С.Кара-Мурза.
БОЯЗНЬ «ЧУЖИХ» ВСЕГДА ОБОСТРЯЕТСЯ В КРИЗИС
Продолжаю вытягивать интервью из своего чемоданчика-архива. Вот очередное — о соотношении культуры и цивилизации, о том, что новорожденный на имеет национальности и что во время кризиса обостряется агрессия к «чужому», а еще о том, как изменилась молодежь за последние годы.
— Сергей Георгиевич, как вы прокомментируете утверждение, что культура породила цивилизацию, но сегодня эта цивилизация уничтожает культуру. Грозит ли ей в действительности исчезновение в недалеком будущем?
— Мысль о том, что культура может окаменеть в цивилизации и на этом закончиться, была высказана немецким философом Шпенглером. Да, цивилизация вводит слишком много норм и запретов, стремясь все упорядочить. Но я не считаю это утверждение правильным, оно высказано, скорее всего, ради «красного словца».
— Хорошо, а как вы оцениваете уровень современной российской культуры?
— Во многих отношениях он снизился. Мы можем перечислить, в каких областях культуры нанесен наибольший ущерб.
Во-первых, это культура мышления, культура меры, тут трудно определить, что важно, а что второстепенно. Конечно, можно все отнести к последствиям кризиса, а он затронул все культуры в мире. Снизилась культура отношений на бытовом уровне. Например, в метро молодежь не уступает место старшим. Почему? Их не учат этому. Снизился уровень образования. Очень многим вещам надо учить ребенка с детства. Сейчас этим не занимаются. Но есть и более важные потери — это культура выдерживать бедствия.
— Это тоже относится к культуре?
— Конечно. Это относится к выработанному за многие века способу выжить в трудных условиях. Во время войны у нас была эта культура, благодаря чему люди сохраняли эту способность выживать.
Сейчас мы видим в основном благополучную часть общества, все это люди среднего или высшего достатка. А вторая половина населения, которая сильно обеднела, не замечается ни государством, ни общественностью.
Когда вы отъедете от Москвы, вы увидите этих людей и увидите, что в этих условиях они сумели сохранить свое достоинство и помогают друг другу. Поэтому в девяностые годы население России не смогло бы выжить, не будь этой помощи. Вот вам еще одна культура — культура взаимопомощи.
На мой взгляд, эта культура важнее многих других. Именно благодаря ей Россия сможет еще долго выдерживать удары и затем подняться с колен.
— Какую роль в этом становлении может играть интеллигенция? Способна ли она возродить культуру, которая утеряна во многих аспектах?
— В конце 1980 — начале 1990-х годов интеллигенция была одним из главных участников и энтузиастов перестройки и реформы. Очень впечатлительна и неустойчива была эта часть интеллигенции того времени. Она очень увлеклась Горбачевым, потом Ельциным, опьянела от свободы, голова кружилась. Она звала, увлекала за собой массы и не предвидела опасности. Историческая вина интеллигенции есть — она не выполнила функции предвидения.
— Вы считаете ее виновной в утрате культурных ценностей?
— Образованные люди должны говорить основной массе, предупреждать об опасности, а она этого не сделала. Можно сказать, что сознание у интеллигенции было поражено или деформировано более, чем у остальных. Вот, к примеру, крестьяне, уровень образования ниже, чем у интеллигенции. Но они в массе своей проявили здравый смысл, мудрость и здоровый консерватизм — не поверили в перестройку и в посулы Гайдара. Однако будем справедливы — интеллигенция провалилась, но она же быстрее и восстанавливает сознание. Она понемногу вновь начинает выполнять свою ответственную миссию перед обществом.
— То есть интеллигенция выведет страну из кризиса?
— Нет. Никто не даст нам избавленья, даже интеллигенция. Но многое зависит от того, как быстро она восстановит свое сознание, а потом поможет другим.
— Сегодня в обсуждении прозвучало мнение о возрождении религиозного сознания, согласны ли вы с этим?
— Значение религиозного сознания очень велико, хотя оно не заменяет рационального сознания. Эти два взгляда на мир не конкурируют друг с другом. Я говорю о религиозном сознании не только как о вере, оформленной в какой-то религиозной конфессии, а о более широкой духовной структуре — о том, что называют «естественным религиозным органом», т.е. способности ощущать священную сторону явлений природы и общества. Таким религиозным органом обладают и многие люди, не верующие в какого-то Бога.
— Как это?
— Я сам неверующий, но как говорят богословы, есть культуры, в которых сохраняется этот естественный религиозный орган. Россия относится как раз к таким культурам. Она и в СССР была в этом смысле более религиозна, чем Запад.
— Можно ли ваши слова понимать как то, что сегодня представляет Церковь, это не есть вера? К примеру, Сергей Черняховский говорил, что истинная религиозность у россиян присутствовала 300 лет тому назад, а потом ее не стало.
— Надо различать официальную религиозность и религиозность внутреннюю, это разные вещи. Многие вещи не подвергаются оценке или денежному измерению. Например, совесть, она же не поддается такому простому расчету. На мой взгляд, совесть — это духовное свойство, связанное с религиозным сознанием. Можно быть человеком совести и не ходить в церковь. Ведь для многих религия является ритуалом или частью культуры.
— Скажите несколько слов о ментальности и о душе народа. Как это влияет на формирование общественных связей?
— Если говорить в целом, большинство людей следует романтическому представлению о народах – они считают свою этническую принадлежность как бы данной свыше и «записанной» в каких-то биологических структурах (генах, «крови»). Бесполезно с этим спорить, это чувство вырабатывается само собой. После рождения ребенок еще говорить не умеет, но уже воспитывается в этнической культуре своей семьи, находится под культурным воздействием многих факторов среды. Он слышит язык, песни родных, запах еды, вид утвари и одежды – все это элементы этнической культуры. Подрастая, ребенок уверен, что он родился, допустим, казахом, русским, татарином и пр. Он обретает этническое самосознание.
— Вы сейчас говорите о национальной идентичности?
— Я говорю о том, как люди думают о себе. На самом деле это не так. Национальность, этничность — явления культуры, а не биологии, им надо обучать. Что будет, если новорожденного ребенка отдать в другую семью? Например, взять ребенка из казахской семьи и отдать в киргизскую. Он вырастет киргизом. Конечно, если он узнает, кем он родился, он начнет искать в себе этнические признаки, и это произойдет на уровне самосознания. Многочисленные случаи доказывают, что новорожденный не имеет национальности.
— А как бывает в смешанных семьях, у родителей разных национальностей?
— Ребенок какое-то время начинает думать — русский он или татарин? Он начинает выбирать. Когда все происходит в обстановке любви и уважения, то и проблем нет. После того как он сделал выбор для себя, с ним спорить бесполезно — его выбор важнее.
— Значит ли это, что толерантность, как и ксенофобия, воспитывается с детства?
— Человеку присущ этноцентризм, особое отношение к «своим». Без этого не могут собраться народы. Но ксенофобия, «боязнь чужих» (и обычно вражда к ним) всегда обостряется в кризис. Важна обработка сознания. В Советском Союзе людям внушали идеалы братства народов, справедливости. Но разыгрался кризис, в политических и экономических целях людей стали стравливать друг с другом — и люди как будто изменились. Конечно, не совсем и не все, но сдвиг огромный.
Вспомните, какие были вспышки насилия в конце 1980-х. Кто мог ожидать, что на Кавказе армяне начнут убивать своих соседей азербайджанцев и наоборот? Что в Ферганской долине узбеки будут убивать турок–месхетинцев, сжигать их живьем? В этом нет никакого «национального менталитета». Это — следствие бедствия и промывания мозгов.
— Тогда что лежит в основе агрессивного начала в человеке?
— Многое порождено кризисом. Кризис — это болезнь общества. Вот если меня закинуть куда-нибудь в Ингушетию или Чечню, лет пять подержать в тех условиях, то неизвестно, каким бы я оттуда вышел.
Многие бросили дом, стали трудовыми мигрантами. Когда они попадают в новую среду, в кризисных условиях, они приобретают новые качества, становятся иными, чем были дома в благополучное время. К примеру, дагестанцы. Они сплачиваются, чтобы противостоять неблагоприятной среде, и проявляют себя уже не как дагестанцы, а как особое племя. Все это последствия кризиса, это надо понять, терпеливо пережить и выправлять нанесенные кризисом деформации.
— Чем и как можно излечить больное общество?
— Легких и быстрых решений нет. Мы сейчас находимся где-то посередине этого кризиса. Но главные удары еще впереди. Нынешней молодежи предстоит принять угрозы, заложенные еще в 1990-х годах.
— Каков характер этих угроз?
— Самая очевидная угроза заключается в деградации всех основных фондов, в первую очередь электроэнергии, канализации, водопровода, т.е. тех фондов, которые в первую очередь обеспечивают жизнедеятельность городов. Мы с вами живем в городе. Сколько дней продержится город без канализации? Он не продержится и пару дней, начнется эпидемия. 70% населения страны живет в городах, и все эти фонды сильно изношены, находятся на грани отказа.
Надо тщательно изучать аварию на Саяно-Шушенской ГЭС. Ведь она является моделью того, что нас ожидает.
— С этим трудно не согласиться, а как же быть с социальной, общественной угрозой?
— В последние десять лет сознание у людей все-таки начало восстанавливаться. И в госаппарате не все коррумпированы, особенно в глубинке — тянут лямку, обеспечивают жизнь страны. Более реалистично стали мыслить студенты. Если раньше у молодых людей были иллюзии относительно будущего «рыночного рая», сейчас иллюзий уже нет. Они хотят здесь наладить жизнь. Поэтому они очень внимательно слушают об угрозах, о том, как можно их нейтрализовать.
То есть если в позднее советское время молодежь жила в нереалистичном мире, в мире фантазий, то сейчас появилась молодежь, которая мыслит очень рационально.
По крайней мере, у нее есть мотивы. Не хватает пока знаний, это да, но знания можно быстро наверстать.
