|
|
От
|
self
|
|
|
К
|
self
|
|
|
Дата
|
17.03.2003 13:58:56
|
|
|
Рубрики
|
Прочее;
|
|
Re: "Мы" и...
по Вите - упоминания искомой работы в его, Вите, работах не упомню, надо
смотреть отдельно
по Вите сложилось впечатление не очень
цитаты:
В.В.Долгов. История Древней Руси
http://gardariki.ques.info/history1/history1_1.html
======
Совершенно особое место в отечественной школе изучения социальной психологии
и общественного сознания принадлежит историку Б.Ф.Поршневу.
После трудов Л.С.Выготского в русской науке не появлялось ничего
по-настоящему нового и интересного относительно общественного сознания
понимаемого как свойство социума, не сводимое к индивидуальной психологии и
сосредоточенное в культуре (т.е. так, как оно было нами определено в самом
начале). Над умами довлел тезис патриарха отечественной психологии
С.Л.Рубинштейна: <Проповедовать особую историческую психологию, это по
большей части не что иное, как защищать любезную сердцу реакционеров "
социальную психологию" , являющуюся, по существу, не чем иным, как попыткой
психологизировать социологию, т.е. протащить идеализм в область изучения
общественных явлений>. Почти век спустя после трудов Э.Дюргейма Б.Ф.Поршневу
приходилось доказывать правомерность существования понятия коллективной
психологии как важного элемента понятийного аппарата науки. Примерная логика
противников исследований в области общественного сознания такова:
<Психология изучает душевные процессы, протекающие в индивиде, в личности, а
всякое представление о коллективной душе или о коллективном духе мистично и,
тем самым, антинаучно < ...> Ведь нет же никакого коллективного мозга вне
индивидуального черепа < ...> Мозг может быть только индивидуальным, значит,
психология может быть только психологией личности>.
Правда, со временем <Социальная психология> как раздел общей психологии все
же появилась. Стали даже издаваться учебники. Но это была та же психология
индивида, хотя и в условиях коллектива. Никакого историзма, никакого
культурного контекста. Впрочем, такое понимание предмета социальной
психологии свойственно и некоторым представителям американской науки.
Разница в том, что в зарубежной историографии равное право развития получили
и другие направления психологических исследований, в т.ч. и
культурологическое. У нас же психологи, по указанной причине, тематики этой
старались не касаться. Очевидно, по этому ею занялись историки. Когда,
повинуясь общим тенденциям мировой науки, мысль все же выбилась из-под
спуда, ей с самого начала были свойственны некоторые особенные черты. В
полной мере они дают себя знать в замечательной книге Б.Ф.Поршнева
<Социальная психология и история>.
Трудность была в том, что необходимо было утвердить саму возможность
существования нового подхода. Задача сводилась не столько к тому, чтобы
доказать, а, в большей мере к тому, убедить оппонентов, заранее отмести
подозрения в неортодоксальности. Успокоить, что нет отхода от марксистской
методологии и материализма. Это привело к связанности ученого ненужными
ограничениями и постоянным реверансам в сторону воображаемых <их> - строгих
блюстителей <чистоты> советской науки от <буржуазных уклонов>. Видимо
поэтому в книге практически нет апелляций к достижениям западной науки.
Рассуждения начинаются с нуля, хотя, как будет видно в дальнейшем,
полученные, в конечном итоге, выводы, весьма близко перекликаются с выводами
Э.Дюркгейма, достижениями Школы <Анналов> и других западных исследователей.
От них, однако, Б.Ф.Поршнев, <от греха подальше> отмежевывается. С одной
стороны это, конечно, плохо. Но с другой, очевидно во многом благодаря
отмеченной закрытости, работа обрела большую основательность и, в некоторой
мере, самодостаточность и независимость. Она, наряду с трудами
Л.С.Выготского, может служить отправной точкой для развития самостоятельной
русской традиции изучения явлений общественного сознания. У Поршнева можно
найти и отличающуюся от западной систему терминологии и теоретические
выкладки по важнейшим вопросам. Кроме того, безусловную ценность
представляет широкий общегуманитарный подход, свойственный его трудам.
Итак, Б.Ф.Поршнев обосновывает принципиальную возможность существования
социальной психологии путем поставления на место понятий <я>, <ты>, <он>
<более коренных, исходных "мы" , "вы" , "они">. На примере первобытного
мышления и поведения маленького ребенка он доказывает, что понятия <они -
мы - вы> имеют гораздо более древнее происхождение, чем <я - ты - он>.
Следовательно, они являются глубинными, первичными формами самосознания
человека. Реальная группа не осознает себя таковой, пока не столкнется с
другой группой. Тогда появляются <они>. Относительно <их> определяются <мы>.
Затем, при более плотном контакте с <ними> появляются <вы>, и уже только
после этого <он>, <ты>, <я>. Следовательно, общности существуют в сознании,
Поэтому <социальная психология, как видим, имеет полное право пользоваться
понятием "общность" , "коллектив" , "группа" , не переставая быть от этого
психологией. Более того, социальная психология начинается именно с
абстрагирования научной мыслью общности как таковой от бесконечного
многообразия - простой единицы, отдельной клетки и т.п. Общая теория
социальной психологии и является ничем иным как всесторонним психологическим
анализом этого центрального понятия>. Т.о. Б.Ф.Поршнев выдвигает на первое
место в качестве объекта научного анализа социум вместо индивида. Но не то
же ли самое имел в виду Э.Дюркгейм, призывая смотреть на социальные факты
как на <вещи>. Главное отличие от Дюркгейма в том, что для Поршнева
первенство социальной реальности не только теоретическая абстракция, но и
конкретно-исторический факт. Тем не менее, сходство очевидно. Явственно
прослеживается параллель и с воззрениями Л.Леви-Брюля.
Утвердив в качестве объекта психологии общества, Б.Ф.Поршнев, тем самым,
постулировал наличие у них психических свойств. Они были названы <социальной
психологией>. Вместе с идеологиями, теориями и пр. психология являлась
частью <общественного сознания>.
Для проверки правильности нашего понимания того, что имел в виду
Б.Ф.Поршнев под <общественным сознанием> разберем структуру этого явления,
как она представлена в его работах. Оно распадается на две большие части.
Первая - теоретически обработанная, отрефлектированная. В нее он включает
<идеологии, т.е. теории, мировоззрения, системы>. Вторая - <социальная
психология>. Ее характеризуют <безотчетность, инстинктивность и
неосознанность настроений и действий, вытекающих непосредственно из
жизненных потребностей и интересов>. При этом <психология> и <идеология>
тесно взаимосвязаны. <Общественная психология и идеология находятся в
некотором противоречии между собой, но не существуют друг без друга>.
<Идеологии> соответствуют понятия сознательности, научности. <Психологии> -
стихийность, бессознательность. Интересный результат дает сопоставление
<социальной психологии> Поршнева и <ментальности> Школы <Анналов>.
Достаточно сравнить приведенное выше определение социальной психологии с
тем, как определяет ментальность А.Я.Гуревич: <Это разлитые в определенной
социальной среде умонастроения, неявные установки мысли и ценностные
ориентации, автоматизмы поведения и навыки сознания, текучие и вместе с тем
очень устойчивые внеличные его аспекты>. Схожесть очевидна. То же можно
сказать и об их положении в структуре общественного сознания. Мы уже видели,
какое место занимает социальная психология в системе Поршнева. А вот что
пишет о ментальности А.Я.Гуревич: <Ментальность, способ виденья мира, отнюдь
не идентичен идеологии, имеющей дело с продуманными системами мысли, и во
многом, может быть, в главном, остается неотрефлектировенной и логически не
выявленной. Ментальность - не философские, научные, или эстетические
системы, а тот уровень общественного сознания, на котором мысль не отлична
от эмоций, латентных привычек и приемов сознания>. Т.е. бессознательность,
безотчетность, <разлитость в социуме>, автоматизм в поведении,
противопоставленность идеологии - вот черты, свойственные в равной мере и
<социальной психологии> и <ментальности>. Вряд ли мы ошибемся, если скажем,
что феномен, определенный разными терминами анналистами и социальными
психологами отечественной школы - один и тот же. <Ментальность> примерно
равна <социальной психологии>.
Роль, отводимая ей столь же велика. По Поршневу, человек - существо, в
котором социум определяет гораздо больше, чем принято считать. Если
психология как наука ставит целью изучение человека вообще, а не
современного европейского локального его варианта, то она должна быть,
во-первых, историчной, во-вторых, социальной. Логика исследования
подталкивает ученого к тому, чтобы утвердить всеобщность социальной
психологии (в данном случае уже как науки, обладающей всеми
вышеперечисленными качествами). По его мнению, она имеет более общий
характер, чем собственно <общая>, т.е. индивидуальная и вневременная. Однако
данное переосмысление лишь предложено читателю в виде вопроса. Впрочем,
ответ на него для самого автора очевиден.
В то же время, по мнению Б.Ф.Поршнева, не только в психологии должна
присутствовать история, но и в истории психология. <История без психики -
это история без живых людей>. В этом убеждении Б.Ф.Поршнев совершенно не
обосновано, как уже было показано, считал себя одиноким: <конечно,
спорадически встречаются в сочинениях историков штрихи специфической
психологии тех или иных групп, той или иной эпохи. Но, как правило,
психологический анализ касается лишь отдельных исторических персонажей и
речь уже тут идет не о психологической науке, а о психологическом портрете>.
Даже если считать, что слова эти относятся только к отечественной науке, они
не могут быть признаны справедливыми.
Чтобы окончательно утвердить важность изучения <социальных психологий> и
затушевать неприятные реминисценции с вундтовским нематериальным <народным
духом>, их необходимо было вписать в общую схему марксистского
мировоззрения. Б.Ф.Поршнев сделал это, связав их с сакральным положением
исторического материализма <бытие определяет сознание>. <Социальным
психологиям> было определено место в механизме осуществления этого закона
как <нечто на первый взгляд не уловимое, но занимающее необходимое место в
этом механизме>.
Далее Б.Ф.Поршнев дает характеристику общностям и классификацию
социально-психологических явлений, которые он подразделял на <психический
склад> и <психический сдвиг>. Под первым он понимал устойчивые, формируемые
через посредство обычаев, привычек, жизненных порядков, воспринимаемых от
старших поколений и от среды, тесно увязанные с культурой и языком
характеристики социально-психологического облика классов, сословий,
профессий, народностей, наций (ср. у Леви-Брюля, стр. 32 настоящей работы).
Под вторым - общественные настроения (например, мода, которой дан интересный
анализ), подвижные, непосредственно реагирующие на жизнь. В книге также
содержится много интересных и ценных соображений по проблемам
этнопсихологии. Разработана теория психологических механизмов возникновения
и существования обществ. Рассмотрены проблемы общения как одного из
важнейших факторов жизни человека. Роль языка и культуры как <материальных>
носителей социальных психологий и многое другое.
======
Диденко Борис Андреевич. Хищная любовь. Москва, 1998
http://www.ovsya.com.ua/Books/Diden-98-hilov.htm#dobro-zlo
==========
Уже много лет я разрабатываю концепцию существования видовых различий в
человечестве. Базируется она на антропологическом учении Бориса Фёдоровича
Поршнева (1905-1972 гг.). Этому великому русскому учёному удалось совершить
действительно казавшееся уже невозможным, перед загадкой происхождения
человека учёный мир, расписавшись в собственном бессилии, опустил руки.
Б.Ф.Поршнев создал науку палеопсихологию - объединил весь комплекс
разрозненных знаний о человеке (от палеоантропологии до патопсихологии и
социологии) и выдвинул самую достоверную на сегодняшний день гипотезу
происхождения человека (антропогенеза) [1].
Суть её состоит в том, что предки человека - т.н. троглодитиды (от
австралопитеков и до палеоантропов) не были никакими охотниками, убийцами.
Это были всеядные, в немалой степени растительноядные, но преимущественно
плотоядные высшие приматы, пользующиеся обкалываемыми камнями как
компенсацией недостающих им анатомических органов для расчленения костяков и
разбивания крупных костей животных и для соскрёбывания с них остатков мяса.
Однако для умерщвления животных никаких - ни анатомо-морфологических, ни
нейрофизиологических - новообразований у них не было.
Это были некрофаги, падальщики: они лишь выискивали кости крупных травоядных
животных, павших или убитых настоящими хищниками, и своими пресловутыми
"орудиями труда" - каменными рубилами - раскалывали их и добывали таким
образом костный мозг. Отсюда - и прямохождение (нужно было носить или камни
или кости), и огонь (при обработке камней сыпались искры), и почти полная
потеря волосяного покрова (от постоянного общения с огнём и воздействия
солнечной радиации). Итак, прямоходящие бессловесные приматы, использующие
камни в качестве орудий, но не для охоты или какого-то там труда.
Непосредственные же предтечи же человека (палеоантроповые гоминиды, или
троглодиты) во времена последнего ледникового периода, попав в экстремальные
экологические условия, расщепились на два подвида на почве возникновения
редчайшего среди млекопитающих феномена - "адельфофагии". что переводится
как "поедание собратьев". Все признаки каннибализма у палеоантропов, какие
известны антропологии, прямо говорят о посмертном поедании черепного и
костного мозга и, вероятно, всего трупа подобных себе существ. Произошёл
переход части популяции - "кормимых" - к хищному поведению по отношению к
представителям другой части популяции - "кормильцев". Пра-человек из
поедаемой, пассивной группы "кормильцев" приобрёл рассудок от страха быть
убитым существом внешне очень похожим на него.
В основе человеческого мышления, речи лежит т.н. дипластия, или словесный
образ, заменяющий в сознании каждый воспринимаемый объект внешнего мира по
принципу тождества "и-и". Ничего подобного нет в знаках животных. Слово
одновременно - и тождественно обозначаемому предмету, и полностью отлично от
него, что совершенно абсурдно. Логика и синтаксис, практическое и
теоретическое мышление есть не что иное, как деабсурдизация. "Я могу быть
убит таким же существом как и Я!" От этой жуткой "первомысли" предок
человека как бы "сошёл с ума", стал невротиком. Это и явилось первичной
дипластией: "Федот, да не тот!" Именно это потрясение и стало первым
проблеском гоминизации животного, появления у него само-осознания, т.е.
способности посмотреть на себя со стороны, вырваться из рамок
конкретно-предметного интеллекта животных. Человек "овладел собой как
предметом" [44]. Начался бурный, лавинообразный процесс становления второй
сигнальной системы, полностью перестроившей высшую нервную деятельность
этого удивительного примата, взорвавшей всю его видовую судьбу, ставшую
небезызвестной нам историей человечества.
Одновременно при этом само-осознании (иначе говоря - при рождении рассудка)
происходит и неизбежное запечатление, или т.н. "импринтинг" хищного
поведения, в результате которого убийства себе подобных предстают перед
рассудочным человеком на долгие века как естественные. В этом плане страшный
"импринтинг человекоубийства", ставший величайшим трагическим заблуждением
человечества, видится как высочайшая цена, уплаченная людьми за приобретение
ими рассудка.
Значимость поршневского палеопсихологического открытия состоит ещё и в том,
что выводы его теории полностью применимы и к современности, они позволяют
объяснить истинные причины существования морального и социального зла в
жизни людей. Из этой концепции антропогенеза с очевидностью следует
основополагающий вывод о моральной (видовой) неоднородности человечества, по
своему поведению (вернее, по его мотивам) разделяющегося на стадных,
правильнее будет говорить общественных людей, и хищников, точнее, хищных
гоминид. Этих последних нельзя называть людьми в этическом смысле этого
понятия. Они, по определению Гегеля, "морально невменяемы", а если что и
отличает людей от животных, так это - нравственность, понятие к животному
миру неприменимое. Эта мысль уже сотни лет витает в воздухе. Ещё Конфуций
утверждал, что для человека существуют понятия "хорошо" и "плохо", а для
животного - нет. Чарльз Дарвин как бы подытоживает: "Я вполне согласен с
мнением тех писателей, которые утверждают, что из всех различий между
человеком и животными самое важное есть нравственное чувство, или совесть.
Мы видим в нём благороднейшее из всех свойств человека" [5].
==========