|
|
От
|
IGA
|
|
|
К
|
IGA
|
|
|
Дата
|
23.02.2007 18:24:58
|
|
|
Рубрики
|
Тексты;
|
|
"О феминизме..."
http://regenta.livejournal.com/202885.html
<<<
О феминизме, парандже и Марусе
Одно из самых неприятных, эстетически неприятных явлений нашей общественной жизни - феминизм. Всякая феминистка, какой бы завлекательной она ни казалась или ни хотела казаться, неистребимо мужиковата - прежде всего выражением лица. Основа феминизма - это нелепая оскорблённость из-за того, что женщина не рождена мужчиной. "Почему им всё можно, а нам ничего нельзя?" - более или менее откровенно спрашивают феминистки.
Пожимаю плечами. А почему - нельзя? Да делайте вы что хотите, кто ж вам запрещает? По-моему, сейчас уже никому и никто ничего не запрещает - ни пить, ни курить, ни предаваться "нехорошим излишествам", ни делать карьеру и деньги.
Опять что-то не так? "Да, - говорят феминистки, - не так: неравенство! Почему про пьяную Бритни Спирс с осуждением пишут, что она - мать двоих детей, а про пьяного олигарха не пишут, что он - отец пятерых детей?"
Пожимаю плечами. А для вас это принципиально? - Пишите.
Опять что-то не так? "Да, - говорят феминистки, - не так: неравенство! Почему от женщины требуется так много, по части внешнего вида, а она всё равно сплошь и рядом несчастна и одинока, тогда как нет такого неприятного, неопрятного и немолодого мужика, который не был бы завидным женихом?"
Пожимаю плечами. Ну и что на это сказать? Укротите хищный блеск в своих глазах, дамы! Покуда вы, вы сами, будете смотреть на мужчину как на потенциальную добычу, которую нужно завлечь и стреножить, он, что естественно, будет от вас бегать - и тем более прытко, чем более назойливо вы будете распространять свои чары.
А тот недостаток "настоящих мужчин", на который вы жалуетесь, - это оборотная сторона недостатка женственности в вас самих - женственности, понимаемой прежде всего как добровольная преданность. Вы не хотите служить мужчине - так почему же вы хотите, чтобы служили вам?
А теперь, после этой преамбулы, - случай из жизни, рассказанный классиком узбекского кинематографа Наби Ганиевым и пересказанный его другом и биографом Виктором Витковичем, автором мемуаров "Круги жизни. Записки старого ташкентца" (журнал "Звезда Востока", 1998, №4).
В мемуарах Витковича имеется глава под названием "Продавщица груш". В сорок шестом году Виткович и Ганиев гуляли по старогородскому базару, этому в полном смысле слова "средоточию мира" (господа ташкентцы, для которых название "Чорсу" звучит райской мелодией, меня поймут). Остановившись перед прилавком с грушами, которыми торговала женщина в парандже (что для советского Узбекистана послевоенных лет было уже большой редкостью), Виткович спросил её по-узбекски: "Неча пуль бир кило?" ("Почём кило?"), с удивлением услышав из-под паранджи ответ на чистом русском: "Пять рублей, касатик".
Ганиев, чтобы не привлекать внимания торгующих и покупающих, отвёл спутника в сторону и рассказал ему следующую историю.
Женщина в парандже принадлежала в числу тех русских, которых почему-то называли "самарскими", хотя на самом деле "самарские" бежали в Ташкент от поволожского голода начала двадцатых со всей России. Среди "самарских" оказалась и девочка Маруся, оказавшаяся в Ташкенте вместе с братом. Брат умер, и пятнадцатилетняя Маруся осталась в незнакомом городе совсем одна. То ли от голода и безнадёжности, то ли оказавшись обманутой, она очутилась в подпольном публичном доме - из числа тех, которые возникали во времена нэпа. В Марусю влюбился молодой узбек по имени Хасан.
Влюбился... Да как! С ума сошёл! Любовь не спрашивает "кто", любовь говорит "она", и погиб человек, пропал на всю жизнь.
Когда Хасан сообщил домашним, что собирается жениться на русской, да из "такого дома", родные его прокляли - и мулла, и родители, и родственники. Он ушёл в Новый город (то есть в новую, неузбекскую, часть Ташкента), купил себе там хибару. Работал он сцепщиком на железной дороге (то есть, надо понимать, среди денационализированных русских работяг-пролетариев) и жил со своей обожаемой Марусей.
Единственное, что сразу попросил её сделать, - закрыть лицо, надеть паранджу -
во-первых, чтобы никто Марусю не узнал и не попрекнул её прошлым, и, во-вторых, потому, что Хасан, даже и отвергнутый родными, своим обществом, оставался сыном своего народа, верным своим традициям, что, опять-таки, не могло не вызывать уважения.
За много лет у Хасана и Маруси народились дети, добрый десяток.
За эти годы... Сперва по трое-четверо женщин сжигали паранджу на кострах... Потом всё больше, всё чаще... Наконец все наши женщины открыли лицо. А Маруся по-прежнему носит свою паранджу, носит как знак супружеской верности, как знамя своего счастья!
Такой вот рассказ.
Ну и, наконец, вернёмся к феминисткам, с которых мы и начали.
Они желают освободиться от всех форм, признаков и символов "угнетения женщины".
Они сняли паранджи, платки и покрывала. Потом платья. Потом трусы.
Во оно, казалось бы, счастье. Вот она, казалось бы, свобода от угнетения.
Но почему-то нет ни счастья, ни свободы.
Никто ни к чему не принуждает.
...И редкой "Марусе" придёт в голову, что высшая форма свободы - это добровольное подчинение, от которого нет никакого желания освобождаться даже тогда, когда общество во всё горло кричит: "Ты свободна, женщина!"
[...]
Я веду речь о феминизме как об агрессивном и деструктивном социальном феномене, навязывающим себя обществу как единственно правильная схема отношений мужчин и женщин. Если бы это явление было маргинальным и существовало бы как "частное мнение"... так и х%%н бы с ним, тогда как социально агрессивный феминизм заставляет смотреть на мужчину и женщину в обществе как на борцов на ринге, что не есть правда.
[...]
Вот именно: феминизированное общество кажется анонимным и распылённым, однако умеет и навязывать свои "понятия", и карать за отступление от них. Несколько раз я тут рассказывала случай, который как-то наблюдала в испанском интернете: один молодой человек написал в своём сетевом дневнике, что он любит свою девушку, но хотел бы вступить с ней в интимные отношения только после заключения брака. Просто написал. И тут - началось! - Его стали стыдить, над ним начали смеяться, намекая на то, что он импотент. И самое трагикомичное заключалось в том, что эта агрессия морального плана имела место именно в испанском обществе, которое до середины 70-х оставалось самым консервативным и традиционным в Европе. Агрессия либерализма оказалась куда тотальней того диктата моральности, который существовал ещё совсем недавно.
<<<