|
|
От
|
Pout
|
|
|
К
|
Pout
|
|
|
Дата
|
14.01.2003 12:19:31
|
|
|
Рубрики
|
Россия-СССР;
|
|
святочное балагурство. "Город Градов"
пойдет как байка. "Записки государствееного человека"
Андрей Платонович ПЛАТОНОВ
ГОРОД ГРАДОВ
Мое сочинение скучно и
терпеливо,
как жизнь, из которой оно
сделано.
Ив. Шаронов,
писатель
конца XIX
века
1
От татарских князей и мурз, в летописях прозванных
мордовскими
князьями, произошло столбовое градовское дворянство, - все эти
князья
Енгалычевы, Тенишевы и Кугушевы, которых до сих пор помнит
градовское
крестьянство.
Градов от Москвы лежит в пятистах верстах, но революция шла
сюда
пешим шагом. Древлевотчинная Градовская губерния долго не сдавалась
ей:
лишь в марте 1918 года установилась Советская власть в губгороде, а
в
уездах - к концу осени.
Оно и понятно: в редких пунктах Российской империи было
столько
черносотенцев, как в Градове. Одних мощей Градов имел трое:
Евфимий -
ветхопещерник, Петр - женоненавистник и Прохор - византиец; кроме
того,
здесь находились четыре целебных колодца с соленой водой и две
лежащих
старушки-прорицательницы, живьем легшие в удобные гробы и кормившиеся
там
одной сметаной. В голодные годы эти старушки вылезли из гробов и
стали
мешочницами, а что они святые - все позабыли, до того суетливо
жилось
тогда.
Проезжий ученый говорил властям, что Градов лежит на
приречной
террасе, о чем и был издан циркуляр для сведения.
Город орошала речка Жмаевка - так учили детей в школе первой
ступени.
Но летом на улицах было сухо, и дети не видели, что Жмаевка
орошает
Градов, и не понимали урока.
Вокруг города жили слободы: исконные градовцы называли
слобожан
нахальщиками, ибо слобожане бросали пахотное дело и стремились
стать
служилами-чиновниками, а в междуцарствие свое - пока им должностей
не
выходило - занимались чинкой сапог, смолокурством, перепродажей
ржаного
зерна и прочим незнатным занятием. Но в том была подоплека всей
жизни
Градова: слобожане наседали и отнимали у градовцев хлебные места
в
учреждениях, а градовцы обижались и отбивались от деревенских
охальников.
Поэтому три раза в год - на троицу, в николин день и на крещенье -
между
городом и слободами происходили кулачные бои. Слобожане, кормленные
густой
пищей, всегда побивали градовцев, исчахших на казенных харчах.
сколько ни давали денег этой ветхой,
растрепанной бандитами и заросшей лопухами губернии, ничего
замечательного
не выходило.
В Москве руководители губернии говорили правительству, что
хотя
нельзя сказать точно, на что истрачены пять миллионов, отпущенные
в
прошлом году на сельское хозяйство, но толк от этих миллионов должен
быть:
все-таки деньги истрачены в Градовской губернии, а не в чужом месте
и
как-нибудь скажутся.
- Может, пройдет десять годов, - говорил председатель
Градовского
губисполкома, - а у нас рожь начнет расти с оглоблю, а картошка в
колесо.
Вот тогда и видно будет, куда ушло пять миллионов рублей!
....
решила комиссия - средства, отпущенные
губернии на борьбу с недородом, помогут "выявить, использовать, учесть и
в
дальнейшем снова использовать внутренние умственные силы пролетариата
и
беднейших крестьян, тем самым гидротехнические работы в нашей
губернии
будут иметь косвенный культурный эффект".
Было построено шестьсот плотин и четыреста колодцев. Техников
совсем
не было, а может, было человека два. Не достояв до осени, плотины
были
смыты летними легкими дождями, а колодцы почти все стояли сухими.
Кроме того, одна сельскохозяйственная коммуна, под
названием
"Импорт", начала строить железную дорогу длиною в десять верст.
Железная
дорога должна соединить "Импорт" с другой коммуной - "Вера,
Надежда,
Любовь". Денег "Импорт" имел пять тысяч рублей, и даны они были
на
орошение сада. Но железная дорога осталась недостроенной: коммуна
"Вера,
Надежда, Любовь" была ликвидирована губернией за свое название, а
член
правления "Импорта", посланный в Москву купить за двести рублей
паровоз,
почему-то не вернулся.
Сверх того, на те же деньги десятниками самочинно были
построены
восемь планеров для почтовой службы и перевозки сена и один
вечный
двигатель, действующий моченым песком.
В Градов Иван Федотович Шмаков ехал с четким заданием - врасти в
губернские дела и освежить их здравым смыслом. Шмакову было тридцать
пять
лет, и славился он совестливостью перед законом и
административным
инстинктом, за что и был одобрен высоким госорганом и послан
на
ответственный пост.
- А вы вот что нам скажите, гражданин коммунист, - хрипло обратился
человек, ехавший в Козлов на мясохладобойню, - правда, что
Днепр
перегородить хотят и Польшу затопить?
Комсомольский знаток разгорелся и сразу рассказал о Днепрострое
все,
что известно и неизвестно.
- Сурьезное дело! - дал свое заключение о Днепрострое
козловский
человек. - Только воду в Днепре не удержать!
- Это почему ж такое? - вступился тут Шмаков.
Козловец сумрачно поглядел на Шмакова: дескать, это еще что за
моль
тут встряла в разговор?
- А потому, - сказал он, - что вода - дело тяжкое, камень точит
и
железо скоблит, а советский материал - мягкая вещь!
"Он прав, сволочь! - подумал Шмаков. - У меня тоже пуговицы от
новых
штанов оторвались, а в Москве покупал!"
Дальше Шмаков не слушал, заскорбев от дум и
недоброкачественности
жизни. Поезд гремел на крутом уклоне и скрежетал бессильными тормозами.
Печальный, молчаливый сентябрь стоял в прохладном пустопорожнем
поле,
где не было теперь никакого промысла. Одно окно в вагоне было открыто,
и
какие-то пешие люди кричали в поезд:
- Эй, сволочи!
Иногда встречные пастушонки просили:
- Брось газету! - Газета им требовалась на цигарки.
Комсомолец, раздобрев от своей осведомленности, побросал им
всю
наличную бумагу, и пастушонки ловили ее, не допуская до земли.
Иван Федотыч поел колбасы, а затем сел вырабатывать форму
своей
подписи на будущих бумагах. "Шмаков", - написал Иван Федотыч. "Нет,
не
твердо", - подумал он и вновь написал "Шмаков", но уже более
бесхитростно
и как бы невзначай копируя по простоте начертания подпись Ленина.
Затем долго раздумывал Иван Федотыч - ставить ему перед
своей
фамилией "Ив" - Иван или не надо. Наконец решил поставить:
могут
обознаться и спутать с инородным человеком; хотя фамилия
"Шмаков" -
достаточно редкостная.
Иван Федотыч задернул занавесочки, понюхал больной цветок на
подоконнике и извлек из чемодана кожаную тетрадь. На коже было
вырезано
перочинным ножом заглавие рукописного труда:
"ЗАПИСКИ ГОСУДАРСТВЕННОГО ЧЕЛОВЕКА".
Открыв рукопись на сорок девятой странице, Иван Федотыч
подчитал
конец и, разогнавшись мыслью, начал продолжать:
"...Я тайно веду свой труд. Но когда-нибудь он сделается
мировым
юридическим сочинением, а именно: я говорю, чиновник и прочее
всякое
должностное лицо - это ценнейший агент социалистической истории, это
живая
шпала под рельсами в социализм.
Служение социалистическому отечеству - это новая религия
человека,
ощущающего в своем сердце чувство революционного долга.
Воистину в 1917 году в России впервые отпраздновал свою
победу
гармонический разум порядка!
Современная борьба с бюрократией основана отчасти на
непонимании
вещей.
Бюро есть конторка. А конторский стол суть непременная
принадлежность
всякого государственного аппарата.
Бюрократия имеет заслуги перед революцией: она склеила
расползавшиеся
части народа, пронизала их волей к порядку и приучила к
однообразному
пониманию обычных вещей.
Бюрократ должен быть раздавлен и выжат из Советского государства,
как
кислота из лимона. Но не останется ли тогда в лимоне одно ветхое
дерьмо,
не дающее вкусу никакого достоинства..."
- Гады! - заорал кто-то у окна. - Испотрошу всяку сволочь,
всяку
баптистскую ересь...
И вдруг голос смилостивился и зазвучал милосердно:
- Друг, скажи по-матерному, по-церковнославянски! Ага, нельзя!..
Эх
ты, гниденыш!
Шаги удалились, и пустынно застучал колотушечник,
предупреждая
грабеж.
Шмаков сначала насторожился, а потом поник в удручении
от
многочисленности хамства.
Одолев нравственную тревогу, он продолжал:
"Что нам дают вместо бюрократизма? Нам дают - доверие
вместо
документального порядка, то есть дают хищничество, ахинею и поэзию.
Нет! Нам нужно, чтобы человек стал святым и нравственным, потому
что
иначе ему деться некуда. Всюду должен быть документ и надлежащий
общий
порядок.
Бумага лишь символ жизни, но она и тень истины, а не хамская
выдумка
чиновника.
Бумага, изложенная по существу и надлежаще оформленная, есть
продукт
высочайшей цивилизации. Она предучитывает порочную породу людей
и
фактирует их действия в интересах общества.
Более того, бумага приучает людей к социальной нравственности,
ибо
ничто не может быть скрыто от канцелярии".
Часто бывало, что мысль Ивана Федотыча увлекалась
сторонними
соображениями во вред пользе. Вот и сейчас, пренебрегая временем,
он
задумался о сравнительной административной силе предуика и
исправника.
Затем он подумал о воде земного шара и решил, что лучше спустить
все
океаны и реки в подземные недра, чтобы была сухая территория. Тогда
не
будет беспокойства от дождей, а народ можно расселить просторнее.
Воду
будут сосать из глубины насосы, облака исчезнут, а в небе станет
вечно
гореть солнце, как видимый административный центр.
"Самый худший враг порядка и гармонии, - думал Шмаков, - это
природа.
Всегда в ней что-нибудь случается...
А что, если учредить для природы судебную власть и карать ее
за
бесчинство? Например, драть растения за недород. Конечно, не
просто
пороть, а как-нибудь похитрее - химически, так сказать!
Не согласятся, - вздохнул Шмаков, - беззаконники везде сидят!"
Потом он очнулся и продолжал работать:
"И как идеал зиждется перед моим истомленным взором то общество,
где
деловая официальная бумага проела и проконтролировала людей
настолько,
что, будучи по существу порочными, они стали нравственными. Ибо бумага
и
отношение следовали за поступками людей неотступно, грозили им
законными
карами, и нравственность сделалась их привычкой.
Канцелярия является главной силой, преобразующей мир порочных
стихий
в мир закона и благородства.
Подумать надо над этим - и крепко подумать. Я кончаю
сегодняшнюю
очередную запись, чтобы крепко подумать о бюрократии".
Тут Иван Федотыч встал и действительно задумался.
Так думал он о бюрократии долго, пока его не перебил собачий лай
на
ночной улице, и тогда он уснул, зря не потушив лампы.
Утром хозяйка сжалилась над одиноким человеком и дала Ивану
Федотычу
бесплатно чай. Ночью она слышала, как у спящего Шмакова рычала и
резко
трескалась сухая жирная пища в животе.
Иван Федотыч принял чай без всякого одобрения и без
интереса
прослушал хозяйкин рассказ об их глухой стороне.
Оказалось, что в ближних к Градову деревнях - не говоря про
дальние,
что в лесистой стороне, - до сей поры весной в новолунье и в первый
гром
купались в реках и озерах, умывались с серебра, лили воск, окуривали
от
болезней скот и насвистывали ветер.
"Холуйство! - подумал Иван Федотыч, послушав старуху. - Только
живая
сила государства - служилый, должный народ способен упорядочить
это
мракобесие".
Идя на службу, Иван Федотыч чувствовал легкость желудка от
горячего
чая старухи и покой мысли от убежденности в благотворном
государственном
начале.
Дело о землеустройстве потомков Алены тянулось уже пятый год. Теперь
пришла новая бумага от них с резолюцией начальника учреждения:
"Тов. Шмакову. Реши это дело, пожалуйста, окончательно. Пятый
год
идет волокита о семи десятинах. Доложи мне срочно по сему".
Шмаков исчитал все дело и нашел, что это дело можно решить трояко,
о
чем и написал особую докладную записку начальнику учреждения, не
предрешая
вопроса, а ставя его на усмотрение вышестоящих инстанций. В конце
записки
он вставил собственное изречение, что волокита есть
умственное
коллективное вырабатывание социальной истины, а не порок. Управившись
с
Аленой, Шмаков углубился в поселок Гора-Горушку, который жил на песках,
а
на лучшие земли не выходил. Оказалось, что поселок жил тихим
хищничеством
с железной дороги, которая проходила в двух верстах. Поселку давали
и
деньги и агрономов, а он сидел на песке и жил неведомо чем.
Шмаков написал на этом деле резолюцию:
"Гору-Горушку считать вольным поселением, по примеру немецкого
города
Гамбурга, а жителей - транспортными хищниками; земли же надлежит у
них
изъять и передать в трудовое пользование".
Далее попалось заявление жителей хутора Девьи Дубравы о
необходимости
присылки им аэроплана для подгонки туч в сухое летнее время. К
заявлению
прилагалась вырезка из газеты "Градовские известия", которая
обнадежила
девьедубравцев.
"Пролетарский Илья Пророк.
Ленинградский советский ученый профессор Мартенсен изобрел
аэропланы,
самопроизвольно льющие дождь на землю и делающие над пашней
облака.
Будущим летом предположено испытать эти аэропланы в крестьянских
условиях.
Аэропланы действуют посредством наэлектризованного песка".
Изучив все тексты сего дела, Шмаков положил свое заключение:
"Ввиду сыпящегося из аэроплана песка, чем уменьшается
добротность
пахотных почв, признать отпуск аэроплана хутору Девьи Дубравы
пока
преждевременным, о чем и уведомить просителей".
Остаток трудового дня Шмаков истратил целиком и полностью
на
заполнение форм учета учетной работы, наслаждаясь графами и
терминами
государственного точного языка.
Шмаков прослушал беседу друзей и, достигнув своего стола, сейчас же
сел писать доклад начальнику управления - "О необходимости
усиления
внутренней дисциплины во вверенном Вам управлении, дабы пресечь
неявный
саботаж".
Но вскоре саботаж явился перед Шмаковым как узаконенное явление.
Во
вверенном Шмакову подотделе сидело сорок два человека, а работы было
на
пятерых; тогда Шмаков, испугавшись, донес рапортом кому следовало
о
необходимости сократить штат на тридцать семь единиц.
Но его вызвали сейчас же в местком и там заявили, что это
недопустимо
- профсоюз не позволит самодурствовать.
- А чего ж они будут делать? - спросил Шмаков, - им дела у нас нет!
- А пускай копаются, - сказал профсоюзник, - дай им старые
архивы
листовать, тебе-то што?
- А зачем их листовать? - допытывался Шмаков.
- А чтоб для истории материал в систематическом порядке
ежал! -
пояснил профработник.
- Верно ведь! - согласился Шмаков и успокоился, но все же донес
по
начальству, чтобы на душе покойнее было.
- Эх ты, жамка! - сказал впоследствии Шмакову его
начальник, -
профтрепача послушал - ты работай, как гепеус, вот где умные люди!
Раз подходит к Шмакову секретарь управления и угощает его
рассыпными
папиросами.
- Покушайте, Иван Федотович! Новые: пять копеек сорок
штук -
градовского производства. Под названием "Красный Инок", - вот
на
мундштучке значится - инвалиды делают!
Шмаков взял папиросу, хотя почти не курил из экономии,
только
дарственным табаком баловался.
Секретарь приник к Шмакову и пошептал вопрос:
- Вот вы из Москвы, Иван Федотович! Правда, что туда сорок вагонов
в
день мацы приходит, и то будто не хватает? Нюжли верно?
- Нет, Гаврил Гаврилович, - успокоил его Шмаков, - должно
быть,
меньше. Маца не питательна - еврей любит жирную пишу, а мацу он
в
наказанье ест.
- Вот именно, я ж и говорю, Иван Федотович, а они не верят!
- Кто не верит?
- Да никто: ни Степан Ермилович, ни Петр Петрович, ни Алексей
Палыч -
никто не верит!
Шмаков кипел благородством невысказанных открытий. Он хотел выступить
перед Бормотовым и прочими на свою сокровенную тему "Советизация
как
начало гармонизации вселенной". Именно так он хотел переименовать
свои
"Записки государственного человека".... и, встав на стул, произнес
животрепещущую
речь - длинную цитату из своих "Записок государственного человека":
- Граждане! Разрешите поговорить на злобу дня!
- Разрешаем! - сказало коллективно собрание. - Говори, Шмаков!
Только
режь экономию: кратко и не голословно, а по кровному существу!
- Граждане, - обнаглел Шмаков, - сейчас идет так называемая война
с
бюрократами. А кто такой Степан Ермилович Бормотов? Бюрократ или
нет?
Бюрократ положительно! И да будет то ему в честь, а не в хулу
или
осуждение! Без бюрократии, уважаемые ратники государства, не удержаться
бы
Советскому государству и часа - к этому я дошел долгою мыслью...
Кроме
того... (Шмаков начал путаться, голова его сразу вся выпотрошилась -
куда
что девалось?) Кроме того, дорогие соратники...
- Мы не ратники, - прогудел кто-то, - мы рыцари!
- Рыцари умственного поля! - схватил лозунг Шмаков. - Я вам
сейчас
открою тайну нашего века!
- Ну-ну! - одобрило собрание. - Открой его, черта!
- А вот сейчас, - обрадовался Шмаков. - Кто мы такие?
Мы
за-ме-ст-и-те-л-и пролетариев! Стало быть, к примеру, я есть
заместитель
революционера и хозяина! Чувствуете мудрость? Все замещено! Все
стало
подложным! Все не настоящее, а суррогат! Были сливки, а стал
маргарин:
вкусен, а не питателен! Чувствуете, граждане?.. Поэтому-то так
называемый,
всеми злоумышленниками и глупцами поносимый бюрократ есть как раз
зодчий
грядущего членораздельного социалистического мира.
Шмаков сел и достойно выпил пива - среднего непорочного
напитка;
высшей крепости он не пил.
Но тут встал Обрубаев... Его заело; он озлобился и приготовился
быть
на посту. Пост его был видный - кандидат ВКП; но такое состояние
Обрубаева
службе не помогало, он был и остался делопроизводителем с окладом
в
двадцать восемь рублей ежемесячно, по шестому разряду тарифной сетки
при
соотношении 1:8.
- Уважаемые товарищи и сослуживцы! - сказал Обрубаев, доев
что-то. -
Я не понимаю ни товарища Бормотова, ни товарища Шмакова! Каким образом
это
допустимо! Налицо определенная директива ЦКК - борьба с
бюрократизмом.
Налицо - наименования советских учреждений девятилетней давности. А
тут
говорят, что бюрократ - как его? - зодчий и вроде кормилец. Тут
говорят,
что губком - епархия, что губпрофсовет - ремесленная управа и так
далее.
Что это такое? Это перегиб палки, констатирую я. Это затмение
основной
директивы по линии партии, данной всерьез и надолго. И вообще в целом
я
высказываю свое особое мнение по затронутым предыдущими
ораторами
вопросам, а также осуждаю товарищей Шмакова и Бормотова. Я кончил.
- Закон-с, товарищ Обрубаев! - сказал тихо, вразумляюще,
но
сочувственно Бормотов. - Закон-с! Уничтожьте бюрократизм -
станет
беззаконие! Бюрократизм есть исполнение предписаний закона. Ничего
не
поделаешь, товарищ Обрубаев, закон-с!
- А если я губкому сообщу, товарищ Бормотов, или в РКИ? -
мрачно
сказал Обрубаев, закуривая для демонстрации папиросу "Пушку".
- А где у вас документики, товарищ Обрубаев? - спросил
Бормотов. -
Разве кто вел протокол настоящего собрания? Вы ведь, Соня, ничего
не
записывали? - обратился Бормотов к единственной здесь машинистке,
особо
чтимой в земуправлении.
- Нет, Степан Ермилыч, - я не записывала; вы ничего не сказали мне,
а
то бы я записала, - ответила хмельная, блаженная Соня.
- Вот-с, товарищ Обрубаев, - мудро и спокойно улыбнулся
Бормотов. -
Нет документа, и нет, стало быть, самого факта! А вы говорите - борьба
с
бюрократизмом! А был бы протокольчик, вы бы нас укатали в
какую-нибудь
гепею или рекаю! Закон-с, товарищ Обрубаев, закон-с!
- А живые свидетели! - воскликнул зачумленный Обрубаев.
- Свидетели пьяные, товарищ Обрубаев. Во-первых, а во-вторых,
они,
так сказать, масса, существа наших разногласий не поняли и понять
не
могли, и дело мое наверняка пойдет к прекращению. А в-третьих,
товарищ
Обрубаев, выносит ли дисциплинированный партиец
внутрипартийные
разногласия на обсуждение широкой массы, к тому же
мелкобуржуазной, -
попытаю я вас? А?! Выпьем, товарищ Обрубаев, там видно будет... Соня,
ты
не спишь там? Угощай товарища Обрубаева, займись чистописанием...
Десущий,
крякни что-нибудь подушевней.
Десущий сладко запел, круто выводя густые ноты странной песни,
в
которой говорилось о страдальце, жаждущем только арфы золотой.
Затем
делопроизводитель Мышаев взял балалайку: я, говорит, хоть и кустарь
в
искусстве, но побрякаю! И он быстро залепетал пальцами, выбивая лихой
такт
веселящегося тела.
Бормотов прикинулся благодушным человеком, сощурил
противоречивые
утомленные глаза и, истощенный повседневной дипломатической
работой,
вдарился бессмысленно плясать, насилуя свои мученические ноги и
веселя
равнодушное сердце.
Шмакову стало жаль его, жаль тружеников на ниве
всемирной
государственности, и он заплакал навзрыд, уткнувшись во что-то соленое.
5
А утром Градов горел; сгорели пять домов и одна пекарня.
Загорелось,
как говорят, с пекарни, но пекарь уверял, что он окурки всегда бросает
в
тесто, а не на пол, тесто же не горит, а шипит и гасит огонь.
Жители
поверили, и пекарь остался печь хлебы.
Далее жизнь шла в общем порядке и согласно постановлениям
Градовского
губисполкома, которые испуганно изучались гражданами. В
отрывных
календарях граждане метили свои беспрерывные обязанности. Со сладостью
в
душе установил это Шмаков в бытность на именинах у одного
столоначальника,
по прозвищу Чалый. В листках календаря значилось что-нибудь
почти
ежедневно, а именно:
"Явиться на переучет в терокруг - моя буква Ч, подать на
службе
рапорт о неявке по законной причине".
"В 7 часов перевыборы горсовета - кандидат Махин, выдвинут
ячейкой,
голосовать единогласно".
"Сходить в ком. отд. - отнести деньги за воду, последний срок, а
то
пеня"... .
"Подать сведения горсанкомиссии о состоянии двора, - штраф,
см.
постановление ГИК".
"Собрание жилтоварищества о забронировании сарая под нужник".
"Протестовать против Чемберлена, - в случае чего стать, как один,
под
ружье".
"Зайти вечером постоять в красном уголке, а то сочтут отступником".
"Именины супруги сочетать с режимом экономии и
производственным
эффектом. Пригласить наш малый совнарком".
"Узнать у Марфы Ильиничны, как варить малиновый узвар".
"Справиться в загсе, как переменить прозвище Чалый на
официальную
фамилию Благовещенский, а также имя Фрол на Теодор".
"Переморить клопов и проверить лицевой счет жены".
"Суббота - открыто заявить столоначальнику, что иду ко всенощной,
в
бога не верю, а хожу из-за хора, а была бы у нас приличная опера, ни
за
что не пошел бы".
"Попросить у сослуживцев лампадного масла. Нигде нет, и все
вышло.
Будто для смазки будильника".
"Отложить 566-ю бутылку для вишневой настойки. Этот год
високосный".
"Сушить сухари впрок - весной будет с кем-то война".
"Не забыть составить 25-летний перспективный план народного
хозяйства
- осталось 2 дня".
Каждый день был занят.
Не в первый раз и не во второй, а в более многократный
констатировал
Шмаков то знаменательное явление, что времени у человека для
так
называемой личной жизни не остается - она заменилась государственной
и
общеполезной деятельностью. Государство стало душою. А то и надобно, в
том
и сокрыто благородство и величие нашей переходной эпохи!
- А как, товарищ Чалый, существует в вашей губернии точный
план
строительства?
- Как же-с, как же-с! В десятилетний план сто элеваторов включено:
по
десяти в год будем строить, затем-с двадцать штук мясохладобоен
и
пятнадцать фабрик валяной обуви... А сверх того водяной канал в земле
до
Каспийского моря рыть будем, чтобы персидским купцам повадно
стало
торговать с градовскими госорганами.
- Вон оно как! - дал заключение Шмаков. - Курс значительный! Ну,
а
денег сколько же вам потребно на эти солидные мероприятия?
- Денег надо множество, - сообщил Чалый второстепенным тоном. -
Того
не менее, как миллиарда три, сиречь - по триста миллионов в год.
- Ого, - сказал Шмаков, - сумма почтительная! А кто же даст вам
эти
деньги?
- Главное - план! - ответил Чалый. - А уж по плану деньги дадут...
- Это верно! - согласился Шмаков.
Вопрос получил надлежащее уточнение.
...
Бормотов, Шмаков, управделами ГИКа Скобкин, зампред губплана
Наших и
другие заметные люди Градова стали во главе бумажной войны с
другими
городами перед лицом Москвы.
Градовцы спешно приступили к рытью канала, начав его в
лопухах
слободы Моршевки из усадьбы гражданина Моева.
Канал тот учреждался для сплошного прохода в Градов
персидских,
месопотамских и иных коммерческих кораблей.
О канале губплан написал три тома и послал их в центр, чтобы
там
знали про это. Градовский инженер Паршин составил проект
воздушных
сообщений внутри будущей области, предусмотрев необходимость
воздушной
перевозки не только багажа, но и объемистых кормов для скота;
для
последней цели в мастерских райсельсоюза строился аэроплан
сугубой
мощности, с двигателем, работающим на порохе.
...
Шмаков нашел однажды заключительный аккорд для своего труда:
"В сердце моем дышит орел, а в голове сияет звезда гармонии".
Придя домой и завершив рукописный труд, Шмаков до раннего утра
сидел
за ним, увлекшись чтением своего сочинения.
"...Стоит ли, - читал он середину, - измышлять изобретения, раз
мир
диалектичен, сиречь для всякого героя есть своя стерва. Не стоит!
И тому пример: в Градове пять лет тому назад, и двадцать лет
обратно,
было всего две пишущие машинки (обе системы "Ройяль", то есть король),
а
теперь их близко сорока штук, не обращая внимания на системы.
Но увеличился ли от этого социальный прок? - Нисколько! А
именно:
сидели ранее писцы за бумагой, снабженные гусиными перьями, и
писали.
Затупится перо или засквозится от переусердия, писец его
начинает
зачинивать; сам зачинивает, а сам на часы смотрит, - глядь, время
уже
истекло, и пора идти в собственный деревянный домик, где его
ждала
как-никак пища и уют порядка, высшим образом обеспеченный
государственным
строем.
И ничего не нарушалось от течения дел рукописным порядком. Ничто
не
спешило, а все поспевало.
А теперь что? Барышне попудриться не успеть, как втыкают ей
новое
черновое произведение...
Да и то видно, как появляется человек, так и бумага около
него
заводится, и не малая грудка. А что, если лишнего человека не
заводить!
Может, и бумаге завестись будет неоткуда?.."
Тут Иван Федотыч вздохнул и задумался.
Не пора ли ему отправиться в глухой скит, чтобы дальше не
скорбеть
над болящим миром? Но так будет бессовестно.
Хотя оправданием такого поступка может послужить то, что
мир
официально никем не учрежден и, стало быть, юридически не существует.
А
если бы и был учрежден и имел устав и удостоверение, то и этим
документам
верить нельзя, так как они выдаются на основании заявления, а
заявление
подписывается "подателем сего", а какая может быть вера последнему?
Кто
удостоверит самого "подателя", прежде чем он подаст заявление о себе?
Почувствовав изжогу в желудке и отчаяние в сердце, Иван
Федотыч
сходил на кухню попить водицы и посмотреть, кто там пищит все время.
Возвратившись, он снова принялся за чтение, трепеща всеми
чувствами.
"...Возьмем соподчиненный мне подотдел. Что там есть?
Я за ошибки подчиненных не упрекаю, а лишь вывожу из них
следствие,
что, значит, дело идет. А когда мне заявили, что построенные под
моим
руководством водоудержательные плотины почти все вровень с
землей
уничтожены, я ответил, что постройка их, следовательно, велась.
А никакая земля воды не держит, тому доказательство -
явление
оврагов..."
После этого Шмаков успокоился и уснул с легким сердцем
и
удовлетворенным умом.
Но известно ли что-нибудь достоверно на свете? Оформлены
ли
надлежащие все факты природы? Того документально нет! Не есть ли сам
закон
или другое присутственное установление - нарушение живого тела
вселенной,
трепещущей в своих противоречиях и так достигающей всецелой гармонии?
Эта преступная мысль, собственно, разбудила Ивана Федотовича.
....
Что же случилось потом в Градове? Ничего особенного не вышло, -
только дураки в расход пошли. Шмаков через год умер от истощения
на
большом социально-философском труде: "Принципы обезличения человека,
с
целью перерождения его в абсолютного гражданина с законно
упорядоченными
поступками на каждый миг бытия". Перед смертью он служил в
сельсовете
уполномоченным по грунтовым дорогам. Бормотов жив и каждый день
нарочно
гуляет перед домом, где раньше помещался губисполком. Теперь на том
доме
висит вывеска "Градовский сельсовет".
Но Бормотов не верит глазам своим - тем самым глазам, которые
некогда
были носителями неуклонного государственного взора.
========
научный комментарий!
Эта повесть написана по итогам работы великого писателя Платонова в
Тамбове в 1926г. Пдатонов имел специальность(занимался мелиорацией),
был знаком с местным историком и метсной знаменитостью Черменским. Из
его книги он и позаимстоввал множнстов деталей и реаойи тамбовсой
жизни.придающе это вещи не только колорит,но и жизненгость. В повести
есть пряме цитаты изькниги Черменского,"Культурно-исторический облик
Тамбовской губернии"9издана в тож же году)вклюячая его этнографические
исследованиия,щаписи о временах вплоть до Разинского бунта("ездили отца
наши,воровские казаки"..)вплоть до артелей инвалидов,проивоздящих
папиросы и практически всех деталей.кажущихся теперь гиперболамаи.
Даже цифра "помощи в пять миллионов" точно совппадает с
действительностью. И даже идея о канале есть в книге Черменского - этой
идеей установления судоходства по реке Цне был заражен еще первый
губернатор Тамбова Гаврила Державин.
Текст "Города Градова буквально оставлен как коллаж или монтаж из таких
кусков. Но он гораздо интересней чем ирония, потому что писал
писаель-лучше чувствилище русского коммунизма.
По поводу повести написаны теперь исследования - напр.
трактат"Градовская школа философии". Утвержается., что администраитвный
экстаз показан вовсе не плоско-иронично. Его черты живы во многих планах
устроения жизни путем ее поглощения бюрократической утопией
=============