|
|
От
|
Pout
|
|
|
К
|
self
|
|
|
Дата
|
12.02.2003 09:04:17
|
|
|
Рубрики
|
Прочее; Россия-СССР;
|
|
Просеиваем "консервативную Нигдейю".Идеокартия по Трубецкому
к тезису
"Особенно интересна евразийская гипотетическая тактика в последнем
случае: у энергичных, но безмозглых бонапартистов возникнет потребность
в идеях, и "евразийцы должны при этом приложить все усилия, чтобы
сделаться постепенно мозгами этого нового режима". Чтобы "просочиться в
этот новый режим и руками новой власти построить свое новое
государство".
self сообщил в новостях следующее:86392@kmf...
> ...трактуйте "невнятность" как отсеивающий барьер - кому действительно
надо, кто на самом деле
> хочет, тот его преодолеет и будет воспринимать как забавный диалект,
на худой конец. Делайте из
> минусов плюсы.
Скоропись и спрессованность вынуждает быстро прокидывать вместе
несколько сочлененных тем. Кое-что можно благодаря наличию под рукой
коротких вводных материалов дополнительно по ходу утрясти, кое-что
оставим на потом.
Был упомянут казус "соперничающих на идеологичесокм поле" со
сталинцами евразийцев. Короткое эссе С.Земляного по этой теме из давнего
номера НГ"Фигуры и лица"(издание этот приложения было прекращено,когда
хозяином НГ стал Березовский,есть ли в сети - не знаю).
Выкладывается для разветнутой иллюстрации моего тезиса.
http://212.188.13.195:2009/nvz/forum/0/co/86198.htm
Воззрения Трубецкого и Лосева и их взаимоотношения с властью сами по
себе - отдельная тема. Такие внятные "неистовые сакрализаторы",но
сравнению с которыми нынешний консерватизм смотрится бледно и невнятно.
С.Земляной тоже не истина в последней инстанции. Тем не менее раскрытие
упомянутого тезиса он отчасти производит
Да,и кое-что все-таки приходится "смотреть со словарем", или кумекать
по ходу по поводу словообразования (Нигдейя -это изоморф русской Утопии,
Staatsraeson - это reason d~etat, реал-политик - real politik,изоморф
это...мнэ-э....изоморф). Нихт ферштеен ?это уж сорри, не ко мне. Иной
раз на язык родных осин и не перепрешь.Виктор увлеченно работает со
словарями иностранных слов, он подтвердит, что такие есть. Комильфо ,или
скажем - вот- бастард, например,по-русски так и будут таковыми и
выглядят куда благозвучней, да и смыслово точней, чем скажем"ублюдок". А
словари эти в сети есть(Виктору кстати по поводу возни с dotare - есть
и шикарный латино-английский,находится через сайт,где лежат ссылки на
сетевые словари,очень полезная ссылка,после найду)
==============
(отрывок эссе - о Трубецом)
НГ Фигуры и лица
/printed/people/2000-10-19/1_ideolog.html
МУЗЫКА КОНСЕРВАТИЗМА
Николай Трубецкой, Павел Флоренский и Алексей Лосев как идеологи
Сергей Земляной
Означает ли умственная стерильность нынешней оппозиции политике и
формирующемуся режиму президента Путина, что в условиях России любая
оппозиция есть не что иное, как отринутая Иисусом бесплодная смоковница?
Можно ли почерпнуть из исторического прошлого нашей страны, - близкого,
более отдаленного и совсем далекого ("Россия есть абсолютная монархия,
ограниченная удавкой"), - примеры творческой продуктивности политической
оппозиции? Помимо удавки, разумеется.
В чем конкретно выражалась эта продуктивность оппозиции как либеральной
и левой, так и консервативной и правой? Имея в виду топологические
характеристики политического пространства России, очерк которых дан в
моей статье "Что такое политическое пространство? Левое и правое,
государственная вертикаль и феномен слоистости" ("НГ", 11.10.2000),
поговорим о консерватизме. Консерватизме совершенно особой - советской -
выделки. Консерватизме исторически не опознанном.
ГЛАВНЫЕ ГЕРОИ
Несколько слов о том, почему в качестве наиболее репрезентативных
представителей российской пореволюционной консервативной оппозиции
избраны именно Николай Трубецкой, Павел Флоренский и Алексей Лосев.
Во-первых, потому, что все трое - в большей или меньшей степени - были
наделены чертами гениальности, которая проявилась в их коронных, лучших
произведениях. Скажем так: не обязательно политического свойства.
Во-вторых, в своих государственно-политических работах, о которых и
пойдет речь в дальнейшем, все трое - опять-таки в большей или меньшей
мере - задели самый нерв русской политической мысли, сумели прикоснуться
к столь же надвременному, сколь и историчному, геополитическому и
духовно-нравственному инварианту российской государственности.
В-третьих, в биографиях всех троих линия водораздела была безжалостно
проведена 1917 годом, перевернувшим их жизнь и ставшим временем их
призвания к умоперемене, метаморфозе. К общественному служению. Хотя и к
служению очень, очень особого рода.
В-четвертых, огненную межу в судьбах всех троих обозначило их
столкновение со спецслужбами Советского Союза, увенчанное
инсценированными процессами: в случае Лосева - процессом 1930 г. по делу
о церковном монархическом центре "Истинно-православная церковь"; в
случае Флоренского - процессом 1933 г. по делу так называемого
"национал-фашистского центра" не существовавшей никогда "Партии
Возрождения России"; в случае Трубецкого - процессом 1933 г. по делу
"Российской национальной партии", чьи репрессированные "деятели" в
Советской России, в основном советские слависты и историки (около 100
человек), были обвинены в связях с "заграничным русским фашистским
центром, возглавляемым князем Н.С. Трубецким, Р.Якобсоном, Богатыревым и
др.". Различным был финал этих равно грустных историй: Флоренский был
осужден в 1933 г. на 10 лет ИТЛ и 8 декабря 1937 г. расстрелян по
приговору особой тройки. Лосев был в 1930 г. осужден на 10 лет ИТЛ,
досрочно освобожден через два года, год по своему желанию оставался
вольнонаемным в лагере, затем с него сняли судимость, он был
восстановлен ЦИК СССР в гражданских правах, вернулся к преподавательской
деятельности в Москве и умер, когда приспели Божьи сроки. Трубецкой,
будучи эмигрантом, профессором славянской филологии Венского
университета, не попал под карающую руку сталинского репрессивного
аппарата и после аншлюса умер в Вене, тем самым как бы ускользнув от
гитлеровского репрессивного аппарата.
Три указанных автора привели в действие практически весь
интеллектуальный потенциал российского консерватизма, раскрыли
возможность критики справа сталинского режима и его государственной
идеологии, его Staatsraeson. Лосев и Флоренский разработали автохтонные,
внутрисоветские оппозиционные проекты, Трубецкой же - внесоветский,
эмигрантский, хотя и ориентированный на СССР.
И последнее в данной связи. Насколько продуктивны были герои моего
повествования в идеологическом плане, настолько же бесплодны, если не
сказать более, они были в плане практической политики. ОГПУ и НКВД явно
и сознательно преувеличивали их политическую значимость, когда делали из
них, очно или заочно, главных фигурантов процессов. Трубецкой, в 1920 г.
навсегда оставивший Россию, при всем своем широком признании как лидера
евразийства шел в политику, как на каторгу. Чего стоят хотя бы такие его
заявления в письме от 10 марта 1928 г. Петру Сувчинскому: "Я теоретик и
дело мое писать теоретические статьи. А в дела (практические. - С.З.)
мне лучше просто не соваться: только неприятности и обиды всем причиняю,
а толку никакого У каждого свое призвание. Мое призвание - наука. Ею
мне заниматься легко, и в ней я чрезвычайно работоспособен. Но к
публицистике и к философствованию у меня никакого призвания нет.
Конечно, я могу писать и публицистические философские вещи: Но пишу я их
с невероятным усилием, без всякого увлечения, а, наоборот, даже с прямой
ненавистью к предмету Евразийство для меня тяжелый крест, и притом
совершенно без всяких компенсаций. Поймите, что в глубине души я его
ненавижу и не могу не ненавидеть. Оно меня сломило, не дало мне стать
тем, чем я мог бы и должен бы стать. Бросить его, уйти от него, забыть
про него было бы для меня высшим счастьем".
Но от судьбы не уйдешь, от креста не уклонишься. Трубецкой не отринул
его и тогда, когда стал одной из жертв дьявольской провокации ОГПУ, в
которую оно вовлекло все левое крыло евразийства и младоевразийцев во
главе с Сергеем Эфроном, ставшим секретным агентом ОГПУ. В паутине этой
провокации запутался Савицкий, которого ОГПУ "тайно" возило в 1927 г. в
Москву и для которого ставило евразийские оппозиционные спектакли с
участием краскомов и священников. Никакого касательства к этой тщательно
спланированной и проведенной операции доблестных чекистов, воспетой их
верным другом Львом Никулиным в романе "Мертвая зыбь" и в киноэпопее
"Операция "Трест", - никакого касательства к этому действу Трубецкой,
порвавший с Эфроном и газетой "Евразия" в 1928-1929 гг. (см. "Письмо в
редакцию" Трубецкого, где он заявляет о своем выходе и из газеты, и из
евразийской организации. - "Евразия", # 7, 5 января 1929 г.), не имел.
Тут, сдается, можно положиться на ручательство близко стоявшей к
событиям Зинаиды Шаховской.
....
....
А вот один из таких "преувеличенно-легендарных", конечно, по оценке
сугубо задним числом, рассказов, который, правда, не откорректирован
суровым к нему потомком, а принадлежит современнику, более того, ученику
и слушателю Флоренского, сотруднику и преподавателю Московской духовной
академии Сергею Волкову (1899-1965): "В какое-то время он (Флоренский. -
С.З.) был очень близок с Л.Д. Троцким, который его уважал и ценил. Из
достоверного источника мне довелось услышать рассказ, как произошла их
первая встреча. Троцкий приехал во Всесоюзный электромеханический
институт. Флоренский, который постоянно ходил в рясе и с крестом, решил
не создавать неловкости для начальства и остался в лаборатории. Едва
только Троцкий вышел из машины и поздоровался с директором, как тотчас
же спросил о Флоренском. За тем побежали. Сотрудники образовали две
шеренги. Между ними на одном конце стоял Троцкий с директором института,
на другом - появился Флоренский. Они пошли навстречу, директор
представил их друг другу, и Троцкий, взяв под руку Флоренского и не
обращая внимания на остальных, отправился к нему в лабораторию". Весьма
любопытна еще одна историческая картинка кисти Волкова: "По людной
московской улице марширует комсомольский отряд. Движение экипажей
приостановилось. В открытом автомобиле, тоже остановившемся, сидят
Троцкий и Флоренский - по своему обыкновению, в рясе, скуфье и с
наперстным крестом; они беседуют, не обращая внимания на окружающих.
Комсомольцы, поглядывая на них, угрюмо ворчат: "Видно, нами скоро попы
командовать будут:"
И к каким же выводам приходит мемуарист? "Мне думается, - заявляет
Волков, - что именно дружба с Л.Д. Троцким и Н.И. Бухариным столь
трагично отразилась на дальнейшей судьбе Флоренского". И далее: "В
судьбе и в жизни Флоренского вообще много загадочного. Я возвращаюсь
мыслями к загадке его дружбы с Троцким - и не могу понять, что связывало
политика, оратора, человека действия с философом и мистиком, постоянно
пытавшимся уйти от вопросов реальной жизни, не участвовать в ее
событиях?". А propos подам свою профаническую реплику: существует, и еще
как весомо существует, и политический мистицизм, обожествляющий
иррациональный жизненный порыв; и Троцкий был одним из ярких его
представителей (ср. его иррациональный лозунг "Ни мира, ни войны, а
армию распустить" и все обстоятельства подписания "похабного" Брестского
мира).
...
ИДЕОКРАТИЯ ТРУБЕЦКОГО
Свое путешествие по консервативной Нигдейе я начинаю с пункта
"Евразийство". С Николая Трубецкого. Почему? Казалось бы, и по возрасту,
и по занятому уже в 10-е гг. почетному месту в незримой иерархии гениев
Серебряного века Павел Флоренский (1882-1937) должен бы идти первым,
перед Николаем Трубецким (1890-1938) и Алексеем Лосевым (1893-1988):
когда Трубецкой и Лосев в смысле авторства, как духовные величины были
еще никем, Флоренский уже имел за плечами "Столп и утверждение Истины"
(1914) - одно из самых глубоких, таинственных и прельстительных
произведений ХХ столетия. Тем более что Лосев открыто признавал
Флоренского наряду с Вячеславом Ивановым своим учителем, в книгах 20-х
гг. постоянно возвращался к его работам, а Трубецкой однажды - лишь
однажды - вроде бы апеллирует к Флоренскому ("Лекции по древнерусской
литературе"), в то время как в текстах Флоренского нет отсылок к текстам
Трубецкого и Лосева. Однако, если брать проблематику консервативной
политической философии как таковую, то выясняется, что именно Трубецкой
ранее двух других мыслителей стал ею заниматься ("Европа и
человечество", 1920) и свою последнюю работу в этом ключе опубликовал в
1937 г., когда и Флоренский, и Лосев уже замолчали, хотя и по разным
причинам. Еще более важен другой момент: именно Трубецким были наиболее
остро и броско сформулированы многие философско-политические идеи,
которые потом вошли в состав духовной атмосферы времени - и в таком
обезличенном виде могут быть опознаны в трудах других мыслителей (идеи
"идеократии" и "правящего отбора", идея автаркии применительно к
Советской России и др.). Правда, эти идеи в случае Флоренского и Лосева
могут быть списаны и на общность консервативной традиции, в русле
которой все трое политически мыслили. И последнее. Названные идеи имеют
для нынешней России жгучую актуальность, и многие могут о них обжечься.
Вот краткое curriculum vitae первого из героев моего эссе. Что до двух
других, то сегодня они в представлениях не нуждаются: об их жизни уже
известно и предано гласности все или почти все - от поэтических опытов
молодого Флоренского, изданных в виде сборника "В вечной лазури", до
пения в церковном хоре и участия в колокольных звонах молодого Лосева.
Трубецкой Николай Сергеевич - один из наиболее универсальных мыслителей
русского зарубежья, крупнейший лингвист, филолог, историк, философ,
политолог. Родился в 1890 г. в Москве в семье ректора Московского
университета, известного философа Сергея Николаевича Трубецкого. Семья,
носившая древнюю княжескую фамилию, принадлежала к роду Гедиминовичей.
Еще с гимназических лет Трубецкой стал всерьез заниматься этнографией,
фольклористикой, языкознанием, а также историей и философией. В 1908 г.
поступил на историко-философский факультет Московского университета,
посещал занятия по циклу философско-психологического отделения и затем
по отделению западноевропейских литератур. В 1912 г. закончил первый
выпуск отделения сравнительного языковедения и был оставлен на
университетской кафедре, после чего командировался в Лейпциг, где изучал
доктрины младограмматической школы. Вернувшись в Москву, опубликовал ряд
статей по северокавказской фольклористике, проблемам финно-угорских
языков и славяноведению. Трубецкой был активным участником Московского
лингвистического кружка, где наряду с вопросами языкознания изучал и
разрабатывал мифологию, народоведение, этнографию, историю культуры,
близко подходя к будущей евразийской теме. После событий 1917 г.
успешная университетская работа Трубецкого прервалась и он уехал в
Кисловодск, а затем некоторое время преподавал в Ростовском
университете.
В 1920 г. Трубецкой эмигрировал в Болгарию, где вновь приступил к
научно-преподавательской деятельности в Софийском университете в
качестве профессора. В этом же году он выпустил свой известный труд
"Европа и человечество", ставший трамплином к выработке евразийской
идеологии. В дальнейшем деятельность Трубецкого развивалась по двум
направлениям: сугубо научная работа, посвященная филологическим и
лингвистическим проблемам (сотрудничество в Пражском кружке, сделавшемся
благодаря ему и Роману Якобсону центром мировой фонологии, затем годы
исследований в Вене), книга Трубецкого "Основы фонологии" стала
культовой в структуралистских и постструктуралистских кругах второй
половины ХХ века. Вторым главным направлением его активности стала
культурно-идеологическая деятельность, связанная с участием в
евразийском движении.
Уже статьи первого евразийского сборника "Исход к Востоку", вышедшего в
Софии в августе 1921 г., резко отличались от подавляющего большинства
современных им произведений русских авторов-некоммунистов своим тоном.
Савицкий вспоминал: "Среди потоков самобичеваний, воплей о том, что
"Россия погибла", и обращенных к иностранцам призывов об интервенции
слова евразийского сборника звучали бодрым оптимизмом. Авторы прозревали
творческие потенции русской революции. Они видели в ней путь, ведущий не
к смерти, но к жизни. Русские события они оценивали как один из решающих
катаклизмов всемирной истории В русской революции евразийцы усматривали
начало того периода, в котором культура в наиболее ярких своих
проявлениях перейдет из насиженных европейских средоточий в более
восточный русский или евразийский мир". И далее: "Для этого мира они
намечали особые пути развития, резко высказывались против стремления
подражать Европе. Анализу отрицательных сторон "европеизации" посвящена
значительная часть сборника. Выводы свои авторы применяли не только к
России. Борясь с недугом "европеизации", Н.С. Трубецкой обращался к
каждому народу мира с призывом "познай самого себя" и "будь самим
собою". Он разработал начала евразийской концепции федерализма в России,
теории смешанной государственно регулируемой экономики и хозяйственной
автаркии России, учения об идеократической партии и армии. Все эти идеи,
по понятным причинам, крайне злободневны и сегодня. Вот лишь несколько
штрихов для иллюстрации данного тезиса.
Трубецкой в статье "Мы и другие" решительно отметает классическое
описание политического пространства: "Евразийцам предъявляют вопросы:
кто вы, правые, левые или средние? монархисты или республиканцы?
демократы или аристократы? конституционалисты или абсолютисты?
социалисты или сторонники буржуазного строя? А когда на эти вопросы
прямых ответов не получают, то либо заподазривают какие-то глубоко
скрытые тайные козни, либо с пренебрежением пожимают плечами". Ответ на
эти недоумения и недоразумения Трубецкой дает в своей основополагающей
для евразийства работе "О государственном строе и форме правления":
"Война и революция (сначала - русская, потом и другие) поставили перед
миром целый ряд новых проблем. Жизнь взвихрена и перевернута до
основания. И по сравнению с глубиной и радикальностью тех проблем,
которые стоят на очереди, вопрос о монархии и республике оказывается
малосущественным. А главное - вопрос этот лишен самостоятельного
значения. Решение его зависит от решения других вопросов. Это надо
твердо сознать: форма правления есть производное других факторов".
Каких?
Трубецкой рассуждал об этом так: "Взгляд на государственно
организованное общество, как на живое органическое единство,
предполагает существование в этом обществе особого правящего слоя, т.е.
совокупности людей, фактически определяющих и направляющих политическую,
социальную и культурную жизнь общественно-государственного целого. А в
среде этого правящего слоя, в свою очередь, можно всегда ясно выделить
некоторый государственный (правительственный) актив. Как правящий слой
вообще, так и государственный актив отбираются из общей массы данной
общественно-государственной среды по какому-нибудь определенному
признаку, но признак этот не во всех государствах один и тот же; в одних
этот признак - имущественный, в других - генеалогический и т.д. Вот
этот-то признак, по которому в данном государстве отбирается правящий
слой и правительственный актив, и является наиболее существенным и
основным для характеристики данного государства". По Трубецкому, именно
типы отбора правящего слоя, а вовсе не типы и формы правления,
существенно важны для понимания специфики государственности:
"Аристократическая республика более похожа на аристократическую
монархию, чем на республику демократическую; точно так же и
демократическая монархия ближе к демократической республике, чем к
монархии аристократической. Существенно важно во всех этих случаях не
различие между монархией и республикой, а различие между
аристократическим и демократическим слоем, т.е. между двумя типами
правящего слоя". На что похоже складывающееся сейчас в России
государственно-политическое устройство?
Трубецкой исходит из того, что оба господствующих в современной ему
Европе типа отбора себя изжили, в любом случае - для России. Он дает
уничтожающую критику европейской демократии и либеральной идеологии:
"Формально отбор этот (демократический. - С.З.) производится по признаку
отражения общественного мнения и получения общественного доверия: т.е. к
правящему слою принадлежит всякий, кому известное (сравнительно
значительное) число лиц данной местности при помощи голосования доверяет
отражать мнения этой группы лиц. Но фактически дело обстоит, конечно,
иначе. Правящий слой при демократическом строе состоит из людей,
профессия которых состоит не столько в улавливании и отражении
фактического общественного мнения разных групп граждан, сколько в том,
чтобы внушать этим группам граждан разные мысли и желания под видом
мнения самих этих граждан. Сюда, следовательно, входят активные члены
партий, руководители разных профессиональных организаций, журналисты,
профессиональные ораторы и, наконец, столь же профессиональные депутаты.
Весь этот слой представляет из себя нечто довольно однородное (несмотря
на обязательную, вызванную самой техникой политической жизни
многопартийность), так что всякий новый человек, вступивший в эту среду,
либо ею ассимилируется, либо извергается вон. Демократический строй,
обычно соединяющийся с плутократическим, предполагает не только особый
экономический строй и целый ряд специфических политических институтов,
но и также известные особенности культуры. Характерным для этого строя
является государственный минимализм, т.е. невмешательство государства в
большинство отраслей культуры и быта, откуда кажущаяся независимость и
автономность всех этих отраслей (например, свобода науки, свобода
искусства, свобода производства и т.д. и т.д.)".
Трубецкой констатирует: "Кризис парламентаризма" и "кризис демократии" -
факты, не подлежащие сомнению, как бы ни закрывали на них глаза ветераны
либерализма. Для действительно современного человека вся демократическая
фразеология является таким же пережитком старины, как и традиции
аристократическо-бюрократического государства". А что же ново? Что может
заступить место демократии и монархии романо-германского образца? "Тот
новый тип отбора правящего слоя, который ныне выковывается жизнью и
призван прийти на смену как аристократии, так и демократии, может быть
обозначен как идеократия, идеократический строй. При этом строе правящий
слой состоит из людей, объединенных миросозерцанием". Трубецкой
признает, что идеократический строй "до самого последнего времени" не
был известен в странах европейской цивилизации. Однако "жизнь сама
подсказывает его, идет к нему. Самая крупная революция послевоенного
времени - революция русская - и гораздо менее крупная, но все же
наиболее значительная из всех собственно европейских послевоенных
революций - революция итальянская, - обе привели к созданию
идеократического строя, хотя и очень несовершенного". Здесь воочию
видно, что для Трубецкого путь налево и путь направо, революция слева и
революция справа - это один путь. Трубецкой отмечал: "В революциях
русской и итальянской характерен не этот захват власти, а тот факт, что
все государственное строительство направляется в сторону создания особых
политических форм, соответствующих принципу идеократии и долженствующих
укрепить идеократический строй (независимо от содержания самой
"идеи-правительницы"): "единая и единственная партия" становится
государственным учреждением, официально или неофициально введенным в
конституцию, и без этого учреждения государственный механизм уже не
может действовать". Правда, российская и итальянская идеократии ущербны,
подпорчены: итальянская - "культом личности Муссолини и голым
организационизмом", российская - государственным атеизмом и тем, что
правящая партия делает вид, будто правит не она, а пролетариат. "Словом,
ни в Италии, ни в СССР проблема идеократического строя не осознана, а
потому и сам идеократический строй в этих странах осуществлен не полно и
не только не совершенно, но в некоторых отношениях даже прямо превратно.
И фашизм, и коммунизм - лжеидеократии. Пока же сама жизнь в
лжеидеократических странах создает для этой настоящей идеократии
политические, экономические и бытовые условия и формы". Вот она,
хитрость мирового разума на марше!
Каковы же, по Трубецкому, основные черты "политической, экономической и
культурной физиономии грядущего идеократического государства"? Евразиец
набрасывает их размашистыми мазками. "Идеократическому строю
соответствует известный государственный максимализм, активное и
руководящее участие государства в хозяйственной жизни и развитии
культуры - в чем идеократический строй принципиально отличается от
демократического, связанного с государственным минимализмом и
невмешательством в хозяйство и культуру". Затем "огосударствление
общественных организаций" пребывает в диалектическом сочетании с
"выборным началом". Идеократический строй исключает многопартийность:
"Сообразно с этим изменяется и самое понятие партии, которая становится
сочетанием государственно-идеологической организации с корпорацией
правящего слоя". Далее. Идеократический строй "тяготеет к наделению
высшей властью лидера "единой и единственной партии", причем сама эта
власть и лидерство основаны не на выборах и не на наследстве, а на
фактическом престиже данного лидера в "партийных кругах" и на тех
отношениях, которые у него складываются с другими лидерами той же
"единственной партии" Поскольку эта партия возглавляется советом вождей
(политбюро, ЦК и т.д. и т.д.), этот совет и является фактическим
возглавителем государства; если же один из вождей - членов помянутого
совета - пользуется большим по сравнению с другими престижем и влиянием,
то он оказывается фактическим главой государства".
В идеократическом государстве должна быть полностью реформирована армия:
"Самый дух демократического государства по существу антимилитаристичен:
поэтому политизация армии в демократическом государстве способна либо
разложить армию, привив ей антимилитаристический дух, либо, наоборот,
укрепить милитаристический дух армии, настроить ее против существующего
государственного порядка При идеократическом режиме государство не
беспринципно, а исповедует определенное миросозерцание, при этом
миросозерцание постоянное, не зависящее от исхода выборов или каких бы
то ни было внешних событий или обстоятельств. Естественно поэтому, что
это государственное мировоззрение не только может, но и непременно даже
должно быть привито армии, являющейся опорой и органом государства.
Поскольку же носительницей этого мировоззрения является
государственно-идеологическая организация, прививка государственного
мировоззрения должна выразиться в усиленной вербовке членов названной
организации в армии, и прежде всего в среде командного состава"
("Идеократия и армия"). Трубецкой весьма четко прочерчивает главные
направления, по которым будет реформироваться армия: "Самые характерные
особенности современной постановки военного дела и весь облик последней
(мировой) войны являются следствиями плутократического и
плутократически-демократического строя общества и государства - что
особенно ясно, если сопоставить современное военное дело с военным делом
эпохи аристократического строя. Общественный и государственный строй
(т.е., согласно нашему учению, определенный тип отбора правящего слоя)
определяет собой не только роль и положение армии в государстве, но и
всю постановку военного дела, тактику, стратегию, наконец, даже самые
задачи войны". В данную военную доктрину входит и выпячивание роли
пропаганды: "Важная роль пропаганды (особенно в армии и в тылу
противника) уже сейчас может быть указана как одна из черт
идеократической военной тактики". Думается, Трубецкой не затерялся бы и
на ярком фоне нынешнего состава Совета безопасности среди разработчиков
современной военной доктрины России.
Трубецкой дает и свое решение национального вопроса в СССР, отличное и
от чисто централистского, и от чисто местнического: "Для того чтобы
отдельные части бывшей Российской Империи продолжали существовать как
части одного государства, необходимо существование единого субстрата
государственности Уже невозможно вернуться к положению, при котором
русский народ был единственным собственником всей государственной
территории Национальным субстратом того государства, которое называется
СССР, может быть только вся совокупность народов, населяющих это
государство, рассматриваемая как особая многонародная нация и в качестве
таковой обладающая своим национализмом" ("Общеевразийский национализм").
Трубецкой ясно сознавал взрывоопасность скачкообразного изменения роли
русского народа в российском государстве: "Если русский народ
когда-нибудь вступит на путь такого насильственного отбирания или
умаления прав других народов, проживающих на государственной территории,
то тем самым обречет себя на длительную и тяжелую борьбу со всеми этими
народами, на вечное состояние то явной, то скрытой войны со всеми ними.
Не подлежит сомнению, что такая война чрезвычайно желательна для врагов
России и что в своей борьбе против притязаний русского народа отдельные
самоопределившиеся народы прежней Российской Империи и нынешнего СССР
найдут себе поддержку и союзников среди иностранных держав".
А вот начертанная одним мановением руки программа Трубецкого по
реорганизации всей международной политики грядущей идеократической
России-Евразии и всей системы международных отношений: "Сколько мне
известно, до сих пор доказывали выгодность автаркического хозяйства для
данного государства. Между тем, по моему мнению, речь должна идти о
преимуществах системы автаркических миров как особой формы организации
мирового хозяйства" ("Мысли об автаркии").
Какое место отводили себе евразийцы в ряду сил, которые будут
формировать грядущую Россию-Евразию? Разумеется, авангардное. Евразийцы
выделяли две фазы революции: во-первых, ликвидацию старого строя и,
во-вторых, изменение возникшего в результате революции нового строя в
направлении, задаваемом национальной спецификой - для них российской.
Сообразно с этим они квалифицировали себя как "группировку второй фазы
революции, ставящей себе задачей преобразовать существующий строй путем
устранения коммунистической партии", замены ее евразийской партией.
Евразийцы в целом, Трубецкой наособицу, размышляли о различных
тактических линиях своей организации при разном ходе событий: будь то
движение Советской России к многопартийности, сдвиг режима к пилсудчине,
насильственный переворот типа бонапартовского. Особенно интересна
евразийская гипотетическая тактика в последнем случае: у энергичных, но
безмозглых бонапартистов возникнет потребность в идеях, и "евразийцы
должны при этом приложить все усилия, чтобы сделаться постепенно мозгами
этого нового режима". Чтобы "просочиться в этот новый режим и руками
новой власти построить свое новое государство". Как любит выражаться наш
президент, finita la commedia. Но спектакль еще далеко не был закончен.
Почему Советская власть в лице товарища Сталина и его подручных,
подвизавшихся в застенках философии, была столь немилосердна к
представителям евразийской левоконсервативной оппозиции? Потому что
товарищ Сталин хорошо помнил старую пословицу: кто сеет ветер, тот
пожнет бурю. А бурь он не любил. Как и кандидатов в диктаторы из молодых
революционных генералов. Ему было достаточно сообщения ОГПУ о том, что
маршал Тухачевский весьма интересуется идеями евразийства, чтобы сделать
правильные выводы. И неоспоримые: ибо товарищ Сталин любил
аргументировать исключительно с позиции силы. А с силой особенно не
поспоришь. И головы, как водится в таких ситуациях, полетели. Буквально,
а не фигурально.
...
...
...
Философско-исторической доктрине Лосева присуща резкая
клерикально-политическая направленность. Она заострена сразу против
нескольких врагов. Ближайший из них, самый обрыдлый, но не самый
главный - это атеистический коммунизм, Советская власть с ее гонениями
на церковь, индустриальный пролетариат. Который Лосев не любит еще
больше, намного более пламенно, чем профессор Преображенский в "Собачьем
сердце" Михаила Булгакова.
...
...
...
=======