Комментарии к «попытке объяснения» навели на такие мысли.
Теряет смысл наш спор по такой причине: сторонники советского строя («просоветики») исходят из той системы, «операторы» которой были поколения-строители этой системы (1905-1955); а сторонники ликвидации советского строя («антисоветики») исходят из той системы, «операторы» которой были поколения-пользователи того, что было построено (1956-1991).
По инерции многие программы и на втором этапе еще продолжались, а многие структуры удовлетворительно работали. Но «просоветики» игнорируют тот факт, что многие (или немногие, но жизненно важные) структуры надо было модернизировать или строить совершенно новые, а это не делалось по нескольким причинам. Эти провалы делали советский строй нежизнеспособный в окружении хищников. Хищники недальновидны, но такова жизнь. Замалчивание этого факта ослабляют позицию «просоветиков».
«Антисоветики» тоже игнорируют этот факт, но при этом игнорируют и строительство первого этапа. Поэтому их позиция практически бесполезна. Разве только как грязь в ране, стимулирующая иммунитет.
Я выкладываю кусочки представления причин провалов второго этапа СССР в одном плане – дефиците знания об обществе (а значит и о построенных системах, и о тех, которые надо было строить). Это важная причина, но в нашем обсуждении всплыл такой фактор: высокая эффективность построенных на первом этапе структур послужила фильтром, за которым и старики, и следующее поколение не увидели износа немногих, но жизненно важных структур. И, похоже, «просоветики» до сих пор этого не хотят видеть. Не хочется этого видеть потому, что увидеть – значит признать износ ряда наших ценностей, которые были нашей гордостью. Изменения были такими быстрыми, что требовалось переводить эти наши ценности в разряд исторических – и заменять их иными.
Наш рывок с конца ХIХ в. был обязан соединению «гениального глаза» Средневековья («традиционного общества») с наукой и индустриализмом. Наглядный пример – Стаханов, да и вся война. Этот этап был оригинальным «постиндустриализмом». Но от нас требовалось и количество, и вместо Стаханова с его глазом пришлось строить угольные комбайны. Масса энергии и машина заменили качество мастера.
Необходимость угольных комбайнов была очевидна, и уровень машиностроения позволял их делать. Могли даже делать ракеты, реакторы и самолеты нужного качества, но на многое не хватало кадров и материалов.
Поясню ту фразу, которую вскользь написал: о том, что в середине 80-х гг. у нас средний ученый имел приборных мощностей на 2 порядка меньше, чем в США (по нашим расчетам, примерно в 180 раз). Я это сказал как довод в пользу эффективности социальных форм научной системы. Этот довод верен – организация и методология позволяла нам многое делать без избыточных массивов эмпирических данных, хотя многие продукты были корявыми. Но к 80-м гг. многие важные вещи мы уже не могли делать, требовалась большая масса энергии и машин (приборов). Ученые в США могли прекратить глубокие исследования второстепенных проблем, заменив их большими массивами эмпирических данных и, обработав данные, получить нужный вывод. Мы этого ресурса не имели. Сейчас на Западе техника «больших данных» осваивается в экономике и социологии («Термин “большие данные” — это своего рода описание больших по объему и разнообразных по составу характеристик, практик, технических приемов, этических проблем и последствий, которые связаны с данными. Большие данные пришли из естественных наук – физика и астрономия первыми ввели многие из технических средств, которые теперь называют большими данными» – из «Отчета AAPOR о больших данных: 12 февраля 2015»).
И тот доклад о соотношении приборных мощностей в СССР и США, который я упомянул, был как раз не похвальбой, а предупреждением, что к концу 70-х гг. в США произошла смена поколений экспериментальных методов и приборов, а у нас принципиальных изменений нет. Приехал Г.И. Марчук, прочитал доклад и потребовал врача. Составили комиссию, она расчеты приняла. Эта проблема уже раньше вставала: акад. В.А. Легасов в 1983 г. начал готовить программу технического и организационного переоснащения ряда направлений химии материалов, срочно необходимых. Я с ним работал, много от него узнал. После Чернобыля было не до этого, но программу доделали, в 1987 г. было постановление ЦК и СМ СССР по этой программе, но вскоре В.А. Легасов погиб, программу продолжил акад. В.А. Коптюг. После 1992 г. все заглохло.
Так вот, суть эпизода в том, что советская система замечательно прошла первый этап, а за рывком Запада не успела. Не оценили, да и потребовались бы очень большие усилия. Это стало для части интеллигенции (в том числе ученых) мотивом сменить весь строй. На что надеялись? Что новая элита выполнит все необходимые программы? Уже в 1987-88 гг. было видно, что она сразу прекратит все эти программы (как, например, Энергетическую) и придавит все структуры развития. У нас были экономические и кадровые ресурсы, чтобы продержаться и выполнить самые срочные программы модернизации, но установки изменились.
Сейчас мы в очень сложном положении. И главное – холодная война в мозгах, а у большинства – в каждом личном мозге.
