|
|
От
|
Пуденко Сергей
|
|
|
К
|
All
|
|
|
Дата
|
29.04.2006 19:40:25
|
|
|
Рубрики
|
Прочее;
|
|
"Флейм ильенковского форума 1968. Физики и лирики". Редчайщий эксклюзив
Просто золото! Чтобы объяснить -почему- нужно тысяча всяких "потому
что".
Представьте, что вот тогда уже был интернет, такой вот форум, там
обсуждали"самое горячее","самое главное" - два соратника, два бывших
"взводных из разведки", два философа. (И это только центр
экспозиции -рядом товарищи, Батищев,Арсеньев, другие)
Это только так, картинка, чтобы еще представить КОГДА это было.
В одном слове- то что ниже -ЭТО ИТОГ ШЕСТИДЕСЯТЫХ , дальше начались
другие времена. Спустя менее чем полгода начался погром,причем именно со
статьи Петрова в ВопФил.
Мы можем это уникальное явяение -задним числом- экспонировать как
последнюю дружескую драчку ЗРЕЛЫХ ОПЫТНЫХ БОЙЦОВ, а сзади за ними уже -
обрыв
прошу для экспозиции смотреть в альманахе статью "Судьба философа в
интерьере эпохи"
номер статьи в альманахе
http://www.situation.ru/app/j_art_738.htm
текст большой работы М.К.Петрова ,опубликован по рукописи в 1995
комменты
СН -редактор издания 1995г,Неретнина
А.А. - Арсеньев
Э.И. -Ильенков
цитируется его работа "Об идолах и идеалах" (1968)
М.П. Петров(отвечает)
Я такого материала ,по стилю, просто еще не видел. На сайте у нас
есть аналог- Побиск-Ильенков,но это иной разворот(там разговор идет с
давно ушедшим товарищем). А тут- настоящий, нашенский флейм!и по какому
поводу- ФИЗИКИ vs ЛИРИКИ!!
поехали
----
главки 1-5
-----
ИСКУССТВО И НАУКА
Когда жизнь сталкивает и надолго удерживает вместе
писателей, художников, ученых, философов, политиков,
будь то в палате или в палатке, у операционной или у
костра, не миновать разговора о творчестве, о смысле, о
личности, о свободе и ответственности. Всякий раз разго-
вор этот движется в странном каком-то русле сходящихся
берегов: день ото дня сближаются и растут обрывы непо-
нимания, все уже фарватер, все больше на нем коряг и
мелей. Так и кажется, что где-то там, за ближайшими по-
воротами, все кончится тупиком - болотцем или тощим
родничком житейского неторопливого быта. А потом до-
лго еще не заживают раны и ссадины несостоявшегося
разговора, ноют занозы щепок и колючек, которые и вы-
таскивать-то страшно, потому как без них и вообще ничего
нет - пусто. Диалог глухих - так это принято называть.
Но в действительно это выглядит еще хуже: глухие объяс-
няются на пальцах, а здесь и пальцы не помогают, как если
бы встретились на симпозиуме, шумят, веселятся, горюют
глухие и слепые. И все же хочется надеяться, что тупика
нет. Индукция - не жена Цезаря, и даже десяток разгово-
ров не всегда предопределяют одиннадцатый. Хочется ве-
рить, что за ближайшим поворотом не болото, а плес вза-
имопонимания. Только нужно вот вытянуть, выгрести, про-
скочить мели. Ведь дело-то не в том, что все мы в одной
лодке, а в том, что есть в этой лодке нечто весьма более
ценное и важное, чем любой из нас, чего нельзя утопить,
бросить, пустить вниз по течению. Стоит попробовать по-
нять друг друга, сегодня это просто необходимо.
Отсюда мы и начинаем разговор об искусстве и науке,
поскольку, нам кажется, именно писатель и ученый обра-
зуют сегодня два полюса взаимонепонимания, где ответы
на вопросы типа: <Вы читали Шекспира?>, <Вы слышали
об эксперименте Янга и Ли?>^, признаются равносильны-
ми доказательствами приобщенности человека к миру куль-
1 Янг (Ян Чжэньнин, р. 1922) и Ли Цзувдао (р. 1926) - физики-
теоретики, в 1956 г. выдвинувшие гипотезу о несохранении четности в
слабых взаимодействиях, нобелевские лауреаты 1957 г. - С.Н.
Искусство и наука_________________13
туры или дремучего его невежества. Автор этих заметок -
философ, и как философу ему менее всего приходится рас-
считывать на то, что стену непонимания можно разбить
одним ударом. Таких вещей не бывает, здесь действует за-
кон Аристотеля, по которому много и многим нужно ис-
кать и находить, чтобы получить заметную величину. Поэ-
тому все, о чем будет написано ниже, следует понимать не
как изложение какой-то установившейся и претендующей
на полноту концепции, с которой, конечно же, вряд ли
кому придет в голову соглашаться, а как приглашение к
разговору, к совместному поиску почвы для разговора.
1.0 текущем моменте
После бурных дискуссий физиков и лириков о совер-
шенствах и несовершенствах природы человеческой, о
машине и человеке, об искусственном и естественном, все
как будто бы уже выяснено между наукой и искусством,
спор затих. Доведенные на тренажерах до машинных кон-
диций космонавты наскоро слушают лекции по эстетике,
пришивают дополнительные карманы для томиков Есени-
на, отбывают в миры иные, а оставленные на родной земле
гуманитарные магдалины льют слезы в океан разлук, с бес-
покойством прикидывают сроки второго пришествия. Все
успокоилось, только кое-где прорвется еще физическое,
полузадушенное: <А все равно она мыслит!>, да прошелес-
тит лирический шепоток: <На-кось, выкуси!>.
В самом деле, совсем еще недавно гремели трубы и
литавры генерального, последнего вторжения. Точные ме-
тоды шли на штурм гуманитарных заповедников. Неслись
отовсюду победные реляции: Машина переводит! Машина
сочиняет стихи! Машина выдает ученому всю необходи-
мую информацию! Машина судит! Машина выбирает пре-
зидентов! В упоении первыми успехами мечталось о бо-
жественном и великом. Не сотворить ли из полупроводни-
ковой глины какую-нибудь цивилизацию? Не организо-
вать ли науку без ученых? Не приспособить ли человеку
портативную память объемом с Ленинку? Даже самые трез-
вые головы несли дань машине. Дж. Бернал, например три
года назад писал о биологическом барьере и его прорыве:
<Этот прорыв разума за пределы биологических ограниче-
ний приведет в конечном счете к новому симбиозу маши-
ны и человека. Раньше человек использовал машины. Те-
14
перь человек и машина образуют единое целое. Они могут
и должны будут научиться думать вместе> (1, с. 265).
А вот сегодня ничего этого нет. С боем завоеванные
позиции отдаются скромно и без лишней шумихи. Мельк-
нет в сообщение о прекращении ассигнований
на работы по машинному переводу. Недавний энтузиаст,
следуя примеру Н. Винера, членораздельно и ясно про-
йдется по адресу <машинопоклонников>. Экономист вдруг
прикинет расходы на программирование, на постредак-
цию, на машинное время и схватится за голову.
Что же случилось? Что кроется за этим смущенным
ропотом отступления, за <фундаментальными трудностя-
ми>, <полувероятностными заключениями>, <миграцион-
ными характеристиками>, <родительскими группами>, <ти-
пологическим развитием> и т.п.? Если попытаться выра-
зить все эти неодолимые помехи одним словом, то самым
подходящим было бы творчество. Правда, речь здесь идет
не о творчестве в традиционном его понимании или, вер-
нее, непонимании; не о творчестве экстаза, горения, оза-
рения и т.д. Творчество приобретает более четкие контуры,
предстает чем-то более обыденным, простым и понятным
- особым типом человеческой деятельности, которая со-
вершается по своим правилам и несет определенную соци-
альную функцию. Попытки исследовать точными метода-
ми язык, поэзию, музыку, художественную прозу, системы
коммуникации и информации, хотя они и не дали ожида-
емых результатов, не прошли даром. Они вскрыли, приве-
ли в связь группу давно известных в общем-то явлений, то
есть, говоря философским языком, опредметили творчест-
во как таковое, сыграли по отношению к творчеству ту
роль, которую сыграл по отношению к Журдену учитель
философии. Возникли условия для самосознания творчес-
тва, ибо те самые камни преткновения, которые вскрыва-
лись по ходу исследований как <фундаментальные труд-
ности>, оказались вместе с тем и фундаментальными ха-
рактеристиками самого творчества.
2. Творчество и репродукция
Искусство, как и наука, относится к творческому типу
деятельности, но чтобы понять особенности этого типа, а
также и возможности конфликта двух типов творческой
"^..
Искусство и наука_________________15
деятельности, нам следует разобраться с типом деятель-
ности нетворческой, с репродукцией. Репродукция - ос-
новной тип биологической и социальной деятельности, на
котором держится все то, что мы называем реальностью,
действительностью, определенностью, объективностью,
законом, системой. И в социальном целом, и в жизни каж-
дого из нас репродуктивной схеме подчинена подавляю-
щая часть жизнеотправлений: все навыки, технологичес-
кие процессы, труд, обучение, образование, гражданские и
пр. политические, ритуальные процедуры. Смысл репро-
дукции - количественное умножение одних и тех же по
качеству схем для того, чтобы получить серию одинаковых
результатов. Основная функция репродукции - производ-
ство для потребления.
Репродукция - излюбленная мишень нападок со сто-
роны искусства и философии искусства. Идет ли речь об
отчуждении, частичности, маленьком человеке, винтике,
мозговом придатке, ответственности, абсурде, в подоснове
рассуждений всегда и всюду оказывается репродукция. Когда
А. Камю, например, пишет о морали 8-часового рабочего
дня, о механической жизни как предпосылке абсурда, он
пишет именно о репродукции: <Подъем, дорога на работу,
четыре часа в конторе или на фабрике, обед, улица, четыре
часа работы, сон, понедельник, вторник, среда, четверг,
пятница, суббота, - один и тот же ритм без передышки...>
(2, S. 16). Именно от этой устоявшейся репродуктивности
бытия, от его <бочкотарности>, и начинаются, собственно,
все прыжки, скачки, бунты, конфликты, сюжеты, интриги,
поскольку, и в этом правы литераторы и философы, нет
ничего более скучного, страшного, отупляющего и вместе
с тем основательного, чем устоявшийся порядок жизни,
каким бы он ни был.
И все же было бы безнадежным донкихотством, заведо-
мо антисоциальной акцией пытаться отрицать репродук-
цию вообще, поднимать руку на это спасительное и для
человека и для общества свойство всего живого. Без репро-
дукции мы оказались бы не в состоянии встать с постели,
превратились бы в буридановых ослов, постоянно решаю-
щих те бесконечные цепочки выборов, которые с помощью
репродукции образуют наезженную и бездумную колею
нашей жизни, освобождая и голову и время для других
16
занятий. В ее установившихся формах репродукция обра-
зует каркас стабильности социального бытия, основание
преемственности и <вечности> этого бьггия, его инерции,
его независимости от смены поколений, входящих в жизнь
и уходящих из жизни. Репродукция - родной дом челове-
ка, привычный и обжитый. Его он застает готовым при
рождении, его он получает в наследство и оставляет своим
потомкам, над ним он бьется всю жизнь, стараясь пере-
строить его по собственной мерке или по мерке своих пред-
ставлений о том, что может потребоваться его потомкам.
Только в отношении к этому дому, к репродукции, не-
что может приобретать какой-то смысл и какое-то значе-
ние. Поэтому репродукция выступает всеобщим фоном
любых ввдов творчества. Все они ориентированы на реп-
родукцию, предполагают ее, отталкиваются от нее и отри-
цают ее, существуют для нее, отчуждают в нее свои про-
дукты, преобразуют ее. И если основная функция репро-
дукции - производство для потребления, то функция твор-
чества - производство самой репродукции, ее обновление
и изменение.
Как способы производства репродукции все виды твор-
чества, в том числе наука и искусство, общи в главном: в
них нет повтора. Творческая деятельность, совершается ли
она в науке или искусстве, подчинена запрету на плагиат,
то есть если в репродукции стабилизировано качество, то в
творчестве, напротив, стабилизировано количество, и дея-
тельность здесь направлена на умножение качества. Если
на <выходе> из репродукции мы встречаем бесконечные
ряды близнецов - тракторов, бутылок пива, выпускников
средней школы, различия между которыми остаются <в
пределах допусков> для данного рада, то на <выходе> из
творчества перед нами ряды различений, в которых ни один
элемент не повторяет предшественников и не будет повто-
рен в будущем.
Конечно, и в продуктах творчества есть некоторая сте-
пень подобия, позволяющая нам уверенно отличать, к ка-
кому виду творчества относится тот или иной продукт, но
подобие в творчестве мало походит на подобие в репродук-
ции.
В репродукции господствует закон, он остается в повто-
рах как неизменный скелет деятельности, ее программа,
которой здесь подчинено все: любая дополнительная дея-
тельность, если она появляется, следует здесь принципу
Искусство и наука_________________17
отрицательной обратной связи, то есть уничтожает рассог-
ласования и отклонения - все то, что угрожает выполне-
нию программы и может повести к появлению на выходе
<оригинального>, выходящего за пределы допуска. Любая
оригинальность, любое своеобразие здесь брак, и репро-
дукция в этом смысле есть царство кибернетики. Все в
репродукции допускает функциональное определение и,
соответственно, все - от продажи газированной воды и
автобусных билетов до исполнения самых высоких и ува-
жаемых должностей - можно в принципе поставить на
автоматическое регулирование.
А в творчестве действует канон. Он также остается в
качественных различениях как устойчивое, но он не про-
грамма, а скорее приглашение к творчеству. Если это и
<закон>, то <закон с дыркой>, которую всякий раз предла-
гают штопать самостоятельно и всякий раз новым спосо-
бом. Каноны могут быть сложные, устойчивые, строгие.
Таков, например, канон речи - самого распространенного
и общедоступного вида творчества. Это набор равнообяза-
тельного для всех материала (словарь) и правил (граммати-
ка), попытка нарушить которые превращает речь в пустой
набор звуков или знаков. Но, с другой стороны, и самое
строгое следование этим правилам не дает само по себе
ничего. По одному и тому же канону пишут <Братьев Ка-
рамазовых> и <Братьев Ершовых>^, стихи и объявления,
юмористические рассказы и доносы. Дело в том, что, кро-
ме грамматики и слов, они-то во всех случаях не выходят за
пределы учебника грамматики и орфографического слова-
ря, здесь есть нечто третье, индивидуальное и неповтори-
мое: произведение, продукт усилий индивида создать новое
качество.
Произведение невыводимо из канона. И хотя в произ-
ведении, с точки зрения его материала, нет, собственно,
ничего, что отсутствовало бы в каноне, те же <Братья>,
будь они Карамазовыми или Ершовыми, нацело, без ос-
татка раскладываются на одни и те же полочки грамматики
и словаря, - нельзя, в принципе невозможно найти или
предложить операцию, формулу, алгоритм однозначного
вывода произведения из канона. Это и есть, собственно, та
^ В отличие от <Братьев Карамазовых>, автор которых известен и
поныне, вряд ли кто сейчас помнит некогда величайшего советского гра-
фомана и администратора от писателей Всеволода Кочетова. - С.Н.
18
самая фундаментальная трудность, перед которой вынуж-
дены оказались отступить кибернетики. В творчестве всег-
да возникает новое, и все то, что было создано раньше,
хотя и позволяет довольно четко выделить канон, не поз-
воляет без участия человеческой головы создать что-либо
новое.
В этом фундаментальное отличие закона от канона и
продукта от произведения. Как закон, так и канон, реали-
зуют себя в повторах в качестве единого и устойчивого во
многом. Но закон не просто реализует себя: он подчиняет
себе повтор, организует его в последовательность неразли-
чимых актов. Канон же лишь ограничивает повтор, не только
не пытается организовать и стабилизировать его, но, ис-
пользуя запрет на плагиат, решительно отсекает любую
попытку свертывания творчества в репродукцию. Можно,
например, переиздать Шекспира или еще раз поставить
эксперимент Янга и Ли, но с точки зрения творчества это
не будет новым событием: Шекспир останется Шекспи-
ром, эксперимент - экспериментом. Если закон выступа-
ет самодовлеющей целью деятельности, подчиняет деятель-
ность, превращает деятеля в средство, в автомат, в раба, в
слепого и неразмышляющего исполнителя закона-програм-
мы, размышлять здесь не о чем и даже опасно для про-
граммы, то канон, напротив, оказывается не целью, а сред-
ством, материалом, творческой глиной, которая сама пред-
полагает активного деятеля в качестве самодовлеющей цели
и господина.
При всем том связь между деятельностью по закону и
деятельностью по канону очевидна. Любое произведение
может быть размножено, и тогда деятельность по сотворе-
нию произведения становится законом, а произведение -
продуктом. Иными словами, всякой репродукции пред-
шествует творчество, всякому продукту - произведение, и
творчество есть, собственно, изготовление законов репро-
дукции, <прототипов> программ и продуктов. Очень хоро-
шо эту мысль удалось выразить Г.С. Батищеву: <Когда дей-
ствия человека выступают как якобы адаптивное поведе-
ние по отношению к социальной <среде>, то это указывает
лишь на то непомерное значение, которое приобрела реп-
родуктивная, нетворческая форма деятельности. Но реп-
родуктивные элементы деятельности не могут быть перво-
источником и исходным, определяющим основанием для
творческой (продуктивной) деятельности. Напротив, реп-
Искусство и наука_________________19
родуктивные операции всецело предполагают продуктив-
ную деятельность и всегда содержат ее в себе в <угасшей>,
<застывшей>, омертвленной форме. Воспроизвести внутри
сферы культуры - в какой бы то ни было превращенной и
отчужденной форме - можно только то, что единожды
было рождено в чисто творческом акте - что было откры-
то, освоено, создано> (3, с. 91)^.
3. Общность творчества и его судеб
С точки зрения каноничности все виды творчества еди-
ны: все они предшествуют репродукции; все развертыва-
ются в последовательность неповторимых актов творчест-
ва; все подчинено запрету на плагиат, который четко про-
черчивает границу между творчеством и репродукцией.
Едины они и по социальной функции - все связаны с
обновлением, с изменением сложившейся на данный мо-
мент всеобщей формы репродукции, той <социальной сре-
ды>, о которой говорит Батищев. Ради уточнения стоит,
однако, отметить, что творчество не идет дальше предло-
жения к обновлению. Творчество только создает условия
для обновления, а вопрос о том, обновляться или не об-
новляться, переводить в репродукцию произведения твор-
чества или нет, - это решается уже не творцом и не в
пределах творчества. Создать прототип и предложить его
обществу - дальше этого творец, будь он ученый, писа-
тель, изобретатель, идти не может. Дальше начинаются
независимые от него инстанции оценки и выбора, селек-
ции на социальную пользу, воевать с которыми возмож-
ное, конечно, но мало перспективное занятие. Занятие вроде
примера Камю на абсурд: <Когда я вижу, как человек с
саблей наголо бросается на пулеметный расчет, я нахожу
это предприятие абсурдным> (2, S. 30).
Все виды творчества едины и по источнику, все исполь-
зуют одну и ту же незаменимую для них энергию - спо-
собность человеческой головы мыслить.
В репродукции дело обстоит другим образом, здесь мы
^ Генрих Степанович Батищев (1932-1990) - известный отечествен-
ный философ, в 60-е годы руководивший кружком-семинаром <молодо-
го марксиста>, в конце 60-х годов подвергался административному остра-
кизму, занимался анализом предельных оснований человеческой дея-
тельности, творчества, общения. - С.Н.
20
часто видим то, что древние называли <переходом в иной
род>, а мы называем субституцией, заменой, передачей
функций, подменой инородным. Вся история репродук-
ции есть во многом история подмен, когда, попав в бе-
личье колесо бесконечных повторов, человек творчески
выкручивается - ищет себе замену, ставит вместо себя
осла, быка, трактор, печатный станок, машину, замыкает
репродуктивную функцию на что и на кого угодно, лишь
бы отделаться от нее. Еще Аристотель прекрасно видел это
искони человеческое свойство любыми путями уклоняться
от репродукции, связывал с ним необходимость рабства:
<Если бы каждый инструмент мог выполнять свойствен-
ную ему работу сам... если бы ткацкие станки сами ткали...
господам не нужны были бы рабы> (Политика, 1253 а).
Сегодня станки ткут сами, и репродукция настолько
насыщена <инородными> заменителями человека, что че-
ловек перестает уже, и по праву, воспринимать репродук-
цию как нечто свое, человеческое^. Так, в функции приво-
да, в энергетике, долю человеческой мускульной силы оце-
нивают сегодня от десятых долей до одного процента. В
функции регулирования эта доля пока велика, но она быс-
тро сокращается по ходу автоматизации. В функции выбо-
ра, оценки, высшего авторитета доля человека крайне не-
велика, эта функция давно уже передана знаку, букве.
Произошло это еще в античные времена, когда, если ве-
рить Андокиду, утомленные тиранией тридцати афиняне,
решили окончательно отдаться во власть букве: <Неписан-
ным законом властям не пользоваться ни в коем случае.
Ни одному постановлению ни Совета, ни народа не иметь
большей силы, чем закон> (О мистериях, 85). С тех пор
законность как высший авторитет буквы составляет неот-
торжимое свойство европейского мировосприятия, и евро-
пеец лучше тысячу раз пожалуется букве на неописанные
действия властей, чем хотя бы один раз попробует защи-
тить себя от произвола неописанными средствами.
Но так только в репродукции, в ритуале. А в творчестве
этого <перехода в иной род> не наблюдается. И прежде и
сегодня единственным субъектом деятельности по канону
остается человеческая голова, причем именно человечес-
кая голова, а не человеческое поголовье, поскольку свой-
ством дополнять канон до закона, создавать произведения,
* А.А.'. Аристотель тоже не считал ее человеческой.
Искусство и наука_________________21
а не поделки, строить замыслы, а не задумки, обладает
только индивидуальное человеческое мышление.
Во всех видах творчества много общего, немало общего
и в исторических судьбах творчества. Мученики были и
есть не только в философском, но и в литературном, и в
научном и вообще в творческом календаре. И здесь осо-
бенно неприятно выглядят претензии на приоритет вроде
знаменитого рассуждения Камю: <Я не знаю никого, кто
принял бы смерть за свои онтологические убеждения. Об-
ладая важной научной истиной, Галилей с легкостью отка-
зался от нее, когда она превратилась в угрозу его жизни. И
в каком-то смысле он был прав: истина не стоила костра;
в принципе безразлично, земля ли вращается вокруг солн-
ца или солнце вокруг земли> (2, S. 9). Все это - обидная
неправда. У науки были и есть свои мученики. Достаточно
напомнить о судьбе заведующего лабораторией низких тем-
ператур Пекинского университета, который в разгар <куль-
турной революции> нашел в себе силы написать на листке
из блокнота свое дацзыбао: <Я верю в физику, науку не
только сегодняшнего дня, но и будущего. Если сейчас мои
знания нужны Китаю, то через двадцать пять лет они ста-
нут еще нужнее и важнее. А политику и идеи Мао-Цзе-
Дуна люди быстро забудут>. Дальше, как пишет очевидец,
события развивались так: <На другой же день наружные
стены лаборатории были сплошь залеплены новыми дац-
зыбао. Отповедь ученого, тщательно и крупно переписан-
ная, красовалась в центре, окаймленная' траурной рамкой.
Радом красивыми размашистыми знаками стоял ответ:
<Идеи Мао-Цзе-Дуна - солнце человечества, вершина
революционной науки нашего времени. Они сейчас по-
беждают в Китае и завоюют его через год. А через двадцать
лет завоюют весь мир. Они навечно станут путеводным
светом человечества! А тебя, ничтожное насекомое, люди
забудут уже через десять дней> (Новый мир, 1968, ? 2, с.
226-227)^. Не забыли и не забудем. Вот соберемся с силами,
да памятник поставим на Ленинском проспекте у Инсти-
тута физических проблем, где этот человек был когда-то
аспирантом. Но дело не в эффектах. Всегда и во всех его
видах творчество вызывало подозрительность и враждеб-
ность со стороны установившегося мира репродукции. Во
^ К сожалению, имени этого китайского ученого узнать не удалось.
С.Н.
22
все, даже в самые демократические времена повторялось
одно и то же.
Во времена Перикла, которые К. Маркс справедливо
называет эпохой <высочайшего внутреннего расцвета Гре-
ции>, философ Анаксагор, друг Перикла, был обвинен и
осужден на смерть за то, что солнце казалось ему раскален-
ным эфиром. Ему, правда, удалось бежать из Афин и уме-
реть в Лампсаке. Фвдий, тоже друг Перикла, был обвинен
в краже золота. <При разборе этого дела в Народном со-
брании, - пишет Плутарх, - улик в воровстве не оказа-
лось>. Но Фидия все же посадили в тюрьму, <и там он умер
от болезни, а, по свидетельству некоторых авторов, от яда>
(Перикл, XXXI). Еврипид, близкий кАнаксагору и Перик-
лу человек, бежал в конце жизни из Афин в Македонию,
где ему было о чем поговорить со своим соотечественни-
ком, с блестящим афинским историком Фукидидом. Все
это не могло, конечно, помешать истинному политику
Периклу в лучшем свете охарактеризовать текущий мо-
мент: <Мы живем свободной политической жизнью в госу-
дарстве и не страдаем подозрительностью во взаимных
отношениях повседневной жизни; мы не раздражаемся,
если кто делает что-либо в свое удовольствие, и не показы-
ваем при этом досады хотя и безвредной, но все же удруча-
ющей другого> (Фукидид. История, II, 38).
Аналоги подобной ситуации можно найти для любых
дат истории. Конфликт между творчеством и репродук-
цией - конфликт древний, он всегда был и, видимо, долго
еще будет существовать как в личной форме осуждения
еретиков и отступников, так и в безличной форме войны
технологической инновации с валом, нового со старым.
Без этой затяжной войны нет развития, и какой бы ненуж-
но жестокой, бессмысленной, несправедливой, грязной,
глупой ни казалась диалектика этой войны, она все же
действительная диалектика жизни. Репродукция ведет себя
подобно паучихе - съедает супругов, но они возрождают-
ся в потомстве, и в истории остаются не имена тех, кто
писал доносы, обвинял, приговаривал, изгонял, лишал
жизни, а Фидии, Анаксагоры, Фукидиды, Еврипиды -
мученики истории и ее творцы. Так было и, возможно,
долго еще будет.
Но вот конфликт отдельных видов творчества, особен-
но конфликт физиков и лириков, науки и искусства, -
явление сравнительно новое, хотя и не менее острое, чем
Искусство и наука__________________2^
конфликт творчества и репродукции. Нам этот конфликт
представляется плодом элементарного и опасного заблужде-
ния относштельно природы творчества вообще и состава кано-
нов отдельных видов творчества в частности, когда обе сторо-
ны претендуют на то, на что им претендовать не следовало
бы, и обвиняют друг друга в том, за что обвиняемый не может
нести ответственности".
4. Из истории конфликта
Прежде чем входить в детали канонов науки и искусст-
ва, нам следует хотя бы в общих чертах вспомнить этапы
развития конфликта, который, конечно же, не сводится к
спору на страницах <Техники молодежи> и <Литературной
газеты>, а имеет столетнюю или даже трехсотлетнюю исто-
рию, если начать с ньютоновского: <Физика, бойся мета-
физики!>. Но так далеко в историю мы не пойдем. Начнем
с частного, но вместе с тем почти с универсального мне-
ния, что русские писатели-либералы XIX столетия были,
возможно, последними представителями искусства, кото-
рые способны были бы понять индустриальную револю-
цию и роль науки в этой революции. Ч. Сноу, например, в
<Двух культурах>, анализируя реакцию гуманитариев на ма-
шинное производство, находит, что вся она целиком -
<крик ужаса> перед надвигающимся и непонятным, а даль-
ше идет это типичное мнение-сожаление: <Только русские
писатели девятнадцатого столетия с их широтой понима-
ния могли бы уяснить ситуацию, но они жили в предын-
дустриальном обществе и не имели случая заняться этим>
(4, р. 24).
Ссылки при этом идут обычно на Ф.М. Достоевского,
Л.Н. Толстого, М.Е. Салтыкова-Щедрина, А.П. Чехова,
причем, как правило, в философски-критической интер-
претации Л. Шестова. В какой-то мере это мнение спра-
ведливо, и если, например, дело шло бы только о песси-
мистических пророчествах и социальных ужасах Н.А. Бер-
дяева, Б. Кроче, О. Хаксли, Дж. Оруэлла, которые Сноу
метко называет <интеллектуальным луддизмом>, то корни
^ А.А.: Это же конфликт двух видов творчества.
Э.И.'. Ложь. Это такой же естественный продукт буржуазной культу-
ры, как и религия, как и кризисы и т.п. (Замечание самим же Э.В. Иль-
енковым перечеркнуто. - С.Н.).
24
такого экстремального отношения нетрудно обнаружить и
у Достоевского и у Щедрина. <Бравый новый мир> Хаксли,
<1984> Оруэлла^ с их ожесточенной критикой фрейдизма,
двоемыслия, организованной науки, управляемой памяти
разве только в деталях превосходят блестящую щедринс-
кую критику того, что Маркс называл мелкобуржуазным
казарменным коммунизмом, а Щедрин - угрюмбурчеев-
скими снами.
Особенностью русской^ критики всегда была точность
адреса, умение видеть предметы такими, каковы они есть.
Если в западной^ критике основной мишенью оказывается
наука, в ней ввдят причину отчуждения, враждебности мира,
так как именно при посредстве науки репродукция насы-
щается инородными элементами, омертвляется, машини-
зируется, и отношения между людьми заполняются вещ-
ными вставками, то в русской критике всегда присутствует
осознание того, что репродукция всегда была и остается
все тем же <порядком>, независимо от того, насколько в
ней представлены машинные и вещные элементы. Поэто-
му если в западной критике реальными злодеями и винов-
никами всегда выступают ученые, особенно ученые-био-
логи, поскольку, как писал Хаксли: <Только средствами
науки о жизни можно радикально изменить саму жизнь в
ее качествах> (5, р. X), то в русской критике речь чаще идет
об идиотизме, об административных восторгах, о людях,
на лице которых <не видно никаких вопросов; напротив
того, во всех чертах выступает какая-то солдатски-невоз-
мутимая уверенность, что все вопросы давно уже решены>
(6, с. 80).
" Первые переводы этого оруэлловского произведения, ходившие по
рукам в 60-е - начале 80-х гг., были сделаны Э.В. Ильенковым (с немец-
кого, с пропуском отдельных мест) и М.К. Петровым. В конце 80-х я
предлагала перевод Михаила Константиновича разным журналам (<Дружба
народов>, <Огонек>); в <Огонек> Вика Чаликова написала статью об Ору-
алле, которая по замыслу должна была сопровождаться переводом от-
дельных глав. По необъясненным причинам в <Огоньке> публикация не
прошла, а в <Дружбе народов> в ней было отказано на том основании, что
<Новый мир> уже заказал перевод другому переводчику (А. Голикову),
который впоследствии и был напечатан. В то время, однако, практикова-
лись одновременные публикации в разных изданиях одних и тех же про-
изведений, потому жаль, что никто из издателей не пожелал отправить в
набор первый прекрасный перевод М.К. Петрова. - С.Н.
* Э.И.-. Русской? <восточной>?
" Э.И.: Гегель? Маркс? Марксисты? В западной или в буржуазной? -
в том числе и в <русской>?
Искусство и наука_________________25
В отличие от западного, русскому реформатору жизни^,
касаются ли его <решенные вопросы> всеобщего лишения
живота или только его подтягивания, вовсе не требуется
каких-либо специальных научных обоснований. Это Хакс-
ли с его непомерной преданностью букве может длинно и
скучно писать: <Правительство, использующее дубинки,
расстрелы, недоедание, массовые аресты и ссылки, не только
просто негуманно, в наше время это мало кого заботит, но
и показательно неэффективно, а в век технологического
прогресса неэффективность и бессилие - смертный грех
против духа святого эпохи. Действительно эффективное
тоталитарное государство было бы таким, в котором вся
полнота исполнительной власти политических боссов и их
контроль через армию чиновников над населением рабов
не ощущались бы как рабство, воспринимались бы наро-
дом как предмет любви и удовольствия. Заставить полю-
бить свое состояние - такова задача, поставленная совре-
менными тоталитарными государствами министерству про-
паганды, печати и школе. Но методы этих учреждений все
еще грубы и ненаучны... Наиболее важными <манхэттен-
скими проектами> будущего будут поддержанные и ини-
циированные правительством исследования в той области,
которую политики и участвующие в работе ученые назовут
<проблемой счастья>, то есть проблемой того, как заста-
вить людей возлюбить свое ярмо> (5, р. XII).
С точки зрения русской^ критики ничего этого не тре-
буется, достаточен лишь идиотизм неуклонности, исполь-
зующий соответствующие прошибные натуры: <Там, где
простой идиот расшибает себе голову или наскакивает на
рожон, идиот властный раздробляет пополам всевозмож-
ные рожны и совершает свои, так сказать, бессознатель-
ные злодеяния вполне беспрепятственно> (6, с. 80). Что же
касается обоснования неуклонности, то его, вообще-то
говоря, не требуется: <Начертавши прямую линию, он за-
мыслил втиснуть в нее весь видимый и невидимый мир, и
^ Э.И.: Да здравствует Византия. третий Рим! Долой <Запад>! Да
здравствует <Восток>! Русская душа! Стыдно, М.К.!
М.П.'. Поставь <демократ> и не шуми!
Ч Э.И.: Или рев/демократической^ Если <русской> - это вздор. Если
рев/дем(ократической) - так. Но тогда так и надо писать, а не в духе
Мережковского и Шестова.
М.П.: Догадался?
26
притом с таким непременным расчетом, чтоб нельзя было
повернуться ни взад, ни вперед, ни направо, ни налево.
Предполагал ли он при этом сделаться благодетелем чело-
вечества? - утвердительно отвечать на этот вопрос трудно.
Скорее, однако ж, можно думать, что в голове его вообще
никаких предположений ни о чем не существовало. Лишь
в позднейшие времена (почти на наших глазах) мысль о
сочетании идеи прямолинейности с идеей всеобщего ос-
частливления была возведена в довольно сложную и не
изъятую из идеологических ухищрений административную
теорию, но нивелляторы старого закала, подобные Угрюм-
Бурчееву, действовали в простоте души, единственно по
инстинктивному отвращению от кривой линии и всяких
зигзагов и извилин> (6, с. 82).
Более того, там где реформатор или администратор
пытается все же как-то объяснить свои поступки, сразу же
возникает <нерусская>, цирлих-манирлих фигура западно-
го занудливого образца вроде Лембке, который в разговоре
с младшим Верховенским так объясняет свою позицию:
<Мы только сдерживаем то, что вы расшатываете, и то, что
без нас расползлось бы в разные стороны. Мы вам не вра-
ги, отнюдь нет, мы вам говорим: идите вперед, прогресси-
руйте, даже расшатывайте, то есть все старое, подлежащее
переделке; но мы вас, когда надо, и сдержим в необходи-
мых пределах и тем вас же спасем от самих себя, потому
что без нас вы бы только расколыхали Россию, лишив ее
приличного вида, а наша задача в том и состоит, чтобы
заботиться о приличном виде> (7, с. 332).
Стремление показать независимость репродукции от
новых веяний настолько сильно в русской критике, что
Щедрин, например, отказывается связывать новое и опас-
ное развитие жизненного уклада с новыми социальными
учениями: <В то время, - пишет он о глуповских време-
нах, - еще ничего не было достоверно известно ни о ком-
мунистах, ни о социалистах, ни о так называемых нивелля-
торах вообще. Тем не менее, нивелляторство существова-
ло, и притом в самых обширных размерах. Были нивелля-
торы <хождения в струне>, нивелляторы <бараньего рога>,
нивелляторы <ежовых рукавиц> и проч. и проч. Но никто
не видел в этом ничего угрожающего обществу или подры-
вающего его основы. Казалось, что ежели человека, ради
сравнения с сверстниками, лишают жизни, то хотя лично
для него, может быть, особливого благополучия от сего не
Искусство и наука_________________27
произойдет, но для сохранения общественной гармонии
это полезно и даже необходимо... Такова была простота
нравов того времени, что мы, свидетели эпохи поздней-
шей, с трудом можем перенестись даже воображением в те
недавние времена, когда каждый эскадронный командир,
не называя себя коммунистом, вменял себе, однако ж, за
честь и обязанность быть оным от верхнего конца до ни-
жнего> (6, с. 81-82).
Соответственно, и фигуры активных деятелей социаль-
ного строительства радикальнейшим образом различаются
в западной и русской критике^. У Оруэлла это безликий
<старший брат>, у Хаксли - утонченный, умный, искупа-
ющий свои прегрешения перед кондиционированной со-
циальностью гипнопедии, инкубаторов, предпрограмми-
рования Мустафа Монд, который и о науке может погово-
рить со знанием дела, и об искусстве. А у Щедрина это
обычный прохвост, он так описывает портрет своего героя:
<Одет в военного покроя сюртук, застегнутый на все пуго-
вицы, и держит в правой руке сочиненный Бородавкиным
<Устав о неуклонном сечении>, но, по-видимому, не чита-
ет его, а как бы удивляется, что могут существовать на
свете люди, которые даже эту неуклонность считают нуж-
ным обеспечивать какими-то уставами. Кругом - пейзаж,
изображающий пустыню, посреди которой стоит острог;
сверху, вместо неба, нависла серая солдатская шинель> (6,
с. 80).
Если попытаться разделить критику на позитивную и
адресную части, то мы получим довольно четко выражен-
ный эффект: в позитивной части почти не будет различе-
ний. То, о чем писали в свое время Щедрин и Достоевс-
кий, будет лишь детализировано, подкрашено сексом, внут-
ренними конфликтами, чем-нибудь назидательно-завлека-
тельным вроде заповедника <дикарей> Хаксли или минис-
терств Оруэлла, что даст возможность прямых сравнений.
Но основные принципы: обезличивание, регламентация,
<осчастливление>, стандартизация, разрыв между правя-
щей элитой и народом останутся в арсенале критики пос-
тоянными. Критика, правда, потеряет несколько в остроте
и злости, зато получит черты квазинаучной объективности
и серьезности в духе программы-прогноза Хаксли: <Любовь
^ Э.И.'. Опять? (Перед словом <русской> рукой Э.В. Ильенкова встав-
лено: <демокр[атической]>. - С.Н.).
28
к ярму нельзя утвердить без глубокой и радикальной лич-
ной революции в человеческих головах и телах. И чтобы
совершить такую революцию, нам, среди другого, требу-
ются следующие открытия и изобретения. Во-первых, бо-
лее усовершенствованная техника взаимного общения, что
может достигаться с помощью кондиционирования детей,
а также и с помощью медикаментов, таких как скополо-
мин. Во-вторых, полное развитие науки о несходстве чело-
веческих склонностей, что позволило бы правительствен-
ным чиновникам направлять любого наперед заданного
индивида на положенное ему место в социальной и эконо-
мической иерархии, ведь люди не на своем месте имеют
тенденцию питать опасные мысли о социальной системе и
заражать остальных своим недовольством. В-третьих, пос-
кольку социальная реальность, какой бы она ни была со-
вершенной, есть нечто такое, от чего у людей возникает
необходимость иметь время от времени передышку, необ-
ходима замена для алкоголя и других наркотиков; их сле-
дует заменить чем-то таким, что было бы одновременно
менее вредным и давало бы больше удовольствия, чем джин
или героин. В-четвертых, и это было бы долговременным
проектом, рассчитанным на несколько поколений жизни в
условиях тоталитаризма, - надежная система евгеники,
направленная к стандартизации человеческого продукта для
удовлетворения потребностей руководства в специализи-
рованных кадрах> (5, р. XIII).
Но вот в части адресной заметны крайне знаменатель-
ные колебания: западная буржуазная критика связывает
все эти утопии с наукой, и если присмотреться к философ-
скому вооружению критиков, - со взглядами XVIII в" с
тем взглядом метафизического материализма, по которому
человек - пассивный и бессильный продукт обстоятельств.
Еще Маркс, как известно, решительно выступая против
этой обезоруживающей человека тенденции <естественно-
го> его истолкования, писал, например, в тезисах о Фейер-
бахе: <Материалистическое учение о том, что люди суть
продукты обстоятельств и воспитания, что, следовательно,
изменившиеся люди суть продукты иных обстоятельств и
измененного воспитания, - это учение забывает, что об-
стоятельства изменяются именно людьми и что воспита-
тель сам должен быть воспитан. Оно неизбежно поэтому
приходит к тому, что делит общество на две части, одна из
которых возвышается над обществом> (24, т. 3, с. 2). От
^я
Искусство и наука_________________29
того, кто именно оказывается на этом возвышении, и за-
висят в конечном счете контуры мира в западной буржуаз-
ной критике.
Для русской критики^ XIX в. эта точка зрения непри-
емлема. Для нее политика - особая область, по отноше-
нию к которой ни искусство, ни наука не имеют решающе-
го голоса. В свете того, что нам известно сегодня о твор-
честве, о процессах обновления, позиция русских крити-
ков более точна. Она позволяет увидеть то неправомерное
смешение объектов, которое вызывается предельно про-
стым обстоятельством: наука и искусство находятся по раз-
ные стороны репродукции, предметы их не совпадают, и
видят они друг друга не непосредственно, а лишь через
призму социальной репродукции.
Эффект видения через призму репродукции и лежит,
нам кажется, в основе конфликта искусства и науки. Ис-
кусство видит науку в ее приложениях, то есть только через
те продукты научного творчества, которые прошли про-
верку на социальную ценность, <издаются большими тира-
жами>, внедрены в общественную жизнь, включены во
всеобщую систему репродукции. Искусство не видит исто-
рии этих приложений, того во многом случайного сцепле-
ния множества деятельностей и промежуточных результа-
тов, которое образует <интим> науки, смысл и содержание
ее жизни. С точки зрения искусства, наука и репродукция
видятся сращенными, выглядят единым целостным телом
со своими внутренними законами изменения. И посколь-
ку движение репродукции совершается явно независимым
и во многом непредсказуемым для искусства способом,
само это развитие и наука - его источник - предстают
непонятными, иррациональными, чуждыми силами. Любой
упрек, любая жалоба, любая критическая стрела, пущен-
ная в репродукцию, обязательно попадает и в науку.
С другой стороны, и наука видит искусство через реп-
родукцию, через тот человеческий материал и те системы
ценностей, ориентировок, установок, которые обнаружи-
ваются в наличном общественном бытии, в сложившихся
системах репродукции. И поскольку системы эти с по-
мощью науки заполняются вещными элементами, человек
в его основных репродуктивных функциях вытесняется
^ Перед словом <критики> рукой Э.В. Ильенкова вставлено:
<демокр[атической]>. - С.Н.
30
машинами и автоматами, в науке возникает иллюзия ин-
фляции человеческих ценностей, неподготовленности че-
ловека к тем <прорывам> и <завоеваниям>, которые могло
бы обеспечить квалифицированное приложение накоплен-
ных наукой знаний. Возникает вдея несостоятельности
человека, его отставания от темпов научно-технического
развития, что превращает невежество и алчность в реаль-
ные силы, которые, по словам Дж. Бернала, <искажают
науку, отклоняют курс ее развития в сторону войны и раз-
рушения> (1, с. 279). Падение доли человеческого в репро-
дукции наука воспринимает как признак несовершенства
человека, и ответственными за это несовершенство, за
неквалифицированное и даже преступное использование
достижений науки объявляются системы подготовки лю-
дей к жизни, в том числе и искусство.
В отличие от гуманитарной критики науки и возмож-
ных результатов ее приложений, научная критика искусст-
ва выгладит менее шумной и известной, но она есть. Эта
критика существует не только в рамках <измеримых харак-
теристик>, когда продукты науки и систем воспитания на-
чинают к удовольствию ученых сравниваться по быстро-
действию, надежности, точности, с чего, например, и на-
чался у нас спор лириков и физиков, но и в рамках более
широкого социального плана ответственности за происхо-
дящее, когда потрясения и катастрофы последних десяти-
летий объявляются закономерным продуктом деятельнос-
ти писателей и философов, психологичвски их подгото-
вивших. Сноу, например, так описывает недоумения од-
ного из видных ученых: <Почему большинство писателей
придерживается таких взглядов на общество, которые уже
во времена Плантагенетов (XII-XIV вв. - М.П.) были оп-
ределенно невежественными и устаревшими? Разве это не
так для большинства писателей двадцатого века? Девять из
десятка тех, кто властвует в литературе нашего времени,
разве не выглядят они не только политическими глупцами,
но и политическими негодяями? Разве не влияние всего
того, что они воспевают, подготовило почву для Освенци-
ма?> (4, р. 7).
Взаимная мистификация, связанная с тем, что для на-
блюдательных пунктов искусства и науки события и люди
повернуты различными сторонами, усугубляется еще и тем,
что как наука, так и особенно искусство, до сих пор пребы-
вают в состоянии журденовского неведения относительно
Искусство и наука_________________3j_
собственной социальной функции и того способа, каким
эта функция реализуется.
Мы говорим, это особенно относится к искусству, не
потому, что искусство вообще менее способно к самосоз-
нанию, а скорее как раз по обратной причине: слишком уж
много существует на свете теорий искусства, причем тео-
рий по источнику явно внешних, возникших за пределами
искусства. В значительной мере это объясняется тем, что
искусство всегда было и до сих пор остается острым сред-
ством воздействия на человека, так что от обращений афин-
ских политиков к Народному собранию с просьбами при-
нять решение <ми комодин ономасти> - не выводить в
комедиях лиц под их подлинными именами - (см. 25, с.
58) до более поздних регламентаций и ограждений тянется
преемственная нить самозащиты ритуала от искусства, и в
этом смысле элементарно заблуждаются те, кто, вроде Камю,
считает <литературу отрицания> специфически буржуазной:
<Можно сказать, - писал Камю, - что почти до Француз-
ской революции литература целиком или в подавляющей
части была литературой гармонии, и только с той поры,
когда укрепилось возникшее в революции буржуазное об-
щество, начинает развиваться и литература отрицания> (8,
S. 19). Литература, как и искусство вообще, всегда подвер-
галась контролю и регламентации, а сама эта регламента-
ция выливалась, как правило, в теорию искусства, в указа-
ние искусству его места и функции. Это умел делать уже
Платон, который в <Государстве> (316, 369, 376) вполне
сознательно обосновывает идею <полезного> искусства.
В отличие от искусства наука, если речь идет о естес-
твознании, сравнительно долгое время развивалась без рег-
ламентирующего воздействия извне. И хотя недостатка в
теориях науки также не ощущалось, все философские сис-
темы нового времени так или иначе определяли место ес-
тествознания и в процессах познания и в социальной жиз-
ни, период свободного развития, сменившийся в первой
половине XX в. периодом <организованной> или <боль-
шой> науки, как и очевидность, <измеримость> влияния
науки на обновление социальных структур, создали здесь
более благоприятные условия для самосознания, чем те,
которые когда-либо существовали у искусства. Однако и в
науке процесс самосознания едва начат, и на сегодняшний
день наука и искусство остаются великими журденами, к
тому же журденами враждующими, плохо сознающими свои
32
силы и почти не умеющими их использовать. Конфликт
между наукой и искусством, как и всякая ситуация, когда
появляется возможность канализировать собственные беды
и горечи в адрес соседа, лишь мешает этому процессу са-
мосознания.
5. Канон науки
По справедливости разговор о канонах надо бы начи-
нать с искусства - оно явление более древнее, чем наука
(здесь и ниже в термин <наука> включается главным обра-
зом естествознание), да и каноника искусства разрабаты-
валась уже древними, Аристотелем и александрийцами:
грамматиками и литературоведами - <каллимаховыми пса-
ми>. Но начать с канонов искусства значит заведомо встать
на позицию усечения соседа - ограничения науки, пред-
писания ей линии поведения, которая может оказаться не-
состоятельной для нашего мира научно-технической рево-
люции.
Таких попыток, когда за исходное, за момент опреде-
ленности и стабильности бралась каноника искусства или
социальная стабильность как таковая, или блаженство в
репродукции - <счастье>, совершалось немало, и все эти
попытки заканчивались близким результатом: надо обуз-
дать науку. Идет ли речь об этическом формализме И. Канта
или о бого- и мифостроительстве на песке христианской
нравственности, или о нравственном социализме, или о
средневековой коммуне, всякий раз возникает задача явить
миру такое общество, в котором все отношения, основа-
ния и законы вытекали бы из нравственности и только из
нее. При этом обязательно кивают в сторону науки - и на
нее следует распространить это исходное основание нрав-
ственности, <разрешить> только такие научные исследова-
ния, которые не шли бы в ущерб нравственности, в первую
очередь нравственности самих исследователей. И как бы
ни спорили насчет <счастья>, считая его основой нрав-
ственности или противопоставляя счастье и взаимное рас-
положение людей как исключающие друг друга нравствен-
ные категории по рассуждению типа - счастлив и зверь,
грызущий добычу, а взаимно расположены могут быть только
люди, в конечном счете все остается на своих местах, ви-
новатой остается наука.
Если стабильность, в какой бы она форме ни бралась,
Искусство и наука_________________33
лично-нравственной или социально-репродуктивной, по-
ложена в основу, то стабильным, не доступным обновле-
нию оказывается и все остальное. Тогда волей-неволей все
виды творчества становятся излишними, теряют социаль-
ную нагрузку. Получается как в <Бравом новом мире> у
Мустафы Бонда: <Мы вынуждены думать о стабильности,
мы не хотим меняться. Всякое изменение - угроза ста-
бильности. В этом еще одна причина того, что мы не так
уж спешим с внедрением новых изобретений. Каждое от-
крытие в чистой науке является потенциально подрыв-
ным. Даже науку нам приходится рассматривать как по-
тенциального противника, да, и науку... И в этом одна из
составляющих цены за стабильность. Не только искусство
несовместимо со счастьем. Несовместима и наука. Наука
опасна, нам приходится держать ее накрепко закованной и
под постоянным прицелом> (5, р. 153).
Поэтому остается лишь второй путь: положить в осно-
вание нестабильность, развитие, и попытаться понять воз-
можность и счастья и взаимного расположения в условиях
движения и развития, в условиях того, что К. Маркс и Ф.
Энгельс называли коммунизмом: <Коммунизм для нас нс
состояние, которое должно быть установлено, не идеал, с
которым должна сообразоваться действительность. Мы
называем коммунизмом действительное движение, кото-
рое уничтожает теперешнее состояние> (24, т. 3, с. 34).
Чтобы понять механику этого действительного движе-
ния, нам необходимо иметь в виду то принципиальное
возражение против всякого рода умозрительных схем, ко-
торое Маркс выдвигает против гегелевского принципа тож-
дества народного самосознания и государственного строя:
<Отсюда можно было бы, напротив, вывести только требо-
вание такого государственного строя, который заключает в
себе самом, в качестве определяющего начала и принципа,
способность прогрессировать вместе с развитием созна-
ния, прогрессировать вместе с действительным человеком.
Но это возможно только при условии, если <человек> стал
принципом государственного строя> (24, т. 1, с. 140). Но
выявить возможность такого строя вообще, возможность
действительного движения, в котором может быть реали-
зован действительный, прогрессирующий человек как при-
нцип и мера социального устройства, значит действовать в
уверенности, что стихийное изменение репродукции или
социальная история не имеет внутреннего вектора разви-
34
тия, не есть <самодвижение>, <саморазвитие> репродук-
ции, а лишь нейтральное основание, лишь условие для
самодвижения и саморазвития других сущностей, в первую
очередь человека. Ведь если бы оказалось, как это иногда
изображают, что история и в самом деле движется по Геге-
лю, что существует какой-то <дух времени>, <цайткайст>,
способный регулировать обновление репродукции, нести
цели обновления, выстраивать исторические события в
необходимую последовательность моментов, то всякий
разговор о человеке - творце истории, ее принципе, мере
стал бы беспредметным. Нам пришлось бы солидаризиро-
ваться в этом вопросе с экзистенциализмом, с возведен-
ным в догмат веры бессилием перед ходом истории. Имен-
но поэтому и приходится начинать с канона науки, с про-
цесса и механики обновления репродукции.
Здесь первым вопросом и первым позитивным подхо-
дом к научной канонике является выяснение природы го-
могенности репродукции и научного продукта. Чтобы ока-
зывать какое-то воздействие на сложившуюся всеобщую
форму репродукции, произведения научного творчества
должны обладать некоторой суммой свойств, позволяю-
щих им проникать в репродукцию, входить в отношения
сравнения с элементами ее наличной формы, то есть це-
лый ряд свойств научного продукта должен быть предза-
дан научному творчеству, априорно определять его, как
грамматика и словарь определяют человеческую речь. Сумма
таких априорных определений, правил творчества и со-
ставляет канон науки.
Сначала нам следует убедиться, что процесс вхождения
продуктов науки в репродукцию и освоения их репродук-
цией действительно существует. Установить это несложно.
Процесс исследован и на микро- и на макроуровне. Отно-
сительно объема и темпа этого процесса собран достаточ-
но представительный материал. Изучение собранных дан-
ных показывает, что где-то с середины XVIII в. начинает
действовать новый механизм обновления репродукции,
основанный не на постепенной эволюции отдельных на-
выков и профессий, а на их замене другими навыками,
профессиями, технологиями. Если применить здесь био-
логическую аналогию, то именно в это время начинается
переход от практического бессмертия навыков и профес-
сий к их смертности как механизму эволюции-совершен-
ствования.
Искусство и наука_________________35
Переход описывался многократно в красочных анало-
гиях бегуна, пробегающего на последних метрах марафон-
ской дистанции всю современную историю науки и техни-
ки, или же в аналогиях эффекта <непосредственной дан-
ности>, по которому в науке всегда живет и здравствует
около девяноста процентов когда-либо живших ученых.
Но для наших целей значительно более важна другая ха-
рактеристика: средний срок жизни навыков и профессий в
сложившейся форме репродукции. Чем этот срок меньше,
тем выше темп этого нового типа обновления и, соответ-
ственно, тем большую роль в обновлении играет наука.
Проделать такое исследование несложно, нужно только
<пометить> навыки и профессии, проследить, когда они
появились и когда исчезли или оказались в отношениях
конкуренции с другими навыками.
Если покопаться в истории репродукции и пометить
навыки XIII-XrV вв., то они почти все окажутся <вечны-
ми>. Двигаясь к их возникновению, мы всякий раз будем
оказываться на Олимпе, чувствовать себя учениками богов
и богинь, от которых мы получили в дар все навыки и
искусства. Двигаясь же к их исчезновению, мы встретимся
с крайней неоднородностью. Ткачество, например, <дар
женщинам от Афины>, будет заменено ткацким станком
сравнительно рано, в XV в., тогда как <дар Деметры>, зем-
лепашество, будет существовать еще очень долго, и срав-
нивая, например, изображение пахоты в <Поднятой цели-
не> и в <Илиаде>, мы даже будем испытывать некоторые
сомнения насчет прогресса в организации и стимулирова-
нии земледельческого труда:
Сделал на нем и широкое поле, тучную пашню,
Рыхлый, три раза распаханный пар; на нем землепашцы
Гонят яремных волов, и назад и вперед обращаясь;
И всегда, как обратно к концу приближаются нивы,
Каждому в руки им кубок вина, веселящего сердце,
Муж подает; они, по своим полосам обращаясь,
Вновь поспешают дойти до конца глубобраздного пара.
(Илиада, XVIII, 541-547).
Но вот если пометить навыки и профессии нашего вре-
мени, то, не говоря уже о том, что почти на каждом из них
окажется метка вполне земного изобретателя или изгото-
2*
36
вителя, мы обнаружим, что средний срок их жизни крайне
невелик - 10-15 лет, хотя, конечно, есть среди них и ре-
ликты вроде того же земледелия, где, правда, быков поуба-
вилось, но основная схема: поле, плуг, тягло, пахарь -
остается в силе, хотя и здесь уже наука готовит радикаль-
ный подкоп: <Представим себе... то время, когда экономи-
ка синтеза пищи одержала верх над старинными традици-
онными способами ее получения, - приглашают нас по-
мечтать А.Н. Несмеянов и В.М. Беликов. - Несколько
огромных заводов, расположенных в разных местностях
страны, богатых углем или нефтью, вырабатывают потреб-
ную населению пищу. Занимают они в сумме площадь в
несколько сотен квадратных километров. Столь трудоем-
кое и малоспособное к прогрессу сельское хозяйство ото-
шло в прошлое... Отошла в прошлое и индустрия, снабжа-
ющая сельское хозяйство машинами, горючим, удобрени-
ями, средствами борьбы с полевыми вредителями. Освобо-
дилось для более производительной работы 34% населе-
ния, занятого в народном хозяйстве и ныне работающего в
сельском хозяйстве> (26, с. 23).
Что же из этого следует?
Прежде всего, независимо от того, каким способом на-
уке удается обновлять социальную репродукцию в столь
быстром темпе, возникает, очевидно, задача, непосредствен-
но соотнесенная с целями искусства; проблема миграции
навыков и профессиональной нестабильности. Сегодня мы
уже не можем обеспечить человеку профессию <на всю
жизнь> или, тем более, ориентировать его на ту или иную
наследственную специальность. Иными словами, сегодня
уже невозможна, объективно реакционна литература ут-
верждения традиций, литература героев <с кого жить>, а
вместе с ней и та конформистская воспитательная функ-
ция литературы, которую сформулировал еще Протагор:
<Когда дети усвоили буквы и готовы понимать написан-
ное, как до той поры понимали с голоса, учителя кладут им
на столы творения хороших поэтов, чтобы они их читали,
и заставляют детей усваивать их, - а там много наставле-
ний, много повестей и похвал и прославлений древних
доблестных мужей, - чтобы ребенок, соревнуясь, подра-
жал им и стремился стать таким же> (Платон. Протагор,
325 Е - 326 А).
Нужна какая-то новая литература, и если литература
оставляет за собой функцию поучения, различения добра и
Искусство и наука_________________37
зла, то эта литература должна, видимо, быть не исчислени-
ем примеров для подражания, не прославлением социаль-
но-полезной и необходимой для нужд момента <обоймы>
ролей и должностей, а скорее литературой движения пси-
хологических установок, психологической динамики, по-
могающей человеку принять подвижный мир обновления
и найти в нем свое место.
Ясно, что здесь сразу же возникает вопрос: настолько
ли хорош этот новый мир, чтобы помогать с ним осваи-
ваться, участвовать в меру сил в приспособлении человека
к этому миру? Не следует ли, совсем напротив, встать на
позицию спасения человека от этого нового мира, помочь
ему сохранить традиционные ценности? Здесь, по сущест-
ву, скрыто множество частных вопросов: куда движется
мир в процессе научно-технической революции? Что имен-
но считать человеческими ценностями? Совпадает ли дви-
жение мира репродукции с движением действительного
человека? Должно ли <приспособление> пониматься как
совпадение с наличными формами движения репродукции
или как критическая, отрицающая <сращивание> человека
и должности позиция? Все эти вопросы важны, но наибо-
лее интересны для наших целей два первых: куда движется
мир репродукции и в чем состоит человеческое.
Вопрос о том, куда движется мир социальной репродук-
ции под давлением обновляющего эффекта науки, крайне
важен для искусства, хотя для самой науки это вопрос праз-
дный, ей попросту нечего на него ответить. Наука не знает
и знать не может, кто, как, когда, в каких целях найдет
способ применить накопленное наукой знание к решению
тех или иных проблем. И уже заведомо науке не дано средств
и сил реализовать собственные проекты. Допустим, на-
пример, что химико-сельскохозяйственные Васюки, о ко-
торых пишут Несмеянов и Беликов, окажутся реальностью:
сельское хозяйство исчезнет, исчезнет, соответственно,
огромная масса навыков, профессий, технологий, и соот-
ветствующая группа людей, около трети трудоспособного
населения будет переориентирована на другие виды дея-
тельности. Можно ли будет считать эту акцию по искоре-
нению сельского хозяйства научной? Видимо, нет. Или, во
всяком случае, не совсем.
Акция была бы бесспорно научной по генезису: без пред-
варительной научной деятельности по изучению состава
продуктов питания, процессов их синтеза, без разработки
38
соответствующих технологий такая акция стала бы невоз-
можной. Но дальше-то начинается что-то совсем иное.
Начинается внедрение, где нужны решения, организация
деятельности массы людей, работа по переквалификации
трети трудоспособного населения и т.п. Все это явно выхо-
дит за рамки компетенции науки, совершается за ее пре-
делами и независимо от нее.
Но почему такие вещи все-таки совершаются или не
совершаются? Что определяет решения и деятельность по
их реализации? Ответ здесь прост: цена продукта. Если за
одни и те же продукты покупателю предлагают расплачи-
ваться по нескольким таксам, платить, скажем, за тот же
самый дневной рацион или 2-3 копейки, или 40 копеек
(расчеты по двум вариантам химического производства),
или около двух рублей, то покупатель, видимо, независимо
от его психологических установок, убеждений, мыслей
насчет роли науки, предпочтет расплачиваться по самой
дешевой из такс. И это аргумент не от науки, а от человека,
от его естественного стремления получить больше на еди-
ницу затрат, что во всеобщей форме репродукции, в эко-
номике, как раз и составляет смысл и суть борьбы за повы-
шение производительности труда. Наука в данном случае
лишь предлагает варианты и рецепты, но выбор произво-
дится не наукой, а потребителем, кем бы он ни был, чело-
веком, социальной группой, структурой, технологией, ор-
ганизацией и т.п.
Важно отметить, что ни о какой конкретной направ-
ленности таких выборов, о предсказании, предвидении здесь
не может быть и речи, поскольку на складывающуюся к
данному моменту систему вариантов, хотя она и ориенти-
рована на <спрос> как на нечто устойчивое и постоянное,
накладывается многослойная неопределенность, связан-
ная, во-первых, с тем, что нельзя предсказать открытие, а
если бы можно было это сделать, то не стоило бы и огород
городить, заниматься научной деятельностью, и, во-вто-
рых, с тем, что контакт науки с наличной системой репро-
дукции носит многоступенчатый, <шаговый> характер,
предполагающий разрывы, задержки, независимую друг от
друга деятельность многих людей. Когда, например, физи-
ки открывают и экспериментально подтверждают ряд при-
нципов распространения света, а затем практики обнару-
живают, что эти принципы можно использовать для увели-
чения и создают электронный микроскоп, то в самой на-
Искусство и наука_________________39
уке это два отдельных события, разделенных по времени
промежутком более 50-ти лет и не выводимых друг из дру-
га.
Точно такая же неопределенность возникает и на входе
в репродукцию. Попытки предвидеть, рассчитать, сплани-
ровать здесь редко удаются. Англичане, например, в 1954 г.
приняли широкую программу строительства атомных элек-
тростанций, в разработке которой принимали участие и
ученые и экономисты. Лет через семь выяснилось, что
программа может обернуться экономической катастрофой,
и получилось это не потому, что плохо считали, а потому,
что, как пишет редактор журнала Дж. Мэд доке,
<произошло совершенно неожиданное скачкообразное
уменьшение стоимости строительства обычных станций.
Скачок был настолько значителен, что надежды на конку-
рентоспособность энергии, выработанной на атомных элек-
тростанциях, для Англии не оправдались> (9, р. 156).
И все же, в каком-то смысле мы можем говорить здесь
о векторе движения, связанном с общей тенденцией выбо-
ра более оптимальных, <дешевых> вариантов производства
продукта потребления, причем этот определитель обнов-
ления репродукции явно не зависит от науки. Хотя на него
наслаивается много побочных явлений, действие этого
критерия очевидно: под воздействием науки доход надушу
населения в развитых странах удваивается каждые 20-25
лет (27, с. 289), и кумулятивный эффект этого роста, на-
копленный развитыми странами, выглядит весьма внуши-
тельно: доход на душу населения в развитых странах сегод-
ня в 15-20 раз выше, чем в остальном мире (10, р. 959-960).
Вместе с тем, если бы речь шла только о действии этого
критерия, стимулирующего рост производительности тру-
да и любые попытки снизить затраты на производство еди-
ницы продукции, то у искусства вряд ли возникла бы почва
для критики процесса обновления, а заодно и главной силы
этого процесса - науки. Критика могла бы исходить лишь
из самых скверных представлений о человеческой приро-
де, а именно из представления о рабском состоянии как о
состоянии естественном и необходимом для человека. Воз-
никало бы то, о чем сегодня часто пишут буржуазные со-
циологи, как о темных сторонах проблемы свободного вре-
мени, и о чем все-таки лучше других писал Хаксли: <Они
любят свою работу, - говорит у него Мустафа Монд. -
Она детски проста и легка. Никакого напряжения голове
40
или мускулам. Семь с половиной часов легкого, неизнуря-
ющего труда, а затем рацион сомы, игры, неограниченные
совокупления, эротофильмы. Чего им еще требовать? Они
могли бы, правда, требовать уменьшения рабочего време-
ни. И конечно же, мы могли бы дать им больше свободно-
го времени. Технически очень просто сократить рабочий
день для низших каст до трех или четырех часов в день. Но
вот были бы они от этого более счастливы? Нет, не были
бы. Лет полтораста тому назад провели эксперимент: для
всей Ирландии установили четырехчасовой рабочий день.
И что из этого получилось? Беспокойство и резкое увели-
чение потребления сомы, вот и все. Эти три с половиной
часа добавочного досуга вовсе не оказались источниками
счастья, люди старались отдохнуть от них> (5, р. 153).
Но, к сожалению, на действие основного критерия вы-
бора, на <аргумент от человека>, накладывается действие и
другого критерия - <аргумента от национального государ-
ства>; так что движение репродукции подчинено не только
повышению жизненного уровня людей, но и раду требова-
ний, связанных с фактом сосуществования национальных
государств как высшей для нашего времени социальной
единицы. Заботы о целостности, безопасности, военном и
экономическом превосходстве накладывают свою печать
на системы выбора и результаты отбора, направляют про-
цесс обновления к целям, которые могут быть тлубоко чужды
человеку. Более того, и в условиях сосуществования двух
систем это особенно ощутимо, <аргумент от национально-
го государства> затягивает всех соревнователей в бесконеч-
ную научно-техническую гонку, отстать от которой или
выйти из которой значило бы совершить акт национально-
го самоубийства. Гонка ускоряет процессы обновления,
делает повышение темпов обновления условием существо-
вания и выживания национального государства. Гонка ста-
вит науку, а с нею и все виды творчества в привилегиро-
ванное положение, ни одно государство не рискнуло бы
сегодня всерьез поссориться с наукой, все они вынуждены
воспроизводить и стимулировать творчество в таких мас-
штабах, о которых раньше не приходилось и мечтать. Но та
же гонка и страх отстать в этой гонке ставит мир на грань
катастрофы, когда ради сохранения института националь-
ного государства может быть поставлено на карту сущес-
твование человечества вообще.
Механику этого внешнего стимулирующего воздейст-
Искусство и наука__________________41
вия на процессы обновления, хотел он того или нет, пре-
красно выразил в 1940 г. сенатор Дауни в речи по поводу
открытия атомной энергии: <За последний год было сдела-
но решающее открытие, и, если его коммерческое исполь-
зование станет совершившимся фактом, - а как об этом
пишут даже осторожные ученые мира, это обязательно
произойдет, - мы с вами станем свидетелями гибели на-
шей нефтеперерабатывающей и угольной промышленнос-
ти, коммунального хозяйства и многого другого... Амери-
канские бизнесмены считают, что дальнейшее исследова-
ние любой формы энергии, которую можно столь дешево
производить и которая приведет к гибели огромной части
нашего предпринимательства, должно быть прекращено
правительством. Но, увы, господин президент, немецкие
химики работают день и ночь, стараясь усовершенствовать
овладение этой новой формой энергии, и, если мы будем
только плестись за ними, это приведет к огромной катас-
трофе для американской цивилизации> (28, с. 61).
Этот довод: <Но, увы, господин президент>, - всегда
решает в таких вопросах, как лететь или не лететь на Луну,
Марс, Венеру, выдумывать или нс выдумывать межконти-
нентальные ракеты, атомные подводные лодки, термоя-
дерные бомбы, системы наблюдения и оповещения и т.п.
Весь этот опасный мусор вовсе не является продуктом того,
что Маркс называл <деятельным невежеством>. Совсем на-
против, в современных условиях он необходимое и неиз-
бежное следствие соревнования национальных государств
и двух систем. Поэтому даже здесь позиция голого отрица-
ния и лобовой критики науки была бы беспочвенным дон-
кихотством и явно несправедливым делом: наука не имеет
голоса в решении всех этих вопросов. Иное, конечно, дело,
может ли наука получить такой голос и, пользуясь своим
привилегированным положением, способна ли она влиять
на ход событий. Но это уже вопрос другой, вопрос о граж-
данской позиции ученых, а не о социальной функции науки
как института общественного обновления.
Если попытка понять, куда движется репродукция и кто
ответственен за направление движения, показывает, что
наука к этому имеет весьма косвенное отношение, что дей-
ствительное направление движения складывается как со-
вместный результат выборов от нужд человека и от нужд
национального государства, то второй вопрос - о челове-
ческих ценностях - выглядит куда запутаннее и сложнее.
42
Путали здесь все: философия, искусство, наука. Но ос-
новная путаница происходит все же, нужно признаться, от
философии, от неразличенности весьма важных и несво-
димых друг к другу категорий репродукции и творчества,
которые до сих пор сосуществуют в терминах типа <дея-
тельность>, <мышление>, <практика>, <труд>. Только по-
пытки исследовать точными методами творчество вскрыли
несостоятельность отождествления репродукции и твор-
чества, разнотипность деятельности по закону и деятель-
ности по канону^.
Вместе с тем, само это отождествление имеет свою ис-
торию. В философии это линия Локк-Юм-Кант-Фихте, в
которой затруднения, связанные с отказом от теологичес-
ких постулатов сотворенности мира по слову божьему и
богоподобия человека (<врожденные идеи>) и попытки обос-
новать сенсуалистические теории познания завершились в
философии И. Г. Фихте идеей тождества объекта и субъек-
та, я действующего и я мыслящего^. Примат дела, под
знаком которого проходила эта трансформация философ-
ской проблематики, как раз и привел к тому результату,
что творчество оказалось на периферии философского вни-
мания, по-существу за пределами предмета философии^, тогда
как репродукция - деятельность по закону, развернутая в
бесконечный повтор, - стала полновластным представи-
телем категории бытия, в которой, и это действительно
так, осуществлено тождество мысли и действия, мысли и
бытия.
Но это лишь одна сторона путаницы, способная в ка-
кой-то мере объяснить неизученность процессов творчес-
тва. Вторая состояла в том, что единственно достойным
имени знания в философии нового времени признавалось
лишь одно - научное знание. Отсюда и возникала та ха-
рактерная для немецкой классики идея включения объекта
в субъект, когда оба они оказываются различенными толь-
ко по степени формализации, а по-существу, - гомогенны-
ми^. В субъекте нет ничего, что не могло бы предстать
^ Со слов <Только попытки...> и до конца абзаца жирно подчеркнуто
Э.В. Ильенковым с большим знаком вопроса. - С.Н.
^ Э.И:. А разве это не одно и тоже <я>?
^ Э.И:. ?! у Фихте?
^ Э.И:. А разве нет? Разве <субъект> не является прежде всего <объек-
том>, - телом среди прочих тел? Это и Спиноза, не только Фихте. И
Фейербах, и Гегель и Маркс.
Искусство и наука_________________43
предметом и стать объектом; объект лишь <для себя> субъ-
ект, а тот остаток субъективности, который вынуждает все-
таки отличать субъект от объекта, есть только непознанная
пока, неформализованная <в себе> часть субъекта. Гегель
пишет об этом процессе: <Дух, который знает себя в таком
развитии как духа, есть наука. Она есть его действитель-
ность и царство, которое он создает себе в своей собствен-
ной стихии> (24, т. 4, с. 13).
Эта вторая сторона путаницы^, которая дает себя чув-
ствовать и сегодня, создавала и создает иллюзию, будто
субъект исчерпывается в объекте, будто все в субъекте, в
человеке, в его мышлении доступно изучению обычными
методами науки^. Эта иллюзия и повела, собственно, ки-
бернетику на штурм творчества, в процессе которого она и
выявилась в качестве иллюзии, неправомерного смешения
двух разнопорядковых явлений.
Так что же наука может и чего она не может, что ей
положено по канону и чего не дано? Если обратиться к
истории возникновения и философской санкции основ-
ных естественно-научных понятий, что произошло еще в
XVII в. силами Ф. Бэкона, Р. Декарта и Т. Гоббса, то гра-
ницы научного познания и основные его правила предста-
нут довольно четкими. Отталкиваясь от Аристотеля, от его
концепта природы, лежавшего в основе христианского
миропорядка, эти философы, особенно Гоббс, создали
новый, <усеченный> концепт природы, который мы те-
перь называем <объектом>, <миром открытий>, <объектив-
ной реальностью> и т.п. Смысл изменений состоял в том,
что из представлений о сущности - универсальном кир-
пичике мира - были исключены так называемые <фор-
мальная> и <целевая> причины^. С помощью понятия
инерции-самодвижения две оставшиеся причины Аристо-
теля - <материальная> и <действующая> объединились в
понятие взаимодействия <тел>, одно из которых выступает
пассивной (<материальной>), а другое активной (<действу-
ющей>) половинкой <полной причины>. Эти <полные при-
чины>, а для будущего знания - <полные потенции> и
стали прототипом научного канона, а также и представле-
ний о предмете научного знания - объекте.
^ Э.И.'. Тебе бы такую <путаницу>...
^ Э.И.: <Сайенса>? Конечно, нет. А диалектикой? Да..
^ Э.И.: Это ведь Спиноза.
44
Схема: <если - то> и сегодня остается универсальной
для научного знания схемой^. Гипотеза, эксперимент, при-
нцип, закон, технология, - все обнаруживает в себе эту
схему. Но она универсальная не только для науки, она же
лежит в основе любого действия по закону, в основе репродук-
ции. Идея бесконечного повтора, достоверной связи собы-
тий с контролируемыми условиями имеет силу как для
области научного творчества, так и для области репродук-
ции, связывает эти области, может рассматриваться как
проекция репродукции на научное творчество, как апри-
орное со стороны репродукции определение научного твор-
чества. Правда, повтор в науке запрещен, нельзя открыть
дважды закон всемирного тяготения, но запрет на плагиат
не мешает науке требовать экспериментальной проверки,
которая может совершаться многократно; и это требова-
ние есть требование бесконечного повтора к любому про-
дукту науки.
Более того, <полные причины> безлики, поэтому упор
на достоверность, на обязательность и необходимость свя-
зи <если - то> превращает всю область научного знания в
царство безликих, слепых и автоматически действующих за-
конов^. По сути дела, это <голые> программы деятельнос-
ти. Попадая в социальную репродукцию, эти программы
обрастают системами отрицательной обратной связи, то
есть становятся уже не просто законами, но законами ак-
тивными, которые навязываются через деятельность пред-
метам труда, имеющим индивидуальные различия. В науке
же индивидуального нет, здесь оперируют только классами
и не выходя за пределы классов.
Индивидуальное, отходящее от нормы, неповторимое
оказывается недоступным для изучения научными метода-
ми, располагается за пределами предмета рауки^. Поня-
тый как область действия слепых, нс знающих исключе-
ния, автоматических, общих, безличных законов, такой
предмет или <объект> как раз и есть <природа> науки, при-
вычный для нас^ концепт природы. Она лишена эмоций,
всегда обязана одинаково отвечать на одни и те же вопро-
сы, неспособна вводить ни нас, ни ученых в заблуждение,
^ Э.И.'. Для <Сайенса>... Для позитивистов.
22 Э.И.: Опять <Закон> - по <сайенсу> и только (лишь формальная и
формализованная схема закона, не Закон).
23 э.И.: Сайенса? Ну и что?
"* Э.И.: Вот именно.
Искусство и наука__________________45
увертываться от наших попыток познать ее, заставить слу-
жить нашим целям. Она инертна, стабильна, всегда и всю-
ду остается тем же самым - равнорасположенной ко всем
нам служанкой за все, выполняющей любые наши прихо-
ти, если нам удается хотя бы раз заставить ее сделать это.
Любой результат науки и есть такая удачная попытка. Он
имеет равную силу для всех времен, всех мест и всех людей
на земле, или, как эту мысль сформулировал Дж.К. Мак-
свелл, - <события, различенные только по месту и време-
ни, идентичны>. Применительно к репродукции, учитывая
безличность предмета науки ту же мысль можно сформу-
лировать и в нормах функционального определения: <чем
бы ни различались системы, у которых равные сигналы на
входе дают равные сигналы на выходе, они функциональ-
но неразличимы, идентичны>. Определения последнего рода
называют принципом <черного ящика>, они применимы ко
всему объему научного знания. Смысл их в том, что любое из
них суть такой наблюдательный пункт, с которого видны
лишь функции и совершенно неразличимы их носители^.
Входит ли человек в предмет науки? В этом гвоздь вопро-
са^. По мнению немецкой классики и по мнению многих
ученых, человек входит в предмет науки, целиком и пол-
ностью. Но если немецкие философы не шли дальше суб-
станциональной идентичности, то есть оставались в рам-
ках определения Максвелла, исключали из сущности чело-
века индивидуальное^, оставляя все же родовое, то наука
идет дальше: для нее человек исчерпаем не только в общих
родовых свойствах, но и в общих человеку и природе фун-
кциях. Если первый взгляд - основа нивелляторства среди
людей, то второй - основа нивелляторства среди людей и
вещей. Функционально описывая, например, систему фор-
мулой: <на входе три копейки, на выходе - стакан газиро-
ванной воды с сиропом>, мы тем самым описываем не
только частную должность человека - быть продавцом
газированной воды, но человека как такового, хотя, и это
очевидно, под ту же формулу подпадает и автомат, причем
подпадает таким способом, когда у науки нет операции, с
^ Э.И.'. Сайенс. а не наука в смысле Гегеля и Маркса.
^ Э.И.: А предмет науки в человека...
^ Э.И.: " Неправда. Они различали <дурную> и всеобщую индивиду-
альность. Никак они ее не <исключали>. Индивид[уальное] (личностное)
- das Selbst - одна из центр[альных) категорий и Фихте. и Шеллинга, и
Гегеля, и Фейербаха.
46
помощью которой она могла бы различить, где человек, а где
имитирующее его действия по той же программе железо.
Позиция науки в таких вопросах напоминает позицию
пассажира в кабине лайнера, который попытался бы, сидя
в кресле, решить, кто ведет машину: летчик или автопилот.
За рамками науки здесь нет проблемы: нужно пойти в ка-
бину и посмотреть. Но так только за рамками науки, в
самой науке подобная операция запрещена, она нарушала
бы принцип черного ящика. Схоласты в свое время спори-
ли, способен ли бог Аристотеля отличить Платона от Со-
крата. Этого не смогли бы сделать ни немецкие филосо-
фы-классики, ни наука. Более того, наука оказалась бы
неспособной отличить быка от трактора, для нее есть лишь
усилие на крюке или тяга. Она не смогла бы отличить или,
вернее, всегда способна найти такую позицию, когда не-
возможно отличить лошадь от вертолета или подводной
лодки, поскольку видна будет лишь <мощность>, которую
можно выразить, в частности, и в <лошадиных силах>^.
Эта сознательная, гибкая, активная слепота составляет
силу науки^, поскольку те переходы <в другой род>, кото-
рые в древности совершались от случая к случаю, вели к
замене человека в отдельных репродуктивных функциях
ослом, быком, орудием, совершаются теперь автоматичес-
ки. В исходе оказывается допускающая бесконечный пов-
тор функция, а не ее носитель. Инженер сначала рассчита-
ет нагрузки, а потом уже будет думать о том, ставить ли в
качестве привода мотор или достаточно будет легкого на-
жима руки.
Иными словами, наука знает человека только в репро-
дуктивных функциях, где он сила среди сил природы, част-
ный случай среди таких же частных случаев проявления уни-
версальных связей^. Но вот исчерпывает ли репродукция
человека? Лежат ли человеческие ценности в репродукции
или за ее пределами? Для любого вида деятельности, если
он допускает функциональное определение, а все виды
репродукции, деятельности по закону, заведомо такое оп-
ределение допускают - закон и есть такое определение, -
останутся в силе рассуждения о продавце газированной
^ Э.И.'. Ср. <Капитал>, те различение быка (и трактора) от человека
принципиально.
^ Подчеркнуто Э.В. Ильенковым. - С.If.
^ Э.И.'. Какая наука? Почитай Шеллинга и Фихте... Тогда не будешь
так писать!
Искусство и наука______________ 47
воды и автомате, то есть каким бы сложным ни оказался
закон деятельности, ни в этом законе, ни в самой деятель-
ности по закону нет ничего специфически человеческого.
С функциональной точки зрения, кондуктор автобуса и
железный ящик, куда приглашают опускать пятаки, нераз-
личимы, они <одно и то же>. Адистанция от этого кондук-
тора-ящика до самых сложных видов репродуктивной де-
ятельности не так уж велика. Если сегодня <Известия> пишут
о замене инструктора райсобеса вычислительной маши-
ной, то завтра им придется писать то же самое о должнос-
тях городского, областного и т.д. масштаба.
С философской точки зрения, здесь вообще нет ника-
кой дистанции, поскольку из факта функциональной оп-
ределимости всех видов репродукции возможен лишь один
вывод: ни в репродукции, ни в каноне науки, рассчитан-
ном на обновление репродукции, ни в предмете науки, как
он очерчивается каноном, нет человека, нет человеческих
ценностей.
Если зафиксировать эту точку зрения и под соответ-
ствующим углом взглянуть на научное творчество, мы без
труда обнаружим это <бесчеловечное> требование научно-
го канона. Продукт не только должен строиться по репро-
дуктивной схеме <если --то>, но он должен также доказать
свою независимость от человека, непричастность к нему.
Этот акт проверки на бесчеловечность ученые называют
экспериментом, а логики - верификацией. В применении
к науке сам смысл объективности, независимости ни от
человека, ни от человечества, должен, видимо, пониматься
не статически, как некоторая устойчивая и независимая от
нас составляющая знания, а дина.шчески, в духе граммати-
ки языка, как сумма правил и операций вывода человека за
рамки познания, сепарации человеческого и объективно-
го, отчуждения человека от продуктов научной познава-
тельной деятельности^.
Канон науки, таким образом, не только не включает че-
ловека, но и активно исключает его^. Научное знание на-
чинается там, где кончается человек, где от него удается
освободиться. А если в силу исторических причин человек
в его репродуктивных свойствах оказывается еще в пре-
делах предмета науки, то происходит это не по вине уче-
^ Э.И.: Вздор! Не от человека, а от капризов его воли и сознания.
32 э.И.: Вздор.
48
ных: человеку там, если он человек, а не должность, если
он цель, а не средство, нечего делать. Наука по канону
слепа к человеческому, не видит и не в состоянии видеть
человеческого, даже если бы захотела^.
Здесь можно испугаться: а медицина? Это ли не наука о
человеке? Даже по нормам англо-саксов, где под наукой
(сайенс) имеется в виду только естествознание, медицина
остается наукой. Нам кажется, что дело здесь не в том,
куда та или иная дисциплина традиционно приписана, а в
социальной функции, в том, как та или иная наука влияет
на социальную определенность, работает в контурах об-
новления или стабилизации. Положение медицины здесь
крайне своеобразно. Она бесспорно в контуре стабилиза-
ции, ее предмет целиком укладывается в понятие отрица-
тельной обратной связи, поскольку медицина исследует
отклонения от нормы, <болезни> и обращается с отклоне-
ниями обычным кибернетическим способом - уничтожа-
ет, нейтрализует, <лечит> их. Здесь цели медицины прямо
противоположны научным: не накопление и внедрение
отклонений, а уничтожение их. С другой стороны, конеч-
ные цели медицины всегда одни: здоровый нормальный
человек, но именно в этом пункте человек исчезает из поля
ее зрения. Если наука начинается там, где удается изба-
виться от человека, то медицина кончается там, где начи-
нается человек. В отношении же к человеку и наука и
медицина едины: человек располагается на слепом пятне
научного видения.
Поскольку в науке нет человека, позицию тревоги и
ужаса перед теми изменениями, которые с помощью науки
происходят в нашей жизни, волей-неволей приходится
рассматривать в рамках <интеллектуального луддизма>.
Ничего большего, кроме изгнания человека за рамки соци-
альной репродукции, наука сделать не может. Печалиться
по этому поводу столь же уместно, как горевать о том, что
осел и бык заменили в свое время человека в функции
тягловой силы, что громады камня на берегах Нила пере-
двигают ныне краны, а не армии рабов, что на наших по-
лях не женщины тянут плуги, как это было во времена
войны, а тракторы. И если уж говорить сегодня о действи-
тельно здоровой человеческой реакции на научно-техни-
ческую революцию, говорить в плане героев, с кого жить,
^ Э.И.: Чей это канон? К <Капиталу> все это никак не применимо.
Искусство и наука__________________49
то, пожалуй, величайшим героем современности был тот
английский мальчуган, которому надоело тянуть рукоятки
паровой машины и который сумел, связав их веревками,
заставить машину работать без своего участия. Здесь имен-
но та норма и та психологическая ориентировка, которой
нам сегодня так не хватает.
-----
(продолжение следует)
-----