От Pout Ответить на сообщение
К self Ответить по почте
Дата 18.03.2003 10:23:26 Найти в дереве
Рубрики Прочее; Версия для печати

Творческое наследие Поршнева и современность. Вите

Спасибо за ссылки!последнюю работу еще не посмотрел, потом посмотрю.


Мне представляется, коротко говоря, что многие кардинальные
"расширения" Поршнева ,внесенные им сдвижки "фокуса внимания" на"низовые
и нутряные " факторы, новая интерпретация "заезженных"понятий позволяет
пробросить мост к современной концепции теоретической социологии Пьера
Бурдье. Это касается таких концептов, как "борьба", если это
фундаментальное свойство соц.системы понимать широко, как
агон-состязание-борьбу. Кроме "устойчивого склада",есть"динамика". На
это наводит интерпретация этого универсального динамического движителя
в широком плане - "известное динамическое равновесие асимметричной
двухполюсной системы противоположно направленных сил". Затем,пристальное
внимание к "коллективному бессознательному" и его генезису, к "телесным"
формам "сенсорно-моторных схем"(будущих "практических схем" и
"габитусов").
В методологии интересна связь с "кожиновской"методой "говорящего
факта"(Кожинов обучился ей у Ильенкова), в психологии - с концепциями
Выготского.

Поршневские концепции, в отличие от других советских историков,
неплохо знали во Франции. Однако, в отличие от признанной
историорграфической работы (см.ниже о"поршневском
периоде").теоретические основы его концпеции подавались с существенными
искажениями и упрошщениями. Вот например отрывок из книги современного
французского соцаильного психолога Сержа Московичи"Век толп". Там
Поршнев отождествляется по уровню понимания проблемы с Лебоном.

---цит-----
вот чем являются рабочие для Ле Бона: толпами. Но почему же нужно
возражать против их власти? Какую причину этого осуждения он
выдвигает? Для него эти людские потоки, взбудораженные и
захваченные потоками идей, - как похоронный звон для цивилизаций;
они их разрушают, как вода, просачиваясь в корпус корабля,
неизменно его затопляет. Предоставленные самим себе, массы
становятся злым гением истории, разрушительной силой всего, что
было задумано и создано элитой. И лишь новая элита, точнее, вождь,
может превратить их в созидательную силу для нового общественного
устройства. Рабочие массы не составляют исключения. Не из-за
характера их занятий, нищеты, враждебности к другим общественным
классам и не из-за интеллектуального уровня. А потому, что они -
массы. Приводимые причины имеют скорее психологический, а не
социальный характер. Если они порой и производят обратное
впечатление, если кажется, что они имеют мнения, руководствуются
какой-то идеей, считаются с законами, - это не результат их
собственных позывов: все это внушено им извне:

"Психология пюлп показывает, - я снова цитирую Ле Бона, - до какой
степени незначительное воздействие оказывают на их импульсивную
природу законы и установления и насколько неспособны они
формировать мнения, хоть в чем-то отличные от тех, которые им были
внушены. Они не в состоянии руководствоваться правилами,
вытекающими из чисто теоретической справедливости. Их. могут увлечь
только впечатления, запавшие им в душу73." Утверждения очень
жесткие и категорично высказанные. Автор не церемонится, отрицая в
массах всякую рациональность, низводя их до уровня детей или
дикарей. Впрочем, идея о том, что сознание масс привносится им
извне, а сами по себе они им не обладают, очень широко
распространена. Мы обнаруживаем ее и в большевистской концепции
партии рабочего класса.

"В произведениях Ленина, - пишет советский психолог Поршнев74, -
вопрос отношения между психологией и идеологией часто
представляется как вопрос о стихийности и сознательности
... Полярными концепциями здесь являются, с одной стороны, слепая
несознательность в поведении людей и научное сознание, с другой".
И, как это хорошо известно, именно функцией партии и революционной
верхушки было внедрять это сознание в гущу масс, прививать им
дисциплину мышления и действия.

Московичи
Век толп.
Глава II ВОССТАНИЕ МАСС

---------------


Далее даю выжимки из работы Вите. Сама работа в копилке. Она ценна
сборкой и б-м четкими тезисами по основным позициям, которые
зарактеризуют то,"что нового привнес Поршнев" в разные дисциплины единой
науки об обществе. Сделано это было очень давно(Поршнев умер в 1971),
так что необходим естессно учет такого фактора. Вите стоит рассматривать
как сборщика-ретранслятора

Работа называется.
Олег Вите
Творческое наследие Б.Ф.Поршнева
и его современное значение
-------------


...... поршневский анализ постоянно обращен к проблемам, лежащим на
стыке, на пересечении различных наук, в данном случае, как минимум,
четырех - истории, экономики, социальной психологии и культурологии.

Восприятие творческого наследия Поршнева в культурологии - весьма
необычное явление.

С одной стороны, так случилось, что культурология сегодня все больше
начинает претендовать на роль той самой "синтетической науки об
общественном человеке или человеческом обществе", о строительстве
которой мечтал Поршнев. И популярность его имени среди культурологов
едва ли не самая высокая в науках вообще. Во всяком случае, в России.

С другой стороны, современная культурология абсолютно не соответствует
поршневским критериям "синтетической науки об общественном человеке или
человеческом обществе". Элементы генетического анализа феноменов
культуры, наиболее важные для Поршнева, здесь крайне редки. Поэтому
неудивительно, что в отличие от имени Поршнева его действительные
взгляды в культурологии совершенно непопулярны. В рамках этой науки не
только не разрабатывается поршневское творческое наследие, не проводятся
исследования на базе его научной парадигмы, но эти последние там, строго
говоря, даже не слишком хорошо известны.


2. Социальная психология

Статьи Поршнева по социальной психологии были одними из самых первых в
СССР. Точно так же, как и его монография, в которой он предельно
популярным языком систематически и с единой точки зрения изложил
основные проблемы этой науки {90}. Хотя поршневские работы в области
социальной психологии достаточно хорошо известны в России, его концепция
отнюдь не стала общепризнанной. Не претендуя даже на краткий пересказ
поршневской социальной психологии, остановлюсь лишь на ее нескольких
важных, на мой взгляд, аспектах.

В рамках этой концепции "ядром" или "элементарной клеточкой"
социально-психологических процессов определяется оппозиция "мы - они":

"Поистине социальная психология становится наукой лишь с того момента,
когда на место исходного психического явления ставят не "я и ты", а "мы
и они" или "они и мы", на место отношений двух личностей - отношения
двух общностей." {91}

"Для того чтобы появилось субъективное "мы", требовалось повстречаться и
обособиться с какими-то "они". Иначе говоря, если рассматривать вопрос в
субъективной психологической плоскости, "они" еще первичнее, чем "мы".
Первым актом социальной психологии надо считать появление в голове
индивида представления о "них". [...] "Они" - это не "не мы", а
наоборот: "мы" - это "не они". Только ощущение, что есть "они", рождает
желание самоопределиться по отношению к "ним", обособиться от "них" в
качестве "мы"" {92}.

Зарождение оппозиции "мы - они" восходит ко времени распространения в
среде неоантропов практики использования тех специфических механизмов
воздействия друг на друга, которые перед этим сложились в их отношениях
с палеоантропами. Осознание себя в качестве общности ("мы") формируется,
по Поршневу, в процессе негативного взаимодействия с "ними", в конечном
счете, с палеоантропами. Такое отталкивание, будучи перенесенным внутрь
самих неоантропов, и порождает множество оппозиций "мы - они", каждая из
которых основана на исходном взаимном "подозрении", что "они" - не
вполне люди, кое в чем скорее палеоантропы:

"Любопытно подчеркнуть, что в первобытном обществе "мы" - это всегда
"люди" в прямом смысле слова, то есть люди вообще, тогда как "они" - не
совсем "люди". Самоназвание множества племен и народов в переводе
означает просто "люди". [...] Это не просто осознание реальной
взаимосвязи, повседневного сцепления известного числа индивидов. Так
кажется лишь на первый взгляд. На деле это осознание достигается лишь
через антитезу, через контраст: "мы" - это те, которые не "они"; те,
которые не "они", это - истинные люди" {93}.

Именно цепи этих оппозиций и были той первичной связью человечества как
единого целого, о которых говорилось выше в разделе Исторические науки.

В процессе человеческой истории развитие этой исходной оппозиции
приводит к формированию гигантской сети отчасти взаимопересекающихся,
отчасти поглощающих друг друга различных общностей "мы", каждая из
которых осознает себя в качестве таковой, противопоставляя себя некоему
"они".

Исходя из своего анализа нейросигнального взаимодействия в эпоху
дивергенции, Поршнев подчеркивает, что обособление от "они" является
механизмом ограничения суггестии исключительно пределами "мы":

""Мы" формируется путем взаимного уподобления людей, то есть действия
механизмов подражания и заражения, а "они" - путем лимитирования этих
механизмов, путем запрета чему-то подражать или отказа человека в
подчинении подражанию, навязанному природой и средой" {94}.

Поршнев обращает внимание на специфический механизм самозащиты
существующей общности "мы" - настороженное выискивание таких "они",
которые словно бы не видны на первый взгляд:

"Этот психический механизм служит постоянным критическим зондажем в
своем собственном "мы": а нет ли в нем притаившихся, замаскированных под
"нас" элементов, которые, в действительности, являются не "нами",
следовательно "ими". Трудно переоценить роль этой неустанной и неусыпной
рекогносцировки. Естественно, что она тем более напряженна и интенсивна,
чем более замаскированными представляются эти не принадлежащие к "мы"
элементы. Соответственно, враждебность и отчужденность встречаются не
только к отдаленным культурам или общностям, но и к наиболее близким, к
почти тождественным "нашей" культуре. Может быть, даже в отношении этих
предполагаемых замаскированных "они" социально-психологическая оппозиция
"мы и они" особенно остра и активна" {95}.


интериоризация оппозиции "мы - они", интериоризация всего тройственного
комплекса "суггестия - контрсуггестия - контрконтрсуггестия", то есть
интериоризация внешней речи, порождает внутренний диалог и вообще
внутренний мир человека. Поршнев подробно анализирует, как развивались и
усложнялись общности, как параллельно с этим выделялась и развивалась
личность со своим внутренним миром. Он подчеркивает роль оппозиции "мы -
они" в таком сугубо индивидуальном явлении, как самооценка личности:

"Без какой-то самооценки не бывает личности: еще нет личности, пока нет
вопроса "кто я?" Себя соотносят с кем-то вне себя - существующим или
мнимым. Человек как бы смотрит на свои поступки и помыслы в зеркало. Он
или узнает в нем то "мы", к которому отнес себя, или с ужасом
обнаруживает в зеркале "они". Вне этого постоянного сопоставления себя с
чем-то, себе нетождественным, с образами разных человеческих общностей -
нет и личности. Что же первичнее?" {99}.

Отсюда решительный вывод Поршнева о первичности социальной психологии по
отношению к психологии личности. Обоснование этой первичности является,
на мой взгляд, едва ли не важнейшим вкладом Поршнева в психологическую
науку. Но и в формулировке такого вывода Поршнев проявляет предельную
осторожность:

"Психологическая наука сегодня еще не готова дать окончательный ответ на
этот дискуссионный вопрос. Но некоторые распространенные представления,
мешающие поиску, можно устранить с надежным фактическим обоснованием"
{100}.

Поршнев полностью отдавал себе отчет в фундаментальном значении для
социальной психологии своих открытий. :

"Сейчас, в частности, благодаря прогрессу социальной психологии мы все
лучше знаем, что любая общность людей строится по принципу "они и мы",
то есть является одновременно отношением между общностями" {101}.

VII. Культурология

В поршневском анализе главного этического вопроса "что такое хорошо и
что такое плохо?" отмечу три взаимосвязанных аспекта.
* С одной стороны, это исследование происхождения самой оппозиции
"плохого" и "хорошего".
Из предыдущего изложения должно быть ясно, что "плохим", "некрасивым" в
конечном счете оказывается все, что прямо относится к поведению
палеоантропа времен дивергенции, что хотя бы отдаленно напоминает такое
поведение, наконец, все то, что можно интерпретировать как "соучастие" в
его грязных делах, как "попустительство" ему, "соглашательство" с ним и
т.п.

Характерно, что всевозможные этические своды разработаны в части "что
такое плохо?" всегда гораздо подробнее, детальнее, ярче, чем в части
"что такое хорошо?". "Хорошо" - это все, что не "плохо". Поэтому, хотя
большинство сравнительно-исторических исследований по этике и эстетике
занимается почти исключительно представлениями о "хорошем" и "красивом",
с точки зрения Поршнева, напротив, наиболее интересными были бы
исследования именно того, что в разные эпохи у разных народов считалось
"плохим" и "некрасивым".
* С другой стороны, это исследование самого физиологического и
психологического механизма осуществления запрета - запрета делать
что-либо "плохое". Поршнев так описывает общую "формулу" любого
запрета - "нельзя, кроме как в случае...":
"Все запреты, царящие в мире людей, сопряжены хоть с каким-нибудь, хоть
с малейшим или редчайшим исключением. Человек не должен убивать
человека, "кроме как врага на войне". Отношения полов запрещены, "кроме
как в браке", и т.п. Пользование чужим имуществом запрещено, "кроме как
при дарении, угощении, сделке" и т.п. Совокупность таких примеров
охватывает буквально всю человеческую культуру. Складывается
впечатление", - осторожно продолжает Поршнев, - "что чем глубже в
первобытность, тем однозначнее и выпуклее эти редчайшие разрешения, с
помощью которых психологически конструируется само запрещение. Нечто
является "табу", "грехом" именно потому, что оно разрешено при некоторых
строго определенных условиях. Это - запрещение через исключение.
По-видимому, при этом в обозримой истории культуры представления о
"табу", "грехе", "неприкосновенном", "сакральном"" и т.п. мало-помалу
утрачивают свою генерализованность в противоположность чему-то, что
можно и должно. Происходит расщепление на много конкретных "нельзя".
Достаточно наглядно это видно в том, как в христианстве или в исламе
усложняется классификация "грехов" не только по содержанию, но и по
степени важности" {108}.

Какова же природа такого специфического "конструирования" запрета?

Отвечая на этот вопрос, Поршнев ссылается среди прочего и на "философию
имени", разработанную Лосевым:

"Расчленяя в слове как бы ряд логических слоев или оболочек, Лосев
особое внимание уделил тому содержанию слова, которое он назвал
"меоном": в слове невидимо негативно подразумевается все то, что не
входит в его собственное значение. Это как бы окружающая его гигантская
сфера всех отрицаемых им иных слов, иных имен, иных смыслов. Если
перевести эту абстракцию на язык опыта, можно сказать, что слово, в
самом деле, выступает как сигнал торможения всех других действий и
представлений кроме одного-единственного" {109}.

Происхождение специфической формулы культурных запретов - запретов через
исключение - лежит в физиологической природе суггестии. Резюмируя долгий
эволюционный путь от интердикции к суггестии, Поршнев пишет:

"Но, в конце концов, возникают, с одной стороны, такие сигналы, которые
являются стоп-сигналом по отношению не к какому-либо определенному
действию, а к любому протекающему в данный момент (интердикция {110}); с
другой стороны, развиваются способы торможения не данной деятельности, а
деятельности вообще; последнее достижимо лишь посредством резервирования
какого-то узкого единственного канала, по которому деятельность может и
должна прорваться. Последнее уже есть суггестия" {111}.

Возникнув в качестве инструмента торможения всего, кроме чего-то одного,
суггестия породила два различных социальных феномена: слово человеческой
речи, в которой доминирующим стало "можно только это", то есть "должно",
и культурную норму, в которой, наоборот, доминирующим стало "нельзя все
остальное".
* Наконец, Поршнев специально анализирует наиболее древние запреты,
выделяя три их важнейшие группы.
К первой группе он относит запреты убивать себе подобного, то есть
ограничение сформированного в ходе дивергенции фундаментальной
биологической особенности человека, о чем уже шла речь выше:

"По-видимому, древнейшим оформлением этого запрета явилось запрещение
съедать человека, умершего не той или иной естественной смертью, а
убитого человеческой рукой. Труп человека, убитого человеком,
неприкасаем. Его нельзя съесть, как это, по-видимому, было естественно
среди наших далеких предков в отношении остальных умерших. К такому
выводу приводит анализ палеолитических погребений" {112}.

"С покойника неприкасаемость распространялась и на живого человека. Он,
по-видимому, считался неприкасаемым, если, например, был обмазан красной
охрой, находился в шалаше, имел на теле подвески. На определенном этапе
право убивать человека ограничивается применением только дистантного, но
не контактного оружия; вместе с этим появляются войны, которые в
первобытном обществе велись по очень строгим правилам. Однако человек,
убитый по правилам, уже мог быть съеден" {113}.

Таким образом, Поршнев намечает процесс постепенного преодоления
"свойства" человека убивать себе подобных. В другом месте он так говорит
о процессе монополизации государством права убивать (об этом пойдет речь
в разделе Политические науки):

"Тут речь не об оценке - хорошо это или плохо. Ведь можно посмотреть на
процесс этой монополизации как на путь преодоления человечеством
указанного "свойства": как на запрещение убивать друг друга,
осуществляемое "посредством исключения" - для тех узких ситуаций, когда
это можно и должно (таков механизм осуществления многих запретов в
истории культуры, в психике человека)" {114}.

Религия

Из результатов исследований Поршнева, затрагивающих такой феномен
культуры, как религия, кратко остановлюсь лишь на двух.
* Во-первых, это ранняя история религиозных верований, происхождение
представлений о "хороших" и "плохих" божествах. Поршневский анализ
существенно отличается от общепринятых взглядов - как религиозных, так и
светских.
Для Поршнева человеческая культура зарождается в эпоху дивергенции. В
ряде специальных исследований он убедительно показал, что образы
божеств, протобожеств, различных разновидностей "нечистой силы" являются
отражением именно палеоантропа, с которым на протяжении длительного
времени приходилось взаимодействовать человеку, а также отражением
конкретных особенностей самого этого взаимодействия. И чем более
древними являются эти образы, тем больше в них буквальных физических
черт и особенностей поведения реального "живого" палеоантропа {117}.
* Во-вторых, это анализ развития и места в обществе религии как
института, как "церкви". Исследования Поршнева показывают самую тесную
связь этого института, принадлежащего, по марксистской терминологии,
прежде всего, к надстройке, с классовой борьбой. Ниже в разделе
Политические науки об этом будет сказано подробнее. Здесь лишь упомяну,
что, с точки зрения развития феномена суггестии, церковь в период
наибольшего могущества (в феодальном обществе) была одним из двух
(наряду с государством) ключевых инструментов "институциональной"
контрконтрсуггестии, преодолевавшей сопротивление (контрсуггестию) слову
господствующих классов (то есть их суггестии).

......

В анализе сущности государства Поршнев осуществляет нечто, аналогично
синтезу Павлова и Ухтомского в физиологии высшей нервной деятельности, а
именно - синтез В.Ленина и М.Вебера

предстоит проникнуть в самую его (марксизма) сердцевину, предстоит
убедиться в подлинной "антидогматической ортодоксальности" марксиста
Поршнева.

Во избежание недоразумений сразу оговорюсь. В мою задачу не входит
пропаганда этого еще недавно "вечно живого учения". Я не ставлю себе
целью кого-либо убедить в том, что "марксизм верен", а тем более в том,
что он "всесилен". Я лишь постараюсь показать, что нового привнес в
марксизм Поршнев. И если многочисленные критики этой концепции благодаря
моим скромным усилиям получат возможность хотя бы отчасти перейти от
опровержения давно устаревших примитивных схем, полученных, как правило,
из вторых и третьих рук, к опровержению подкрепленных многочисленными
фактами, тщательно обоснованных и в значительной мере уточненных и
усложненных обобщений, опирающихся на результаты развития целого ряда
наук вплоть до третьей четверти XX века, - я буду считать свою работу
ненапрасной.

В социологии Поршнева следует выделить три важнейших аспекта.
* Анализ минимального набора суммарных признаков общества, отличающих
его на всем протяжении истории от любого "сообщества" животных.
* Анализ внутреннего устройства и особенностей функционирования того
"мотора", который заставляет человеческое общество развиваться,
"прогрессировать" в ходе исторического процесса. Таким "мотором" или
движущей силой и является (в классовых обществах) классовая борьба.
* Анализ диахронической структуры самого этого исторического процесса
поступательного развития человечества как синхронически единого
социального организма.

....

Что же нового привнес Поршнев? Ровно то же, что и в случае с "отношением
собственности".
* Во-первых, он наполнил привычную, но давно ставшую пустой, формулу
"диалектического единства" реальным, допускающим проверку содержанием.
* Во-вторых, он доказал, что механизмы, обеспечивающие такое единство,
тождественны для любых проявлений человеческой социальности, о чем
говорилось в предыдущих разделах.
* В-третьих, он доказал, что охарактеризованной таким образом
социальности соответствуют специфические нейрофизиологические
предпосылки, отсутствующие у всех животных, за исключением человека

...

2. Теория классовой борьбы

Работа Поршнева по наполнению реальным содержанием канонических
марксистских формул, ставших совершенно пустыми вследствие
государственной монополии на марксизм, проявилась в проблематике
классовой борьбы больше, чем где бы то ни было. Все без исключения
исторические работы Поршнева являются исследованиями различных аспектов
классовой борьбы (социальных движений), исследованиями влияния классовой
борьбы на различные стороны развития общества, эмпирическим
доказательством того, что именно классовая борьба является движущей
силой развития общества во всех своих аспектах и на всех этапах.

Первым из таких исторических исследований, которое принесло Поршневу
мировую известность как историку социальных движений (классовой борьбы),
является исследование по истории Франции XVII века, защищенное им как
докторская диссертация в 1940 году {160}. После этой работы
соответствующий период французской истории получил у французских
историков название "поршневский период" - крайне редкое явление для
французской культуры вообще. При том, что большинство выводов Поршнева
современными французскими историками оспаривается...

Поршнев был единственным из профессиональных историков, посвятившим
специальное теоретическое исследование социально-экономической формации
в целом, а именно, "срединной формации" {161}, феодализму, включающее
анализ взаимодействия и развития производительных сил, производственных
отношений и надстройки сквозь призму классовой борьбы.

Поршнев был единственным из писавших теоретические труды о
социально-экономических формациях, профессионально знавшим историческую
науку.

Речь идет об уже многократно цитированной книге Феодализм и народные
массы, которой предшествовал ряд статей по теории феодализма,
опубликованных в Известиях АН СССР (Серия истории и философии) в 1948-50
годах {162}. Кроме того, в специальной статье Поршнев проанализировал
классовую борьбу при капитализме {163}.

.....

важнейшей чертой поршневской теории классовой борьбы следует назвать
"двухполюсную" модель социальной структуры любого классово
антагонистического общества:

"Идея антагонизма как ключа к пониманию всей жизни феодального общества
вовсе не означает ни отрицания калейдоскопической пестроты
существовавших в нем социальных отношений, ни упрощенного представления,
будто в нем царила сплошная драка. Идея антагонизма означает лишь, что
все это калейдоскопическое многообразие расположено как бы в магнитном
поле - между двумя противоположными полюсами. Эта идея - обобщение,
заглядывающее гораздо глубже эмпирически наблюдаемого многообразия
индивидуального положения людей в обществе или хотя бы различий между
различными группами людей. [...] Могут быть какие угодно переходные и
смешанные группы людей, группы, отличающиеся какими угодно специальными
функциями и чертами, все это может затемнять основной антагонизм, но
только понимание основного антагонизма и дает возможность определить
место каждой группы в общественном целом" {165}.

Разумеется, сказанное относится к антагонизму любого классового
общества, а не только феодализма:

"Антагонистические классы - это два противоположных полюса, между
которыми и вокруг которых - сложное магнитное поле всевозможных
социальных прослоек и групп, два полюса, неотторжимых друг от друга, два
полюса единства. Идея антагонизма классов объясняет динамику общества, а
не его статическую стратификацию в каждый данный момент" {166}.

...

поршневская теория классовой борьбы в качестве своего предмета имеет не
столько видимые проявления открытых классовых конфликтов, сколько
"борьбу, обузданную противоборством", и ее влияние на общественную
жизнь.
Классовая борьба - решающее препятствие возможному регрессу

Поршнев подчеркивает, что решающим условием не только поступательного
развития человечества, но даже сохранения достигнутого уровня этого
развития является классовая борьба - известное динамическое равновесие
асимметричной двухполюсной системы противоположно направленных сил.


--------

Что же сделал Поршнев своей "ревизией" теории формаций в целом и
специальным анализом некоторых из них на основе исследований
антропогенеза?

Во-первых, он предложил такую модернизацию теории формационного
развития, которая позволяет вновь вернуть ей статус подлинной философии
истории, позволяет не прибегать к ее выбрасывании на свалку в ответ на
обнаруженные противоречия. Впрочем, и не обязывает так поступать...

Во-вторых, он фактически синтезировал философию истории и социальную
философию, придал философии истории подлинно социальное содержание,
показав, как классовая борьба реально выполняет роль движущей силы
исторического развития.

В-третьих, он подвел под философию истории и социальную философию
биологический и физиологический фундамент, исследовав механизм
выталкивания человека из мира природы в режим социального развития.

В-четвертых, он подвел под философию истории эмпирический фундамент,
установив способы эмпирической проверки всех нюансов ее высоких
теоретических обобщений.

Едва ли не главный упрек, к которому был готов Поршнев, это чрезмерная
сложность разрабатываемых им теорий. На это он решительно отвечал:

"Меньше всего я приму упрек, что излагаемая теория сложна. Все то, что в
книгах было написано о происхождении человека, особенно, когда дело
доходит до психики, уже тем одним плохо, что недостаточно сложно.
Привлекаемый обычно понятийный аппарат до крайности прост. И я приму
только обратную критику - если мне покажут, что и моя попытка еще не
намечает достаточно сложной исследовательской программы" {287}.

Сказанное относится, разумеется, и ко всем остальным проблемам, анализом
которых занимался Поршнев

XII. Судьба наследия: вместо заключения

Со всем этим гигантским наследием можно что-то делать. Правда пока
смельчак не нашелся...
Почему?

Ему часто бросали упрек в том, что он исходит не из факта, а из
умозрительных построений. Помнится, по этой проблеме (с чего начинать?)
была длительная, можно сказать, нескончаемая дискуссия.

Поводом была очередная попытка подрыва монополии идеологической
надстройки. Смелые люди решили подвергнуть сомнению одно высказывание
Маркса про движение от абстрактного к конкретному как единственно
научном методе. В противовес Марксу выдвигался и второй, якобы столь же
правомерный путь: от конкретного к абстрактному. Однако еще в 1960 году
крупнейший советский философ Э.Ильенков доказал, что в исходном пункте
исследователь всегда имеет в голове некую абстрактную схему, хотя он
может ее и не осознавать, прикладывая ее к "факту" как нечто само собой
разумеющееся, "очевидное". {288}.

Конечно, Поршнев, в значительно большей мере, не сам отыскивал факты, а
пользовался фактами, собранными другими учеными. Но он обнаруживал такое
их значение и такие их связи друг с другом, которые не смог и не желал
видеть сам "открыватель" этих фактов. Благодаря этому ему удавалось
заполнять "мертвые зоны", лежащие на стыках различных наук. Об этой
проблеме говорилось выше в нескольких разделах.

С другой стороны, множество фактов обнаружил и сам Поршнев. Более того,
он сформулировал общую методологию, позволяющую четко отделить "факт" от
его "интерпретации":

"На столе ученого лежит огромная стопка сообщений людей о неведомом ему
явлении. [...] Эта стопка сообщений доказывает хотя бы один факт, а
именно, что такая стопка сообщений существует, и мы не поступим глупо,
если подвергнем данный факт исследованию. Ведь может быть, этот первый
наблюдаемый факт поможет хотя бы угадать причину недостатка других
фактов, а тем самым найти дорогу к ним" {289}.

Самое опасное для ученого, по мнению Поршнева, сразу взяться за
отбраковку: наименее достоверные - выбросить, оставив для анализа лишь
минимум наиболее достоверных:

"Исходным пунктом должно быть недоверие ко всей стопке сообщений
целиком, без малейших льгот и уступок. Только так вправе начать свое
рассуждение ученый: может быть, все, сообщенное нам разными лицами о
реликтовом гоминоиде, не соответствует истине. Только при таком
допущении ученый сможет объективно рассмотреть неоспоримый факт - стопку
сообщений. Раз все в ней неверно, как объяснить ее появление? Что она
такое и как возникла?" {290}.

Очевидно, что сказанное применимо не только к фактам о реликтовом
гоминоиде.

Подойдем к проблеме с другой стороны.

Для любого "обществоведа", а тем более для такого "универсалиста", как
Поршнев, имеет ключевое значение одно фундаментальное отличие
общественных наук от естественных. Если физик или химик не может
объяснить, почему его гениальное открытие обществом отторгается, то факт
такого непонимания не ставит под сомнение его профессиональную
компетенцию. Если обществовед не понимает - значит он плохой
обществовед, ибо вопрос о механизмах восприимчивости общества
(населения, научной и политической элиты и т.п.) к различным новациям
прямо входит в предмет его науки.

Понимал ли Поршнев проблему "внедрения"? Безусловно.

Ведь именно он и никто другой исследовал механизмы защиты от суггестии
(контрсуггестия) и способы слома такой защиты (контрконтрсуггестия). Он
как высококлассный профессионал не мог не видеть, какие формы
контрсуггестии применяются для защиты от его аргументов, но не нашел
подходящих форм контрконтрсуггестии. Ситуация - в чем-то схожая с
З.Фрейдом, который в каждом возражении против результатов своих
исследований обнаруживал один из исследованных им "комплексов". Точно
так же и Поршнев отчетливо видел в реакции на изложение результатов
своих исследований проанализированные им самим способы защиты от
воздействия словом.

Почему же он не нашел подходящих форм контрконтрсуггестии?

Разумеется, человек не всесилен, и даже в самом интеллектуально развитом
сообществе никогда не отключается абсолютно возможность рецидивов
наиболее примитивных форм контрсуггестии, которые оказываются особо
эффективными против тех, кто не может позволить себе опуститься на тот
же уровень.

Однако представляется, что дело не только в этом, и даже главным
образом - не в этом. Выскажу гипотезу, что именно в оценке подходящих
форм контрконтрсуггестии Поршнев серьезно ошибся.

Поршнев, безусловно, страдал, так сказать, профессиональной болезнью
всякого "диахронического универсалиста" - очевидной для большинства
современников переоценкой уровня прогрессивности той ступени развития, в
которой он сам жил. Именно в этом справедливо обвиняли Гегеля.

Можно с уверенностью предположить, что Поршнев догадывался об угрозе,
которую таит эта болезнь и для него лично. Приведу очень характерное его
рассуждение о Гегеле:

"Мы нигде не находим у Гегеля прямого утверждения, что прусская монархия
в ее реальном состоянии того времени уже является достигнутым идеалом
[...]. Субъективно Гегель рисовал, скорее, утопию дальнейшей эволюции
прусского государства, предъявляя ему свои требования и векселя, хотя и
сопровождаемые бесчисленными восхвалениями и церемонными поклонами"
{291}.

То же самое можно сказать и о самом Поршневе. Он и рисовал "утопию
дальнейшего развития" СССР (и "социалистического лагеря" в целом), и
"предъявлял ему свои требования и векселя", не избегая ни "восхвалений",
ни "церемонных поклонов". Однако, даже учтя все это (воспроизведем
поршневскую логику анализа "основной социологической проблемы"),
придется констатировать: остается слишком многое, что он писал об
окружающей социалистической действительности безусловно искренне, но
являющееся по силе анализа несопоставимо более мелким, чем его же
исследования других формаций.

Разумеется, вызванные такой "болезнью" не вполне адекватные оценки
общественного строя СССР нисколько не умаляют его заслуг в исследовании
всей остальной истории - эти оценки составляют неизмеримо малую часть
его творческого наследия. Однако именно они мешали Поршневу выстраивать
диалог с коллегами.

Он сплошь да рядом прибегал к аргументации, которая не достигала цели,
не была и не могла быть услышана современниками: он видел в них вовсе не
тех людей, каковыми они были на самом деле. Один пример, относящийся к
диалогу с коллегами по проблемам истории феодализма.

Уже к началу 50-х годов (если не раньше) для большинства серьезных
историков стали очевидными вопиющие противоречия между каноническими (и
застывшими, с точки зрения конкретного содержания) формулами
"марксизма-ленинизма" и гигантским массивом новых, надежно установленных
эмпирических фактов, накопленных историками за годы советской власти.
Каждый ученый оказался перед роковой развилкой.

Большинство пошло по пути ритуальных клятв верности каноническим
формулам в "предисловиях" и "введениях", решительно отказываясь от их
действительного использования в качестве сколько-нибудь важных
методологических инструментов. Поршнев, один из немногих, "пошел другим
путем": он взялся за всестороннюю и тщательную ревизию самого содержания
"опустошившихся" формул.


=========
(литература)


]90} См.: Социальная психология и история. Второе издание. - М.: Наука,
1978.

]91} Там же, с. 81.


]92} Там же.

]93} Там же, с. 82.

94} Там же, с. 108.

95} Там же, с. 116.

{96} Там же, с. 120-123.

{97} См.: Контрсуггестия и история. История и психология. Сборник
статей. Под редакцией Л.И.Анцыферовой и Б.Ф.Поршнева - М.: Наука, 1971.
С. 21.

{98} Там же, с. 23.

]99} Социальная психология и история. Второе издание. - М.: Наука, 1978.
С. 134. См. также: Функция выбора - основа личности. Проблемы личности.
Материалы симпозиума. Т. 1. - М., 1969. С. 344-349.

100} Социальная психология и история. Второе издание. - М.: Наука, 1978.
С. 134.


]107} Социальная психология и история. Второе издание. - М.: Наука,
1978. С. 204. См. также: Возможна ли сейчас научная революция в
приматологии? Вопросы философии, # 3. - М., 1966. С. 110.
{
]108} См.: Генетическая природа сознания (интердиктивная функция речи). Проблемы сознания. Материалы симпозиума. - М., 1966. С. 30.
{
]109} Там же, с. 33.

]110} Принимая во внимание сказанное выше в разделе Физиология..., следует предположить, что речь идет об "интердикции II".

]111} См.: Контрсуггестия и история. История и психология. Сборник статей. Под редакцией Л.И.Анцыферовой и Б.Ф.Поршнева - М.: Наука, 1971. С. 15.

]112} См.: Проблемы возникновения человеческого общества и человеческой культуры. Вестник истории мировой культуры. - М.: 1958. - # 2, с. 40.

]113} Там же, с. 41.

]114} См.: Мыслима ли история одной страны? Историческая наука и некоторые проблемы современности. Статьи и обсуждения. Ред. коллегия: М.Я.Гефтер (отв. ред.) и т.д. - М.: Наука, 1969. С. 308.

]115} См.: Проблемы возникновения человеческого общества и человеческой культуры. Вестник истории мировой культуры. - М.: 1958. - # 2, с. 42.

]116} Там же.

]117} См.: Книга о морали и религии угнетенных классов Римской империи.
Вестник древней истории. - М., 1963 - # 1; Поиски обобщений в области
истории религии. Вопросы истории. - М., 1965 - # 7. См. также: Д.Баянов.
Леший по прозвищу "обезьяна". Опыт демонологических сопоставлений. - М.:
Издательство Общества по изучению тайн и загадок земли, 1991. - Это одно
из крайне редких исследований, целью которых открыто провозглашается
дальнейшая разработка проблем, анализ которых начал Поршнев.


]118} О начале человеческой истории (Проблемы палеопсихологии). - М.:
Мысль, 1974. С. 404-405.

{119} Там же, с. 406.

]120} Там же, с. 415.

]121} Там же, с. 405-406.

]122} Там же, с. 405.

163} . Эта статья практически без изменений вошла в книгу Феодализм и
народные массы (М.: Наука, 1964) в виде раздела Учение о классовой
борьбе и политическая экономия.

164} Феодализм и народные массы. - М.: Наука, 1964. С. 200.

]165} Там же, с. 260-261; с. 329.
=======




http://212.188.13.195:2009/forum/files/Presnja/vitePorsh1.zip