Как Солженицын СССР развалил,но Гуру не стал. Игра на поле политики
Попытка анализа через структурно-полевые категории.
Постановка вопросов
--------------------------------
Метод и терминология,применяемый к анализу процесса
1)Возможности игры по самым высоким ставкам,открываемые созданием новых полей ( с 60х)
Структуририрование предмета анализа ,пусть неточные и неполные("партии","фракции" и пр.)
Изменение общества в 60х и расклада обществ.настроений и сил
Реальные действия,маневры "игрока" по вновь открывающимся полям. "Стратегия борьбы на поражение" и тактика мобилизации сил "под свои планы"
Реальные контрдействия власти ,способы разрешения конфликтов, способы контр-игр(на этот счет маловато,только ссылки)
2)Убийственная успешность выбранной методы до 88года. Овладение новым раскладом и успешная реализация (тактика)борьбы "на поражение"
Обратная картина после перестройки - тактика (стратегия?) на этапе "после поражения" - не срабатывает
Чем выигрывал сначала и почему оказался шаг за шагом в оффсайте потом Солж
3)Когда ,из-за чего и как менялась подоснова прото-политического поля
Нужно более адекватное описание картины в аналогичных категориях социоанализа("Бурдье-для-России" )
Существовали ли, могли ли возникнуть и развиваться альтеренативные способы освения новой общетсвенной ситуацией в 60-70е (Стратегия интеграции )
В чем отличия проигрышной контр-тактики от успешной ре-интеграционной
==================
(текст исследования)
Д.Цыганков
"Властитель дум" в поле политики:
опыт социоанализа
Данная статья была опубликована с некоторыми сокращениями в журнале "Социологические исследования" (№ 1, 1999, с. 78 - 87) Здесь приводится авторский вариант.
Особенности исторического развития России в течении двух истекших веков поставили на исключительное место в общественной жизни таких деятелей культурного производства как писатели и публицисты. В отечественной историографии и литературоведении за ними закрепилось наименование "властитель дум". Когда мы обращаемся к литературному полю СССР-России второй половины ХХ столетия, то взгляд естественно останавливается на фигуре Александра Исаевича Солженицына - пожалуй, одного из немногих, имевшего достаточные символические ресурсы, чтобы позиционироваться в этой типичной для России роли.
Литература о Солженицыне безбрежна. Его воззрения и общественная деятельность подвергались анализу в философии, в теологии, в политических науках, в литературоведении, в других отраслях гуманитарного знания. Он рассматривался как писатель, политик, духовный лидер. Но при всей известности Солженицына, представления о нем социологически нерелевантны, поскольку в них, как правило, смешивались специфические литературные и политические практики Солженицына, что вело к метафорическому, ж урналистскому или идеологизированному описанию. Так бывает всегда, когда предмет "знаком" всем и термины для его анализа уже существуют. Это и вводило в заблуждение многих исследователей, бившихся над разрешением оппозиции "художник"-"общественный деятель" и приходившим (в зависимости от баланса симпатий/антипатий) к выводам типа "великий писатель, но в политике смешон", "он не писатель, а публицист", "публицистика его забудется, а великие романы останутся", "партийная публицистика погубила в нем талант писателя" или "он писатель исключительно политический и исторический".
Я считаю, что предпонятийное восприятие Солженицына, сложившееся в общественном сознании, можно преодолеть на основе социоанализа Пьера Бурдье, который позволяет эффективно раскрыть взаимодействие поля политики и литературного поля, проанализировать те конфигурации, при которых выходец из поля культурного производства - в данном случае Солженицын - способен воздействовать на социальное пространство. Процедура социоанализа позволяет избежать двоения толкований, семантических ловушек обыденного употребления. Я предполагаю, что читатель знаком с терминологией Бурдье и не оговариваю ее специально. [1]
Социальная траектория Александра Солженицына неотделима от особенностей его происхождения. Дед был владельцем обширной "экономии" на Кубани, но после революции семья осталось без средств к существованию и попала в доминируемое положение "лишенцев". Отец писателя, офицер царской армии (до середины 30-х этот факт было равнозначным как минимум неблагонадежности), погиб в 1918 г. Мать старалась воспитывать Александра в православной вере. Школьное воспитание явилось серьезной трансформацией семейных схем восприятия и оценивания, и со временем Солженицын начал симпатизировать новому строю, проникаться марксистской идеологией. Несмотря на фантастическую работоспособность, культурный капитал его был ограничен провинциальной средой (до 1941 года он жил в Ростове-на-Дону).
Первичный солженицынский габитус характеризовался рядом свойств, сохранившихся в дальнейшем - ориентация на доминирование и публичный успех, вера в собственную правоту, значительная гибкость тактик, умение маскироваться, сочетание консерватизма и бунта. Конечно, недостаточность первоначального культурного капитала Солженицына связана и с той позицией, в которую он был определен фактом своего рождения и состоянием социального пространства, в котором доминирующие агенты (большевики) проводили совершенно сознательную стратегию на закрытость, ограничение к точной информации об обществе. Все, кто замечался коммунистическим режимом в желании выбиться из средне-культурного уровня, подлежал депортации из социального пространства, а вслед за этим - и из физического. Для Солженицына такая жизнь "на краях" - бедность, репрессии, война, лагерь, уход жены, рак, борьба с "коммунистическим Драконом", покушение КГБ - только воспроизводила привычку распространять свой жизненный опыт на мрачные прогнозы (в 70-е - угроза практически неизбежной победы коммунизма во всем мире, в 90-е - предгибельное состояние России).
Лагерный опыт привел к наиболее значительным изменениям сложившегося габитуса Солженицына, избавившегося от коммунистических воззрений. Одновременно он освоил новые практики - неразборчивость в средствах, психологию упреждающего удара, жесткость, отношение к людям, зачастую как к средству для достижения поставленных целей (пусть и сверхличных).
После освобождения Солженицын, не рассчитывая на прижизненное опубликование, писал в подполье, маскируясь работой учителя. Со временем эта автоматическая стратегия пришла в противоречие с изменениями в социальном пространстве, последовавшими после ХХ съезда КПСС, в том числе - с увеличением автономии литературного поля, в котором разгорелась символическая борьба за доминирование между догматической и либеральной фракциями, ориентирующимися соответственно на гетерономный и автономный принципы иерархизации (литературное поле является местом перманентной борьбы между этими двумя принципами - гетерономным, на который ориентируются те, кто предоставляет свои символические услуги господствующим, и автономным - завоеванной и защищаемой от господствующих роли свободных и критических мыслителей, интеллектуалов, пользующихся своим специфическим капиталом для вторжения на территорию политики).
Наконец, появилась публика, которая в силу своих общественных запросов готова была поддержать инновативные стратегии. Чтобы инновация имела успех, внутри поля должна быть "дыра" - структурно свободное место, могущее послужить альтернативой господствующему дискурсу. Напряженная атмосфера ожиданий, поисков и отталкивания официоза породила Самиздат - "списки" и магнитофонные ленты; частично подпольная литература находила себе выход на Запад.
После XXII съезда КПСС (1961 г.) Солженицын рискнул наконец "обнаружиться" и передал один из своих рассказов (будущий "Один день Ивана Денисовича") главному редактору "Нового мира" А. Т. Твардовскому, признанному лидеру либеральной фракции. Публикации рассказа (и последующему эффекту) способствовала практические невероятная констелляция как социальных факторов и конфигураций полей, так и принятых стратегий и габитусов задействованных в этой игре агентов. Во-первых, ситуация в поле власти: Хрущев, натолкнувшись на сопротивление аппарата, готовил дальнейшую автономизацию полей культурного производства, чтобы мобилизовать интеллектуальные ресурсы для процесса десталинизации. Во-вторых, решимость Твардовского продвинуть назревшую уже тему через свой журнал и тем самым поднять его престиж в литературном поле. В-третьих, солженицынская стратегия, направленная на активизацию бессознательного в гомологичных габитусах доминирующих агентов, привела к успеху: "верхний мужик" Твардовский и "верховой мужик" Хрущев по достоинству оценили жизнестойкость Шухова, который выжил при всех социальных катаклизмах, стараясь не поступать против совести. Кроме того, рассказ говорил о репрессиях всех лет, а не выпячивал страдания партийных интеллектуалов в 1937-38 гг.
Публикация рассказа в ноябрьском (1962 г.) номере "Нового мира", восторженная реакция влиятельных критиков и широчайшее признание публики, поддержка Хрущева продвинули Солженицына в число доминирующих агентов литературного поля СССР. Либеральная фракция сделала его своим знаменем и развернула борьбу за символическое исключение своих оппонентов-догматиков из литературного процесса. Поначалу ошеломленная, через несколько месяцев консервативная фракция во главе с журналом "Октябрь" перешла в контрнаступление, воспользовавшись переменами в поле власти, благодаря которым процесс автономизации литературного поля застопорился. С другой стороны, контролируя большее число периодических изданий, консерваторы смогли заполнить информационное пространство возрастающим месяц от месяца количеством анти-солженицынских публикаций. К концу 1963 года стало ясно, что от борьбы за преобладание либеральная фракция вынуждена переходить к защите позиций. "Новый мир" выдвинул "Один день Ивана Денисовича" на Ленинскую премию по литературе, мобилизуя для победы все свои интеллектуальные и аппаратные возможности, апеллируя и к публике, и к Хрущеву. Поражение в борьбе за премию (апрель 1964) и падение Хрущева (октябрь 1964) отбросили Солженицына на доминируемые позиции в поле - его прекратили печатать, его имя полностью исчезло из газетных публикаций.
К осени 1965 года следует отнести выделение из поля власти поля политики (поле политики есть пространство борьбы за овладение универсальным метакапиталом государства, способным реконверсироваться в любой другой вид структур господства, дающих власть и влияние). Впервые после 20-х годов правящим фракциям в системе власти СССР (партии, государственной безопасности и армии) противопоставили себя оппозиционеры (диссиденты), находившиеся вне этой системы. Начало диссидентского движения принято связывать с сентябрем 1965, когда подверглись аресту два писателя - Ю. Даниэль и А. Синявский, издавшие на Западе свои произведения, хотя элементы инакомыслия существовали и до того. После их ареста по самиздатским каналам, через которые до этого "шли" Мандельштам, Пастернак и литературные сборники, был распростанен текст так называемого "Гражданского обращения". Оно требовало гласного судебного разбирательства, призывало к проведению 5 декабря (День Конституции) "митинга гласности" на Пушкинской площади в Москве. Тем самым оппозиция вступила в борьбу за обладание метакапиталом государства: она начала подрывать монополию производства и распространение системы легитимной социальной дифференциации, напрямую связанной с мобилизацией групп.
Это рождение поля политики произошло вследствие действий государства. "Комсомольская" фракция "коллективного руководства" во главе с А. Н. Шелепиным начала аппаратное наступление. Программа Шелепина включала среди прочего предложение установить более жесткий контроль за работой творческой интеллигенции, что было равносильно уничтожениею завоеванной при Хрущеве некоторой автономии поля культурного производства.
Во время обысков и арестов госбезопасности (которую тогда возглавлял шелепинец Семичастный) удалось захватить архив Солженицына (сентябрь 1965), что окончательно лишило его шансов на позитивное инкорпорирование в легальные структуры коммунистического режима и влияние на них изнутри. Солженицын должен был теперь найти путь реконверсии своего культурного и символического капитала. Нужно было также найти то поле, где обменный курс капитала был бы наиболее для него выгоден. Оставаться ли в литературном поле, или двинуться в формирующееся на глазах поле политики - такова была альтернатива. Солженицын вспоминает, как он "бился и вился в поисках: что еще? что еще мне предпринять против наглого когтя врагов, так глубоко впившегося в мой роман, в мой архив? Судебный протест был бы безнадежен. Напрашивался протест общественный." [2, с. 149] "Напрашивался протест общественный" - эти три слова знаменуют сознательную стратегию реконверсии из поля литературы в поле политики: в поле литературы апелляция к "непосвященным" является нелегитимной практикой.
Поворотным пунктом стало его "Письмо IV-му съезду писателей СССР". Примененный в нем стиль проповеди принес писателю оглушительный успех - публика была готова к вступлению художника на общественное поприще, это было в духе того времени, характеризовавшегося взлетом гражданской активности. Получившее широкий резонанс на Западе, письмо привело Солженицына к осознанию новой тактики - публичной борьбы с использованием заграничных масс-медиа против коммунистического строя. Важно указать, что на Западе влиятельные леволиберальные круги воспринимали его (до появления в 1974 году "Письма вождям Советского Союза") как сторонника социализма и критика сталинизма, и потому сделали ему всемирное publicity и поддерживали при всех гонениях. Но западные “левые” поддерживали Солженицына не только за рассуждения Шулубина о нравственном социализме в "Раковом корпусе", как считает сам писатель. Здесь глубинная гомология - бессознательного бунтарства, нежелания подчиняться насилию, подчиняться власти, кладущей предел свободе (недаром Солженицын столь вдохновенно воспел в "Архипелаге" бунт кенгирских каторжников, начавшийся террором против сексотов).
Ответ Солженицына на его исключение из Союза писателей в ноябре 1969 года ("Открытое письмо Секретариату СП РСФСР") нес уже все черты политической коммуникации: обращаясь формально к писателям, он открыто ставил под сомнение коммунистическую идеологию. Солженицын верно оценивал тенденцию социальной динамики - Россия стояла перед необходимостью модернизации, и "оттепель" ее уже начала. Если ранее против гонений на Солженицына протестовали лишь коллеги-писатели, теперь поддержка пришла и от диссидентов, признавших его "своим".
Чем был для Солженицына исход в политику? Вообще говоря, реконверсия в другое поле означает для агента, что он позиционируется в нем и встречается с новыми практиками, как застывшими, так и длящимися в настоящий момент. Он подвергается влиянию новых структур, теперь - непосредственно. Более того, "конкурентная борьба в поле политики принуждает агентов (в первую очередь - доминируемых) в поисках наиболее эффективных инвестиций своих капиталов участвовать в новых политических отношениях...". [3, c. 85-86] Поэтому здесь требуется хотя бы беглая "археология" как структуры власти в СССР после Второй мировой войны, так и возникшей в 60-е годы оппозиции.
Изменения в советском обществе касались не природы самой власти, а взаимоотношений между центрами силы (партия, государственная безопасность и армия) внутри правящего слоя. При Сталине ключевую роль играла госбезопасность; партаппаратчик Хрущев, объединившись с армией, сумел низвести ее до подчиненной роли. Затем - отставкой Жукова - ему удалось вывести из игры и генералитет. Начатое Хрущевым наступление на партаппарат (десталинизация, ослабление партийного контроля над культурным производством, разделение обкомов на промышленные и сельскохозяйственные) привели к его падению, в подготовке которого соединились аппарат, армия и КГБ. Уже к началу 70-х министр обороны и председатель КГБ заняли места в Политбюро. Возрожденный под руководством Андропова КГБ стал активно бороться с инакомыслящими. Все же, к 70-м годам былой монолит власти разрыхлился, и несмотря на внешнюю пропаганду о ведущей роли партии, существовало троевластие, пронизанное существенными противоречиями.
Оппозиция (диссидентское движение) к концу 60-х обрела три направления (не считая религиозных и национальных группировок): сторонников демократического социализма (лидеры - братья Медведевы), правозащитное или западническое (Якир, Сахаров), русское патриотическое (Огурцов, Осипов). Солженицын сумел поначалу поставить себя так, что его поддерживали все направления, видевшие в нем "властителя дум". Солженицын действовал с поистине математической выверенностью каждого слова и шага. Он всегда находил надлежащее место и безошибочное время, чтобы что-то сказать или сделать, выступал по ключевым проблемам, вокруг которых шла символическая и политическая борьба: психиатрическое преследование инакомыслящих, угнетенное состояние церкви, цензура, милицейская прописка, экологическая опасность и др. ; но в бой всегда вступал по своему выбору, рассчитывая, что и в какой последовательности можно заявлять или публиковать.
8 октября 1970 года Солженицын взлетел на пик влияния в мировом культурном производстве, получив Нобелевскую премию "за нравственную силу, с которой он продолжил традицию русской литературы". Нобелевская эпопея и написание "Красного колеса" лишь по видимости не относились к повседневной борьбе за символический порядок, протекавшей в поле политики. Для Солженицына они были источниками ресурсов, которые можно конвертировать в капитал политический.
В промежутках между узлами "Красного колеса" Солженицын осуществлял мероприятия, которые можно определенно отнести к практикам лидера оппозиционной партии. Он обдумывал подготовку самиздатского "журнала общественных запросов и литературы" - с открытыми именами авторов, переправил на Запад недостающие там копии своих произведений и завещание, скрепленное несомненной подписью Генриха Белля. Анализ текста завещания говорит, что Солженицын по-прежнему держал на кону свою жизнь и готов был ею пожертвовать в случае необходимости: серия публикаций начинается в случае смерти, бесследного исчезновения "с глаз русской общественности" или ареста писателя, и "никакое в этом случае мое письменное или устное возражение из тюрьмы или иного состояния неволи не отменяет, не изменяет в данном завещании ни пункта, ни слова." [2, c. 293]
Похороны Твардовского, умершего в декабре 1971, открыли общественности нового Солженицына - публичного деятеля, использующего любые возможности для осуществления политического ритуала. Солженицын отказался от приглашения Лакшина проститься в кругу близких в небольшом кунцевском морге, а приехал на церемонию в ЦДЛ. Он подошел к гробу Твардовского и, под блицами фотокорреспондентов, торжественно совершил крестное знамение над покойным. А еще два года назад, за несколько дней до исключения из СП, он отказался принять участие в публичном прощании с умершим К. Чуковским. [4, с. 170]
Весной 1972 Солженицын обратился с программным заявлением в новое поле - поле религии. Сам учительный тон "Великопостного письма Патриарху Пимену" говорит о том, что Солженицын осознал свою новую идентичность в поле политики - право призывать и символически мобилизовывать, и был готов реализовывать специфические практики, пользуясь все возрастающим объемом капитала. Пожалуй, это письмо было тем рубежом, который зафиксировал видимый вход Солженицына в поле политики в том качестве, которое ему казалось наиболее подходящим - в качестве духовного лидера, пророка, властителя дум... Но он недооценил, что возникшее поле политики не предусматривало подобной позиции, а ждало лидера оппозиции, или хотя бы - руководителя одной из ее фракций. Однако, в 1972 году еще ничего не было ясно. Теряется поддержка атеистической интеллигенции? Но это и есть политика, когда можно выделить друзей и врагов, оппонентов и временных союзников - пока существовала "слитная" поддержка Солженцына обществом, это означало, что его диспозиции неясны. Наконец, можно создать позицию, развернув специфические практики и переопределив правила игры.
Отметим, что Политбюро также зафиксировало обретение Солженицыным позиции в поле политики, приняв постановление "О Якире и Солженицыне" [5, с. 217] - поставив писателя рядом с признанным лидером диссидентов (лидерство Сахарова в западнической фракции придет позже). Вообще, анализ архивных материалов ЦК касательно "дела Солженицына” показывает динамику "входа" Солженицына в политику. За 1965-1974 гг. насчитывается 161 документ, из которых 30% составляют документы КГБ (всего - 49) и 8% - отдела культуры ЦК (12). Но 95% документов отдела культуры составлены до ноября 1970 го-да (времени получения Солженицыным Нобелевской премии), в то время как всего 16 документов госбезопасности относится к тому же перио-ду. Основной их массив относится к 1970-1974 гг., что означает “призна-ние" со стороны этой институции Солженицына в качестве политика, ибо литераторами КГБ не “занимался".
Лето-осень 1973 года характеризовалось беспрецедентным напряжением в поле политики СССР. Госбезопасность обрушила гонения на инакомыслящих, ей удалось сломить одного из лидеров правозащитного движения Якира и организовать показательный процесс, усилилось давление на политзаключенных в лагерях. В конце августа она захватила таимый экземпляр рукописи “Архипелага ГУЛАГ”, что вынудило Солженицына на его немедленную публикацию в Париже. Одновременно с серией разоблачительных интервью и пресс-конференций выступил теперь уже несомненный лидер западнической фракции Сахаров. Поддержка западных СМИ, деятелей культуры и политиков превзошла все ожидания, и правящий слой был вынужден отступить.
Партийная верхушка проигнорировала “Письмо вождям Советского Союза”, в котором Солженицын, в осознании своей силы, предложил им мирный вариант передела сфер влияния: политическая власть остается вождям, культурная самостоятельность по всей стране и хозяйственная инициатива на Северо-Востоке страны предоставляется солженицынской фракции и ее попутчикам.
Публикация "Письма" в начале 1974 г. ознаменовала реструктуризацию политических позиций в диссидентской среде. Сахаров выступил против "изоляционистского" и "авторитарного" духа письма, а апелляцию к патриотизму отнес к "арсеналу официальной пропаганды". [6] Социалисты подобно Л. Копелеву и Р. Медведеву, также были возмущены. Конечно, в такой реакции сказалось и разочарование существенно космополитизированной советской интеллигенции с ее неизжитыми демократическо-социалистическими сантиментами, видевшей в Солженицыне 60-х своего глашатая. То, что Солженицын попытался вступить в диалог с вождями, сахаровскую фракцию не могло покоробить (они и сами так действовали); пугало то, что солженицынский проект передела власти практически исключал западников из нее, оставлял на доминируемой позиции. Солженицын оскорбил их категории мышления и оценивания, усомнился в самой ценности их символических практик - право на эмиграцию из России, право на ни чем не стесненное самовыражение. Угроза специфическим интересам и подвигнет тех, кто еще недавно видел в Солженицыне "властителя дум", развернуть впоследствие против него кампанию со всем размахом фальсификации и травли.
До тех пор Солженицына если и критиковали, то "справа" - стоит обратить внимание на самиздатское "письмо Ивана Самолвина", датированное ноябрем 1971, в котором он обвинил Солженицына в игнорировании еврейского вопроса в судьбах России в двадцатом столетии. А в самиздатском сборнике (1974) "Август 14-го" читают на родине" наиболее резкая критика представлена статьями самиздатского журнала "Вече" - за "германофильство" и западничество "в самом мещанском смысле этого слова". Но именно к "правым" Солженицын в конце концов и прислушается, а со своим прежним окружением разругается вплоть до публичной полемики. Например, в "Октября 16" будет дана резкая критика дореволюционного кадетизма и российского Освободительного движения в целом (Солженицын даже откажет ему в наименовании "либеральное", и охарактеризует как "радикальное", и даже - "революционно-демократическое"). Со своей стороны, русское крыло, за единичными исключениями (Г. Шиманов, Д. Панин) в основном признало "Письмо" своей программой.
Выход "Архипелага" (декабрь 1973) подвигнул поле власти на решительные меры: стало очевидно, что Солженицын устанавливает все новые и новые уровни смелости, и даже готов вести борьбу на уничтожение социального строя. В публичной полемике тех месяцев Солженицын, поднявшийся во весь рост и говорящий во весь голос, - возможно, впервые отчетливо показывал, что ему, в отличие от правозащитников, не нужно, чтобы государство соблюдало советские законы, гораздо важнее, чтобы это государство рухнуло (и никакие соображения о необходимости эволюции из "письма вождям" не могли сгладить глубинный разрушительный запал коммуникации). В этом смысле, творец сегодняшней России - именно Солженицын. Любопытно здесь мнение тогдашнего премьера А. Н. Косыгина, который оценивал ситуацию наиболее адекватно: Солженицын - это пришедший в политику "властитель дум": "Несколько лет Солженицын пытается хозяйничать в умах нашего народа". [5, c. 359]
Высылка Солженицына в феврале 1974 дала ему возможность принять личное участие в “большой” политике - уже не только как писателю (главы “Архипелага” передавали зарубежные радиостанции, работающие на Советский Союз. Эти передачи глушили, но все-таки миллионы людей в короткий срок ознакомились с этой книгой), но и как производителю политических схем. Резонанс от солженицынских выступлений был связан не только с его текстовыми стратегиями, вдохновлявшимися культурным наследием славянофилов и русских религиозных философов, но и положением в полях власти ведущих западных стран.
С одной стороны, "анти-детант" в исполнении Солженицына вступил в противоречие со схемами восприятия либеральных кругов, которым до того было достаточно ясно: Александр Солженицын идеологически и по своим настроениям был один из них. Убеждение в этом продержалось недолго - перед ними предстал другой Солженицын, идейный сторонник авторитаризма и не верящий в демократию. Консерваторы, напротив, предприняли ряд шагов в противовес. Правый республиканец, сенатор от Северной Каролины Джесси Хелмс внес резолюцию в Сенат США о присвоении Солженицыну почетного гражданства и добился успеха. Если вспомнить, что до сей поры лишь два человека в истории Соединенных Штатов - оба союзники в тяжелейших войнах, маркиз де Лафайет и У. Черчилль, были удостоены такой чести, это голосование имело большое символическое значение (правда, под давлением либерального мнения нижняя палата конгресса дважды проголосовала против).
Почему американские политики проявили беспрецедентный интерес к взглядам писателя? Изгнание Солженицына из СССР пришлось на критический момент американской жизни. Драма Вьетнама уже подходила к концу, а Уотергейт был в самом разгаре. Кроме того, политика разрядки Киссенджера-Никсона с Советским Союзом была под непрерывным огнем конгрессменов. Солженицын прибыл на Запад в то время, когда происходило новое сплочение сил против "советской угрозы". Появление в такой ситуации недавнего Нобелевского лауреата, прославленного дуэлью с коммунистической властью, привлекло внимание влиятельных американцев - и тех, кто хотел торпедировать разрядку, и тех, кто хотел сделать тему прав человека ударной.
Призывы Солженицына поддерживать подсоветские народы против правительств, помогать странам, ставшими объектами коммунистической инфильтрации или агрессии, перестать давать льготные займы и продавать тонкие технологии советскому блоку, принять адекватные меры против нарастающей военной мощи Варшавского Договора, - упали на благодатную почву; аналогичную стратегию Запад, прежде всего - США, адаптировал в 80-е, что вынудило СССР к реформам внутри и отказу от идеи мировой гегемонии вовне.
Именно в середине 70-х в международной политике начались процессы, результаты которых проявится в следующем десятилетии.
На праймериз республиканской партии к президентским выборам 1976 года вызов действующему президенту Форду бросил консервативный губернатор Калифорнии Р. Рейган, обвинивший его, в частности, что тот не встретился с Солженицыным в 1975. Сам Рейган заявил, что в случае своей победы он готов встретиться с Солженицыным в Белом Доме. На съезде в Канзасе в августе, когда Форд был номинирован как кандидат республиканцев, сторонники Рейгана предлагали внести в партийную платформу предостережения Солженицына, но Форд отказался. Если мы обратимся к анализу внешнеполитической стратегии рейгановской администрации, которая была направлена против ядра советской системы и содержала в себе финансовую и материально-техническая поддержку "Солидарности", военную помощь и разведывательная информацию для афганских моджахедов, запрет на экспорт технологий советскому блоку, препятствия на пути строительства газопровода в Европу и т.д., то увидим что между призывами писателя, которые Рейгану не удалось включить в республиканскую программу в 1976, и практикой последнего на посту президента США в подавляющем числе моментов существует очевидная гомология.
В Великобритании в апреле 1975 на конференции партии тори была избрана лидером Маргарет Тэтчер. Консервативная партия, только что потерпевшая чувствительное поражение на выборах в парламент, доверила будущей "железной леди" бразды руководства. Год 1979 - на выборах в Великобритании побеждает Тэтчер; идя на выборы, она цитирует Солженицына, когда ее спрашивают об отношении к коммунизму.
В Западной Германии, в 1976 на выборах в бундестаг впервые от консервативной коалиции на пост канцлера баллотировался новый лидер христианских демократов Гельмут Коль, но потерпел поражение. Год 1982 - фракция свободных демократы во главе с Д. Геншером вышла из коалиционного - с социал-демократами - правительства. Новый кабинет сформировал Коль. Он решительно поддержал размещение ракет "Першинг-2" в ФРГ, должными стать противовесом советским ракетам средней дальности "СС-20", установленным еще в 70-е годы под покровом детанта.
Наконец, в 1978 году польский кардинал Войтыла был избран Папой Римским, и это добавляет символической мощи антикоммунистическим силам.
Несмотря на утерю возможностей воздействия на массовое общественное мнений Запада, глубинное
влияние солженицынских идей распространилось по всему спектру политической мысли Запада. Левые французские философы, вчерашние бунтари стали называть себя "детьми "Архипелага ГУЛАГ". Молодые консервативные либералы США и Великобритании почерпнули многое для своих внешнеполитических программ. Директором русской службы радиостанции "Свободы" стал Д. Бейли, член редколлегии просолженицынского "Континента", перестроивший в 1982-84 гг. ее работу в соответствии с предложениями, высказанными Солженицыным в письме президенту Рейгану.
Отход Солженицына от активной деятельности в 1983 году следует трактовать как "маневр умолчания", связанный с необходимостью разработать новую стратегию, тактику и определить новую позицию в поле политики, которая позволила бы эффективно бороться за доминирование в ситуации посткоммунистической России. Солженицыну стало ясно, что его символический капитал "властителя дум" нуждается в серьезной подпитке, поскольку почти все его прежние сторонники отказали ему в признании в таком качестве. Для нового позиционирования было необходимо получить поддержку иных социальных групп и политических фракций. В качестве новой текстовой стратегии выступила многотомная эпопея "Красное Колесо". В ней история прошлого преподносится не только для того, чтобы свести счеты с настоящим; узлы "повествования в отмеренных сроках" должны были мобилизовать новое поколение ради исполнения программы для грядущей России, интегрированной вокруг общественного идеала России ушедшей.
В 1990 г., после возвращения ему гражданства, Солженицын направил в Россию для публикации свой манифест "Как нам обустроить Россию", которого с напряжением ждали все политические силы страны. На чьи весы положит Солженицын свой безусловный авторитет? Для человека, желающего заниматься политикой, то был уникальный шанс и уникальная аудитория, чтобы осуществить классификации и символические размежевания. Но статья оказалась лишь выжимкой из "Красного колеса", еще одной программой с апелляцией к истории, что было не новым для публики в эпоху гласности. Историософские положения, используемые Солженицыным, не являются выверенными математическими формулами, действенными сами по себе. Солженицын бессознательно перенес полемический прием борьбы с коммунистическим строем, когда ему верили безоговорочно, в новое состояние поля, где уже нет более монополии на производство истины и господствует плюралистическая модель. Солженицын реализовывал в культуре репрессированные возможности метафизики - это один из возможных способов зрения, утраченных за годы господства коммунистической идеологии - для критики ее самой. Но крушение господства коммунистической идеологии имеет среди своих последствий и "Конец идеологии" как таковой. Господствующее ныне в поле политики коммуникативное поведение имеет другой ритм, нежели структурно застывшая ("архаичная") коммуникация писателя.
1991 год подвел итог почти что двадцатилетней символической борьбе в интеллектуальном поле России между сахаровской фракцией и Солженицыным - Россия уверенно пошла по пути западного типа модернизации. Возможно, это заставило Солженицына отложить свое возвращение и выжидать, когда его оппоненты по интеллектуальному производству наделают ошибок и освободят ему пространство для легитимного символического влияния.
В 1992-93 гг. Солженицын выжидал, лишь изредка появляясь (заявлениями, обращениями и публикацией фрагментов переписки) на политической авансцене новой России. Выборы в Государственную Думу (декабрь 1993 г.) принесли поразительный успех ЛДПР, и тут Солженицын решил, что с радикально-демократическими иллюзиями покончено - страна готова к проповеди умеренного патриотизма. В мае 1994 года "пророк России" возвратился на Родину - через Сибирь. Сама обстановка его возвращения напоминала предвыборные поездки американских президентов. Агентства новостей доносили пульсирующий выступлениями, заявлениями, пресс-конференциями путь Солженицына от Владивостока - на Москву! Однако Солженицын отказался от принятия идентичности "лидера русской партии", считая, что на общественные дела можно влиять по-прежнему, в качестве "властителя дум". 24 июля влиятельный политический обозреватель, ведущий "Итогов" Е. Киселев еще раз напрямую задал вопрос, который держали в голове все политики, ожидавшие от Солженицына вмешательства:"... ведь все-таки вы, нравится это или не нравится, быть может, единственный духовный авторитет в России, являющийся общепризнанным для народа. И ваше слово приобретает в этом смысле особый вес. (...) Не кажется ли вам, что вы все равно невольно становитесь участником политической борьбы?" [7, c. 20] Солженицын вновь ответил, что будет заниматься общественной деятельностью, но не политикой.
....
Когда Солженицын осуществлял свой исход в поле политики, он не оценил, что в этом поле позиции "властитель дум" нет. Можно быть руководителем фракции, вождем партии, короче - агентом поля политики, но нельзя сохранить идентичность, присущую полю литературы в позиции, отнесенной к полю политики, хотя бы эти позиции и были гомологичны. Интервенция Солженицына из поля литературы в поле политики зашла столь далеко, что следующим естественным шагом должно было стать позиционирование там с всеми вытекающими из этого последствиями - интериоризацией правил политической игры (нельзя доверять только чувству игры), проведением повседневной политической работы - выпуск газеты, регулярные пресс-конференции, сплочение сторонников, управление фракциями в своей партии и т. п. Солженицына связывает культурная традиция России XIX-го века, когда можно было позиционироваться сразу в двух полях. Сейчас возросшая дифференциация систем вынуждает агентов специализироваться, а не свободно "парить".
Это отчетливо проявилось осенью 1994 г., когда Солженицын получил эфирное время на первом канале в лучшие часы (prime time). В течение года он говорил о профсоюзах, о школе, о русской истории, о казачестве, о выборах, о земстве. Говорил, как и многие другие, а оппозиция выступала последовательнее, громче, а зачастую - и ярче; рейтинг передачи упал. В этих речах не было видно прежнего Солженицына, раскрывавшего сущность отношений, мифологизированных доминирующим классом, вытягивавшего на свет вытесненное и репрессированное. С другой стороны, влиятельные агенты поля власти не заинтересованы сейчас в поддержке социальной рефлексии и критики действительности - для них эпоха больших перемен уже завершилась; и новые символические революции им не к чему. Потому ими блокируется любая солженицынская коммуникация, в том числе - направленная на защиту базовых ценностей гражданского общества - развития местного самоуправления и обеспечения доступа к образованию.
...
С момента закрытия телепередачи на ОРТ Солженицын время от времени выходил из затишья, то - в апреле 1996, когда он фактически призвал голосовать против обоих основных фаворитов президентской гонки, то - в ноябре 1996, возвращаясь к своей тактике, принесший успех в 60-70-е - публикации текстов на Западе: статья "К нынешнему состоянию России" в парижской "Монд"; и этот же прием повторяет летом 1997 - статья "Лицемерие в ХХ столетии" для японской "Иоумири".
Можно ли с уверенностью сказать, что "дело Солженицына", которое насчитывает уже 35 лет, завершено? Видимо, нет. Пока возможности метафизики не реализованы полностью, пока схемы восприятия и оценивания русских бессознательно ориентированы на поиск корневой метафоры ("смысла жизни"), до тех пор в случае надлежащего изменения в диспозициях политических агентов Солженицын имеет резервы для легитимного воздействия.
Таким образом, эффективность воздействия интеллектуала на политику непосредственно связана с успехом его перехода из поля культурного производства в поле политики. Такой успех наблюдается достаточно редко и при условии увязки следующих факторов. Если его суждения несут новое, разъясняют вытесненное, вскрывают репрессированное и соответствуют темпу и ритму времени. Если его схемы восприятия и оценивания достаточно гибки, чтобы впитать новый специфический опыт для перестройки стратегий. Если его культурный капитал структурирован так, чтобы строить эффективные практики. Если его символический капитал, накопленный в другом поле, имеет высокий обменный курс в поле политики для превращения в капитал политический, то: взаимодействие упомянутых факторов может помочь ему своевременно осознать и принять идентичность, соответствующую позиции, которую он стремится занять. Но главное - состояние полей должно сложиться благоприятно переходу, и прежде всего должна существовать (хотя бы потенциально) группа влиятельных агентов, готовых поддержать новичка, и массы индивидов, чьи специфические интересы ущемлены и они готовы за ним идти.
===========
