А, вот вы о чем. Наконец понял. Так ведь по этой логике нигде так не воруют как в США. Там наверное только мелкие кражи в супермаркетах по американским ценам и текущему валютному курсу на полВВП России тянут. :-)
Не, воровство в абсолютных числах не измеряется. Оно оценивается системностью и вредом, наносимым народу.
Что творилось внизу понятно. Частично, эту картину затрагивает и Г.А.Соломон в своих воспоминаниях. Вот, сцена его возвращения из Германии:
Мы добрались наконец до Москвы. Это было 6 июля 1919 года. Нашлись какие-то носильщики, которые, выгрузив наш обильный багаж, повезли его на ручной платформе-тележке к выходу. Я сопровождал его. Вдруг несколько человек в кожаных куртках грозно остановили носильщиков.
- Стой!- властно крикнул один из них.- Откуда этот багаж, чей?..
Носильщики остановились. "Это чекисты", - быстро шепнул мне один из них. Я подошел к старшему и, назван себя, дал ему все указания.
- Ага,- ответил он,- так.., ну так тем более багаж должен быть осмотрен нами...
- Нет, товарищ,- твердо и решительно возразил я,- мой багаж вашему осмотру не подлежит...
- Не говорите глупостей, гражданин, мы знаем, что делаем, вы нам не указ... Предъявите ваши документы и идем с нами...
- Никуда я с вами не пойду и производить обыск в моем багаже не позволю... Вот мои документы,- сказал я, вытащив из кармана мои удостоверения.- Я вам не позволю рыться в моих вещах, я везу с собой массу важных документов, которые не имею права никому показывать: я еду из Германии, я бывший советский консул... Я сейчас позвоню Чичерину, Красину...
Чекисты в это время успели рассмотреть мои документы и после некоторых препирательств и ругани (настоящей ругани), с озлоблением, точно звери, у которых вырвали из зубов добычу, пропустили меня и моих спутников.
А кругом стояли стон и плач. Чекисты набрасывались на пассажиров, отбирали у них котомки, мешочки, чемоданы с провизией и реквизировали эти продукты. Напомню читателю, что в Москве в это время уже начинался лютый голод, а покупать и продавать что-нибудь было строго воспрещено, под страхом тяжелой кары... Все должны были довольствоваться определенными выдачами по карточкам, по которым почти ничего не выдавалось. Среди молящих и плакавших на вокзале мне врезалась в память одна молодая женщина, хотя и одетая почти в лохмотья, но сохранившая облик интеллигентного человека. У нее отобрали мешок с какой-то провизией.
- Не отнимайте у меня, прошу вас,- молила она чекиста, вырвавшего у нее из рук ее мешок.- Я привезла это моим детям.., они голодают... Господи, я насилу раздобыла, за большие деньги.., продала теплое пальто... не отнимайте, не отнимайте...
И она побежала за быстро шедшими чекистами, плача и моля...
- Знаем мы вас, буржуев,- говорил ей в ответ чекист, грубо отталкивая ее.- Спекулянты проклятые, Небось на Сухаревку потащишь... А вот за то, что ты пальто продала, следовало бы тебя препроводить к нам...
Испуганная женщина моментально умолкла и быстро скрылась в толпе, оставив в руках чекиста добычу...
Я стиснул зубы, с трудом удержав себя, чтобы не вмешаться... Что я мог сделать...
С. 116 - 117.
Это все "мелочи", складывавшиеся в систему тотального разворовывания имущества населения, предприятий, кооперативов… На верху было не менее серьезно. Возьмем для примера такую цепочку. Добывает советская власть средства для государственного бюджета. Как? Просто: "конфискует" у "буржуев" весьма ценные и весомые средства: золото, драгоценности, драгметаллы, художественные произведения.
"…Выше я упомянул о национализованных в государственный фонд драгоценных камнях и ювелирных изделиях. Заинтересовавшись ими, так как они представляли собой высокой ценности обменный фонд, я с трудом, после долгого ряда наведенных справок, узнал в конце концов, что все драгоценности находятся в ведении Наркомфина и хранятся в Анастасьевском переулке в доме, где находилась прежде ссудная казна... В условленный день мы с ним и поехали туда.
Мы остановились у большого пятиэтажного дома. Я вошел в него, и... действительность сразу куда-то ушла, и ее место заступила сказка. Я вдруг перенесся в детство, в то счастливое время, когда няня рассказывала мне своим мерным, спокойным голосом сказки о разбойниках, хранивших награбленные ими сокровища в глубоких подвалах... И вот сказка встала передо мной... Я бродил по громадным комнатам, заваленным сундуками, корзинами, ящиками, просто узлами в старых рваных простынях, скатертях... Все это было полно драгоценностей, кое-как сваленных в этих помещениях... Кое где драгоценности лежали кучами на полу, на подоконниках. Старинная серебряная посуда валялась вместе с артистически сработанными диадемами, колье, портсигарами, серьгами, серебряными и золотыми табакерками... Все было свалено кое-как вместе... Попадались корзины, сплошь наполненные драгоценными камнями без справы... Были тут и царские драгоценности... Валялись предметы чисто музейные... и все это без всякого учета. Правда, и снаружи, и внутри были часовые. Был и заведующий, который не имел ни малейшего представления ни о количестве, ни о стоимости находившихся в его заведовании драгоценностей...
Дело было настолько важное, 'что я счел долгом привлечь к нему и Красина. Мы съездили с ним вместе в Аиастасьевский переулок... Он был поражен не меньше меня этой сказкой наяву. В конце концов после долгих совещаний было решено выделить это дело в. особое учреждение, которое мы Государственным хранилищем (по сокращению Госхран). Была выработана регламентация и прочее. Словом, была сделана попытка урегулировать и упорядочить этот вопрос и ввести его в известную норму, гарантировать от хищений…
Казалось бы, чего можно было еще требовать... А между тем... Предупреждая события и нарушая последоватёльность моего рассказа, я. делаю скачок и опишу один случай из моей жизни в Лондоне, где я был директором "Аркоса".
В числе сотрудниц была одна дама, уже немолодая, хорошая пианистка, бывавшая часто в доме у Красиныхи у меня. К ней приехала из Москвы ее старшая дочь, жена чекиста, разошедшаяся с ним и жившая с одним известным поэтом советской эпохи, недавно покончившим. жизнь самоубийством... Я не назову их имен, ибо дело не в индивидуальности, а в системе...
Она привела эту дочь к нам. Раскрашенная и размалеванная, она щеголяла в роскошном громадном палантине из черно-бурой лисицы. Ее мать была в обычном скромном платье, но на груди у нее был прикрёплен аграф... Но для описания этого аграфа нужно перо поэта. Это был **, достойный украшать царицу Семирамиду. Он представлял собою ветку цветка, состоящую из трех маргариток почти в натуральную величину с несколькими листочками. Лепестки маргариток представляли собою прекрасные кабошоны из темно-синей бирюзы, осыпанные мелкими бриллиантами, с сердечками из крупных бриллиантов. Все было в платиновой оправе. Платиновые листики тоже были осыпаны бриллиантовой пылью, изображавшей росу. И цветки и листики, прикрепленные к платиновым пружинкам, дрожали при малейшем движении. Аграф этот, помимо высокой ценности камней, представлял собою высокую ценность одной только своей художественной работой.
Я, ничего не смысля в этих драгоценностях, был поражен красотой и роскошью этого аграфа и не удержался от выражений восторга. дама эта, любовно посмотрев на свою накрашенную дочь, с гордостью сказала мне:
- А это она привезла мне подарок из Москвы. Неправда ли, как он красив?- И, сняв аграф, она протянула его мне.- Видите, это все настоящие бриллианты, и темная бирюза... и все в платине... и цветочки можно отвинчивать, если хочешь, чтобы аграф был поменьше... Посмотрите, как естественно трепещут листики... как хорошо сделана роса...
- Хорошо,- заметил я,- что вы не бываете при дворе английского короля, а то мог бы найтись собственник этого аграфа... Ведь это царская драгоценность... И как она попала к вам?- спросил я младшую из дам.
- А мне ее подарил муж,- ответила та, нисколько не смущаясь...
Но возвращаюсь к Госхрану и его пополнению.
Реквизиции продолжались. При обыске у <буржуев" отбирались все сколько-нибудь ценные предметы, юридически для сдачи их в Госхран. И действительно, кое-что сдавалось туда, но большая часть шла по карманам чекистов и вообще лиц, производивших обыски и изъятия.
Что это не фраза, я могу сослаться на слова авторитетного в данном случае лица, а именно на упомянутого выше Эйдука, о котором, несмотря на его свирепость, отзывались как о человеке честном.
- Да, это, конечно, хорошо,- сказал он, узнав о вышеприведенных мерах,- но...- и он безнадежно махнул рукой,- это ничему не поможет, все равно будут воровать, утаивать при обысках, прятать по карманам... А чтобы пострадавшие не болтали, с ними расправа проста... Возьмут да по дороге и пристрелят в затылок - дескать, застрелен при попытке бежать… А так как у всех сопровождающих арестанта рыльце в пушку, то и концы в воду - ищи-свищи…
[С. 201 - 204]
Итак, даже не останавливаясь на моральной и юридической оценке факта самих "изъятий" оцените процент "утруски" изъятого на этом этапе: сколько прилипло к руками конфискаторов, хранителей, "начальников", чекистских содержанок…
Идем далее, оставшиеся брюлики направлены для реализации за валюту и закупки необходимых товаров (отечественная промышленность лежит).
"…Приблизительно в ноябре (1920 г.) центр возложил на меня еще одно крайне неприятное для меня дело, а именно продажу бриллиантов…
Бриллианты прибыли. По моему требованию, груз сопровождался нашим русским специалистом, имя которого я забыл, бывшим крупным ювелиром. Позже, как я долго спустя узнал, его расстреляла по какому-то обвинению ВЧК... Кроме этого специалиста, груз сопровождали комиссар Госхрана и стража. Я учредил строгую приемку этого товара, обставив ее массой формальностей.
…Среди товара было много камнеи (были присланы не только бриллианты, но и разные другие камни, как бирюза, изумруд, рубины и пр.) очень испорченных‚ а потому и оцененных при извлечении их (для обезличения) из оправы неумелыми людьми. Таким образом, в первых шести коробках помещались камни высокоценные без изъяна, а в остальных - испорченные, надломленные, треснувшие, тусклые и вообще брак. Было немало уникумов, известных в истории бриллиантового дела, носивших свои собственные имена.
Приемка окончилась, и началась продажа… я должен был руководствоваться оценкой, произведенной нашим специалистом... Выяснилось, что я должен требовать за всю партию миллион фунтов стерлингов. [фунт и ныне едва ли не самая дорогая валюта, а тогда… очевидно, речь идет о реализации одной из наиболее крупных партий ювелирных камней в истории. - Т-2] Я и потребовал эту цену, причем поставил условием~ что покупатель должен купить всю партию, т. е. лучший и худший товар…
А в "бриллиантовых сферах", как до меня доходили известия, шла энергичная борьба за этот приз. В Лондоне на Красина наседал "капитан" Кон, старавшийся через него повлиять на меня. Ко мне приезжали из Лондона какие-то подставные покупатели, которые с полным знанием дела (т. е. об одиннадцати ящиках, их содержимом и печатях) начинали со мной переговоры. Так, между прочим, ко мне приезжал представитель лондонской суконной фабрики "Поликов и Ко" Бредфорд (точно не помню его имени) с переводчицей, госпожой Калл, которые торговались со мной и предлагали мне за всю партию бриллиантов 600 000 фунтов. От Красина я получил телеграмму, в которой он рекомендовал мне понизить цену до 750 000 фунтов, но я твердо стоял на своем. Наконец от Поликова я Получил сообщение, что он дает мне 675 000 фунтов. Писал мне и Лежава, рекомендуя не так дорожиться... Но я все стоял на своем...
Чтобы не возвращаться к нему, скажу, что спустя несколько месяцев, когда я был уже в Лондоне в качестве директора Аркоса, а в Ревеле находился тогда сменивший меня (о чем ниже) Литвинов, ко мне явились упомянутый Бредфорд с госпожой Калл. Они радостно и возбужденно сообщили мне, точно я был их лучшим другом, что они уже повенчаны. И тут же они поведали мне, что шесть коробок лучших, отобранных бриллиантов купил их патрон Поликов...
- Вот вы так дорожились, господин Соломон,- сказала с торжеством госпожа Калл,- и мы давали вам уже 675 000 фунтов стерлингов, а вы не соглашались. Но без вас мы с Литвиновым сумели лучше сговориться и купили эти шесть коробок лучшего товара за 365 000 фунтов стерлингов...
- Как?!- привскочив даже со своем кресла, спросил я.- За 365 000 фунтов?! Не может быть!..
- А вот мы купили, отказавшись от того лома и брака, который заключался в остальных коробках,- с игривой, кокетливой усмешкой заявила мне эта дама, в то время как ее супруг, не понимавший по-русски, улыбался деревянной улыбкой англичанина.- Поверьте, мы сами были очень удивлены, когда господин Литвинов согласился продать эти шесть коробок отдельно от остальных, от бракованных... Ведь, конечно, этого никак не следовало делать... необходимо было, как вы на том настаивали, продать всю партию вместе... Ну, а господин Литвинов согласился, стал торговаться и в конце концов уступил за триста шестьдесят пять тысяч...
- Не может быть,- сраженный этим известием, бессмысленно повторял я, точно обалдев...
- Помилуйте, как не может быть,- возразила мспожа Калл.- Ведь мы же вот купили для господинаПоликова... и он хорошо заработал на них... очень хорошо... да и мы тоже... Мы получили с мужем комиссионных три тысячи фунтов... А брак остался у господина Литвинова, и, конечно, никто не купит его отдельно от первой партии. Все там лом, тусклые цвета... Самое большее, что за них можно получить, это 30-40 тысяч фунтов стерлингов.
И она продолжала и продолжала мне рассказывать все подробности этого ПРЕСТУПЛЕНИЯ, вспоминая о котором теперь, почти через десять лет после его совершения, я весь дрожу от негодования и бессильной злобы... У меня, увы, нет никаких документов. Но живы свидетели и участники этом дела, и я был бы рад и счастлив, если бы преступники привлекли меня к суду, ибо беспристрастное следствие легко могло бы вскрыть всю подноготную этого позора. Но, к сожалению, они не привлекут меня к суду. Нет. Они, так явно ограбившие в этом деле русский народ, прикроются маской:
"Мы-де не хотим, не верим продажным буржуазным суд ам капиталистических акул...~ Но да останутся пригвожденными к позорному столбу их "честные и благородные р е в о л ю ц и о н н ы е" имена!..
С. 336 - 339.
Здесь "утруска" достигла % эдак 65 - 50. Идем дальше. Как использованы денюжки? Правильно - закуплены крайне необходимые стране и народу товары.
"… Но меня глубоко огорчала дальнейшая судьба добываемых с такими жертвами товаров. По правилу, все приобретаемьте мною как народным комиссаром внешней торговли товары должны были распределяться по заинтересованным ведомствам: так, медикаменты я должен был передавать наркомздраву, съестные припасы - наркопроду, топоры и пилы - главлесу и т. д. И едва я передал в первый раз медикаменты заведующему центральным аптечным складом наркомздрава, как через несколько же дней на Сухаревке, где до того нельзя был одостать этих товаров, вдруг в изобилии появились термометры (тех же марок, которые были доставлены моим агентом), аспирин, пирамидон и пр., которые к тому же продавались по ценам значительно более низким, чем мы их купили... Это объясняется тем, что с центрального склада товары, вместо того чтобы идти по больницам, просачивались к спекулянтам на Сухаревку. То жебыло и с продуктами, топорами, пилами и другим.
Словом, я в качестве "всероссийском купца (монополия торговли!) закупал товары для надобностей государства, а их организованно воровали и за гроши сбывали спекулянтам... Я работал в интересах казнокрадов!.."
С. 176.
Чтобы читателю было хоть сколько-нибудь понятнов каком положении я находился, приведу один из многих примеров того, как "аккредитованньге" правительственные агенты и агенты Коминтерна, этой "свободной не зависящей от советского правительства организации как уверяли и уверяют лиходеи, именующие себя правительством), действовали, выбивая из моих рук народные средства.
Вот брат знаменитом героя "храброго и мужественного советского фельдмаршала" - Троцкого, господин или товарищ Бронштейн. Он командирован в Копенгаген для каких-то, известных только ему одному и пославшим его, закупок для надобностей Военного ведомства, У него какой-то неограниченный кредит, что называется, "квантум схватишь". Он шлет мне телеграмму, например, о переводе ему (конечно, "немедленно") пяти миллионов крон. У меня есть много золота, русского бойкотируемого золота, но нет ходячей валюты, я работаю над обменом золота на нее. Телеграфирую ему просьбу подождать. Но он - брат "самого фельдмаршала",- он не может ждать. Он сыплет на меня по телеграфу угрозы. Жалуется своему всесильному в то время брату... Тот требует... угрожает... Натуживаюсь... Посылаю… И это не один раз... Но должен сказать правду: братья Бронштейн, Троцкий и К°, были еще сносны. С ними можно было еще говорить, им еще можно было приводить резоны.
Но вот выступает стильная в своем роде советская фигура. Мой старый знакомый и <крестнию>, которого я, как я упомянул выше, принимал от советской купели - вельможа Копп. Он находится в Берлине в качестве не аккредитованного перед германским правительством, но по существу советском торгпреда, и в качестве такового он, по заданиям из центра, закупает и отправляет из Германии в Ревель для переотправки в Россию на пароходах всевозможные товары, главным образом, сельскохозяйственные машины и инструменты. Боже, что это за товары!...
Вот прибывает большой пароход, весь нагруженный косами... Фенкеви осматривает груз вместе со своим помощником, латышом агрономом, по фамилии, кажется, Скульпе. Он летит ко мне, он привез "для обозрения" пять штук этих кос…. Он влетает ко мне. Он весь одно возмущение. Не русский, а венгр, он весь один гнев... Гневом дышит и честный Скульпе...
И он, и его помощник берут одну за другой все пять кос и легко сгибают их. Косы перегибаются пополам и не выпрямляются - это простая жесть!..
Снова пароход от Коппа. Он полон плугов, Фенькеви и Скульпе снова летят ко мне. Они умоляют меня съездить с ними на пристань и посмотреть на плуги. Едем. Громадный пароход набит, и на палубе, и в трюме, плугами. Неупакованные плуги на палубе все проржавели. Отодвигают люк трюма. Я гляжу в него и от изумления отскакиваю назад. Вместо стройного ряда плугов я вижу какую-то фантастическую картину. Сброшенные кое-как в трюм плуги эти от морской качки сбились в какую-то плужную смесь, в которой лемехи, резцы, рога и колеса слепились в хаотическом беспорядке, поломав друг друга... Не менее, если не более, пятидесяти процентов товара приведено в полную негодность, а остальные плуги могут быть использованы только после капитального, дорого стоящего ремонта…
С. 318 - 320.
"…ярко встала передо мной картина прибытия в Ревель партии шоколадного порошка и какао. Я остановлюсь на этой поставке, так как она весьма характерна.
Я получил известие, что с таким-то пароходом из Лондона идет к нам для переотправки в Россию, если память мне не изменяет, две тысячи тонн какао и шоколадного порошка. В день прибытия парохода Фенькеви пришел ко мне совершенно расстроенный.
- Произошло нечто ужасное,- с места сообщил он мне.- Прибыл шоколад, и я не знаю, что с ним делать...
- Как так?- спросил я.
- Я вас прошу, Георгий Александрович,- ответил он,- поехать со мной на пристань... Посмотрите сами и дайте мне распоряжение.., я не знаю, что делать...
Мы поехали. Стоял санный путь. Когда мы подъезжали к пароходу, отшвартовавшемуся против таможенного склада, Фенькеви обратил мое внимание на снег и на толпу, собравшуюся у парохода. Действительно, картина, развернувшаяся перед моими глазами, представляла собою нечто сказочное: весь снег был перемешан с шоколадным порошком и какао, и женщины и дети подбирали эту смесь в ведра и другие посудины и уносили с собой... Снег повсюду кругом был шоколадного цвета. От парохода к таможенному складу двигались грузчики с мешками и ящиками, из которых не просыпался, нет, а тек шоколадный порошок. Мы остановились у парохода. Вся палуба, все снасти пароходные были шоколадные, ТОЧНО в детской сказке. Люди ходили по шоколаду, над пароходом носилась густая шоколадная пыль, покрывавшая собою всех и все...
Поднявшись на пароход и заглянув в трюм, я увидал мешки и ящики, тоже покрытые коричневой пеленой и точно плававшие в шоколаде. Я спустился в трюм. Там меня ударил в нос отвратительный запах, напоминавший трупный. Это шоколад и какао, смешавшись с морской водой, издавали такое зловоние. Трюм был наполнен мешками, частью прорванными и ящиками, многие из которых были поломаны, и весь товар пропрел. Были ящики, обращенные в щепы, и мешки, совершенно разорванные. Эти обломки и рвань от мешков лежали в стороне в трюме же, утопая в том же шоколадном порошке, который как бы заливал все свободные места... Я поднялся на палубу, спустился с парохода и среди грузчиков, облепленных шоколадной пылью, толпы любопытных и собиравших шоколад двинулся по шоколадной дороге к таможенному складу. Толпа гудела, смеялась, и из нее доносились по моему адресу свистки и иронические, злорадные восклицания "А, вот они, советские грабители... пьют кровь народа!.. Вишь, какое угощение для голодных!" и т. п.
С. 362 - 363.
Но необходимо отметить еще одно обстоятельство, которое весьма меня обескураживало, - это дальнейшая судьба приобретаемых товаров. Недавно мне пришлось читать не то в "Возрождении", не то в "Последних новостях" маленькую корреспонденцию из России, в которой сообщалось, что на московских железнодорожных путях имеются громадные залежи неразгруженных вагонов, которые стоят наполненные товарами свыше пяти лет... Такая же участь была и с моими грузами. Мы их отправляли, и они пропадали.
Буду говорить о явлении, а не об отдельных фактах. Мы отправляем маршрутный поезд. Груз очень срочный. Одновременно с отправкой груза Фенькеви, по установленному им самим правилу, посылает в Москву краткое телеграфное сообщение со всеми необходимыми сведениями (по какому договору груз приобретен, количество его, номер маршрутного поезда, день, месяц и год отправки, словом, все данные). Проходит несколько времени, и я получаю срочную телеграмму-запрос, как-де и почему-де до сих пор не отправлена такая-то партия товара, о спешности которого Наркомвнешторг мне писал тогда-то и тогда-то. Иногда эти запросы сопровождались выговорами, на которые я не обращал никакого внимания. Такие запросы-выговоры посылались периодически целыми пакетами, Я передавал их Фенькеви. Он должен был тратить время для наведения справок, и всегда оказывалось, что груз давным-давно отправлен, что по поводу тех или иных грузов у нас имеются те или иные документы, подтверждающие, что груз своевременно прибыл и т.д. Все это говорило о том. Что в центре была полная неразбериха…
Но было и другое явление, которое не могло не обескураживать нас, - это колоссальное хищение товаров дорогой. Нередко целые вагоны оказывались опустошенными путем выпиливания полов в них, так что они приходили с целыми пломбами, но без груза. Это заставило меня посылать с поездом особых комендантов, которые должны были следить за целостью груза в дороге. Но и это не помогало, и грузы таяли.., И мне помнится, что в особенности предметы широкого потребления расхищались целиком. Так вот, я помню, мы послали маршрутный поезд с прекрасной американской обувью. И не прошло и двух недель, как наша обувь уже снова оказалась в Ревеле и продавалась на рынках и в магазинах по ценам ниже нашей себестоимости...
Увы, это было, так сказать, обычное явление... Ничто не спасало от воровства.
С. 323 - 324.
Какой здесь процент "усушки и утруски"? И это не все - я не привожу - надо было бы привести всю книгу, систематических фактов получения советскими должностными лицами - сверху до низу, откатов за подобные сделки.
Но не стоит расстраиваться - кое что закупалось быстро и эффективно:
"…Мне подают полученную по прямому проводу шифрованную телеграмму. Она подписана <самим> Зиновьевым. Вот примерный ее текст:
"Прошу выдать для надобностей Коминтерна имеющему прибыть в Ревель курьеру Коминтерна товарищу Сливкину двести тысяч германских золоТЫХ марок и оказать ему всяческое содействие в осуществлении им возложенного на него поручения по покупкам в Берлине для надобностей Коминтерна товаров.
Зиновьев".
И всед за тем ко мне является без доклада и даже не постучав и сам "курьер" Коминтерна. Это развязный молодой человек типа гостиннодворского молодца, всем видом и манерами как бы говоривший "А мне наплевать!"… Он предъявил мне соответствующее удостоверение, из которого я узнал, что "он командируется в Берлин для разного рода закупок по спискам Коминтерна, находящимся лично у него, закупки он будет производить лично и совершенно самостоятельно, лично будет сопровождать закупленные товары", что я "должен ему оказывать полное и всемерное содействие, по его требованию предоставлять в его распоряжение необходимых сотрудников..." и что "отчет в израсходовании двухсот тысяч марок Сливкин представит лично Коминтерну>.
(…)
- Кто такой этот Сливкин?- спросил я Маковецкого, который в качестве управделами должен был все знать.
- Просто прохвост, курьер Коминтерна,- ответил Маковецкий.- Но все дамы Гуковского от него просто без ума. Он всем всегда угождает. Одна говорит: "товарищ Сливкин, привезите мне мыла Коти>... "духов Аткинсона" просит другая. Он всем все обещает и непременно привезет... Вот увидите, и вам привезет какой-нибудь презент, от него не отвяжешься...
(…)
- А что это за груз?- Спросил я вскользь.
- Извините, Георгий Александрович,....... я не могу спокойно об этом говорить... Столько всяких передряг, столько гадостей, жалоб, кляуз и из-за чего?.. Противно, тьфу, этакая гадость!.. Все это предметы для стола и тела "товарища" Зиновьева,- с озлоблением произнес он это имя.- "Ответственный груз>, ха-ха-ха!.. Всех подняли на ноги, вас, всю администрацию железной дороги, министра, мы все скакали, все дела забросили... Как же, помилуйте! У Зиновьева, у этого паршивого Гришки, царскому повару (Зиновьев, по слухам, принял к себе на службу бывшего царского повара) не хватает разных деликатесов, трюфелей и черт знает чего еще, для стола его барина... Ананасы, мандарины, бананы, разные фрукты в сахаре, сардинки... А там народ голодает, обовшивел... армия в рогожевых шинелях... А мы должны ублажать толстое брюхо ожиревшего на советских хлебах Зиновьева... Гадость!.. Извините, не могу сдержаться... А потом еще драгоценное белье для Лилиной и всяких других "содкомок"["содком" - содержанка комиссара. - Т-2], духи, мыла, всякие инструменты для маникюра, кружева и черт его знает что... Ха, "ответственный груз",- передразнил он Сливкина и отплюнулся.- Народные деньги, куда они идут! Поверите, мне было стыдно, когда грузили эти товары, сгореть хотелось! Не знаю откуда, но все знали, какие это грузы... Обыватели, простые обыватели смеялись... зло смеялись,- люди говорили не стесняясь: "Смотрите, куда советские тратят деньги голодных крестьян и рабочих... ха-ха-ха, небось Гришка Зиновьев их лопает дана своих девок тратит...
(…)
А вскоре прибыл и сам Зиновьев. Я просто не узнал его. Я помнил его, встречаясь с ним несколько раз в редакции "Правды" еще до большевистского переворота: это был худощавый юркий парень... Теперь это был растолстевший малый с жирным, противным лицом, обрамленным густыми, курчавыми волосами, с громадным брюхом...
Гуковский устроил ему в своем кабинете роскошный прием, в котором и мне пришлось участвовать. Он сидел в кресле с надменным видом, выставив вперед свое толстое брюхо, и напоминал всей своей фигурой какого то уродливого китайского божка. Держал он себя важно... нет, не важно, а нагло. Этот ожиревший на выжатых из голодного населения деньгах каналья едва говорил, впрочем, он не говорил, а вещал...
Потом в свое время, на обратном пути в Петербург, Зиновьев снова остановился в Ревеле. Он вез с собой какое-то колоссальное количество "ответственного", груза "для надобностей Коминтерна". Я не помню точно, но у меня осталось в памяти, что груз состоял из 75 громадных ящиков, в которых находились апельсины, мандарины, бананы, консервы, мыла, духи... но я не бакалейный и не галантерейный торговец, чтобы помнить всю спецификацию этого награбленного у русского мужика товара... Мои сотрудники снова должны были хлопотать. чтобы нагрузить и отправить весь этот груз для брюха Зиновьева и его <содкомов>...
Но эти деньги тратились, так сказать, у меня на виду. А как тратились те колоссальные средства, которые я должен был постоянно проводить по разным адресам, мне неизвестно... Может быть, когда-нибудь и это откроется.
С 306 - 312.
Вот так-то. И читате потом "Сов. цивлизацию" Том 1.
Re: Ответ - Александр10.08.2004 15:50:29 (37, 1226 b)
