|
|
От
|
Геннадий
|
|
|
К
|
All
|
|
|
Дата
|
09.01.2004 09:34:46
|
|
|
Рубрики
|
Россия-СССР; История;
|
|
Сказочка о Петре Великом и Владимире Малом
Выношу на суд уважаемого общества. Может, кому покажется интересныой.
Рождественская сказка
- Ох, томно мне… Ох, томно…
- Рассолу, Петр Алексеич?
- Не дури, Данилыч. То, что вечор было, так мне это так, на лягушкин чих. Не с перепою томно.
- Я, батюшка, тоже с тоскою гляжу на всю эту мерзость, - говорит сидящая по правую руку Петра дама. - И хотя конечно, я как женщина в ваших мужеских забавах с горячительными напитками не участвую… А правильнее было бы сказать, мужицких забавах, коли уж на то пошло…
Дама улыбчива и величава, слова она произносит очень четко и правильно и слегка нараспев. Петр морщится и машет на нее рукой:
- Оставь, Катерина… Мы ж понимаем, что речь не о питиях… Державу разодрали так, что стала меньше, чем при Иване Васильевиче. Все, что отцы за пять сот лет собрали, все эти потомки псу под хвост пустили.
- Да… Россия… Держава, - задумчиво повторяет дама.
Невысокий усатый человек сидит сбоку от стола и помалкивает. Он набивает и готовится закурить трубочку, первую за это утро.
- Потомки…Потомки-котомки, - говорит он с таким выражением лица, что в глаза ему при этом заглядывать не хочется.
- Дак что же делать, Петр Алексеич? – успевший похмелиться Меньшиков уже снова свеж и бодр. После вчерашнего в это трудно поверить.
- Делать, - Петр усмехается в усы. – Делец ты у меня…
- Действительно, Александр Данилович, - медленно проговаривает Екатерина Великая. – Что уж теперь? Мы свое уже сделали.
К столу начинает подтягиваться проспавшиеся после вчерашнего пиршества гости. Двое с холеными бородами целенаправленно устраиваются возле рыбных закусок.
- Ну что, Сергей Юльевич, - говорит, проглатывая рюмочку, тот, что пониже, а борода – побольше. – Это вам чай не портсмутские банкеты.
- А вам, Петр Аркадьевич, когда в вас стреляли, то больно было? – жуя бутерброд с икрой, говорит второй. – У Петра Великого гулять – это вам не общинников чихвостить.
- Да ладно уж вам, - машет рукой густобородый. – Чего уж нам с вами теперь делить. Поглядите, как без нас разделили…
В это время Петр задумчив.
- А ведь и прав Алексаша, - произносит он, потирая кулаком подбородок. – Прав!
Он быстро встает, кресло с грохотом валится на бок, и становится даже страшно, какой он громадный. Длинный стол как будто съеживается на глазах.
- Вот, Данилыч, ты и полетишь!
Меньшиков давится куском:
- Чего? Куды?
- Туды. К потомкам-котомкам. Я, Катерина и вы, судари мои, вот что решил. Отправлю-ка я к ним моего Александра. Пущай порядок наведет.
- Да мне, государь, и тут неплохо…
- Чего? – Петр выкатывает глаза.
- Да нет государь. – быстро исправляется Данилыч. – Я-то готов. Это я к тому, что одному мне трудно будет.
- Верно, - произносит Екатерина. – Нужно послать не одного. Уже если какой делец там и нужен, так это Григорий Александрович.
- Нет, мать, - качает головой Петр. – Потемкин хорош для устроения на готовое. А там, где все валится, в грязи и кровищи по локти и по колена, - туды Алексашку. Этому скажи: солнышко голыми руками с неба сними, да представь – в момент представит!
- Что, Александр Данилович, - прищуривается в его сторону Екатерина. – Достанешь солнце-то?
- Что солнце, - Меньшиков лениво усмехается. – Каков к этому солнцу у кого интерес? Бери кто хочет. Мазепинцев в Батурине потруднее взять было. Или Курляндию вырвать. Это тебе не солнышко – пол-Европы руки протягивало. А ведь за неделю управился.
- Ну, так уж и за неделю…
- А уж под Полтавой шведа за лес загнать… Это ж только потом так легко написалось: ура, мы ломим, гнутся шведы! Налетел, порубил, погнал. А дело было труднейшее. Себя забыл. Жизнь свою забыл. В глазах красный туман, а в нем только эти синежупанники. Больше ничего не вижу. Ей-Богу, тут я уже без малого три ста лет живу, а все кажется, что миг, а тогда, когда давил да рубил, вечность прошла. Такое дело только раз в жизни можно сделать.
- Да, уж о таких делах нам ведомо.
Это произносит маленький человек. Перед ним стоит особенная серебряная чарочка и блюдо с тертой редькой.
- А ты, Александр Васильич, отправишься? – спрашивает Екатерина. – Там у них вроде как война не законченная.
- Что ты, матушка? К действующей?! Да сей же час! Уж как надоело в абшиде!
Старичок вскакивает, как будто ехать нужно прямо теперь.
- Однако, - уставясь в пол, говорит вдруг он. – Уволь, матушка, а только без своего Прошки я никуда не поеду. Не гневись, государыня, а только ты знаешь, что я капризен да упрям.
- На твое упрямство у меня метода есть хорошая – согласие. Еще из-за Прошки какого станем с тобою спорить.
- А еще из твоих, Катерина, нужен Безбородка, - басит Петр. – С иностранными делами там тоже швах.
- Да и с чем не швах, дражайший Петр Алексеевич, - втирается в разговор бородатый, что закусывал икрой. – Там у них все хозяйство нужно заново строить.
- А вам, Сергей Юльевич, без назначения и тут не сидится? Бросьте, там железных дорог строить сейчас не нужно. Там хлебушка не хватает…
- А вам, Петр Аркадьевич, когда в вас стреляли…
- Тихо! – рявкает Петр. – Вы обое поедете. Пригодитесь.
Петр начинает стремительно вышагивать вдоль стола.
- Старшего не назначаю. Будете в круг совещаться, а председателем - каждый по очереди. Одну неделю Данилыч, другую – Васильич, третью – Юльич…
Петр останавливается, протягивает над столом чарку, которая в его огромной руке кажется маленькой. Екатерина, улыбаясь, вливает в нее чуть не полную бутылку вина. Петр выпивает, смачно крякает и закусывает бараниной.
- Ну, кого б еще с ними послать? – жуя, вопрошает он.
- Да полно, гранд-пере, - замечает высокий, лысый и усатый офицер в ношеном, ловко сидящем мундире. – И этих достанет. Пустим их на рекогносцировку.
- Ты, правнучок, не встревай. Хотя… В этот раз ты прав. Пущай пока эти едут. Ежели не справятся – поглядим… Старшего не назначаю, но ты, Данилыч, приглядывай. Да помни, ежели что – сам к вам нагряну. Ох, медово не покажется!
***
- Вы нонче находитесь в ситуации уникументной, - развалясь в кресле и прихлебывая из здоровенного серебряного ковша парующий грог, говорил толстый, прямо-таки безобразно жирный человек. Сидящий напротив лысый подтянутый мужчина имел лицо непроницаемое, но нижняя губа, против воли и дипломатической выдержки, брезгливо оттопыривалась.
- Вы имеете Германию и Францию, живущие данс лякорд. Au fond, это теперь одна страна. Должна ли Россия с ними дружить? Иметь сердечное согласие? Же круи, не стоит. Один раз уже от таковой дружбы у нас держава развалилась. Но иметь в них опору, и позволить им а son tour опираться на нас – это можно, оn peut.
Безбородко прищурил свои маленькие хитрые и заплывшие жиром глазки и отхлебнул из ковша.
- Puis, у нас есть страна – Североамериканские Соединенные Штаты… Кто б мог подумать в мою эпоху, что эта территория малограмотных трапперов и хантеров, угощающих иностранных послов маисовой похлебкой на сале, поднимется до таких высот! Пока Европа воевала, они жирели. Сепендант, это можно было предвидеть. Я одначе не предвидел. У меня просто не было времени заниматься такими заокеанскими мелочами. А ведь посылка одной-двух русских дивизий на помощь королю Георгу могла совсем переменить историю!
Канцлер задумался и забыл про грог.
- Впрочем, нет, не переменить. Была бы Америка тужурс колонией Англии. Ну, а теперь – Англия колония Америки. Поменялись местами, но не сутью.
- Вы чудовищно упрощаете, - проговорил его молчаливый до сих пор слушатель.
- А вы будьте симпле, и леженс к вам тендре, - улыбаясь краешком масленых пухлых губ, сказал толстяк. – Donc, что нам нужно, чтобы царствование, пардон, презус-директьон Владимир Владимировича было не похоже на предыдущее? Чтобы было если не великим, то хотя бы маленько близким к величию? Для сего нам нужен Восток.
- Восток! – потрясая ковшом, повторил канцлер. - Иран, Индия, Китай. Вместе с Россией они непокоримы. А по отдельности нас всех сомнут. Вначале Иран. Потом купят Индию. Потом, по обстоятельствам, настанет черед России или Китая. Если в России будет такая же, как нынче, пардон на слове, элита, то Россию и покупать не потребуется, разве только обещаньями. Если будет другая, то нам устроят la guerre civile.
Безбородко допил и отставил серебряный ковшик.
- А пропос, Китай. Они ждут – не дождутся, когда в Китае сменится правительство и с ним можно будет сделать то же самое, что с Россией. Но пока там правительство, которое не хочет danser sous la flute d'autrui, этого не получится. Д’аллерс, времени у вас не так уж много. Если не постараться сейчас, потом нужно будет думать только о покрое погребальных нарядов для этих держав. Voici tellement. Вот так.
Собеседник канцлера откашлялся.
- Я уже позволил себе заметить: вы упрощаете. Нынешняя политика очень сложна. Америка, Соединенные Штаты Америки… Правильнее сказать даже: Соединенные Государства Америки. А вовсе не Североамериканские Штаты. Это такой архаизм…
- Может быть, не архаизм, а традиция? - мгновенно отреагировал Безбородко.
Собеседник посмотрел на него пристально, и, чуть смешавшись, продолжил:
- Мы в своей политике до сих пор исходили из того, что Америка сегодня – опора цивилизации…
- Да доступен ли вам смысл этого слова? - опять живо перебил Безбородко. – Правильно ли вы понимаете, что такое civilis? А если правильно – то должны задаться вопросом – для каких граждан, для чьих граждан эта опора? Если для наших – это une affaire. Если для чужих – совсем другое. Тогда эта опора стоит на нас - и нас давит и расплющивает.
- Мне интересно, что же вы предлагаете нам делать? – криво усмехаясь, спросил лысый.
- А ничего, - так же слащаво улыбаясь, ответил канцлер. – Делать ВАМ ничего не нужно. Кое-что сделаем мы… А пропос, вам нужно делать только одно: родину любить. Как показывают ваши времена, дело это ох какое трудное…
***
Александр Васильевич Суворов прибыл к войскам в выбеленом до последней крайности солдатском хэбэ еще старого образца. На ногах – хромовые сапожки, на голове солдатская же панама. На плечах – полевые погоны с одной большой звездой на каждом. Погон генералиссимуса не было, но Александр Васильевич не придавал значения формальностям: в его время генералы вообще не носили погон.
Первую неделю он объезжал части, и удивительно, как много он успел за одну неделю. С войсками предпочитал встречаться на рассвете. Говорил им о том, как больше двух сотен лет назад почти в этих же самых краях замирял ногайцев. «Мирным – воля, жизнь, добро, оружным – смерть».
Военные вначале дивились. Командующий любил и умел поговорить с солдатами по-свойски, хоть на разводе, хоть на отдыхе. Но не матерился, чем отличался от иных начальников. Умел и без мата. При необходимости он сумел бы поговорить с солдатами хоть по-французски, хоть по-турецки, и они бы его поняли.
Теперь военнослужащие даже в самой далекой части уже не могли расслабиться. В любую минуту, как снег на голову, являлся командующий, и нужно было отвечать – быстро, четко и прямо, без уверток. Это был порядок, и военным (хоть кое-кому в Москве это казалось странным) этот суворовский порядок понравился.
Главнокомандующий получил от президента большие полномочия. Все вооруженные силы в зоне конфликта были сведены в одну армию. Гражданские власти и милиция были подчинены командующему.
Потому Суворов сразу прошелся по тылам. И уже через месяц как-то само собой получилось, что средства, раньше протекавшие как дождь сквозь худую крышу, стали изливаться избирательно, именно и только на почву, требующую полива.
Еще потом было несколько операций против затаившихся в горах банд. Операции проводились с максимальным сосредоточением сил, молниеносно, по-суворовски, и крайне просто. «Прямо напасть на врага с самой чувствительной для него стороны», - повторял генералиссимус.
А потом была одна операция неудачная. На рассвете, когда она началась, боевики оказались совсем не там, где накануне их фиксировала разведка. . Было потеряно несколько машин и уничтожена почти целая рота. Банда ушла.
Суворов, доселе не знавший поражений, ходил чернее тучи. Потом собрал участвовавших в операции командиров.
- Вот что, судари мои, - сказал он им. – Помилуй Бог, просрали все на свете. Небывалый позор! Как отмыться?
Александр Васильевич скорым шагом пробежался по комнате.
- Поражение это свойства не военного. Вы это понимаете. Точней скажу, один из вас все – все! - понимает.
- Вы о чем, Александр Васильевич, - осмелился вставить старший генерал. – Вы обвиняете нас в предательстве?
- Я никого не обвиняю. Обвинять-с не умею. Я разбираю ход дела и наказываю виновных. Чья часть потеряла в деле больше всего людей и машин?
Суворов остановился и посмотрел на сидящего с краю стола полковника. И все посмотрели. Сам полковник смотрел в пол.
- Разведка проводилась армейскими частями. Ошибки быть не могло. Но была, помилуй Бог, была! Кому это нужно?
Очередная пробежка по комнате. Остановившись, Суворов поочередно оглядел всех командиров.
- Дело это крайне конфидентное. Но у меня есть человек, которому я мог доверять, как себе. Господа, благоволите выслушать моего ординарца.
Суворов открыл дверь приемную и крикнул:
- Прошка!
Вошел Прохор Иванович Дубасов.
- Доложи господам генералам и офицерам, что я тебе велел исполнить.
- Третьего дня я получил от господина генералиссимуса приказ, - густым басом начал Прохор. – И сугубо тайно говорил с господином министром финансов. Господин министр финансов подготовил для господина генералиссимуса вот эти бумаги.
Прошка положил на стол несколько листов.
- Как видите, это состояние счетов всех командиров, участвовавших в операции, - объяснил Суворов. – Сергей Юльевич, как вы знаете, большой дока в финансовых вопросах. Все делает быстро и без ошибок.
Суворов побледнел и ни на кого из присутствующих сейчас не глядел, уставился в пол.
- Вы видите, что самые большие потери у того, у кого самое большой счет. И самое большое приращение. И это происходит почти одновременно!
Командиры молчали и друг на друга старались не смотреть.
- Господа, вы понимаете, что это все не должно выйти из круга лиц, здесь присутствующих. Армии российской такая слава не нужна. А теперь я прошу вас удалиться и обождать меня в передней комнате. Кроме господина полковника.
Прошка тоже остался. Он наблюдал, как полковник встал и вытянулся перед командующим, а Суворов по-прежнему глядел в пол и говорил до странности тихо.
- Вам, полковник, должно, известно, что Сергей Юльевич не просто дока в финансах. Каждой денежке место найдет. Но он еще и очень быстро сумел обрасти нужными связями. Короче говоря, он выяснил не только кому, но и от кого была так недавно перечислена огромная сумма.
Суворов помолчал, потом продолжил – еще тише:
- Кто бабе не сын, кто Богу не грешен? – он наконец поднял на полковника тяжелый взгляд. – Но! Умел грешить – умей и искупить. Благодарите Бога, что не служили с Петром Александровичем Румянцевым. Он бы вас без всяких разговоров повесил.
Суворов повернулся кругом и вышел из комнаты. Прохор остался и смотрел, как офицер сел за стол и медленно достал пистолет.
- А если я сейчас, - он поднял глаза на стоявшего у окна Прошку, - в тебя пульну, да в окошко?
Полковник ухмыльнулся. Прошка тоже.
- Куда ж вам деться от Суворова? И не такие, как вы, ног унести не могли. Поймает, ствол танковый вздымет, да не стволе и вздернет. Не-е, вы уж забудьте. Больше вам бизнесу на солдатской кровушке не делать. Вам честь предложена, а вы…
Прошка глядел на офицера с презрительной жалостью, а офицер с жалкой улыбкой - на пистолет в своей руке.
- В общем, я пошел, - сказал Прохор Иванович. – А вы тут эта… Не медлите.
***
- Я, господа, вам удивляюсь, - говорил густобородый коренастый человек сидящим перед ним за длинным столом людям в дорогих костюмах. – В вашем времени вроде бы ценят то, что я делал. Мое имя в почете. Но вы же не поняли ни-че-го! По-вашему, Столыпин хотел создать богатого и крепкого хозяина за счет бедного и пьяного. Но это же бред! Как же можно было так извратить мои дела? Да плевать мне, извините, хотелось хоть на бедных, хоть на богатых, на пьяных и тверезых. Это же все только средства! Тогда это были крепкие опоры, и на них можно было строить. А вам, в ваше-то время, нужно было совсем другие опоры укреплять. Вы их - вместо того - разрушили. И решили жить, как сто лет назад. А знаете ли вы, как тогда жили? Это только в романах красиво-с… И цель мою, господа, вы проглядели. Эта цель – богатая, сильная и великая Россия. А вовсе не богатый кулак-хлеботорговец. И потому, господа, я вам удивляюсь и готов повторить: не знаю, что это, глупость или измена?
***
Почти с такими же словами Сергей Юльевич Витте обратился к промышленникам и финансистам:
- Я удивлен. Вы потратили то, что нажили ваши отцы и деды, а сами не сумели нажить ничего, кроме того, что растащили. Это позор! У вас продаются гнилые товары из Польши, Турции и Китая. Это стыд, срам и позор! Вы не сумели защитить свою промышленность, вы не сумели защитить своих сельских хозяев. Вы – все вместе и каждый из вас – живете за чужой счет, и весь народ кормится чужим. А ведь у вас перед глазами были примеры, скажу без ложной скромности, мои! Вам нужно было защищать свою, а не чужую промышленность. Вы хотя бы слыхали такое слово «протекционизм»?
Витте вздохнул и отпил из стакана минеральной воды.
- Но, благодаря Бога, не все еще потеряно. Благодаря вашим трудам экономическое развитие России затормозилось и даже пошло вспять. Но в этом есть свои преимущества, которые возможно использовать. Вам только надобно усвоить простую истину, которую я понял еще сто лет назад. Да, Россия сейчас гораздо менее экономически развита, чем за двадцать лет до вашего прихода к кормилу. Но всякая нация, менее развитая экономически, при торговой войне ощущает меньшие потери и стеснения, чем нация с развитой промышленностью и развитыми экономическими оборотами. Учитесь защищаться, господа. Не то я – я, лично! – всерьез на вас нападу! Не бойтесь торговой войны. А то, не дай Бог, накличете войну настоящую.
Витте опять промочил горло и закончил:
- А теперь пошли все вон. И без вас дела много. Сегодня вечером из Пекина возвращается Александр Данилович. Всю следующую неделю он – председатель нашего совета. Так что придется попотеть!
***
Через год после образования при президенте России совета Пяти сменных председателей Россию стало не узнать. Главное: ни один из пятерки ничего не боялся (разве, кроме появления разгневанного Петра Алексеевича) и ни один не имел никаких связей в кругу жадных, наглых и в большинстве сугубо бесполезных для страны людей, именующих себя российской элитой.
Меньшиков и Безбородко перли, как танки. Мировая дипломатия очень удивилась, когда Россия, вчера еще безотказная Дама «Да», вдруг заставила вспомнить времена Господина «Нет».
Суворов реформировал армию. Не на «профессиональной основе» - эти слова он всегда произносил с невыразимым презрением. «Русские прусских всегда бивали, чего же тут перенять?» Но оклады военнослужащих, безо всяких разговоров о профессионализме, очень значительно возросли. После двух лет срочной службы, живя с немалым жалованием на казенном коште, юноша вполне мог без страха обдумывать житие и открывать собственное дело. Солдаты стали обеспечены, офицеры – богаты. Не в том смысле, как понимали нувориши. Просто они могли позволить себе все необходимое и многое сверх него, могли содержать семьи (некоторые из них – не одну).
Денег, конечно, понадобилось очень много. Деньги для Суворова (в том числе и для него) добывали Витте и Столыпин. Петр Аркадьевич привел бизнесменов в страх Божий. Вывоз капиталов из страны вначале замедлился, потом и прекратился. Конечно, инвестиции не притекли. Но и того, что теперь оставалось в России, удивительным образом стало хватать и на социальную сферу, и на восстановление заводов, и даже началась достройка некоторых забытых с советских времен проектов.
Витте решил, что золотовалютный запас нужен России не для поддержания американского доллара, а для развития собственной промышленности. «На этом я всегда стоял и стоять буду», - повторял он. Как решил – так и сделал. Попутно он так сплющил импортеров предметов роскоши и ширпотреба, что те не успели и пропищать. И удивительно: народ не заметил никаких перемен к худшему. Разве что на улицах поуменьшилось количество магазинов, где бывают многие, но покупают раз в сутки.
И во внешних делах, к удивлению оторопевшей «элиты», политика Господина «Нет» принесла гораздо большие плоды. Впрочем, сам Витте находил, что гордиться тут пока нечем. «Это рост даже не от нуля, а от отрицательного числа, - говорил он. – Потому что политика «Да» России ничего, кроме убытков, не приносила. Тогда, если можно так выразиться, вообще не приносили, а только выносили и выносили».
Все они, кроме Меньшикова и Суворова, имели сильную охрану. Люди вокруг Александра Даниловича постоянно крутились и сменялись. Суворов же обходился неизменным Прошкой, на удивление быстро обучившимся водить автомобиль. Это была мощная машина, почти броневик, сделанная для генералиссимуса по специальному проекту на Горьковском автозаводе. Суворов называл ее «казацкой лошаденкой».
***
И вот прошел год. Они впятером отметили это событие, порадовались, что дела идут совсем неплохо, раз Петр Алексеевич так за год и не собрался их навестить да угостить. И почти сразу после годовщины Меньшикова и Столыпина попытались убить.
Александр Данилович имел в Москве любовницу, вряд ли что одну, но про одну было известно точно, что он ездит к ней один и сам ведет машину. Однажды под утро, когда он по пустынной улице возвращался от подруги, в его автомобиль на большой скорости врезалась встречная машина.
От удара автомобиль перевернулся, но Меньшиков успел открыть дверцу и выпасть на асфальт. Удар был очень силен, но сознания Меньшиков не потерял.
Убийца из свого автомобиля тоже выпрыгнул на ходу - за миг до столкновения. Это был каскадер и большой специалист в восточных единоборствах. Он сильно удивился, когда выпавший из салона Меньшиков, окровавленный и изрезанный осколками стекла, вскочил и кинулся на него. От удивления убийца не успел выстрелить, Меньшиков по-медвежьи сгреб его и они вместе упали. При этом Данилыч сломал противнику руку, и каскадер и специалист потерял волю к сопротивлению.
Таким поворотом событий, в свою очередь, был сильно удивлен стоявший за ближним деревом контролер. Он достал пистолет и от злости и с перепугу выпустил всю обойму в упавших наземь противников, не особо беспокоясь о друге-киллере.
Тот остался лежать в луже крови, а Данилыч встал и пошел на контролера. Стрелять тому было уже нечем, он пробовал отмахиваться руками и ногами, только недолго. К приезду милиции Меньшиков успел до полусмерти измолотить его, и стоял над телом, раскачиваясь и дыша хрипло и даже с каким-то хрустом.
Потом оказалось, что три из семи выпущенных контролером пуль все-таки попали в Александра Даниловича.
***
В Столыпина тоже попали три пули. Но ему пришлось хуже: смертельно раненный, он оказался в больнице. И убийцам повезло больше, чем с Меньшиковым – хотя и не добили, но сами ушли.
Однако и Столыпину повезло – он выжил. Когда пришел в себя и пошел на поправку, к нему в больницу пришел друг-враг Витте. Он сел у постели и долго молча сопел.
- Это уж точно вас нелегкая принесла, - слабо пошутил Петр Аркадьевич. – Или вправду труп врага хорошо пахнет? Так я вроде уже не труп?
- Да будет вам, - устало ответил Сергей Юльевич. – Это ведь и со мной могло случиться. Но ничего, вы поправитесь.
- На все воля Божья. Но и врачи говорят: кризис миновал…
- А что, Петр Аркадьевич, когда в вас стреляли, то больно было? – повторил Витте свою всегдашнюю шутку, но на этот раз очень грустным голосом.
- Да уж, вам, Сергей Юльевич, такой чести испытать не довелось, - улыбнулся бледный Столыпин. – И ручаюсь вам, дражайший – не доведется! Впрочем, и дай Бог, дай Бог…
***
А Суворова не брало ни черта. В него стреляли из гранатометов и ПТУРов. Он получил два осколка – в ногу и левый бок. Причем обе раны достались ему не когда воевал на Кавказе, а потом, когда обустраивал армию.
Досталось и «казацкой лошаденке» - машину трижды ремонтировали, фактически переделывали.
- А ему что, - разглагольствовал Прошка перед двумя своими новыми друзьями – таможенником и банкиром. - Отлежится в госпитале – да сбежит к войскам. Пулям французским и ядрам турецким не кланялся, а тут ворюг подзаборных пужаться станет?
Однажды досталось и самому Прошке. Трусоват был Прохор Иванович, но после этой раны ужасно загордился и стал чувствовать себя не в пример смелее. В госпитале его навестил Суворов.
- Поправляйся скорее, Прошка. Тоска без тебя.
- Да уж, я тебя знаю, - мрачно ответствовал Прохор. – Ни поешь вовремя, ни поспишь по-людски…
- Да дел-то много, Проша, всего не успеть.
- А ты не спеши. Вот и станешь успевать. А то всё спёхом, спёхом. Я вот не спешу, и в офицерский чин выбился. Ведь представишь меня за ранение, али как?
- Пожалуй, что и представлю. Ты так карьеру сделаешь, помилуй Бог!
- А то и в министры? А, Ляксандра Васильич? Вот помнишь, наградил меня Сардинский король медалью, какой и генералам твоим не давал. За сбережение Суворова!
- Да уж министры тут такие, прости Господи, дурни, что тебя, Прошка, хоть вместо любого ставь.
- Дык и ставь. Тебе на то воля дадена. Ты меня знаешь, я воровать не стану. И людей поболе ихнего люблю.
***
После покушений Владимир Владимирович Путин вызвал в Кремль три десятка человек, отобранных совместно с руководителями силовых ведомств по одному-единственному признаку: им могла быть выгодна смерть министров.
- Я хочу вам сказать, - сказал им Владимир Владимирович, – что это уже переходит всякие границы. Те люди, которые организовали покушения на двух высших чиновников государства, целились не только в них. Но и в меня. И в Россию. Государство не может терпеть такого беспредела. И государство не станет его терпеть. Я никого не запугиваю. Я просто констатирую факт. Многие из таких господ не понимают человеческого, либерального и мягкого отношения. Они начинают палить. Что же, с ними мы тоже разобраться сумеем. На помощь пятерым прежде командированным к нам товарищам вчера прислан еще один. Я передаю слово ему. Позвольте вам представить Лаврентия Павловича. Продолжите с ним.
Конец.