От Георгий Ответить на сообщение
К Георгий Ответить по почте
Дата 25.11.2002 16:09:43 Найти в дереве
Рубрики Прочее; Россия-СССР; Версия для печати

Совнарком просил Антанту об интервенции?! Окончание (*+)

http://www.gazeta-pravda.ru/pravda/pravda130.html


==============================
Первый год новой эры

Петроград, тревожная зима 1917—1918 годов. Кое-кто на берегах студеной Невы надеется на приход германских войск. Но эти “кто-то” — вовсе не большевики. Грядущую кайзеровскую оккупацию лелеят в своих мелочных душонках идейные предки сегодняшних ниспровергателей Советской власти. Не верите? Тогда давайте продолжим чтение воспоминаний героя нашей публикации главы неофициальной британской миссии в революционной России — Брюса Локкарта.
===============================

ГЛАВА ВТОРАЯ

От Брест-Литовска — к гражданской войне

— Буржуазия, все еще убежденная, что немцы скоро выметут большевистский дух поганой метлой, радовалась куда больше, чем можно было себе представить в столь тревожных обстоятельствах,— свидетельствует беспристрастный хроникер, которого не заподозрить в симпатиях к коммунистам.— Население голодало, но у богачей все равно не переводились деньги. Рестораны и кабаре оставались открытыми, причем последние были переполнены при любых расценках... Беспорядочная стрельба продолжалась все ночи напролет. Большевики в то время казались еще неспособными обуздать это зло. Ведь сами они годами восставали против царского гнета и подавления гражданских свобод...
— Я упомянул об этой относительной терпимости большевиков потому, что последовавшие затем жестокости стали результатом усиления гражданской войны,— продолжает Локкарт.— Ответственность же за интенсификацию столь кровавого конфликта, как и за порожденные им ложные надежды, лежала в основном на прибегших к интервенции державах Антанты. Я, конечно, не говорю, что если бы они воздержались от вмешательства во внутренние дела России, то изменилась бы и сама направленность большевистской революции. Я просто говорю, что наша интервенция усилила террор и увеличила масштабы кровопролития.

Совнарком же если и предполагал в то время некую интервенцию, то совсем иную — с суверенного согласия Советской власти и только ради сдерживания кайзера. Вернувшись с подписания унизительного мира в Брест-Литовске, Чичерин сообщил Локкарту, что кабальные условия договора “породили в стране чувство негодования, наподобие того гнева, который охватил Францию после прусской победы 1870 года. Так что теперь настает наилучший для западных союзников момент проявить к России свою симпатию”. Но демонстрируется ли таковая на деле? Ничего подобного.
Вслед за Советским правительством английский дипломат и его окружение перебираются в Москву. Тамошняя “буржуазия тоже ждала немцев с нетерпением и заранее праздновала час своего освобождения. Кабаре процветали... Цены, особенно на шампанское, были высоки. Но, похоже, у гостей не наблюдалась нехватка наличности”. Локкарт же, как известно, приехал не за шампанским. Его цель — правильно сориентировать официальный Лондон. А чтобы сделать это квалифицированнее, надо сколотить тесный круг доверяющих друг другу западных дипломатов и почаще советоваться. В этот неофициальный клуб входят эмиссар Красного Креста Робинс, глава французской военной миссии генерал Лавернь, руководитель итальянского представительства генерал Ромеи и американец майор Риггс. Беседовали они часто и конкретно — без снобизма, идеологической предубежденности и, кстати, без ненависти к революционным властям.

— Российскую ситуацию,— писал Локкарт,— мы наблюдали изнутри. И поняли, что без согласия большевиков наше военное вмешательство приведет лишь к гражданской войне. А таковая, если только в интервенции не будут задействованы очень крупные силы Антанты, станет катастрофой для престижа Запада. Поэтому политика, проведения которой мы пытались добиться от своих правительств, как раз и состояла в том, чтобы интервенция была санкционирована самими же большевиками. Всего через десять дней после моего приезда мы приняли в своем кругу единогласную резолюцию, в которой осуждалась японская высадка на Дальнем Востоке...
Итак, вполне здравые суждения и своевременные попытки снизить в правящих кругах Запада накал антисоветской паранойи. Так почему же, спросите вы, возобладала совсем иная, патологически враждебная новой России позиция? Дело в том, что, кроме работавших в Москве молодых и гибких дипломатов новой школы, на территории страны пока еще оставались их боссы — чрезвычайные и полномочные послы союзных держав. В большинстве своем они были выходцами из старой европейской аристократии. Но в отличие от Локкарта и его друзей послы обитали в провинциальной Вологде — там, куда их давно уже отправили из прифронтового Петрограда в эвакуацию. Махровые реакционеры, они видели московские события из сонного северного края в столь же превратном свете, как если бы им пришлось “информировать свои столицы о лондонском правительственном кризисе, находясь не на Темзе, а в глухой деревушке на Гебридских островах к северу от Шотландии”.
Оттуда, из Вологды, шли и на Запад, и в московские диппредставительства немыслимые поклепы на Советскую власть и ее мифическую “германофилию”. К примеру, родилась версия, будто в Петрограде уже работает и выжимает неслыханные репарации кайзеровская контрольная комиссия во главе с бывшим царским министром двора графом Фредериксом (!)
Между тем жизнь преподносила редчайшие возможности для достижения долгожданного взаимопонимания между Советами и Антантой. “Март 1918 года,— свидетельствует Локкарт,— стал периодом, когда большевики были наиболее дружественно настроены к идее сближения с западными союзниками. Революционные власти опасались дальнейшей (после захвата немцами Украины. — П.Б.) германской агрессии. У большевиков не было полной уверенности в собственном будущем. Так что они рады были бы принять помощь офицеров Антанты в подготовке кадров совсем еще юной Красной Армии...”
Обстоятельства, казалось бы, складывались идеально для такого рукопожатия военных профессионалов. Из Румынии прибыла вдруг в Москву (как считалось, транзитом) многочисленная офицерская миссия Франции во главе с генералом Бертело. Локкарт и его коллеги не преминули намекнуть Троцкому, что хорошо бы с ходу превратить эту делегацию в костяк будущего контингента военспецов Антанты в России. Радостный Троцкий обращается к западным диппредставителям с официальной просьбой именно об этом. Но...
...Из Вологды последовал раздраженный окрик французского посла, и генералу Бертело вместе со всей его свитой генштабистов и полевых командиров было приказано немедленно вернуться в Париж. “Известия” вышли со справедливым протестом: “Сами же союзники, игнорируя пожелания россиян, препятствуют формированию в Москве такой политики, которая шла бы навстречу Западу”.
Вместо военного сотрудничества с Советами приходит противоположная по своему содержанию западная директива — разыскать (в сибирских лагерях военнопленных) некие “сколоченные и вооруженные большевиками немецкие полки, готовые к отправке на фронт против Антанты”. Хотя все это и отдавало за версту маразмом, но Локкарт отправил-таки за Урал своего верного помощника Хикса, который, конечно, вернулся ни с чем. В ответ на честный отчет об этом Лондон, однако, требует отправить бедолагу Хикса домой. Нависает бюрократический топор и над самим главой британской миссии — за строгую, без потока антисоветских сентенций, объективность его телеграмм.
— Тем временем весенние успехи немцев на западном фронте,— писал без оглядки на своих недругов Локкарт,— встревожили и большевиков. Они были готовы согласиться даже с прямой интервенцией союзников в случае активизации германской армии в России. Московскую атмосферу на том этапе лучше всего проиллюстрировать тем, что в отчетах о боях на Западе большевистская пресса совершенно не ссылалась на берлинские новостные бюллетени, хотя буржуазные газеты России печатали их полностью ... Хотя Ленин и был в вопросе о приглашении Запада к военному вмешатель-ству более осторожен, чем Троцкий, но и он был готов пойти очень далеко ради обеспечения дружественного партнерства с Антантой.
Локкарта и его коллег по дипкорпусу гостеприимно приглашают на ряд заседаний ВЦИК, им открыты двери практически всех наркоматов. Да, в столь благоприятной обстановке только холодное недоверие к Советам, граничащее с классовой ненавистью к любой модели общественного переустройства, может объяснить невосприимчивость Лондона. Увы, там все еще ждали, что кучка русских подпольщиков-монархистов или белые генералы запросто “свернут шею” новой власти. “Если в Москве, прикоснувшись к пульсу событий, любой человек, кроме разве что упрямых традиционалистов, видел вокруг настоящий катаклизм и разрушение всех прежних представлений о России, то на Темзе продолжали усматривать в этих событиях всего лишь преходящий шторм, после которого все устаканится”,— писал Локкарт.
Последний реальный шанс для равноправного альянса и даже, быть может, боевого побратимства революционной Москвы с Лондоном, Парижем и Вашингтоном улетучивается к 26 апреля. В тот день немцы, будучи уже не в силах продолжать свое наступление в глубины России, предпочли дипломатический прорыв, и посол кайзера граф Мирбах вручил в Кремле верительные грамоты Свердлову. Но вот парадокс: именно теперь лондонский Форин Офис, отвергавший в феврале—марте отчаянные депеши Локкарта, стал требовать от него “выдавить из большевиков согласие на интервенцию Антанты”. Впрочем, Ленин, встретившийся с Локкартом в последний раз 7 июня, теперь уже гораздо строже в своих суждениях: “Во имя блага России председатель Совнаркома был намерен как можно дольше оттянуть тот момент, когда на ее территории столкнутся войска двух империалистических блоков”.
Окончательное крушение и без того шатких планов по оборонному партнерству между западными союзниками и Республикой Советов произошло в начале лета. Оно было обусловлено той лихорадочно-азартной поддержкой, которую Франция и другие державы оказали антисоветскому мятежу чехословацкого корпуса бывших военнопленных на всем протяжении Транссиба. Лондонская директива — заявить Чичерину, что попытка разоружить белочехов будет расценена как враждебный акт, продиктованный Германией (!)
На столь изменившемся фоне разве что Троцкий активно продолжал попытки навести с Западом мосты сотрудничества. Покладистый Лев Давидович примирительно высказывался о кораблях Антанты на Мурманском рейде, не возражал против создания складской инфраструктуры будущих экспедиционных сил в Архангельске, приглашал экспертов королевских ВМС в целях реорганизации Красного Флота, а заодно и предлагал передать железнодорожную сеть севера России под управление менеджера-англичанина.
Но повернуть вспять процесс похолодания между Москвой и Западом было уже не дано. Даже объективист Локкарт, безуспешно доказывавший Лондону, что свергнуть большевиков никому не удастся даже с иностранными деньгами и офицерами Антанты, вынужден теперь усиливать — по приказу с Темзы — тайные контакты с белыми генералами. “Я упал между двумя стульями,— сетует он.— И до сих пор мне больно. Ведь для большевиков я стал олицетворением контрреволюции, а для интервенционистов остался, наоборот, пробольшевиком, который постоянно нарушал их планы”.
6 июля, на гребне провокационного убийства Мирбаха левоэсеровскими боевиками, вспыхивает антибольшевистский мятеж в Москве. За убийцами германского посла маячит тень Антанты, сделавшей на эсеров ставку в повороте России к войне с кайзером. Испугавшись, что недавнее сближение с союзниками дорого может ему обойтись, Троцкий, как это уже не раз бывало, разворачивается на 180 градусов. Чичерин потешается: “В марте Владимиру Ильичу пришлось употребить свое влияние и предотвратить затею Троцкого насчет объявления войны Германии. А теперь ленинское хладнокровие удерживает того же Троцкого от объявления войны Антанте!”
Тем временем московский мятеж подавлен. Но 4 августа интервенция западных держав все-таки начинается, причем, естественно, без какой-либо координации с Лениным и его дипломатией. По крайней мере две английские дивизии высадились в Архангельске, а семь японских — на пути в Сибирь, чтобы помочь белочехам. Под ударами последних пала Казань. Британская миссия ставит перед Кремлем вопрос о своем отъезде на родину. Но в ночь на 1 сентября, после эсеровского покушения на Ленина, Локкарт арестован. И хотя проведенное в ЧК следствие выявило в конце концов его непричастность к подготовке антисоветского переворота в Москве и он благополучно вернулся на Альбион, но в историю благодаря стараниям газетчиков и сценаристов заговор “трех послов” так и вошел, как заговор Локкарта. Заговор бесплодный — не только не достигший своих целей, но и приведший в итоге к разгрому интервенции и белогвардейщины на Тихом океане четырьмя годами позже.

...Вот, собственно, и вся история первого года Советской власти глазами англичанина-очевидца. История пусть и односторонне-фрагментарная, но во многом поучительная и даже пророческая. Это ведь и впрямь родовой знак “цивилизованного Запада” — ни с кем не дружить до тех пор, пока политический курс подозрительных для него режимов не будет приведен в послушное соответствие со стандартами атлантических столиц. Равноправный диалог с естественными разногласиями по ряду вопросов по-прежнему не в моде, как и 85 лет назад. Кому-то надо брать под козырек (!) Наследники Антанты на дух не переносят, когда у их партнеров по международному диалогу — собственная повестка дня и законное стремление играть по своим правилам.
Вот и сегодня: стоило только Владимиру Путину разойтись с англосаксонским блоком во взглядах на непокорный Ирак — и снова, как при Советской власти, западный эфир и газеты в одночасье переполнились нападками на пресловутый “кремлевский зажим свободы слова” и на “жестокости кампании в Чечне”, а конференц-залы распахивают двери перед нагрянувшими на Запад родственниками “политических узников России”. И снова все это вываливается на передний план гипертрофированными пластами ложно-сенсационного паблисити, а главное — тонет в несправедливом забвении. Тонет то, что Россия действительно открыта для инвестиций и партнерства. И что она, перевернув зачем-то саму себя вверх дном, уже сделала все возможное и даже невозможное ради ухода былой конфронтации в прошлое.
Толку же, как видите, почти нет. Да и не будет, пока не прекратится самоубийственная переналадка нашей исконно коллективистской жизненной философии в эгоистично материальном русле “массовой культуры” и безудержной коммерциализации всех и вся...
Однажды под напором внешне логичных аргументов Локкарта Ленин иронично улыбнулся. “Как и все ваши соотечественники,— сказал Ильич,— вы мыслите непременно конкретными категориями. Но вы игнорируете психологический фактор. Судьба этой войны будет решена не в окопах, а в тыловой глубине”. “В горниле необратимых сдвигов народного самосознания,—позволю я себе добавить,— против которых бессильно даже все золото мира”.

Павел БОГОМОЛОВ.

(Корр. “Правды”).

г. Лондон.