От Овсов Ответить на сообщение
К IGA
Дата 10.11.2006 02:31:21 Найти в дереве
Рубрики Культура; Тексты; Версия для печати

С.Кургинян о докладе В.Соловья на заседании Общественной палаты РФ


Доклад на заседании клуба «Содержательное единство» 2 ноября 2006 года. Игра с огнем (продолжение)

Часть седьмая. Теоретическая база, подводимая под программу русской уменьшительности

14 июня 2006 года Общественная палата Российской Федерации рассмотрела доклад Валерия Дмитриевича Соловья на тему «Трансформация русской идентичности и ее стратегические последствия». Доклад был рассмотрен на встрече экспертов подкомиссии «Россия в глобальном миропорядке». Я на этой встрече присутствовал. И очень жестко раскритиковал доклад Соловья. А после окончания встречи спросил его, санкционирует ли он мне презентацию его доклада среди моих единомышленников. Пообещав при этом отнестись к докладу на подобной презентации еще более жестко. В.Д.Соловей согласился. В каком-то смысле я даже обязан после этого осуществить обещанное. Но дело, конечно, не в обещании. Чего не пообещаешь сгоряча. Дело в том, что и тема, затронутая В.Д.Соловьем, и ракурс, под которым она обсуждалась, – сверхактуальны. Потому что доклад был сделан 14 июня 2006 года, а в ночь на 30 августа 2006 года начались события в Кондопоге. И я убежден, что между одним и другим есть определенная связь. Сразу же хочу оговорить, что такое утверждение никоим образом не означает, что я считаю В.Д.Соловья ответственным за кондопожский эксцесс или даже как-то связанным с какими-то деструктивными силами, или обслуживающим эти силы, и так далее. Для меня такой подход к чьим-то интеллектуальным построениям является абсолютно неприемлемым. Позиция В.Д.Соловья – это позиция В.Д.Соловья. Только это и ничто другое.
Во-первых, Соловей, как и каждый, имеет право на позицию. У него есть свое видение блага и зла. И он, излагая это видение, участвует в выработке национальной повестки дня. Мало ли кто и как использует его видение! Тут только начни рассуждать, дескать, «на чью мельницу это льет воду», – и понеслось. Очень быстро окажется, что не льют воду на деструктивные мельницы только те, кто вяло демонстрирует импотентную псевдолояльность. А затыкание ртов тем, кто готов на публичное обсуждение, обернется неконтролируемым шипением в бесчисленных погромных подворотнях. Тех подворотнях, которые сегодняшняя маразматическая действительность расширенно воспроизводит по воле «двух господ» – Десоциализации и Расчеловечивания. Ибо только эти господа чувствуют себя по-настоящему уютно в маразме.
Так что я в чем-то даже благодарен В.Д.Соловью за то, что он придал публичность и высоколобость тому, что, по сути, относится к фольклору совсем другого, так сказать, формата и качества. Озвучив это и «респектабелизировав», Соловей дал мне возможность это критически обсудить. Потому что фольклор-то обсуждать невозможно. Другое дело, что я намерен обсуждать это достаточно жестко. Но это не имеет отношения к личности Соловья. Просто то, что он делает, по сути есть оформление определенной линии, проводимой определенными силами. Я воюю не с Соловьем, а с этими силами. И об оформлении их линии говорю не с позиций «ангажирован», «льет воду на мельницу», а с позиций, исчерпывающе описываемых коротким словом «по сути». Соловей, по сути, оформляет определенную линию. И для того, чтобы воевать с этим, мне совершенно не нужно никаких других оснований. Во-вторых, Соловей отражает в своей работе некие тенденции. Я не могу ему возразить «по страусиному», заявив, что этих тенденций нет, а Соловей клевещет на современное общество. Он не клевещет! Он еще достаточно мягко живописует состоявшийся маразм.
Другое дело, что он объективирует этот маразм, не только не раскрывая, но и скрывая его генезис. Об этом и поговорим. Но для начала признаем, что, в отличие от бойких трубадуров фиктивного благополучия, Соловей говорит какую-то правду. Как он ее препарирует, куда затачивает – это другой разговор. Но он ее хотя бы говорит, и за то спасибо.
Сделав такие абсолютно необходимые оговорки, проанализируем доклад В.Д.Соловья как один из элементов теоретической базы, подводимой под «русскую уменьшительность». Я не хочу огульно обвинять в этом Соловья. Я буду приводить доказательства. А каждый сам решит, насколько они основательны.
В.Д.Соловей постоянно отрекомендовывается как эксперт Горбачев-фонда. Так он был отрекомендован, когда представлял Общественной Палате интересующий меня доклад. Сразу же оговорюсь, что не хочу наклеивать на В.Д.Соловья ярлык Горбачев-фонда. Или любой другой ярлык. Я считаю, что многое из того, что данный интеллектуал заявил, – абсолютно справедливо. И вообще хочу не «бороться с врагами», а искать истину.
Но в таких вопросах, как трансформация русской идентичности, вряд ли можно поставить непроницаемую перегородку между научной истиной и политической борьбой. Мне кажется, что сам В.Д.Соловей такой перегородки не ставит. Хотя все время апеллирует к собственной объективности и идеологической тенденциозности его оппонентов. Правильно ли говорить самому про себя: «Я объективен, тогда как мои оппоненты тенденциозны»? Правильно ли говорить о своей объективности, а не доказывать ее делом (в данном случае – словом)?
Однако, в конце концов, не это главное. Если бы доклад В.Д.Соловья был сугубо научным, то я и не стал бы обращать на него внимание. В своем прочтении этого доклада я исхожу из того, что данный доклад – суть средство идеологической и даже политической войны. Насколько справедлива эта моя посылка – судить не мне. Я же постараюсь ее обосновать. И для этого буду приводить доклад В.Д.Соловья фрагмент за фрагментом, без тенденциозных изъятий и издевательских склеек. Начну с самого начала.
В.Д.Соловей пишет:
«В тематическом отношении мой доклад продолжает и развивает линии, намеченные в предыдущем докладе С.Е.Кургиняна о судьбе национального государства в XXI веке. Однако в фокусе моего изложения находится не внешняя, а внутренняя сторона государственного строительства, которую обобщенно можно определить как «идентичность». Насколько корректно противопоставлять друг другу внешнюю и внутреннюю сторону государственного строительства, как это делает Соловей? Мне кажется, что такое противопоставление само по себе сомнительно. А поскольку оно как-то адресует к моему докладу, то я попытался найти в нем хоть одно место, где я говорю о какой-то там внешней стороне государственного строительства. Но не нашел. Впрочем, В.Д.Соловью виднее. Переходя от сомнительного противопоставления внутреннего и внешнего к более серьезным вопросам, В.Д.Соловей справедливо утверждает:
«Государственные институты и коммуникации, атрибуты и символы наполняются жизнью, облекаются в плоть мыслями, чаяниями, представлениями, действиями людей». В подтверждение этого несомненного утверждения В.Д.Соловей цитирует своего, так сказать, непримиримого антагониста В.А.Тишкова:
«Только широко разделяемые ценности, символы и принимаемый общественный порядок могут обеспечить низовую (базовую) легитимацию и делают государство жизнеспособным». Сославшись на антагониста как на непререкаемый авторитет, В.Д.Соловей добавляет:
«Без устойчивого образа государства и массовой лояльности по отношению к нему (другое название чего – государственная идентичность) его институты, административные структуры и прочее остаются не более чем пустышками, постмодернистскими симулякрами». Сразу должен сказать, что абсолютно согласен и с приведенной цитатой из Тишкова, и с утверждениями Соловья. А то, что такие антагонисты, как Соловей и Тишков, совпадают в этих утверждениях, означает только одно – что утверждаемое банально в том смысле, в каком банальна любая очевидная истина. Ну, скажут вам, что Волга впадает в Каспийское море – вы ведь спорить не будете. Вы о другом спросите: «К чему клиент клонит?» Вот так и я. Не имея пока ответа на этот вопрос, продолжаю читать текст доклада. Слово за словом, строчку за строчкой. «Формирование государства происходит одновременно и взаимоувязанно в двух сферах: внешней – институционально-административной и внутренней – в сознании (и даже подсознании) людей. И если плоть слаба, дух зачахнет». Насчет того, что формирование государства происходит и в институтах, и в сознании людей ОДНОВРЕМЕННО – это для меня достаточно сомнительно. И мне не очень понятно, зачем все надо так подавать. Есть общество. Оно формирует государство и в каком-то смысле контролирует его. Государство, в свою очередь, влияет на общество. Государство – это форма, оболочка, «внешнее», по определению Соловья. Общество – это содержание, наполнение, «внутреннее», по тому же определению. Когда общество перестает верить в государство – государство рушится. Почему в самом государстве, а не в обществе, нужно противопоставлять внешнее и внутреннее – мне непонятно. Что такое внутренняя государственная жизнь вне жизни общественной? Что, у этой жизни есть отдельный субъект? И что это за субъект? Это бюрократия, выведенная за скобки общества?
Я не упражняюсь в «предполемической демагогии». Я просто не понимаю. Но, может быть, это и не так важно. Может быть, важнее финальная фраза предыдущей цитаты: «И если плоть слаба, дух зачахнет».
В принципе, это абсолютно неверно. Есть духовные подвижники, слабые плотью, но сильные духом. Каждый, наверное, когда-то наблюдал, как смелый и волевой человек идет на более сильного противника, и тот бежит в ужасе от него. Есть такое выражение: «В здоровом теле – здоровый дух». Однако я видел много здоровых тел, в которых духа не было вообще – ни здорового, ни больного. В принципе, повторяю, это неверно. Но если продираться сквозь отдельные неверности к основной интенции докладчика, то он абсолютно прав. И я с ним на 100% согласен. Если русский народ (плоть) полностью вымрет, то русская идея (дух) – это музейный экспонат. И не более. Нельзя этого допустить. Нельзя оторвать духовные (шире – культурные) спекуляции от динамики численности твоего населения, от биологических характеристик этого населения, от других социо-популяционных параметров. Согласен-то я согласен, но я не понимаю, к чему все это? К тому, чтобы сложным образом подтвердить тезис Ключевского: «Государство пухло, народ хирел»? «Государство внешнее», «государство внутреннее», «плоть слаба, дух зачахнет»... Это все к чему? А вот к чему. «Так гибель внешне могущественного советского государства была в решающей степени обусловлена прогрессирующей атрофией советской идентичности».
А вот это уже не мелочь! Это политическая оценка, а не научный пассаж. Тут уже нельзя оторвать высказывание от титула автора: «эксперт Горбачев-фонда». Говорится, что гибель советского государства была обусловлена не беспрецедентной деятельностью коммунистической номенклатуры по уничтожению своей страны (опять-таки вопрос – зачем?), а тем, что сама эта советская идентичность, знаете ли, тухла-тухла – и стухла!
Внутреннее государство стухло – или общество? Может быть, для того и нужно понятие «внутреннее государство», то есть бюрократия, чтобы, отделавшись общими фразами во всем, что касается общественного процесса, одновременно отделаться и от ответственности за вполне рукотворную гибель страны?
Державное здание разрушил атомный взрыв невиданной мощности. Общество было взорвано беспрецедентной войной номенклатуры, этого самого «внутреннего государства», со всеми ценностями, на которых ранее стояло это общество. Обладая абсолютной мощью информационного оружия, сосредоточенного монопольно в одних руках, правящая партия и ее руководство,– как идеологическое, так и политическое, – осуществило по отношению к обществу убийственный социокультурный шок. Общество было затерроризировано, с короткого расстояния расстреляно информационными очередями. Были уничтожены все защиты, которые кто-то пытался выставить, сопротивляясь социокультурному шоку. Сам этот шок задел не только конкретные идеологические ценности, но и основания всей социальной жизни. Ибо никогда в истории с такой «бестормозной» мощью не отрицались все абсолютные социальные ценности. Включая мораль, как таковую, совесть, как таковую, солидарность, как таковую. Была применена последовательность беспрецедентных социокультурных манипуляций. Мистификаторы волокли общество от одних позитивных ценностей к другим, дискредитируя последовательно все то, вокруг чего могла мобилизоваться общественная энергия. Тут и противопоставление Ленина Сталину, и экстатические радения вокруг Бухарина как антитезы им обоим, и воспевание шведского социализма как позитивной альтернативы «ленинско-сталинско-бухаринским бредням», и, наконец, апофеоз борьбы за демократию. Все это – позитивные ценности, которыми бесстыдно манипулировали. Ценности последовательно сбрасывались, как дешевые использованные предметы. А те, кто в эти ценности верили, получали убедительные доказательства на тему: «Обманули дурака на четыре кулака».
Ни одна власть в мире никогда так не расправлялась с народом. Ни одна элита так не вела себя с обществом. В результате перманентного социокультурного шока рухнуло не только государство, но и общество. Начался ускоренный и постоянно поддерживаемый социальный регресс.
Вот моя схема. А как выглядит схема Соловья?
Жило-было коммунистическое государство. И внутреннее государство (народ – так, видимо?) слабело. Народ все меньше солидаризировался с коммунистическими ценностями. Он обладал все меньшим идентификационным потенциалом. И, наконец, когда идентификационный потенциал упал до нуля, внутреннее государство рухнуло и поволокло за собой внешнее.
Все это – ложь немыслимая. Банальная, пошлая, вненаучная. И уж в любом случае, конечно, опирающаяся на совсем замшелые аппараты описания социальных процессов. А ведь так хочется покрутиться вокруг какой-нибудь новизны. Ну, симулякров там разных, постмодернизмов. Но – покрутиться на большом расстоянии, чтобы, упаси бог, не разрушить политический заказ. Уши которого торчат из каждой фразы, а не только из лейбла «Горбачев-фонд».
Между тем, зверская идеологическая, психологическая, социокультурная и иная репрессия, осуществленная номенклатурой по отношению к обществу требует новых аппаратов для описания.
Тут мало противопоставления «объективное» – «субъективное». Тут надо говорить о сочетании собственных и вызванных колебаний в сложной социокультурной системе, о социокультурных вирусах и о многом другом. Тут надо обсуждать «проектное на рубеже столетий», потенциал социокультурного моделирования вне исторического процесса.
На рубеже веков появилась новая действующая сила – Игра. И эта Игра решилась противопоставить себя Истории. Игра стала инструментом перерожденной номенклатуры. И инструмент успешно применили для войны с Историей, то есть с народом (не-государством в неявной, но отчетливо прочитываемой классификации Соловья). Тут надо говорить о «превращении» как квинтэссенции игровой стихии. О войне формы со своим содержанием. О социокультурной мутации. И о средствах, позволивших осуществлять все это, так сказать, в промышленных масштабах. Потому что, в каком-то смысле, уже апофеоз телевидения есть одновременно вызов конца истории. Кто и как сумел это все применить? Насколько субъект был внутренним, внешним или гибридным? Кивать здесь только на внешние силы несерьезно. А серьезная адресация к внутренним силам совсем иначе раскрывает того заказчика, который маячит за наукообразными сентенциями Соловья. И это мы вскоре увидим. А пока продолжим разбор доклада. Один еврей из анекдота, сидя у нотариуса, долго мучил того подробностями по поводу своего завещания. А в конце спросил главное: «Скажите, «никогда», «никому» и «ничего» – пишется вместе или раздельно?»
Сказав сквозь зубы по поводу СССР, что «никогда», «никому» и «ничего» пишется именно вместе, и никак иначе, Соловей тут же отпрыгивает в очевидное. Это вообще его манера: что-нибудь такое вдруг учудить – и сразу же начать бубнить, что «дважды два – четыре». Чаще всего это «дважды два» касается любимой Соловьем идентичности:
«Идентичность имеет не меньшее, если не большее значение, чем международное признание, новые институты и элитные пакты, новые символы». Чему равняется дважды два? Правильно! А если кто-то сомневается, то вот вам опять цитата из антагониста Тишкова:
«Верхушечные договоренности, декларации властей и даже международное признание не являются достаточными для создания согражданства, т.е. государства-нации».
А кто спорит-то?
Только вот вы мне скажите – по отношению к чему я идентифицируюсь? По отношению к неким образам, символам, «историческим концентратам»? Вы-то что хотите сказать? Что я идентифицировался-идентифицировался, а потом мне надоело. Это одна модель.
Но есть и другая. Образы были подвергнуты системной декомпозиции... диссоциации... как вы еще хотите? Деконструкции – чтобы было поприторнее, «попостмодернистичнее», так сказать? Символы оказались системно изгажены и осквернены. Наверное, есть постмодернистский аналог этого последнего слова. Но я предпочитаю классическую семантику. Идеалы оказались жертвой омерзительного шабаша, причем такого, по отношению к которому трудной найти какие-либо исторические аналогии.
Все это было сделано. По отношению к происходящему человек был абсолютно беспомощен. Ибо делалось это, повторяю, всей мощью информационного оружия, находящегося под монопольным и непререкаемым контролем правящей партии.
А после того, как все это было сделано, человеку говорят: «Идентифицируйся, пожалуйста, соотносись с обгаженным. Не хочешь? Наверное, у тебя идентификационный потенциал иссякает?» Так вот для чего нужно так обильно встраивать в свои тезисы некую очевидность! Для того, чтобы этот мухлеж потонул в банальностях? А несомненная политическая истина была растворена в наукообразных ссылках на опросы Российского независимого института социальных и национальных проблем, Фонда «Общественное мнение», Института социологического анализа (Т.Кутковец, И.Клямкин), ВЦИОМ, Левада-центра... А когда и этой туфты не хватает, то надо уцепиться за глубинные психологические зондажи Института этнологии и антропологии РАН? И еще вдобавок оговорить, что «при всех различиях в идеологических и культурных позициях»... (У кого различия-то в позициях? У Клямкина и Кутковец? У них у обоих с Ослоном, у Левады со всеми вышеупомянутыми? Кого дурить-то хотите?)... Так вот, «при всех различиях в идеологических и культурных позициях, исследовательских методиках и интерпретациях, опросы различных центров зафиксировали одни и те же тенденции». И что ж то за тенденции, боже ж мой? Не мучайте, не пугайте. Говорите правду в глаза! Честно, научно, внеидеологично.
Они и говорят, как умеют. А Соловей озвучивает:
тенденция в том, что «империя умерла. На этот раз навсегда».
Это, конечно же, не идеологическая и не политическая формулировка. Это чисто академическая наука, объективно описывающая объективное! И опирающаяся на внеидеологические авторитеты Клямкина и Кутковец, Ослона и Левады, а также спецгрупп по антропологическим (видимо, человеко-обезьянним) зондированиям! Вот что пишет Соловей по поводу своего «совершенно объективного» тезиса:
«Практически все наблюдатели (Кутковец, Клямкин, Ослон и пр.) едины в том, что деградация союзной идентичности, включая ее мобилизационную функцию, необратима (как приятно-то, какой кайф!). Важно, однако, понимать, что не гибель СССР привела к умиранию советской/союзной идентичности, а происходившее под покровом советской стабильности разрушение этой идентичности, выхолащивание ее жизненной силы послужило кардинальной предпосылкой гибели СССР. Другими словами, разрушение союзной идентичности было причиной, а не следствием гибели СССР. 25 декабря 1991 года – лишь формальная дата кончины советской империи, которая в умах, в массовом сознании почила в Бозе гораздо раньше. В противном случае в стране нашлись бы люди и структуры, готовые проливать кровь – чужую и собственную – ради сохранения империи как высшей ценности».
А дальше – цитата из совсем большого специалиста по империям Б.Г.Капустина (как же нам без цитат-то?): «Способность или неспособность производить готовность идти на смерть – это в конечном счете последний аргумент в пользу жизнеспособности или нежизнеспособности той или иной политической системы».
Что здесь важно соорудить? Все тот же коктейль из мухлежа и банальности.
Что должен скрыть этот коктейль? Разницу между естественным маразмом и искусственно вызванным параличом. Для того, чтобы идеалы и ценности носили мобилизующий, в том числе, жертвенный характер, должна существовать ценность жертвы, безусловность необходимости того или иного идеального.
Ни один самый жестокий и грязный политик не будет на это посягать, потому что завтра он сам останется ни с чем. Не опираясь на такое или иное идеальное, на ту или иную версию идеального социального магнетизма, на ту или иную систему ценностей и, конечно же, на значимость жертвы, он, сокрушив чужое, не сможет построить своего. Поэтому аксиомой было то, что никакая элита не рубит сук, на котором она сидит.
Эта – позднесоветская – элита решилась нарушить данную аксиому. И в таком смысле является антиэлитой. О чем я впервые сказал лет этак пятнадцать назад.
Яд кураре или укол в мозжечок вызвал паралич, а некая наукообразная личность, смакуя, говорит:
«Смотрите, в каком глубоком маразме находится сей пациент! Уже даже шевельнуться не может!» Наукообразие должно решить две задачи: одну – банальнейшую, а другую – гораздо более сложную. Какова банальнейшая задача? Она в том, чтобы ОПРАВДАТЬ ПОЗДНЕСОВЕТСКУЮ ЭЛИТУ ВООБЩЕ И ГОРБАЧЕВА В ЧАСТНОСТИ. Если идентификационный потенциал был не уничтожен искусственно, а иссяк естественно, то никакой ответственности на них нет: «Михаил Сергеевич трудился-трудился, старался что-то обновить, вернуть притягательность, а народ, знаете ли, уже того... идентификационно иссяк». Соловей хочет быть правовернее Папы Римского... Да что там Папы! Своего шефа! Ведь шеф считал Папу своим сотрудником. Так прямо и говорил:
«Мой сотрудник Папа Римский». А еще он также прямо говорил, что всю жизнь хотел уничтожить коммунизм и, наконец, уничтожил. А Соловей говорит, что идентификационный потенциал, знаете ли, иссяк. И бесстыдно противоречит начальству. На что мы немедленно обращаем внимание, как и полагается носителям советского иерархического сознания. Но кроме этой банальнейшей задачи, Соловей решает другую. И если бы он не решал ее, то не стоило бы стрелять из пушек по соловьям. А что это за вторая задача – становится ясно из следующих фраз рассматриваемого мною доклада:
«Именно в ходе советской истории произошла деактуализация русского мессианского мифа – идеи особого предназначения русских и России в эсхатологической перспективе, которая составляла «красную нить» отечественного бытия на протяжении последних нескольких столетий. В настоящее время этот корневой миф русской мифосимволической системы сохраняется как смыслообразующее ядро русской исторической идентичности (фу-у, я уже начинаю отирать пот со лба; ибо если он не сохраняется, то вообще ничего нет... Однако Соловей продолжает)... Но, дрейфуя в прошлое (это как это?), он не способен составить лейтмотив и стимул актуальной политики (если не способен – тогда какая идентичность?). В рамках христианской цивилизации вообще осталась лишь одна нация, более или менее сохраняющая уверенность в своем мессианском предназначении – американская». Хочется спросить: американская – это какая именно? Понятно, что Соловей имеет в виду Северную Америку. А Южную он в христианскую цивилизацию не включает? Там ведь, вроде, еще как горят свои мировые страсти, основанные на теологии освобождения, на иберийской мировой миссии, на позитивном переосмыслении коммунизма. А кроме христианской цивилизации – других нет вообще? Или в этих других нет мессианской идеи? У исламской цивилизации ее нет? А если у одних нет мессианской идеи, а у других она есть, то каков прогноз результатов межцивилизационного конфликта, который, как мы понимаем, в таком случае ничуть не менее, и даже более, вероятен? Но все это Соловью нужно для другого. А именно, для следующего (цитирую):
«В современной России (что такое эта современная Россия? Вот ведь он, основной вопрос!) трансцендентно мотивированные и предполагающие самопожертвование системы идей не обладают массовыми мобилизационными свойствами». Ну, не обладают, не обладают! А почему? Потому что взяли и беспрецедентно оскотинили? А те, кто не оскотинились, не хотят жертвовать собой за скотов? Соловью это как бы неинтересно. Ну, не обладают, и все.
«Возможности государственного строительства и вообще любого масштабного социального творчества (помилуйте – какое творчество при таком диагнозе?) ограничены исчерпанностью морально-психологических и социокультурных ресурсов, что коррелирует с беспрецедентным биологическим упадком русского народа. Проблема не в дефиците материальных ресурсов, а в биологическом и морально-психологическом, экзистенциальном кризисе. К этому стоит добавить интеллектуальную деградацию: историческое поражение не стало стимулом добиться интеллектуального превосходства над победителем».
Физик, видимо, должен добиваться интеллектуального превосходства без синхрофазотрона, новых компьютеров и с зарплатой 200 долларов в месяц.
Вот оно, постоянное хитрованство. Вроде лепит человек правду-матку, и надо ему спасибо сказать. А все чуть-чуть понарошку. Все – вокруг да около.
Исчерпанность морально-психологических и социокультурных ресурсов – это (как там, бишь, у неуважаемых мною биодетерминистов?) пассионарный надлом? Или это невиданная травма? Биологический упадок русского народа вызван идеологическими, культурными и социальными воздействиями на этот народ? Или он взял вот так и упал на пустом месте? Морально-психологический кризис – он сам по себе взял и образовался? Или... Но главное – для чего это все нужно? Для того, чтобы заявить:
«Каковы актуальные политические проекции столь мизерабельного (ох, как мне нравится это слово – не трагического, а мизерабельного!) состояния дел? Невозможно не только восстановление СССР (вот это проекция так проекция!); стремительно теряют популярность любые масштабные интеграционные проекты: СНГ как некая крайне туманная и расплывчатая перспектива конфедерации уже умерло в массовом сознании. Идея славянского союза (тройственного или российско-белорусского) еще держится, но при этом большинство российских респондентов отчетливо предпочитает союз суверенных государств формированию объединенного государства. В отношении постсоветского пространства лейтмотивом становится (обращаю внимание на незавершенность процесса) формула:
«да» сотрудничеству и интеграции, «нет» – объединению в общее государство. Не имеет поддержки ирредентистская идея объединения всех русских людей и земель в едином государстве. Путь «железа и крови» чужд русским, принявшим статус-кво: отождествление крайне сомнительных и ущербных административных границ РСФСР с государственными границами России. Даже осознавая проблемы русских меньшинств в «ближнем зарубежье» как часть проблем собственно России, «материковые» русские не выходят за пределы моральной солидарности с компатриотами, а зачастую не готовы даже к этому. Тенденция к самостоятельности России и формированию собственного государства превалирует среди русских по крайней мере с середины 1990-х годов. Причем динамика ее поддержки нарастает как вообще, так и особенно среди поколения, социализировавшегося в постсоветскую эпоху. Для последнего безальтернативно существование России в ее постсоветских границах».
Если бы я был Зюгановым или Ампиловым, то я бы просто сказал, что это все американский заказ на дезинтеграцию, транслируемый через Горбачев-фонд и поддерживаемый ангажированными социологами. Но я так говорить не буду. Я понимаю, насколько чудовищны реальные процессы, и в какой степени вышеприведенные констатации отражают правду о происходящем. Я обвиняю констататоров в другом. В том, что внутри этой тактической правды кроется стратегическая ложь, поскольку происходящее не раскрывается, а дискрибируется. А в данном случае эта дискрипция в точности тождественна лжи.
Если я говорю, что с вами происходит то-то и то-то, но не объясняю, почему это происходит, то это не наука, а психообработка, промывание мозгов. Я говорю вам: «Вы худеете, у вас ухудшается кожа, вылезают волосы. Видите – начинают шататься зубы». Это наука? Это экспертная диагностика? Это анекдот по-среднеазиатски: «Верблюд идет, какает. Другой верблюд идет, какает. Третий идет, какает...» – «А где же соль?» – «Соли нет. Одно дерьмо».
Вы объясните, почему шатаются зубы и выпадают волосы! Это цинга? Глисты? Онкология? Вы не рассказывайте мне, что дистрофики не могут самоорганизовываться! Вы объясните источники дистрофии. И методы ее преодоления. В противном случае, мне и без вас все понятно. Но вы-то совсем другого хотите. И из следующего абзаца становится ясно, чего именно:
«Мы имеем дело с историческим сдвигом поистине тектонических масштабов: ценность и идея Империи, русский мессианизм, составляющие доминанту русского сознания и главный нерв национального бытия на протяжении без малого четырехсот лет, сданы в архив. Русские перестали быть имперским народом, народом для других, закрыта героическая, славная и страшная глава нашего прошлого. И это несравненно более кардинальное изменение, чем политические и экономические пертурбации последних полутора десятков лет. Что же написано в новой главе нашей истории?»
Если в этой главе написано это, то следующей главы – не будет. И это понимает любой вменяемый исследователь. Но Соловью мало расправиться с советским сознанием, а также имперским сознанием вообще. У него, повторяю, другие цели. И другой заказ.
Я понимаю, что наговариваю. И, тем не менее, я убежден, что речь идет о заказе – протранслированном или уловленном. В чем же этот заказ? Об этом говорит уже следующий фрагмент доклада:
«Согласно телеологической логике так называемого «посткоммунистического транзита», подданные империи должны превратиться в граждан национального государства, составив политическую (гражданскую) нацию; иное было бы «дурной», «неправильной» современностью или «прерванным транзитом». Эта откровенно идеологическая (то есть спекулятивная) конструкция, которой пытались придать статус научного знания и объективной исторической закономерности...». Здесь, опять-таки, очевидная для любого грамотного человека подмена объекта критики через смешение понятий. Безусловно вненаучный (и потому подударный для критики) идеологический западный фантом под названием «посттоталитарная транзитология» – сваливается в одну кучу с вполне научной идеей национального государства. И это – вместе! – называется «идеологической конструкцией, которой пытались придать статус научного знания». А фантомом при такой подмене оказывается уже нация-государство! Но факт состоит в том, что на протяжении последних пятнадцати лет некая элита (отнюдь не либеральная, а в погонах) легитимировала распад СССР возможностью построения национального государства в строгом смысле этого слова. Возможностью построения «русской Франции», так сказать. И тем, что, только создав «русскую Францию» (нацию в строгом смысле слова), можно начать модернизацию, без которой в условиях стремительного научно-технического прогресса мы не сохранимся вообще, а будем уничтожены странами-конкурентами.
При этом говорилось, что отделенная периферия будет находиться под нашим неявным контролем в узкий переходный период, а затем «прилипнет» к нам окончательно, как только мы преуспеем в модернизации. И станет в чем-то нашей колонией – источником сырья и рабочей силы. Модернизация предполагалась системная – культурная, социальная, интеллектуальная, технологическая. В рамках этой модернизации одновременно с переходом общества на национальные рельсы должны были открываться новые социальные перспективы (каналы вертикальной мобильности), возникнуть новые культурные и нравственные нормы, новые образовательные горизонты. А также строиться, причем лихорадочно, новые и новые заводы, то есть идти нерыночное построение нового структурно-модернизационного комплекса. И реформаторы, которые заявляли эту программу, и их кураторы в погонах объявляли, что они-то и являются ревнителями великой национальной русскости, а их враги, в том числе некие имперско-кавказские элементы, подрывают эту великую идею национального спасения. Фразы Соловья – не частное экспертное суждение. Я в этом убежден. И обращаю внимание на то, как изящно изымается вся система обещаний, под которую разрушался СССР. Вот уж, воистину, по анекдоту: «Смотри, дурачок, как это делается!» Итак, идея нации, оказывается, является «идеологической (то есть спекулятивной) конструкцией, которой пытались придать статус научного знания и объективной исторической закономерности». И которая «легла в основание государственной стратегии идентичности, нацеленной на формирование нации «россиян». Говоря здесь о чужих спекуляциях и называя спекуляцией единственную альтернативу подло взорванной и отнятой у русских империи, Соловей проявляет талант настоящего спекулянта. Потому что он цепляется за слово «россияне» – этот шедевр демократического идиотизма. И начинает танец вокруг идиотизма после того, как задел нечто, к этому идиотизму никакого отношения не имеющего. Вот почему я предлагаю отбросить химеру каких-то там «россиян», взять нормальное слово «русские» и спросить Соловья: возможны ли, по его мнению, русская нация, в полном смысле этого слова, и русское национальное государство? Но Соловью-то надо цепляться за очевидный идиотизм. И танцевать вокруг него свои далеко идущие танцы. Что он и делает:
«Данная стратегия (сама стратегия, а не ее «россиянское» искривление) увенчалась блистательным провалом, а попытки продемонстрировать ее успех – откровенное лукавство или добросовестное заблуждение, вызванное отождествлением двух тесно связанных, но разнородных явлений. Речь идет об отождествлении территориально-страновой идентификации с идентификацией с политической общностью. Считая именно Россию (а не СССР, СНГ или Союз России и Белоруссии) своей страной, жители России не образуют общности, имеющей общую политическую мифологию, общие ценности и символы, то есть политической (гражданской) нации в подлинном смысле этого термина. Территориальная идентификация – необходимое, но недостаточное условие для ее возникновения. То общее (в смысле политической мифологии, ценностей и символов), что у нас имеется, относится к остаткам советского наследства, а не к постсоветскому бытию. В этом смысле «советский народ» и особенно русские как его ядро был ближе к идеалу политической нации, чем современные россияне».
Что такое весь этот пассаж? Это следующий, третий по счету, крик.
Первый – «забудьте о СССР!»
Второй – «забудьте об империи вообще!»
Третий – «забудьте о национальном государстве! Поезд ушел!»
Для того, чтобы этот третий крик услышали, можно задним числом сделать реверанс в сторону советского. Ведь его уже похоронили! А речь-то идет об очень живых вещах. Эта живая вещь – русское национальное государство. Его надо окончательно и бесповоротно у русских изъять. И поскольку напрямую это сделать трудно, то надо как следует поглумиться над термином «россияне», этим и впрямь весьма удобным «мальчиком для битья». Не знаю, как уж там у Соловья с наукой. Для меня это, честно говоря, неважно. А вот в игровой демагогии он вполне преуспел:
«О силе и мобилизационном потенциале «россиянской» идентичности говорить уже вообще не приходится. Если в апогей советской эпохи (еще один реверанс умершему) жертвование (не обязательно жизнью, хотя и жизнью тоже) во имя и для «нашей советской Родины» было распространенным явлением, идеологическим нормативом и общественно поощряемым образцом поведения, то попробуйте найти среди «россиян» хотя бы одного человека, пожертвовавшего хотя бы чем-нибудь, не говоря уже о жизни, ради «суверенной демократической России». А ведь «дело прочно» только тогда, когда «под ним струится кровь».
А тысячи погибших в Чечне? Они списаны в архив вслед за жертвами других эпох? Если с таким жеманно-пренебрежительным скотством относиться к крови, то ее никогда не будет! Дело крепко, когда оно не «наше дело» («Коза Ностра»), а «общее дело». А струится кровь под делом, когда ее на коленях собирают в жертвенную чашу.
Кровь струится, коль над ней
Не глумится Соловей.
Тысячи погибших в Чечне, и не только там,– погибли не за Россию? Скажете, что не за демократическую – и что? Была и есть кровь, которую проливают, чтобы не допустить распада России! Не было бы ее – Басаев был бы уже в Кремле. И пусть все соловьи противоположного – не будят во мне воспоминания минувших дней, когда они чирикали вслед за предателем России Лебедем: «Те, кому не нравятся соглашения в Хасавюрте, пусть берут автомат – и в Чечню». Потому что я помню конкретно, кто, как и что чирикал. И если тогда и вышвырнули Лебедя пинком под зад из Совбеза – то в память об этой крови. Итак, кровь, конечно, проливалась за Россию как единую историческую личность, а не за демократию и «россиян». Но она проливалась. И упражняясь в танцах вокруг «россиян», Соловей на самом деле посягает на другое – на русскую нацию и русскую национальную Россию.
Как же именно он посягает?
Вначале говорит о провале нации-государства вообще. Ибо нация-государство – это дитя Просвещения, дитя Модерна, а Просвещение и Модерн кончились...
Пусть он это индийцам расскажет. Или китайцам. Или бразильцам. Это в кругу себе подобных – можно так безнаказанно упражняться. Кстати, почему это Просвещение и Модерн кончились? Оказывается, произошло «необратимое (ибо необратима эволюция сложных систем) разрушение ценностно-культурного континуума Просвещения и Модерна». Но это – чушь с позиций той самой теории систем, терминологию которой Соловей так опрометчиво использует! Если сложная система необратимо эволюционирует, это никак не говорит о «разрушении ее ценностно-культурного континуума»! Она вполне может эволюционировать и в направлении развития этого самого «континуума» (центральная идея линейной теории Прогресса). То есть, опять мы видим «соловьино-наукообразную» фразу с элиминированным содержанием! Далее начинаются размышления о государстве в условиях постмодерна. О новых идентичностях, необходимых для этих государств. А также о народах исторических и неисторических. Одни народы творят историю, другие – статисты. Конечно, интересно понять, русские-то в каком разряде? Понятно, что они были историческим народом. Но после того, как «порвато и растоптато» все, что их таким народом делало, – к чему клонит многоуважаемый эксперт? Для начала эксперт обсуждает дихотомию политических и этнических наций. И настаивает на том, что все нации, даже «иммиграционные» (читай – американская) имеют этническое и культурное ядро.
Насчет культурного – спорить не приходится. Без культурного ядра нет никакой социальной общности – ни народа, ни нации. А вот насчет этнического ядра – что имеется в виду чисто конкретно? Есть французская нация – у нее какое этническое ядро? В каком смысле этническое ядро? В смысле, что есть племя, на котором эта нация собрана, и это племя продолжает цементировать собой общенациональный конгломерат? Что это за племя? Галлы? Франки? Кто тот эксцентрический мыслитель (не говорю ученый), на которого здесь надо сослаться?
Хантингтона здесь упоминают? В том смысле, что он говорит о неустойчивости американского сплава? Так если хотите знать, именно «иммиграционная» нация особенно нуждается в гиперэтническом цементе. Потому что она не является нацией. А является конгломератом. В этом смысле WASP – белых англосаксонских протестантов – иногда определяют, как нечто типа гиперэтнического цемента США. Но вы там попробуйте, скажите итальянцам, евреям, латиносам или афроамериканцам, что они «второй сорт»! Вы скажите католикам, что они «второй сорт» по отношению к протестантам! И, наконец, речь идет о гиперэтническом цементе – чего? Американской империи. Вот об этом уже говорят почти все! Эти самые WASP выполняют в США ту же функцию, которую русские выполняли – где? В СССР! В строгом смысле слова, речь идет об этническом (но сразу же надо добавить – гиперэтническом) ядре империи. Но и то – с большой натяжкой. Если бы это ядро в США расщепили до этносов, была бы непрерывная склока между голландцами, англосаксами, немцами, скандинавами и бог еще знает кем. Это и доказывает, что ядро было гиперэтническим. Как возникает нация из империи? Гиперэтническое имперское ядро трансформируется в еще более интегративный субстрат. И это единственный путь, в рамках которого оно может как-то сохраниться. Советско-русское гиперэтническое ядро красной империи (СССР) могло и может трансформироваться в более (а не менее) синтезирующий национальный русский субстрат.
Но Соловей-то предлагает другое. Причем предлагает не сразу. Он опять сделал, мягко говоря, эксцентрический вброс, – и отпрыгивает в очевидное, где находит себе удобных партнеров для полемики. Этот прием называется «смягчение вброса».
«Смягчителями» становятся либеральные идиоты, которые атакуют русский национализм. Соловей «дерзко воюет» с ними, заявляя:
«В паре с этим (наличием у нации этнического ядра) теоретическим тезисом находится другой, вообще невыносимый для культурно травмированной отечественной интеллигенции: невозможно строить государство и формировать нацию, не опираясь на национализм. Более того, демократическое преобразование общества возможно лишь в националистических формах, что доказывается историей и актуальной практикой подавляющего большинства современных демократических государств. Так называемый «банальный национализм» составляет имплицитный и неотчуждаемый ментальный фон общественного и элитарного дискурсов, культуры и политики самых «образцовых» демократических политий». Как говорится, «напугал ежа голым задом». И впрямь ведь, как удобно полемизировать с Еленой Боннэр, борющейся с русским национализмом. Но другим-то, и мне, в том числе, так пускать пыль в глаза не надо!
Во-первых, оказывается, «демократическое преобразование общества возможно лишь в националистических формах». Вся политология этих самых «образцовых демократических политий» уже как минимум полвека вопит, что национализм и демократия – «два вещи несовместные», как гений и злодейство. А Соловей, ссылаясь на учебное пособие С.Малахова, поправляет: все в точности наоборот.
Во-вторых, какой все-таки имеется в виду русский национализм? Такой же, как в «образцовых демократических политиях»? Или?.. «Имплицитный и неотчуждаемый ментальный фон»?.. «Психическая, говоришь? Хрен с ней, давай психическую!»
Хочешь, чтобы у меня к этому моменту голова закружилась от терминов и я не увидел следующей фразы: «ДАЖЕ ЕСЛИ ВЫНЕСТИ ЗА СКОБКИ РУССКИЙ НАЦИОНАЛИЗМ...»
А зачем тебе его надо выносить за скобки, дядя? Тем более, в этом же пассаже заявляя – в скобках! – что «вопрос о причинах такого положения дел не обсуждается». А затем, чтобы сделать вывод: «Невозможно строить российское внеимперское государство, игнорируя и даже элиминируя русскую этничность».
Французское внеимперское государство так можно строить. А российское – нет. Почему?
Дальше начинается главное. Существующее российское государство предъявляется в качестве антисистемы, мерзости, сущности, вызывающей тотальное отторжение. Соловей описывает черты этого государства (вправду дающего предельные основания для самой сокрушительной критики) в репрессивном стиле, знакомом по худшим образцам интеллигентского шельмования советского государства. Скажете, в советском, тем более позднесоветском государстве, не было черт, вызывающих отвращения? Были! Но эти черты тогдашними критиками изымались из контекста и подавались в репрессивной манере. То же самое Соловей делает по отношению к путинской России. Он справедливо критикует официоз, пугающую неэффективность и некомпетентность этого государства. Он сразу же берет быка за рога и заявляет, что «все исходящие от такого государства и такой элиты инициативы воспринимаются с позиций презумпции их враждебности и чуждости обществу». Он заявляет, далее, что «официозная политика государственного патриотизма не ослабила, а усилила противопоставление государства/элиты и общества. Она оказалась патриотическим симулякром: патриотические знаки и символы не были подкреплены соответствующим изменением реальной политики, оказавшейся диаметрально противоположной пропагандируемым ценностям, а призванные задавать обществу образцы и нормы поведения элитные группы демонстрируют крайний эгоизм и своекорыстие. ...предлагающиеся обществу «парадные» ценности противоречат ценностям самой элиты, а «правда жизни» – создаваемые «гнусной российской действительностью» образцы и нормы социального поведения – разрушает любые эталоны и идеальные модели».
Это правда. И что это одновременно? Это репрессивная модель, в которой для полной узнаваемости вместо «российская элита» можно поставить «советская номенклатура». В том-то и был ужас ситуации конца 1980-х годов, что деструкторы били по реальным болевым точкам. И более того, существовал сговор между номенклатурой, по которой били, и ее охвостьем, которому разрешалось наносить соответствующие удары. А удары по охвостью сама же номенклатура и блокировала, причем вполне жестким и волевым образом. Тут цензурный императив продолжал действовать, как часы.
Еще один код этой деструкции – несколько жестких ударов по нужным целям, и одновременно реверанс в сторону хозяина. Соловей пишет:
«Нарастающую враждебность удается снимать благодаря фигуре президента В.В.Путина, играющей типичную для России роль суверена – возвышающегося над государством социального медиатора. Не секрет, что высокое и беспрецедентно устойчивое доверие к президенту не распространяется на основные государственные и политические институты, уровень доверия к которым, несмотря на некоторые флуктуации, остается очень низким».
Понимая, что в голом виде реверанс «а ля 1989 год» не проходит, Соловей пытается приодеть реверанс в одежды наукообразия. И попадает в очень скверный капкан. Почему к президенту такое доверие, когда ни к чему доверия нет? Соловей объясняет:
«Тем самым в современной России воспроизведен исторически устойчивый стереотип (батюшки, все стереотипы рухнули, а какой-то, оказывается, воспроизведен!) отечественного общественного сознания: пиетет по отношению к суверену при одновременном отторжении «средостения» между «царем» и народом».
Все испарилось, по Соловью: мессианский миф, трансцендентальные ценности, потенциалы мобилизации, моральные нормативы... Осталась только любовь к батюшке-царю и ненависть ко всему остальному!
Для кого рисуется эта лубочная карикатура? Понимая ее неубедительность, Соловей, кроме данной реверансной, рисует еще и вторую опору путинского высокого рейтинга. Она еще более упоительна:
«Второй главной опорой выступает негативистский «общественный договор»: люди не выступают против власти, пока она не мешает им жить, не ломает основы приватного бытия и структуры повседневности, не оказывает на них чрезмерного (по скромным русским меркам) давления». Что это за структуры повседневности? Если имеются в виду структуры повседневности по Броделю, то возможны ли они вообще в ситуации краха всех и всяческих идентичностей? Если же имеются в виду криминальные структуры, то описание Соловья строго эквивалентно признанию того, что существует только криминальный общественный договор: в таком-то поселке власть позволяет обществу воровать лес и другие оставшиеся бросовые ресурсы, а общество закрывает глаза на то, что власть ворует местный бюджет и все остальное.
Но Соловью важно добраться до сути. И до конца выполнить политический заказ. Он пишет:
«Эти обстоятельства лишь сглаживают, но не отменяют главного итога последнего пятнадцатилетия – ПРОВАЛА СТРОИТЕЛЬСТВА «НАЦИОНАЛЬНОГО ГОСУДАРСТВА» В ПОНИМАНИИ, ПРИСУЩЕМ МОДЕРНУ; И СООТВЕТСТВУЮЩЕГО ПРОВАЛА В ФОРМИРОВАНИИ РОССИЙСКОЙ «ПОЛИТИЧЕСКОЙ НАЦИИ». Но и это еще не все. Нужно же запустить машину окончательного отторжения от существующего государства. Тут Соловей прячется за спину А.И.Фурсова и говорит, что данное государство (читай – путинская Россия) – это «принципиально новый в мировой истории тип государства. Корпорация-государство».
Произнеся это, Соловей, вслед за Фурсовым, вступает на очень скользкую терминологическую территорию. Корпорация-государство, или корпоративное государство, в истории известно. Это, прежде всего, Италия Муссолини, а затем, совсем недавно (многие считают, что в реальности по сей день), – Япония, Южная Корея, Сингапур и некоторые другие «тигры» Юго-Восточной Азии. Причем основная историческая функция корпоративного государства – обеспечить аккумулирование ресурсов для выхода из острого кризиса или для совокупного социально-экономического (и политического) «рывка». Но именно итальянский фашистский прецедент оказывается основным «идеологическим» основанием для критики корпоративного государства со стороны сторонников «свободного рынка».
Здесь нужно отметить, что либералы много раз обвиняли в дрейфе к модели «корпоративного государства» и кризисные послевоенные Францию и Великобританию (с их глубоким огосударствлением экономики, повышением роли центральной власти в реализации стратегических хозяйственных проектов и жестким контролем за деятельностью корпораций), и даже США эпохи Франклина Рузвельта.
Что делают Соловей с Фурсовым? Они добавляют в свою версию-расшифровку данного термина обширный список негативных (и вовсе не обязательно присущих корпоративному государству) признаков:
«Такое государство отказывается от аксиологии общественного блага; отказывается от главной цели любого государства – определения, что справедливо, а что нет (Аристотель); минимизирует социальные и антропологические издержки с целью максимизации прибылей, используемых в интересах элиты. По самой своей субстанции это государство враждебно обществу и поэтому не испытывает потребности в лояльности общества по отношению к себе; значит, ему не нужна государственная идентичность». Зачем же понадобилось так «уточнять» вполне научно респектабельный термин? Возможно, именно для того, чтобы сразу перекрыть тотальным «терминологическим» (а на деле – сугубо оценочным) негативом любые шансы на выход из российского кризиса за счет жесткого государственно-корпоративистского управления. Но и не только для этого.
Если путинская Россия действительно такова, как на нарисованной Соловьем картинке, – то все срочно должны от нее отлагаться. Все должны бежать от этого монстра или подымать против него восстание. Но поскольку, как выше сказано тем же Соловьем, сил на восстание нет, то единственная возможность – бежать. Испуганные граждане спрашивают: «Куда бежать?» И Соловей им отвечает: «В форсированное развитие этнической идентичности».
Дойдя до главного и описывая «этническую революцию» русской идентичности, Соловей пишет:
«Надежным индикатором этого процесса выступают масштабы, динамика и направленность этнофобий в отечественном обществе. При этом обращает на себя внимание крайне высокий уровень этнического негативизма, во-первых, среди образованных слоев населения (включая Москву), что указывает на неслучайность этнофобий, их отрефлексированность (указывает это только на то, что эта самая образованная аудитория, так сказать, «аудитория «Эха Москвы», обладает всеми теми погромными свойствами, которые она приписывала русскому народу), во-вторых, среди социализировавшейся в постсоветскую эпоху молодежи, что означает превращение этнофобий в системный самовоспроизводящийся и устойчивый фактор национального бытия».
Понимая, что в сказанном есть «националистический соблазн», Соловей сразу же оговаривает:
«Следует предостеречь от отождествления этнизации сознания и роста ксенофобских настроений с национализмом. Эмпирически это тесно связанные, но теоретически разнородные явления: из этнизации сознания и даже драматического роста ксенофобии не следует с неизбежностью национализм, хотя ксенофобия может составить его питательную почву. Как раз современная Россия представляет классический пример отсутствия линейной зависимости между этнизацией сознания и ксенофобией, с одной стороны, национализмом – с другой». Еще бы! Если признать наличие русского национализма, то как одновременно заявлять, что национальное государство «накрылось медным тазом» вслед за предшествующими? А вот ксенофобия и этнизация есть не жизненная агрессия, а судорога агонии. И эту судорогу программируют.
Соловей далее говорит, что русские потеряли исторический фарт (очень научный термин), что они исторически надорвались, и надорвались витально, и что они являются объектом колониальной эксплуатации со стороны «некоторых элитных групп, идентифицирующих себя как либеральные».
Дальше он пишет:
«Этнизация идентичности неразрывно сопряжена с архаизацией ментальности и общества – их опусканием вглубь коллективного бессознательного, возвращением к примордиальным идентичностям (что еще за дугинский «зверь» в научной «берлоге»?), что неизбежно в контексте трагической социокультурной и антропологической деградации отечественного общества». А в чем источник трагедии? И почему это трагедия? Трагедия – это борьба с роком, а не признание его. Бетховен писал: «Вся жизнь – трагедия. Ура!» Может быть, бетховенские определения не подходят под «примордиальные стандарты» Соловья – Дугина?
В любом случае, либо мы даем оценку мегатенденции и называем ее «искусственно спровоцированный регресс». И, исходя из этой оценки, предлагаем средства перелома данной тенденции. Либо мы смиряемся с тенденцией, к чему и призывает Соловей, и начинаем напяливать на эту тенденцию какую-то «одежку, по которой надо протягивать ножки». Липовую одежку какой-то там «этнической государственности». Этнической государственности в современном мире не бывает. В данном определении этнос – это племя. А племя – это догосударственная фаза развития народной общности. Для племени можно создать резервацию – убогую «Республику Русь». В рамках этой «Республики» русские должны управляемо деградировать. Регресс должен продолжаться. И ему надо искать новые формы управления. А также объяснения и оправдания.
Осуждая на словах нынешнее «государство-корпорацию» как форму уничтожения русских, Соловей его осуждает-то вслед за Фурсовым лишь за то, что в нем некие «чужие» управляют русскими на антисистемных основаниях. Как только не чужие, а сами русские (или тот, кто под них «смолотит») начнут управлять ликвидационной русской антисистемой, – обвинения закончатся.
Либеральные антисистемные элементы осуждаемы русскими этнизаторами и их соловьями только как конкуренты в деле высокоприбыльного уничтожения русского народа. Их пафос один: «Уж этот-то народ мы могли бы уничтожить сами, и с максимальной выгодой в свой карман!» А им в ответ из либеральной берлоги несется: «Фиг вам! Слипнется, не по чину берешь!»
Такова коллизия. А кто еще этого не понял, для тех я доцитирую Соловья:
«В структуре самой этнической идентичности все более важное место занимает биологический принцип (кровь), серьезно потеснивший традиционно влиятельные культурнические и языковые определения идентичности – почву». Гитлер и Розенберг – отдыхают. И отдыхают они не где-нибудь, а в Горбачев-фонде. Соловью надо это как-то смягчить. И он смягчает:
«Это, конечно, не переход от историко-культурной к расовой матрице русской идентичности...» Что такое «расовая матрица русской идентичности»? Соловей сколько и чего «принял» перед тем, как подобное написать? «...но изменение структуры самой идентичности, а также симптом и одновременно фактор разрушения ценностно-культурного континуума модерна». В какую сторону разрушение-то идет, дядя? От модерна – к чему? К религиозному контрмодерну, то есть фундаменталистскому православию? Там этнический код не работает по определению – на то оно и христианство. К язычеству? К какому? Где ты его видишь? И что на этой основе построишь? К просто звериному существованию? К антропологическому прозябанию в пограничной, полузвериной дикости? Ты под чьи мстительные намерения рисуешь этот русский зоопарк? «Наиболее радикальные формы этнизации сознания характерны не для населения «прифронтовых» и пограничных территорий, не для мелкой и средней буржуазии, а, в первую очередь, для молодежи, причем вне зависимости от социального статуса и уровня образования».
Ну, скажи уж прямо, что регресс формирует ощерившегося зверька! Так нет! Сказал – и надо отпрыгнуть, найти удобного оппонента:
«Вопреки расхожим представлениям, современная российская молодежь вряд ли составляет резерв демократии, прогресса и симпатизантов Запада. Скорее, наоборот: ей ближе ценности иерархии и насилия (это что за ценности? «Ценности насилия» – это наука?), а не равенства и свободы... В более широком смысле, на руинах Третьего Рима идет интенсивное и спонтанное складывание качественно новой, неоварварской традиции (а почему «нео»? Звериной – так и скажи!), соединяющей архаичные социальные модели и ценностные ориентации, кажущиеся забытыми культурные формы (шаманские, что ли? Не понимаю!) с новыми технологиями (какие новые технологии – бактериологическое оружие, что ли? Компьютеры? Эти бусы, которые подконтрольным образом тебе, как дикарю, дает их создатель?). Из глубин коллективного бессознательного, разрывая тонкую пленку цивилизации и культуры, всплывают архетипы и большие стереотипы русской истории».
Но, во-первых, у «архаичных социальных моделей» и «забытых культурных форм» была какая-то (причем вполне жесткая и эффективная) нормативность, управлявшая социальным поведением. В частности, так называемое «обычное право». А у нового «зверька», который выпадает из нормативности современной в «неоварварство», – какие и откуда нормы, даже если у него есть компьютер или, не дай Бог, пистолет? И кто и как его в таком случае «этнически» или любым другим способом будет социализировать? Чужой дядя при помощи пулемета?
Во-вторых, ну архетипы – ладно. А откуда берутся «большие стереотипы истории»? Только что было сказано, что история отменена. Как из бессознательного могут выплыть стереотипы истории? Он историю с примордиальной традицией путает, или как?
А вот как – чтоб всяким там «контррегрессорам» неповадно было:
«В то же самое время я бы предостерег от описания этого процесса исключительно в терминах «регресс» и «архаика», его интерпретации в рамках прогрессивистских концепций, которые суть культурные, а не научные конструкции». А что такое научные конструкции? Это ты все на странице 9 загибаешь. Напомним, что у тебя было раньше, на странице 4:
«Необратимое (ибо необратима эволюция сложных социальных систем) разрушение ценностно-культурного континуума Просвещения и Модерна...»
О глупости отождествления эволюции и разрушения мы уже говорили. Но, еще раз, ведь «необратимая эволюция сложных социальных систем» – это из линейной концепции прогресса. Как только мы говорим о самой возможности регресса, мы уже меняем эту линейную концепцию на другие модели, предполагающие более сложную историческую динамику.
То есть, когда Соловью нужно обосновать разрушение Модерна, он применяет его, Модерна, наиболее радикальное «дитя» – линейную теорию прогресса с ее необратимой эволюцией. А когда нужно воззвать к архаике – проклинает эту прогрессивистскую концепцию, как ненаучную конструкцию. Это уже по ту сторону не только научной честности, но и грамотно построенной идеологической спекуляции!
«В действительности мы воочию наблюдаем (а такая возможность интеллектуалам предоставляется редко) подлинно историческое творчество...» Почему историческое? Какая история? Что такое история племен, выпавших из глобального контекста? У них есть история? Во всем описанном историей не пахнет.
«...подлинно историческое творчество – редкое по интенсивности, масштабу и драматизму строительство нового мира на руинах старого. Это творчество корректно определить («корректно» – я балдею!) как «трансгресс», то есть такой глобальный сдвиг, который, включая элементы как прогресса, так и регресса, ведет к возникновению нового социального качества...»
Ну, все-таки, ты определи, какого качества. Какие элементы берутся от прогресса, какие от регресса? И вообще – так бывает? «Глобальное изменение исторического ландшафта происходит во взаимосвязи с кардинальной трансформацией содержания русского Мы. Русские превращаются в иной народ: их новое состояние, безусловно, связано с предшествующими, и, в то же время, характеризуется качественной новизной. В афористичной форме вектор перемен можно определить как превращение народа для других в народ для себя».
Превращение «народа для других» в «народ для себя» – это классическая формула постимперской национальной трансформации. В строгом смысле слова, «нация» – это и есть «народ для себя». «Трансгрессы», о которых повествует Соловей, ставят один принципиальный вопрос: что именно для себя? Этот вопрос никогда так не ставился! Потому что любая элита подразумевала, что в термине «для себя» содержится жизнь народа. Нация – это народ, который может вести жизнь для себя.
То, что Соловей предлагает – это смерть для себя. Это агония для себя. Но это не жизнь. И в этом – главное «ноу-хау» некой политической силы и ее, так сказать, экспертов и идеологов. Меня спросят: «А что Вы так прицепились к Соловью? Кто он такой? Официальный идеолог крупной партии, сверхпопулярный эксперт, олигарх? Может, Вам больше прицепиться не к чему? Может, у Вас маргинально-патриотический конспиративный синдром? И Вы «заводитесь» каждый раз, когда эксперт как-то связывает себя с Горбачевым?»
Совершенно справедливый вопрос! К сожалению, ответ на него в полном объеме вывел бы меня за рамки публичной нормативной дискуссии. Не в том смысле, что я знаю что-то плохое о Соловье и многозначительно намекаю. А в том смысле, что я нечто знаю вовсе не о Соловье. Я знаю, что зашевелилась, задергалась вокруг темы русской уменьшительности совсем другая среда. Никак не сопоставимая по своему значению с Соловьем. Справедливости ради должен сказать, что Соловей давно высказывается в духе данного доклада. И что у меня нет никакого интереса к нащупыванию трансмиссий между шевелением по-настоящему элитной среды – и докладом Соловья. Во-первых, мне это не интересно. Во-вторых, я верю, что трансмиссии может не быть. Интеллектуал чаще всего улавливает тенденции, которые носятся в воздухе. А не проплачивается или дергается за ниточку. А если он даже проплачивается и дергается, это опять ничего не значит. В деятельности интеллектуала важен только продукт – текст. Текст Соловья я уже обсудил. Мои размытые отсылки к чему-то, что, знаете ли, как-то «шевелится», для аналитики абсолютно недостаточны. Хотя знающие меня понимают, что такие отсылки я никогда не делаю зря. Но аналитика адресована не только тем, кто меня знает. И эти «другие» должны получить какие-то доказательные факты? Конечно, должны! Во-первых, эти факты могут быть связаны с процессуальностью. Если процесс – это регресс, то у него будут результаты. Регресс будет накапливать отчаяние и озверение. Они будет во что-то оформляться сообразно своему качеству. И это будет, так сказать, уменьшительная псевдорусская этнизация. Бросьте вызов процессу – или смиритесь с результатом.
Во-вторых, на любой процесс, ведущий к деструкции, соответствующие интересанты слетаются, как мухи на мед. Русская уменьшительная этнизация – это стопроцентная деструкция. Вы хотите сказать, что интересантов нет? Они есть – а значит, они будут задействовать в своих целях некую реальную процессуальность. Может быть, они ненавидят само слово «русские», эти интересанты. Но в отличие от наших маргинал-патриотов, они ведомы не ненавистью, а целью. Надо им привести русских к гибели, они будут в первых рядах, кто орет «русские идут!». Это я еще из политкорректности сказал «будут». На самом деле они уже там. В-третьих, есть и другие интересанты. Идет реальный процесс, являющийся, по сути, очередным социальным сбросом. Но ведь это процесс, в нем есть энергия! Мало ли кому как хочется эту энергию использовать? Энергия всегда в цене. Кто-то хочет запрячь ее в свою выборную телегу. Кто-то – что-то спровоцировать, чтобы потом подавить. Кто-то – иначе использовать для клановой борьбы. Интересанты множатся! Тема мультиплицируется! Так это было и в эпоху распада СССР. Все повторяется с унизительной узнаваемостью.
И вновь мне возразят: «Все так, но на Соловье свет клином сойтись не может».
Согласен, убедили. Вынужден дать вам хоть какие-то (всегда не окончательные) аналитические доказательства, касающиеся открытых дериватов закрытого политического процесса.