Россия-СССР; Образы будущего; Идеология; Война и мир;
К старости люди обычно становятся мудрее…
…если только не впадают в маразм.
Становясь мудрее, человек понимает, что большинство конфликтов преходяще, что время многое залечивает, и что истинным бедствием является последовательно проводимая конфронтация, а универсальным лекарством – компромисс. Человек понимает, что его точка зрения вовсе не обязательно является единственно верной, и что у других может быть своя правда. Человек понимает, что жизнь меняется, и прошлого не вернуть.
Да, старости свойственно лелеять прошлое, пока молодежь создает какое-то непонятное и неизвестно к чему ведущее будущее. Но мудрый человек также понимает, что молодые – это его дети, его собственное порождение. И они просто делают то, чего сам он в свое время сделать не успел.
Да, у мудреца есть принципы, выработанные всем его предшествующим жизненным и духовным опытом. Да, он от них не отойдет. Может быть, он не захочет их скрывать. Но он не будет склонен думать, что чужие принципы непременно есть скверна, подлежащая искоренению. А если он так и подумает, и скажет – то слово его будет твердо, дух непреклонен, а руки чисты.
>Огрубляя, можно сказать, что население России разделилось на две части (не говорим о тех, кого реформа сбросила в бедствие и на время парализовала их гражданское чувство). Цель одних – переделать Россию в зону «нового порядка», пусть на задворках Запада, с потерей своей культуры и даже большинства населения, неспособного перенести такую реформацию. Цель вторых – отвести от России эту угрозу, а затем договориться о приемлемом жизнеустройстве.
Это не мудрость. Это далеко не мудрость. Да, понятно, «огрубляя». Но это не огрубление, то есть упрощение модели за счет отсечения малосущественных параметров. Это сознательная фальсификация, то есть игнорирование существенных факторов, подгонка условий задачи под ответ.
Во-первых, население России не разделилось на две части. Можно говорить, что оно разделилось на множество частей. Можно утверждать, что оно не разделилось вовсе, а сохраняет единство в многообразии. Но нельзя сводить всю многогранность устремлений нынешней России к убогому не то манихейскому, не то марксистскому дуализму. Нельзя не потому, что лично мне не нравится обрисовавшаяся в результате картинка, а потому что такое «огрубление» неадекватно реальности. Россия не делится на «наших» и «ненаших» - это выдумка кремлевских пиарщиков, столь же старая, как и фашизм.
Россия мечется, как толпа бестолковых пассажиров, по вокзалу, то бросаясь в первый же подошедший поезд, то в панике выскакивая из него, убедившись, что он едет не в ту сторону. Она судорожно цепляется за старые чемоданы, половина из которых без ручек, и тащить дальше их уже нельзя, а выбросить – жалко. В этой толпе каждый уже наметил себе какую-то конечную станцию, но почти никто не знает ни направлений линий, ни расписания поездов. А поезда тем временем проходят мимо, и пассажиры дивятся из окон: зачем суетятся эти люди на платформе?
У кого-то цель – прозападная реформация? Да, конечно. Они и не скрывают своей цели. Они видят на Западе стабильное, преуспевающее – и в то же время, достаточно динамично развивающееся общество. Они рассматривают это общество как образец, и считают, что этот образец для России вполне достижим. Они не думают, что издержки реформации (а ни одна реформация не обходится без издержек) непременно будут неприемлемо высокими, а когда издержки все же оказываются выше предусмотренных любыми расчетами – вполне основательно указывают, что и сама реформация идет не совсем по их расчетам. Скорее даже, совсем не по их расчетам.
Но это не единственные реформаторы. Остальные также стремятся к реформации. Вокзал всем уже надоел, хочется ехать. Но, повторяю, конечную станцию каждый наметил себе сам. Кто-то мечтает оказаться в православно-самодержавной патриархальной идиллии, кого-то зовут фанфары великой империи, кто-то грезит коммунизмом без границ, еще кто-то ностальгирует о советской стабильности и социальном мире, а у кого-то просто тихо поехала крыша и он ждет второго пришествия гипербореев на НЛО.
Нет, можно оставаться и на вокзале. В буфете неплохо кормят, на лавке можно славно вздремнуть, да и от карманников нетрудно уберечься, важно только клювом не щелкать. Но все же вокзал – не место для жизни. С вокзала надо куда-то уехать.
Не в том беда, что одни хотят тронуться на Запад, а другие хотят оставаться на месте. Беда в том, что все хотят в разные стороны, а ехать придется все равно всем в одном поезде. Такие уж на этом вокзале правила.
Представление о том, что общество делится на прозападных реформаторов и их противников, в корне неверно. Противники – тоже реформаторы, и временами куда похлестче прозападных. Даже когда они призывают к возвращению назад, они все равно призывают к реформе. Ибо время ушло, и нельзя второй раз войти в ту же реку, а главное – нет уже тех людей, которые когда-то создали себе это прошлое. И таких людей ретрореформаторам придется создавать заново, отбраковывая человеческий материал и решая проблему: а что делать с отбраковкой?
Означает ли реформация потерю культуры? И да, и нет. Любая реформация возможна только через реформацию культуры, через реорганизацию институтов, через корректировку моделей поведения. Все это – очень инерционные вещи. Культура претерпит изменения, но одновременно и сохранит преемственность.
Слова о «потере своей культуры» в существенной степени упираются в вопрос – а какую культуру автор считает «своей»? Что есть современная русская культура, которую он так боится потерять? После всех рассуждений о «провалах в сознании», о «больном народе», об «утраченных смыслах» - к чему цепляться за культуру, которая есть питательная среда существования этого «больного сознания»? Но если даже диагноз неверен, и сознание народа не повреждено – о чем тогда идет речь? Современная русская культура – это en mass культура предельного человеческого разобщения, безверия, цинизма, безответственности перед обществом и пресмыкательства перед начальством. Это культура телевизионной жвачки, желтой прессы и книг в мягких обложках. Это культура, почти равно презирающая и бедность, и богатство, злобствующая на успешных и одновременно презирающая неудачников. Это культура, практически не содержащая в себе положительных мотиваций. Что именно из перечисленного автор боится потерять?
Наверное, ответ очевиден. Ничего из перечисленного. Но перечисленное – это реальность, а автор, по всей видимости, на самом деле имеет в виду создание новой реальности, то есть все же не сохранение, а реформацию культуры.
Способно ли население перенести реформацию? Давайте говорить прямо: потери неизбежны. Они неизбежны при любой реформации. Ломка привычного уклада, как бы плох он ни был, всегда порождает стрессы, а стрессы влекут за собой нервные срывы, уход в альтернативную реальность, преждевременные смерти. Но нельзя забывать, что попытка реформации нынешнего общества, например, к советскому образцу, также будет означать жесткую ломку, причем не только для богатых, но и для бедных. Мобилизация общества по советскому типу, очереди в магазинах и разборки морального облика на парткомах далеко не всем будут по нутру. Неизбежна, как минимум, массовая эмиграция, в первую очередь, остатков интеллектуальной элиты. Похожие вещи можно сказать и про альтернативные варианты реформации.
Молочных рек и кисельных берегов не будет при любом раскладе, кроме, разве что, одного: при выборе варианта бездумного проедания «нефтяной премии». Этот вариант, похоже, выбран правящей группировкой. Население, разумеется, не возражает. И этот вариант очень хорошо укладывается в «охранительную» логику автора.
>«Цель вторых – отвести от России эту угрозу, а затем договориться о приемлемом жизнеустройстве»
Фактически, автор предлагает объединение на базе общего отрицания ценностей (западно)европейской цивилизации. Не получится. Во-первых, не получится потому, что «дружба против» всегда менее надежна, чем «дружба за». Во-вторых, не получится, поскольку эти ценности разделяются большинством народа России, как бы ни старался автор убедить читателей в обратном. Русские хотят жить в обществе, предлагающем высокий уровень личной свободы, материального достатка, правовых и социальных гарантий. Ни одно из альтернативных мироустройств – ни советское, ни китайское, ни иранское, ни северокорейское – не рассматривается ими как приемлемое. Настойчиво пропагандируемая ностальгия по СССР отражает не столько отрицание обществом европейских ценностей, сколько неприемлемость современной клептократии.
И еще больше трудностей возникнет в процессе последующих переговоров «о приемлемом жизнеустройстве». О чем сумеют договориться коммунисты с фашистами, этнонационалисты с имперцами, православные фундаменталисты с исламскими фундаменталистами, поклонники СССР с монархистами, клептократы с жандармами? Разве что о том, чтобы душить свободу и индивидуализм – в этом они, конечно сойдутся. Но дальше выяснится, что каждый хочет душить, в том числе, и собеседника. И придется либо дальнейшие согласования вести в форме новой гражданской войны всех против всех, в которой победит сильнейший, либо сразу вырабатывать какую-то модель жизнеустройства, которая предполагает толерантность, взаимные ограничения, уважение прав, конкуренцию идей, неангажированность государства – в общем, заново конструировать ту же европейскую модель. Тогда ради чего было огород городить?
>Внутри этой второй части общества есть шанс компромисса, но с первой частью – нет.
Я уже обозначил предел этого компромисса: принцип душения свободы. В остальном им не сойтись.
А что касается невозможности компромисса с первой частью (прозападных реформаторов) – ну что же, можно объявить им войну без компромиссов. Обычно такие войны объявляются в состоянии, которое т.Сталин назвал «головокружением от успехов». Иначе говоря, когда ложное ощущение силы заставляет думать: «что хочу, то и ворочу». Именно в таком состоянии находится нынешняя клептократия, вскормленная на нефтяных деньгах, и защищенная от правосудия коррумпированной «вертикалью власти». Понятно, что для нее невозможен компромисс со сторонниками политического плюрализма, сменяемости власти, свободной прессы, независимого суда, гарантий прав личности. Все это напрямую грозит их материальному и политическому благополучию.
Отказ от поисков компромисса – разве это угроза? Это приговор, который паразиты подписывают сами себе. Они отказываются от контроля закона за своей деятельностью – и они неизбежно получат в отношении самих себя беззаконие, как единственно возможную альтернативу.
Если автор считает, что ему лично здесь не нужен компромисс – это не признак мудрости…
