы уже в основном перешли в состояние <осве-
домленности>, но это не очень помогает. Ситуация при-
мерно та же, что и у лингвистов. Лингвист знает, что су-
ществует грамматика, знает, что ее можно исследовать. Но
он знает и другое: нельзя одновременно говорить и иссле-
довать, это несовместимо. Назвать ли это явление <эффек-
том сороконожки> или <принципом дополнительности> или
<сбоем>, разница не так уж велика: исследовать можно
лишь опредмеченное, остановленное. В вопросе о репро-
дукции и творчестве различие между философом и не-фи-
лософом того же примерно порядка, что и различие между
лингвистом и не-лингвистом: оба одинаково хорошо поль-
зуются речью, но лингвист может остановиться, пойти
вспять, проанализировать этот процесс, если он зафикси-
рован в письме или записи, а не-лингвисту не дано, и он
может пребывать в спокойной уверенности, что язык -
это <словарь и грамматика>, не слишком задаваясь вопро-
сом о том, откуда они берутся: никто ведь вроде бы не учил
его родному языку по словарям и грамматикам.

He-лингвист охотно и с азартом берется рассуждать о
лингвистических явлениях, которые кажутся ему предель-
но ясными: как надо <правильно> произносить те или иные
слова, говорить ли <звонишь> или <звонишь>, <довлеть> ли

^ Э.И.'. Это вы. А Гегель и Маркс думали иначе. Куда им, - не
европейцы...

Искусство и наука_________________125

просто самому себе или <довлеть> над кем-то и т.п. Лин-
гвисты не любят ввязываться в эти споры, поскольку сама
идея унификации, правильности, полного и строгого по-
рядка, которая невысказанно прячется за азартом спорщи-
ков, представляется им в применении к языку идеей уны-
лой, требующей доказательств; она к тому же ведет себя
настолько непозволительным образом, что ни один лин-
гвист не взялся бы за ее обоснование. Точно так же скла-
дываются отношения между не-философами и философа-
ми: слишком уж часто не-философы затевают на полном
серьезе и со страстной убежденностью споры, которые с
точки зрения философа имели бы какой-то смысл только в
том случае, если бы удалось доказать право на эту страст-
ную убежденность. Всматриваясь в ту почву, на которой
произрастают эти убеждения, философ чаще всего обнару-
живает, что речь идет все о том же антично-христианском
тождестве наилучшего и упорядоченного, о наделении са-
мого порядка, самой целостности <врожденными> ценнос-
тными характеристиками^.

Недавний, но достаточно типичный пример в этом
отношении - статья Н.Г. Джусойты <Воспитание чувств и
обычаев> (<Дружба народов>, 1968, ? 7)^. Отсутствие ос-
ведомленности о взрывных свойствах почвы, по которой
он ходит, делает работу наглядной демонстрацией того,
куда указывает компасная стрелка <среднеевропейского>
духовного стереотипа и куда может завести свободное
движение по этому указателю. Здесь дело идет уже не о
Плантагенетах анжуйских, которые жили все-таки в XII-
XIV вв., а о чем-то гораздо более древнем, о самих кущах
Эдема, обнаруженных на этот раз на склонах Кавказа.
Любовь к <гармонии прав и обязанностей личности и
общества>, то есть к принципу совпадения личного и до-
лжностного^, к растворению личного в общественном,
уносит Джусойты в райские древние времена, когда такое
совпадение было реальностью. Осведомленность в
исторической географии помогает ему ориентироваться,
заметить, куда именно его несет, но это нисколько автора
не смущает, потому что та страна обетованная - общин-
но-родовой строй, куда ведет его компас, называется еще

^ Э.И.: Какой философ? Опять же <антично-христианский>...
^ Джусойты (Джусаев) Надис Григорьевич (р. 1925) - осетинский
писатель. - С.Н.
^ Э.И.: Откуда это <то есть>?

126

и по-другому: первобытный коммунизм. По-видимому это
эпонимическое обстоятельство вкупе с познавательным
аффектом и предрасполагает Джусойты к откровенному
открытию или явному откровению: <Для многих пропаган-
дистов прошлое, традиционное, давнее стало синонимом
плохого, отрицательного, вредного. А между тем при близ-
ком знакомстве с нравственным наследием прошлого ока-
зывается, что подлинно народные традиции поразительно
совпадают с принципом морального кодекса строителя
коммунизма, выдвинутого нами как идеал> (с. 249).

Мы бы не удивились, если бы такое поразительное тож-
дество оказалось справедливым. Те философы, которые
лет 10-11 тому назад принимали участие в разработке
кодекса, да и те, кто подобно нам, при сем присутствовали,
помнят еще наверно, как все это происходило, как долго и
нудно обсуждались евангельские заповеди, отношение
будущего кодекса к библейской мудрости: <Как хотите,
чтобы с вами поступали люди, так поступайте и вы с ними>
(Мф., 7, 12) и к категорическому императиву Канта:
<Поступай только согласно такой максиме, руководствуясь
которой ты в то же время можешь пожелать, чтобы она
стала всеобщим законом> (32, т. 4, ч. 1, с. 260). Если такое
тождество <нравственного наследия прошлого> и мораль-
ного кодекса строителя коммунизма действительно имеет
место, то это, на наш взгляд, может сказать нечто опреде-
ленное только об умонастроениях составителей кодекса, а
не о самой нравственности будущего.

Но для Джусойты здесь нет проблемы, тем более, что
вот и сам Энгельс писал в <Происхождении семьи, частной
собственности и государства> об этой эпохе почти с
восторгом: <И какая чудесная организация этот родовой
строй при всей ее наивной простоте! Без солдат, жандармов
и полицейских, без дворянства, королей, наместников,
префектов или судей, без тюрем, без процессов - все идет
своим установленным порядком> (с. 243). В упомянутом
<установленном порядке>, который чуть ниже Энгельс на-
зовет еще и <вековым>, автор не видит знака, предупреж-
дающего об опасности и пустоте мечты о вековой установив-
шейся стабильности в нашем обществе, в самой основе
которого лежит нестабильность. Эта детская доверчивость
к классическим восторгам заставляет Джусойты даже
усилить и позитивно осмыслить стабильную суть древней
социальности: <Демократизм этого общества заключался и

Искусство и наука_________________127

в том, что еще не было антагонизма между правами и обя-
занностями человека (то есть не было избытка человеческого
над должностным. - М. П.). Гармония между правами и
обязанностями создавала ту идеальную нравственную и
психологическую атмосферу, в которой и горе и радость, и
праздничный день и поминальный становятся всеобщими,
всенародными (с. 244). Благами такой гармонии пользуют-
ся две трети мира, но им она почему-то не нравится.

Ясно, что если человек принял стабильность^, вековой
обычай в качестве верховной ценности, то освещенной
тем самым оказалась и репродукция как в форме личного
установившегося навыка, так и в форме навыка социаль-
ного. Отсюда требование слияния нравственности, морали
и права в обычай: <Не ясно ли, что для создания новых,
подлинно народных обычаев и праздников необходима
нравственная и психологическая атмосфера, которая
невозможна без идеальной гармонии прав и обязанностей
личности и общества, не знающего классовых противоречий.
Такую атмосферу искусственно организовать нельзя. Она
возникает там, где право в то же время есть обязанность, а
обязанность - право, там, где закон и обычай идентичны
или закон стал обычаем, обычай единственным законом,
регламентирующим отношения людей, будучи разумным
обобщением этих отношений в реальной жизни> (с. 244).
Некоторые наши теоретики морали и права советуют уже
сейчас заняться этим делом - поисками и законодатель-
ным закреплением стихийно сложившихся <коммунисти-
ческих> обычаев, то есть советуют действовать в духе <сред-
них законов> Беневоленского: <Средние законы имеют в
себе то удобство, что всякий, читая их, говорит: какая глу-
пость! а между тем всякий же неудержимо стремится ис-
полнять их. Ежели бы, например, издать такой закон: <вся-
кий да яст>, то это будет именно образец тех средних зако-
нов, к выполнению которых каждый устремляется без ма-
лейших мер понуждения. Ты спросишь меня, друг: зачем
же издавать такие законы, которые и без того всеми испол-
няются? На это отвечу: цель издания законов двоякая: одни
издаются для вящего народов и стран устроения, другие
для того, чтобы законодатели не коснели в праздности> (6,
с. 56).

^ Э.И.'. У тебя <стабильность> вообще, als solche, превращается в
нового диавола... А активизм пиратского толка в нового бога...

128

Не чужд этой концепции законодательной деятельнос-
ти и Джусойты, поскольку его <максимальный демокра-
тизм> и есть область действия средних законов, <к выпол-
нению которых каждый устремляется без малейших мер
понуждения>, и поскольку на этот раз идея среднего закона
используется активно и <лишенный зависти> демиург
Джусойты, паря над райскими кущами древнего Эдема,
<возжелал>, чтобы все там были, он через Джусойты-
философа открывает его современникам путь в землю
обетованную: <Если мы желаем, чтобы наш современный
идеал нравственного величия человеческой личности стал
у потомков обычаем, естественным проявлением челове-
ческого <я> в повседневном быту, мы должны сегодня со-
здавать необходимую для обычая нравственную атмосферу
всеобщего братства, гармонию прав и обязанностей
личности и общества> (с. 252). Предки всегда желали такого
потомкам, и мы в этом смысле не исключение, но вот как-
то не встречались еще такие потомки, которые беспре-
кословно следовали бы предначертаниям предков. Да и
как в нее попасть, в эту землю обетованную?

На этот счет у Джусойты предусмотрено движение в
рай по маякам воспоминаний в духе платоновского
очищения и восхождения падших душ: <Цивилизация на
протяжении нескольких тысячелетий (у Платона срок
очищения пять-десять тысяч лет. - М.П.) создала, конеч-
но, немало типов общественных отношений, форм идео-
логии, различных обычаев, обрядов и праздников, внесла
немало нового в духовный опыт народов. И все-таки со-
зданное родовым обществом не исчезло, не забылось. И
такая стойкость нравственного и бытового, равно как и
эстетического наследия родового общества, объясняется,
вероятно, его демократизмом. Первобытный коммунизм
общественных отношений явился той благодатной поч-
вой, на которой выросли обычаи, обряды, праздники, до-
шедшие до нас от далеких предков. Они демократичны по
сути своей, и потому народ не расставался с ними. Равен-
ство, братство, свобода - эти идеалы своеобразно реали-
зованы в древних обычаях, обрядах, праздниках. В повсед-
невной действительности позднейших эпох их уже не было,
но тем крепче должен был держаться народ за те редкие
праздники, которые напоминали о них, как о давно поте-
рянной прекрасной действительности> (с. 243). Словом,
продержались! Теперь только вперед назад! Вперед назад к

Искусство и наука_________________129

счастью и гармонии дурьх (нем. durch - через - С.Н.)
праздники, обряды и обычаи! Дурьх всеобщую лезгинку,
не тоже быть на всеобщем празднике зрителем! Дурьх все-
общую кровную месть: в мире обычая некому наказывать
буянов и отщепенцев! Дурьх всеобщие поминки: нигде так
не проявляется народный оптимизм и народное веселье,
по мнению Джусойты, как в обряде поминок! Дурьх...

Но дело не в этих экзотических подробностях и даже не
в том недоумении, которые могут вызвать советы и призывы
Джусойты в странах вроде Непала, а в них живет сегодня
две трети населения земли, живет в гармонии, слиянии
общественного и личного, живет в обычае, в стабильности.
Они-то почему от добра добра ищут? Зачем им тянуться к
благам научно-технической революции, принимать муки и
разочарования на этом пути, чтобы затем вздыхать о
потерянном рае и мечтать о возвращении туда, где они
сегодня находятся. И все же нас интересуют не эти крайне
важные, понятно, практические аспекты теоретической
позиции, а сама эта позиция, которая всякий раз в той или
иной форме порождает идею <потерянной прекрасной
действительности>, утерянного рая, грехопадения, искуп-
ления, знакомые формы которой совершенно отчетливо
проступают вот даже в пестрых одеяниях современной
терминологии.

Что болезнь эта распространенная, не вызывает никакого
сомнения. Различия наблюдаются и большие, но это
различия не по форме, а по остроте проявления. Пытаясь
обосновать <связь времени> и зависимость каждого нового
поколения от духовного опыта всех предшествующих
поколений, Джусойты может написать: <Выходит, что
прошлое объясняет современность. Связь между ними
живая и важная, образовывающая и организующая. И этим
объясняется ревнивое отношение каждого общества к
своему прошлому. Однако в таком случае связь времен в
силу своих внутренних свойств распространяется и на бу-
дущее: прошлое и современность явно и подспудно связа-
ны не только между собой, но и с будущим> (с. 242). Это по
существу, все тот же древнейший концепт истории-цикла,
который нам известен уже от Экклесиаста-проповедника и
в котором все уже было в веках, <бывших прежде нас>. Но
ведь другими словами, по другому поводу примерно то же
пишут многие.
В рецензии на <Мастера и Маргариту> В.Я. Лакшин

130

грозит гонителям правды: <Наблюдение над реальным хо-
дом жизни, историческим прошлым и настоящим часто
заставляло людей подмечать одно удивительное и на пер-
вый взгляд необъяснимое явление: как бы неблагоприятно
для истины ни складывались обстоятельства, рано или
поздно история все расставляет по местам, правда выходит
наружу и превращает в пыль самую искусно сплетенную
клевету и ложь, а талант, смелая мысль, творчество тор-
жествуют над своими завистниками и ненавистниками.
Правду не спрячешь - это неизменное в перспективе вре-
мени восстановление справедливости, отражающее по су-
ществу оптимистическую идею прогресса человеческого
общества, разными мыслителями, философами и литера-
торами обозначалось по-разному: возмездие, суд истории,
ирония истории> (Роман М.Булгакова <Мастер и Маргари-
та>. - Новый мир, 1968, ? 6, с. 309). Опять ведь то же:
историю заставляют работать, правду - <выходить нару-
жу>, как если бы правда, истина были чем-то вечным и
неизменным как <для нас>, рассматривающих события с
колокольни современности и неизбежно оценивающих их
от современности, так и <для них>, которые в свое время
враждебно воспринимали эти события, современные им со-
бытия.

Блестящий знаток Востока Н.Н. Конрад в области со-
бственной компетенции решительно отвергает идею еди-
ного, по этапам и стадиям расписанного исторического
процесса простым указанием на то, что все цивилизации
современны, но не все связаны с Грецией: <Современные
китайцы или индийцы, да и арабы, несомненно, считают
свою цивилизацию <современной>, и они в этом правы, но
вряд ли они согласятся, что их цивилизации выросли из
эллинских источников> (Письма русских путешественни-
ков. - Новый мир, 1968, ? 6, с. 260). Но там, где заходит
речь об истории вообще, о философии исторического раз-
вития, он все же с сочувствием и пониманием цитирует
явно экклесиастовы идеи CJI. Утченко, его постулат преем-
ственной связи времени: <Ничто в истории не исчезает
бесследно>, а равно и распространение этого постулата на
будущее: <Настоящее входит в будущее>( там же, с. 261)'^.

Впервые эту <связь времен>, историческую преем-
ственность сформулировал как <принцип непрерывности>

^ Э.И.'. А разве нет?

Искусство и наука__________________131

Лейбниц: <Все во вселенной находится в такой связи, что
настоящее всегда скрывает в своих недрах будущее, и вся-
кое данное состояние объяснимо естественным образом
только из непосредственно предшествовавшего ему> (17,
S. 77)^. Именно такое понимание непрерывности легло в
основу анализа бесконечно малых, дифференциального и
интегрального исчислений, а с ними и в основу наших
представлений о закономерном развитии вообще. При этом
непрерывность снимается в моменте, а определенность
момента - в векторе. Такая <математическая история>
прекрасно укладывается в закон, любое состояние любой
системы становится функцией от времени, а само <насто-
ящее> - простой и чисто условной отметкой на шкале
времени, которая ничем, кроме порядкового номера, не
отличается от любой другой отметки. В отметке настояще-
го не возникает выбора, он снят в законе. Закон развития и
есть закон снятого выбора^.

Когда такую схему развития переносят на реальную
историю, все идет прекрасно до настоящего момента. В
прошлом выбор снят, и если процесс достаточно докумен-
тирован, анализ прошлого дает в принципе какой-то закон
<для прошлого>, поскольку, во-первых, преемственность
действительно имеет место, то есть изменяться как
целостность может только определенная целостность, а во-
вторых, в любой момент прошлого выбор тем или иным
способом был снят: определенная целостность изменилась
в другую определенную целостность. Но значит ли это, что
закон, который всегда можно сформулировать для прош-
лого, может экстраполироваться и на будущее? Многим
кажется, что может. В XIX в. так казалось большинству, и
только одиночки, вроде А.И. Герцена, позволяли себе под-
шучивать над этой уверенностью: <Прогресс человечества,
- писал Герцен, - тогда был известен как высочайший
маршрут инкогнито - в этап, на станциях готовили лоша-
дей> (41, т. XVI, с. 163).

Сегодня даже самые отчаянные кибернетики понимают
принципиальную разницу между стабильностью-гомеоста-
зисом и нестабильностью-движением. Гомеостазис или
инерция есть регулирование в нулях, и гомеостазис ная

^ Э.И.: А разве нет? А из чего же еще, Мишель?

М.П.: Тут ты поймался.
1"8 Э.И.: Неясно.

132

деятельность, если она и возникает, то совершается по
отрицательной обратной связи как оборонительная реак-
ция на <шум>, то есть на любые отклонения от нулей,
какими бы причинами эти отклонения не вызывались. А
движение, трансформация определенности, нестабильность
- нечто уже совсем иное: регулирование самих нулей
гомеостазиса, смещение их по времени. Здесь нужно что-
то второе: закон, программа, код, способные менять нули
регулирования, распределение и смысл шумов, то есть ну-
жен кто-то или что-то, способное снять выбор. Грубо гово-
ря, нужен кибернетик, который определил бы системе за-
кон, как движение нулей регулирования по времени, и дал
бы системе автоматически действующие механизмы, спо-
собные реализовать этот закон.

В репродукции в общем-то так и происходит: относи-
тельно любой ее составляющей мы в принципе может
указать кибернетика и соответствующие механизмы. Даже
там, где многовековая стабильность стирает имена
кибернетиков из памяти людей, мы все равно интуитивно
уверены в их наличии (кто придумал колесо?), и корни
такой уверенности как раз и питают олимпы - резервации
великих кибернетиков прошлого. Но все крайне усложня-
ется, как только мы, оставляя закон развития, без которого
нам сложно жить на свете, пытаемся в то же время
освободиться от фигуры кибернетика, творца этого закона,
пытаемся заменить разумного и мыслящего кибернетика
действием безличных сил. В теории эволюции, например,
эта определяющая фигура разорвана на две противостоящие
и автономные силы: на индивидуальную изменчивость и
условия среды. Индивидуальная изменчивость (мутационная
активность) создает выбор, то есть порождает разнообразие
установок нулей регулирования, а условия среды снимают
выбор, автоматически отдавая предпочтение тем установкам,
которые для растений или животных данного вида
<оптимальны>. Слепо и независимо друг от друга эти силы
сообща выполняют труд кибернетика по определению,
выбор наилучшего.

Наши земные кибернетики освоили эту оппозиционную
схему <разорванного кибернетика>, она реализована в так
называемых <самообучающихся автоматах>. Здесь кибер-
нетик задает нули регулирования не жестко и однозначно,
а в некотором диапазоне значений, в спектре, то есть вво-
дит ограниченную неопределенность, в рамках которой

Искусство и наука__________________133

должны, по его убеждению, располагаться оптимальные
нули регулирования. Делается это в надежде на то, что
оптимальность будет поймана в вилку, и если такой систе-
ме заданы критерии выбора на оптимальность, а в репро-
дукции они всегда лежат в пределах, а не за пределами
достаточной узкой полосы отклонений-допусков, то такой
автомат в бесконечной серии повторов будет сужать вилку,
сам установит нули регулирования, выберет производно от
свойств объекта регулирования и утвердит из некоторого
множества возможных программ, предзаданных киберне-
тиком в экстремумах диапазона-спектра, наилучшую
программу.

Кибернетики очень гордятся этим своим успехом, хотя
гордиться в общем-то нечем. Самообучающийся автомат
стоит к обыкновенному примерно в той же позиции, в
какой машина, построенная с двадцатикратным запасом
прочности, стоит к идентичной по функции машине,
построенной с минимальным запасом прочности. Диапазон-
спектр возможных значений оптимальных нулей регули-
рования появляется не от хорошей жизни, а от того, что
кибернетик не знает оптимальных нулевых значений, то есть
здесь перед нами такой же налог на незнание, как и <запас
прочности> в инженерном деле. Это примерно тот же ход
мысли, который заставил бы сомневающегося навесить на
телегу десяток колес в надежде, что в зависимости от свойств
дороги правда себя покажет, телега <сама выберет> оптималь-
ный способ передвижения. Существенным недостатком
такой кибернетической <хитрости разума> является то, что
в случае с телегой лишние колеса по данным наблюдения
можно снять как бесполезные украшения, тогда как изъять
из самообучающегося автомата информационный избыток,
определить, что в нем работает, а что висит десятым коле-
сом, - вещь практически невозможная. Так что гордиться
<самообучающимися автоматами> как какой-то новой сту-
пенью в развитии кибернетики вряд ли имеет смысл, и тем
самым более не имеет смысла возводить собственную сла-
бость, невозможность отличить в самообучающемся авто-
мате <работающие> колеса от пятых и десятых, в некую
мистическую сущность, в непознаваемую <индивиду-
альность> автомата, на которую кибернетики возлагают так
много надежд. Ожидать от такого <индивида> разумных
рассуждений и действий столь же противоестественно и
бесперспективно, как и требовать от автомата по продаже

134

газированной воды песен про камыш и задушевного разго-
вора <за жизнь>.

Оппозиционная схема <разорванного кибернетика>, в
которой часть функций определения к наилучшему пере-
дана среде, а часть - <мутационная активность> - остав-
лена субъекту, явственно прослеживается в структуре обнов-
ляющих механизмов современного общества, где субъекты
творчества и его ценители постоянно образуют оппозиции,
но об этом чуть позже. А пока мы хотели бы лишь отметить,
что осознание человеком собственной ответственности за
все происходящее, его растущее убеждение в том, что ни
бог, ни царь и ни герой, а равно и ни кибернетическая
машина, ни коллективный разум, ни даже суд истории нс
дадут ему избавления, - все это идет не столько от челове-
ческой гордыни, сколько под давлением прозаической не-
обходимости. И традиционные и новые авторитетные ин-
станции в общем-то доказали гомеостазисный свой харак-
тер, доказали ограниченную стабильными условиями сфе-
ру их применимости. Исключение составляет, пожалуй,
тот действительно удивительный эффект, когда мы видим
и знаем в прошлом лишь деятелей обновления, нестабиль-
ности, а деятелей стабильности-гомеостазиса знаем только
по связи с этими великими для нас именами: Николая 1-го
- по Пушкину и декабристам, Понтия Пилата - по Иису-
су, Менона-доносчика - по Фидию.

Это исключение заслуживает внимания хотя бы уже
потому, что слишком уж бьет в хлаза разница между нашими
оценками на истинность и справедливость и оценками
современников. Человек, написавший клеветнический
донос на Фидия и ставший причиной его смерти, был, по
нашим меркам, безусловным негодяем. Но как-то совсем
не похоже, что он казался негодяем самим афинянам,
большинству из них. Плутарх, во всяком случае, так
описывает события после смерти Фидия: <Доносчику
Менону народ (то есть народное собрание. - М.П.), по
предложению Гликона, даровал свободу от всех повинностей
и приказал стратегам заботиться о его безопасности>
(Перикл, XXI). В наших нормах Менон, так сказать, стал
персональным пенсионером, да и по нормам эллинским
произошло то же самое: ему были оказаны те же почести,
что и олимпионику - победителю в олимпийских играх, то
есть грязное и гнусные, с нашей точки зрения, дело
афинский народ расценил по каким-то совершенно непо-

Искусство и наука_________________135

нятньм нам меркам.

Такую же странность мы обнаруживаем и в других
суждениях современников по поводу происходящих у них
на глазах событий. Не было в истории ни одного великого
дела, которое не обнаружило бы в глазах современников
своей теневой стороны. Перикл застраивает Акрополь, на
тысячи лет определяя архитектурные вкусы и каноны
Европы, а в народном собрании ему приходится
выслушивать обвинения в использовании казны не по
назначению, упреки в архитектурных излишествах: <Эллины
понимают, что они терпят страшное насилие и подвергаются
открытой тирании, видя, что на вносимые ими по
принуждению деньги, предназначенные для войны, мы
золотим и наряжаем город, точно женщину-щеголиху,
обвешивая его дорогим мрамором, статуями богов и
храмами, стоящими тысячи талантов> {Плутарх. Перикл,
XII). Фемистокл, построив корабли, заложил основы
военного, политического и экономического расцвета Афин,
это не помешало Платону скорбеть о том, что Фемистокл,
Кимон и Перикл <наполнили город портиками, деньгами
и всевозможными пустяками> (Горгий, 526 В), и особенно
неодобрительно отзываться о деятельности Фемистокла,
ругать его зато, что он <сделал афинян из стойких гоплитов
безалаберной матросней, унизил афинский народ до банки
и весла> (Законы, 706 В).

Эти и множество других случаев из любых срезов истории
во всяком случае свидетельствуют о том, что суд истории и
суд современников - вещи разные, редко совпадающие.
Нет пророка в своем отечестве, не судите, да не судимы
будете, - первое, что может прийти в голову по этому
случаю. Но ведь возможен и другой вариант. А что, если
само понятие ценности имеет исторический смысл, если и
события и произведения рождаются на свет без <врожденной
ценности>, вообще не допускают оценки современниками,
то есть в аксиологическом смысле являются ,
на которой времени еще предстоит начертать их <истин-
ную> и <справедливую> ценность? Ведь что-то незаметно у
древних греков, например, чувства строителей истории,
работы на историю. Не ради истории Перикл строит свои
архитектурные пирамиды, а ради того, чтобы занять народ,
<чтобы остающееся в городе население имело право
пользоваться общественными суммами нисколько не мень-
ше граждан, находящихся во флоте, в гарнизонах, в похо-

136

дах> (Плутарх. Перикл, XII). Не ради истории и Архимед
оглашал улицы криком <Эврика!>. Все шло на своем уров-
не повседневности, и оценку получало значительно позже,
отнюдь не из уст современников. Здесь, нам кажется, <брез-
жит свет>, и именно сюда мы двинемся в поисках ответа на
вопрос, на что и на кого может рассчитывать человек, ко-
торый понял бессилие богов, царей и героев определять
его судьбу, но не видит пока, каким способом и в каком
смысле он мог бы сам стать хозяином своей судьбы.