|
|
От
|
Пуденко Сергей
|
|
|
К
|
Лом
|
|
|
Дата
|
12.07.2007 22:21:37
|
|
|
Рубрики
|
Культура & искусство;
|
|
"1969"
Лом сообщил в новостях
следующее:7558@vstrecha...
>
> Будущее начинается с мыслей о будущем. .
> главное что реально молодежь не думает о будущем. Некоторые
закопались в прошлом углубляясь в такие детали, на которые можно
жизнь убить.
> Марксом и Делезом молодежь не вытащить из того же "клаббинга" или
"пикаппинга". Вообще никак не вытащить, можно только отклонить
траекторию и реальных средств для этого почти нет.
Воздействие может быть только комплексное, а сила искуства
огромна.
-- Поражаюсь я, на вас глядя,-- говорил товарищ секретаря,
тоже повернувшись спиной к председательствующему.-- Нездоровый
пессимизм какой-то. Человек по своей натуре оптимист, это
во-первых. А, во-вторых, и в главных -- неужели вы полагаете,
что директор меньше вас думает обо всех эти вещах? Смешно даже.
В последнем своем выступлении, обращаясь ко мне, директор
развернул величественные перспективы. У меня просто дух
захватило от восторга, я не стыжусь сознаться. Я всегда был
оптимистом, но эта картина... Если хотите знать, все будет
снесено, все эти склады, коттеджи... Вырастут ослепительной
красоты здания из прозрачных и полупрозрачных материалов,
стадионы, бассейны, воздушные парки, хрустальные распивочные и
закусочные! Лестницы в небо! Стройные гибкие женщины со смуглой
упругой кожей! Библиотеки! Мышцы! Лаборатории! Пронизанные
солнцем и светом! Свободное расписание! Автомобили, глайдеры,
дирижабли... Диспуты, обучение во сне, стереокино... Сотрудники
после служебных часов будут сидеть в библиотеках, размышлять,
сочинять мелодии, играть на гитарах, других музыкальных
инструментах, вырезать по дереву, читать друг другу стихи!...
-- А ты что будешь делать?
-- Я буду вырезать по дереву.
-- А еще что?
-- Еще я буду писать стихи. Меня научат писать стихи, у
меня хороший почерк.
-- А я что буду делать?
-- Что захочешь! -- великодушно сказал товарищ
секретаря.-- Вырезать по дереву, писать стихи... Что захочешь.
-- Не хочу я вырезать по дереву. Я математик.
-- И пожалуйста! И занимайся себе математикой на
здоровье!
-- Математикой я и сейчас занимаюсь на здоровье.
-- Сейчас ты получаешь за это жалованье. Глупо. Будешь
прыгать с вышки.
-- Зачем?
-- Ну как -- зачем? Интересно ведь...
-- Не интересно.
-- Ты что же хочешь сказать? Что ты ничем, кроме
математики, не интересуешься?
-- Да вообще-то ничем, пожалуй... День проработаешь, до
того обалдеешь, что больше ничем уже не интересуешься.
-- Ты просто ограниченный человек. Ничего, тебя разовьют.
Найдут у тебя какие-нибудь способности, будешь сочинять музыку,
вырезать что-нибудь такое...
-- Сочинять музыку -- не проблема. Вот где найти
слушателей...
-- Ну, я тебя послушаю с удовольствием... Перец вот...
-- Это тебе только кажется. Не будешь ты меня слушать. И
стихи ты сочинять не будешь. Повыпиливаешь по дереву, а потом к
бабам пойдешь. Или напьешься. Я же тебя знаю. И всех я здесь
знаю. Будете слоняться от хрустальной распивочной до алмазной
закусочной. Особенно, если будет свободное расписание. Я даже
подумать боюсь, что же это будет, если дать вам здесь свободное
расписание.
На биостанции все известно... Боже мой, по вечерам
они зажигают свет в клубе, они включают радиолу, они пьют
кефир, они пьют безумно много кефира и ночью, при луне, бросают
бутылки в озера -- кто дальше. Они танцуют, они играют в фанты
и в бутылочку, в карты и в бильярд, они меняются женщинами, а
днем в своих лабораториях они переливают лес из пробирки в
пробирку, рассматривают лес под микроскопом, считают лес на
арифмометрах, а лес стоит вокруг, висит над ними, прорастает
сквозь их спальни, в душные предгрозовые часы приходит к их
окнам толпами бродячих деревьев и тоже, возможно, не может
понять, что они такое, и зачем они вообще...
Чистый лес кончился, опять
потянулись болота, заросли мха, сделалось сыро и душно. Нава
немедленно ожила. Здесь она чувствовала себя гораздо лучше. Она
уже непрерывно говорила, и скоро в голове возник и установился
привычный звенящий шум, и он двигался словно в полусне, забыв
обо всякой философии, почти забыв даже о том, куда он идет,
отдавшись случайным бессвязным мыслям, и скорее даже не мыслям,
а представлениям.
...Есть такое мнение, господа, что человек никогда на
договорится с машиной. И не будем, граждане, спорить. Директор
тоже так считает. Да и Клавдий-Октавиан Домарощинер этого же
мнения придерживается. Ведь что есть машина? Неодухотворенный
механизм, лишенный всей полноты чувств и не могущий быть умнее
человека. Опять же и структура небелковая, опять же и жизнь
нельзя свести к физическим и химическим процессам, а значит, и
разум... Тут на трибуну взобрался интеллектуал-лирик с тремя
подбородками и галстуком-бабочкой, рванул себя безжалостно за
крахмальную манишку и рыдающе провозгласил: "Я не могу... Я не
хочу этого... Розовое дитя, играющее погремушечкой... плакучие
ивы, склоняющиеся к пруду... девочки в беленьких фартучках...
Они читают стихи... они плачут... плачут!.. Над прекрасной
строкой поэта... Я не желаю, чтобы электронное железо погасило
эти глаза... эти губы... эти юные робкие перси... Нет, не
станет машина умнее человека! Потому что я... потому что мы...
Мы не хотим этого! И этого не будет никогда! Никогда!!
Никогда!!!" К нему потянулись со стаканами воды, а в
четырехстах километрах над его снежными кудрями беззвучно,
мертво, зорко прошел, нестерпимо блестя, автоматический
спутник-истребитель, начиненный ядерной взрывчаткой...
Я тоже этого не хочу, подумал Перец, но нельзя же быть
таким глупым дураком. Можно, конечно, объявить кампанию по
предотвращению зимы, шаманить, нажравшись мухомора, бить в
бубны, выкрикивать заклинания, но лучше все-таки шить шубы и
покупать валенки... Впрочем, этот седовласый опекатель робких
персей покричит-покричит с трибуны, а потом утащит у любовницы
масленку из футляра со швейной машинкой, подкрадется к
какой-нибудь электронной громадине и станет мазать ей
шестеренки, искательно заглядывая в циферблаты и почтительно
хихикая, когда его долбает током. Боже, спаси нас от седовласых
глупых дураков. И не забудь при этом, боже, спасти нас от умных
дураков в картонных масках...
>
Снова шорох и потрескивания. "...противостоим
миллионами лошадиных сил, десятками вездеходов, дирижаблей и
вертолетов, медицинской наукой и лучшей в мире теорией
снабжения. У Управления обнаруживаются, по крайней мере, два
крупных недостатка. В настоящее время акции подобного рода
могут иметь далеко идущие шифровки на имя Герострата, чтобы он
оставался нашим любимейшим другом. Оно совершенно не способно
созидать, не разрушая авторитета и неблагодарности..." Гудки,
свист, звуки, похожие на надрывный кашель. "...оно очень любит
так называемые простые решения, библиотеки, внутреннюю связь,
географические и другие карты. Пути, которые оно почитает
кратчайшими, чтобы думать о смысле жизни сразу за всех людей, а
люди этого не любят. Сотрудники сидят, спустив ноги в пропасть,
каждый на своем месте, толкаются, острят и швыряют камешки, и
каждый старается швырнуть потяжелее, в то время как расход
кефира не помогает ни взрастить, ни искоренить, ни в должной
мере законспирировать лес. Я боюсь, что мы не поняли даже, чего
мы, собственно, хотим, а нервы, в конце концов, тоже надлежит
тренировать, как тренируют способность к восприятию, и разум не
краснеет и не мучается угрызениями совести, потому что вопрос
из научного, из правильно поставленного, становится моральным.
Он лживый, он скользкий, он непостоянный и притворяется. Но
кто-то же должен раздражать, и не рассказывать легенды, а
тщательно готовиться к пробному выходу. Завтра я приму вас
опять и посмотрю, как вы подготовились. Двадцать два ноль-ноль
-- радиологическая тревога и землетрясение, восемнадцать
ноль-ноль -- совещание свободного от дежурства персонала у
меня, как это говорится, на ковре, двадцать четыре ноль-ноль --
общая эвакуация..."
В трубке послышался звук как от льющейся воды. Потом все
стихло, и Перец заметил, что Домарощинер смотрит на него
строгими обвиняющими глазами.
-- Что он говорит? -- спросил Перец шепотом.-- Я ничего не
понимаю.
-- И не странно,-- сказал Домарощинер ледяным тоном.-- Вы
взяли не свою трубку.-- Он опустил глаза, записал что-то в
блокноте и продолжал: -- Это, между прочим, абсолютно
недопустимое нарушение правил
...Да, Перчик, тебе женская трубка
попалась. Так что я даже не знаю, чем тебе помочь... Подряд
вообще никто не слушает, женщины, наверное, тоже. Ведь директор
обращается ко всем сразу, но одновременно и к каждому в
отдельности. Понимаешь?
-- Боюсь, что...
-- Я, например, рекомендую слушать так. Разверни речь
директора в одну строку, избегая знаков препинания, и выбирай
слова случайным образом, мысленно бросая кости домино. Тогда,
если половинки костей совпадают, слово принимается и
выписывается на отдельном листе. Если не совпадает -- слово
временно отвергается, но остается в строке. Там есть еще
некоторые тонкости, связанные с частотой гласных и согласных,
но это уже эффект второго порядка. Понимаешь?
-- Нет,-- сказал Перец.-- То есть да. Жалко, я не знал
этого метода. И что же он сказал сегодня?
-- Это не единственный метод. Есть еще, например, метод
спирали с переменным ходом. Этот метод довольно груб, но если
речь идет только о хозяйственно-экономических проблемах, то он
очень удобен, потому что прост. Есть метод Стивенсон-заде, но
он требует электронных приспособлений... Так что, пожалуй,
лучше всего метод домино, а в частных случаях, когда словарь
специализирован и ограничен,-- метод спирали.
Чемодан крепко держал в
мускулистой гипсовой руке прифонтанный вор-дискобол с
неприличной надписью на левом бедре. Собственно, надпись не
была такой уж неприличной. Там было химическим карандашом
написано: "Девочки, бойтесь сифилиса"