Сомнения по поводу законности «акта отречения» Государя от Престола были высказаны сразу, как только возникла сама тема «отречения» - в Царском поезде, в Пскове, в разговоре флигель-адъютанта Государя полковника Мордвинова с Начальником военно-походной канцелярии Его Императорского Величества генерал-майором Нарышкиным. Вот, что сообщает об этом сам полковник Мордвинов: «…Государь до совершеннолетия Алексея Николаевича не может передать Престола ни Михаилу Александровичу, ни кому-либо другому. Ведь мы все присягали Государю и Его законному Наследнику, а законный Наследник, пока жив Алексей Николаевич, только он один…Том Основных Законов, к нашему удовлетворению, после недолгих поисков, нашелся у нас в канцелярии, но спешно перелистывая его страницы, прямых указаний на права Государя, как опекуна, мы не нашли. Ни одна статья не говорила о данном случае, да там и вообще не было упомянуто о возможности отречения Государя, на что мы оба к нашему удовлетворению обратили тогда внимание». (1)
Затем, вечером 2 марта, в том же салоне-вагоне, депутат Государственной Думы и юрист по образованию В.В.Шульгин, приехавший в Псков вымогать «отречение», комментировал:«Отречение в пользу Михаила Александровича не соответствует закону о Престолонаследии. Но нельзя не видеть, что этот выход имеет при данных обстоятельствах серьезные удобства». (2)
Депутат умолчал о том, что и самого такого понятия, как «отречение от Престола» в Законах не существует. «При данных обстоятельствах» – «серьезные удобства» были для него превыше Закона.
Далее в своих мемуарах сомнения начали высказывать и сами заговорщики и их современники. В частности, один из активных участников антимонархического заговора профессор истории член ЦК партии кадетов П.Н. Милюков в своих воспоминаниях о февральско-мартовских днях 1917 года в Петрограде писал: « В Петербурге ночь на 3 марта, в ожидании царского отречения, прошла очень тревожно. Около 3 часов ночи мы получили в Таврическом дворце первые известия, что царь отрекся в пользу великого князя Михаила Александровича. Не имея под руками текста манифеста имп. Павла о престолонаследии (См. приложения – I), мы не сообразили тогда, что самый акт царя был незаконен. Он мог отречься за себя, но не имел права отрекаться за сына. Несколько дней спустя я присутствовал на завтраке, данном нам военным ведомством, и возле меня сидел великий князь Сергей Михайлович. Он сказал мне в разговоре, что все великие князья сразу поняли незаконность акта императора. Если так, то надо думать, закон о престолонаследии был хорошо известен и венценосцу. Неизбежный вывод отсюда - что заменяя сына братом, царь понимал, что делал». (3)
Еще один из заговорщиков, Управляющий делами Временного Правительства юрист В.Д. Набоков писал в 1918 году: «Наши Основные законы не предусматривали возможности отречения Царствующего Императора и не устанавливали никаких правил, касающихся Престолонаследия в этом случае. Но, разумеется, никакие законы не могут устранить или лишить значения самый факт отречения или помешать ему. Это есть именно факт с которым должны быть связаны известные юридические последствия…И так как при таком молчании Основных законов, отречение имеет тоже самое значение, как смерть, то очевидно, что и последствия его, должны быть те же, т.е. – Престол переходит к законному Наследнику. Отрекаться можно только за самого себя. Лишать престола то лицо, которое по закону имеет на него право, - будь то лицо совершеннолетний или несовершеннолетний, - отрекающийся Император не имеет права. Престол Российский – не частная собственность, не вотчина Императора, которой он может распоряжаться по своему произволу. Основываться на предполагаемом согласии Наследника также нет возможности, раз этому наследнику не было еще полных 13-ти лет. Во всяком случае, даже если бы это согласие было категорически выражено, оно подлежало бы оспариванию, здесь же его и в помине не было. Поэтому передача Престола Михаилу была актом незаконным». (4)
Сенатор Н. Корево писал в 1922 г.: «Как указано выше, Основные Законы не содержат правила, которое бы говорило о праве самого Императора на отречение. Если же и признать это право за Царствующим Императором, то прецептивные законы о наследии Престола допускают лишь отречение за себя, не за Наследника». (5)
Профессор церковного права М.В.Зазыкин в 1924 г. писал: «Когда Император Николай II 2 марта 1917 г. отрекся за себя от Престола, то акт этот юридической квалификации не подлежит и может быть принят только, как факт в результате революционного насилия….Так как право на наследование Престола вытекает из закона и есть право публичное, то есть прежде всего обязанность, то никто, в том числе и Царствующий Император, не может существующих уже прав отнять и таковое его волеизъявление юридически не действительно; таким образом, отречение Государя Императора Николая II за своего сына Вел. Кн. Цесаревича Алексея Николаевича ни одним юристом не будет признано действительным юридически». (6)
Рассматривая юридическую сторону обсуждаемого вопроса, в свете существующих тогда законов следует отметить, что статья 25 Основных Государственных Законов гласит: «Императорский Российский Престол есть наследственный», а в статье 28 говорится, что « наследие Престола принадлежит прежде всех старшему сыну царствующего Императора». Согласно ст.39 Основных Государственных Законов «Император и Императрица, Престол наследующие, при вступлении на оный и миропомазании, обязуются свято наблюдать… законы о наследии Престола».
В соблюдении этого права наследования присягают также и все Члены Императорского Дома (ст. 206 Свода Основных Государственных Законов). К присяге « на верность подданства воцарившемуся Императору и законному Его наследнику, хотя бы он и не был наименован в манифесте» о восшествии на Престол, приводятся «вообще все подданные мужского пола, достигшие двадцатилетнего возраста, всякого чина и звания» (Примечание 2 к ст.55).
Следовательно, пока был жив Наследник Цесаревич Алексей Николаевич, Престол перейти к Великому Князю Михаилу Александровичу не мог в любом случае. Великий Князь присягнув, Наследнику Николая Второго и законам о наследовании Престола, не вправе был вообще официально высказываться по вопросу о занятии Престола, кроме, как само собой разумеется, о непринятии Престола вследствие нарушения Закона. Такая же верность подданства была обязанностью и всего русского народа. (7).
На мы сегодня ставим вопрос не о юридической правомерности, а о подложности так называемого «манифеста об отречении». В наше время наиболее объективно этот вопрос рассмотрела доктор филологических наук и историк Татьяна Миронова в своей работе «И Русь его спасать не встала…». Вот что она пишет:
«Генерал Рузский и думские масоны требуют от плененного Царя отречения от Престола в пользу наследника сына. Но верный своему царскому служению, Он отказывает изменникам и поступает единственно возможным в тех обстоятельствах образом: подписывает телеграмму в Ставку (затем ее подложно назовут «Манифестом об отречении»), в которой извещает Армию о своем принудительном «согласии» на незаконное отречение от Престола, незаконное по двум причинам: во-первых, отречения Государя не предусматривалось никакими законами Российской Империи, во-вторых, Государь в телеграмме говорил о передаче самодержавной власти своему брату Михаилу Александровичу, минуя законного наследника – царевича Алексея. Из этой телеграммы, спешно разосланной в войска начальником штаба Ставки Алексеевым, всякому верному и честному офицеру было ясно, что над Государем совершается насилие, что это государственный переворот, и долг присяги, долг повиновения закону повелевает спасать Императора. Однако этого не случилось»». (8)
В комментариях к выпущенному в 1998 году петербургским издательством «Царское дело» труду историка Виктора Кобылина «Анатомия измены» с подзаголовком «Истоки антимонархического заговора», в которой автор достаточно объемно раскрывает взаимоотношения Государя и одной из центральных фигур заговора Начальника Штаба Ставки Верховного Главнокомандующего генерал-адъютанта Алексеева, редактор книги Л.Е. Болотин пишет: «В. Кобылин при цитировании этого важнейшего исторического документа («отречения» - С.Ч.), как впрочем и многие другие исследователи, пропускает его заголовок, точнее – адрес: «Ставка. Начальнику штаба». Эта весьма важная юридическая характеристика Акта, который и революционеры-февралисты и затем большевики лукаво называли Манифестом. При этом в мартовских газетах 1917 год Акт был опубликован со сфальсифицированной шапкой: «Манифест. Мы, Божией Милостию, Николай Вторый…», как это было принято действительно в Императорских Манифестах. Почему исследователи не обращали внимания на эту весьма существенную деталь до сих пор? Явление не поддается логическому объяснению. Здесь можно говорить только о своего рода наваждении, то есть о явлении мистическом. Ведь странно, что В.Кобылин, посвятивший свою книгу взаимоотношениям Императора и Начальника Штаба генерал-адъютанта М.В. Алексеева, ни словом не обмолвился о том, что Акт об отречении обращен только к тому самому генералу-предателю Алексееву, а не к подданным Российской Империи. Вопрос о государственно-легитимном, о юридическом значении этого Акта, убежден будет когда-то поставлен на высшем государственном, властном уровне России и тогда будет рассмотрена вся цепочка не легитимных, не правопреемственных смен власти, начиная со 2 марта 1917 г. и по 12 декабря 1993 г. Однако разрешение этого вопроса невозможно в одном только лишь юридическом плане, но необходимо и в церковном, поскольку это есть преодоление общегосударственного наваждения. (9)
Посмотрев на фотокопию подлинника (См. приложения – II), мы можем убедиться, что этот документ не имеет никакого названия. Но в российских газетах, опубликовавших это «отречение», в начале марта 1917 года слова «Ставка. Начальнику штаба» были опущены и заменены на «шапку», которой начинались все (См. в качестве примеров приложения – IV, V, VI) Императорские Манифесты: «Божией милостью Мы, Николай Второй, Император Всероссийский, Царь Польский, Великий Князь Финляндский и прочая, и прочая, и прочая объявляем всем нашим верноподданным…», далее шел уже известный всем текст.
