От Artem Drabkin Ответить на сообщение
К Sergei Ko. Ответить по почте
Дата 29.03.2007 00:14:51 Найти в дереве
Рубрики WWII; Армия; Память; Версия для печати

Почувствуйте разницу

Добрый день,

Врдли кто-то читал этот рассказ адвоката С.Л. Арии:


...Морозной октябрьской ночью 1941 года сибирская дивизия была выгружена на подмосковной станции. Шли тяжелые бои за Москву, и дивизии предстояло принять первое крещение ог¬нем. Всю ночь войска дивизии шли к фронту, и на рассвете, не передохнув, ее передовые части с марша приняли встречный бой с наступавшим противником.
Полк, в котором служил Максимов, новоиспеченный млад¬ший лейтенант, получил задание оборонять село Каменку.
Вот что, Максимов,— сказал ему начальник артиллерии,— бери пару сорокопяток, отпрягай лошадей, пушки цепляй к танкам и жми срочно к этой вот опушке. Займешь позиции. Иди покажу.— Он расстегнул планшет и посветил фонариком на карту.
Товарищ капитан! — возмутился Максимов.— Я же минометчик. Как я буду пушками командовать? Подумайте сами!
Начальник артиллерии поднял голову от карты. Небритое, усталое лицо его в сумраке утра было суровым.
Это приказ, товарищ младший лейтенант,— сказал он жестко.— Вы у нас в резерве. Назначаетесь командиром огнево¬
го взвода артиллерии.— И добавил мягче: — Обстановка, брат, диктует. Выполняй. Время дорого.
Есть! — сказал Максимов растерянно.
Через час, когда совсем рассвело, он и солдаты двух орудийных расчетов уже сидели на танковой броне, прильнув спинами к башне и сунув ноги под теплый брезент брошенный на решетку мотора. Две пушки прыгали на букси рах сзади.
Проехав километров пять, танки остановились. В тишин стали слышны раскаты боя, гремевшего где-то впереди. От го ловной машины подбежал черный танкист и сказал:
Слушай, лейтенант! Мне сейчас дали по рации команд;
изменить направление и двигать по пахоте вон туда,— он махнул рукой в сторону от дороги.— Так что не дотяну я тебя. Отпрягай свое хозяйство!
А как же мы? — удивился Максимов.— Что мы тут без тяги делать будем? Ты сказал им, что пушки тянешь?
Сказал,— ответил танкист.— Говорят — перебьются как-нибудь.
— Хоть передай, чтоб нашим сказали, где меня бросили! — крикнул ему вслед Максимов.
В сердцах плюнув, он велел солдатам отцепить пушки и снять ящики с боеприпасами.
Оставшись на проселочной дороге, Максимов прикинул по карте: до указанной ему опушки оставалось больше трех кило¬метров. Катить на руках? По такой дороге? Когда же они туда доберутся? А снаряды? Нелепость...
— Разворачивай пушки, ребята,— приказал он.—-Будем оборудовать позиции здесь.
Солдаты принялись за дело.
Между тем с той стороны, куда ушли бросившие их танки, звуки боя приближались. И вскоре они увидели, как по гребням далеких холмов, обтекая их взвод справа и слева, движутся танки и едва различимые фигурки мотоциклистов. Отдаленный рокот их моторов прерывался четкими хлопками орудийных выстрелов. Это были немцы. Солдаты молча следили за ними, бессильные что-либо предпринять: враг двигался вне досягае¬мости огня их пушек.
Когда вражеские танки исчезли в желтизне дальних ле¬сов, унося с собой в тыл стихающие раскаты боя, Максимов послал одного за другим двух связных — за лошадьми и ука¬заниями. Лишь один из них вернулся уже в сумерках, через несколько часов томительного ожидания. Он доложил, что ло¬шади убиты, Каменка захвачена противником, а командиров не нашел.
Тогда по приказанию Максимова взвод снял с орудий замки, приборы, оттащил пушки и ящики со снарядами в лес, замаски¬ровав их в кустах, и лесными дорогами двинулся туда, где мог¬ли быть теперь свои.
...Они нашли их глубокой ночью. Но лошадей, которых про¬сил Максимов, им не дали. Комиссар дивизии приказал ему на¬кормить солдат и влиться со своим взводом в организованную им оборону.
Все утро они отражали атаки немцев. Ряды дивизии по¬редели. Но тому малому, что осталось от нее за эти сутки, удалось вгрызться в землю и устоять до подхода подкреп¬ления.
Через день Максимов добыл лошадей и лесами из немецкого тыла притащил свои пушки. А еще через день он был отозван с передовой и допрошен военным следователем...

Прошло много, слишком много лет... И вот он сидит, расска¬зывает мне свою историю: седой, спокойный, еще крепкий че¬ловек с тихим голосом и хорошим простым лицом.
Дав мне ознакомиться с рекомендательной запиской от зна¬комого прокурора, он интересуется, приходилось ли мне зани¬маться делами, связанными с военной службой.
В отдельных случаях,— отвечаю я.
У меня как раз отдельный,— говорит Максимов без улыбки.
Некоторое время он рассматривает свои руки, лежащие на потертом портфеле, затем продолжает:
Осенью сорок первого года я был приговорен трибуналол
к высшей мере. За трусость и невыполнение приказа. Да,— он бросает на меня взгляд.— Но, как видите, жив. Заменили и по¬
зволили воевать. Можете ли вы помочь мне обжаловать приговор?
А дело сохранилось?
Нет. Но удалось разыскать копии приговора и определения о замене.
Он достает бумаги из портфеля.
Короткий приговор на одном листе, вернее, на одной страни¬це, так как весь он уместился с одной стороны листа. В нем го¬ворится, что младший лейтенант Максимов, получив 25 октября 1941 г. в 7.00 приказание выдвинуться с двумя противотанковы¬ми орудиями к хутору Н. и отражать атаки противника, занял указанную ему позицию. Однако в 15.00, ошибочно считая себя обойденным противником по флангам, приказал взводу вынуть замки, снять прицелы, после чего отступил в тыл наших войск в с. Каменку. Орудия бросил на огневой позиции. Признавая Максимова виновным в невыполнении по трусости боевого при¬каза, трибунал лишил его офицерского звания и приговорил к расстрелу. «Приговор окончательный и обжалованию не подле¬жит». Ссылок на свидетелей и вообще на доказательства в тек¬сте нет.
— А как было на самом деле? — спрашиваю я.
Он рассказывает.
...В землянку трибунала Максимов пришел сам. Был уже почти вечер, несло мелким снежком. Вышел оттуда минут через двадцать на негнущихся ногах — и вокруг уже не было ничего: ни времени дня, ни хмурого неба, ни таявших на лице снежи¬нок, ни темных, шевелящихся на ветру елей, ни самого ветра.

Вокруг—■ сверху, снизу и внутри — была только смерть, одна только позорная смерть, предстоявшая ему.
Он упал. Его подняли и отвели в другую землянку, где не бы¬ло никого. У входа стал часовой. Там он в каком-то оцепенении, без мыслей, не чувствуя холода, просидел ночь и половину сле¬дующего дня. Ему принесли еду. Он поел. Потом пришел какой-то офицер и велел ему уходить в часть. Он не понял и продол¬жал сидеть, тупо глядя на склонившегося ко входу офицера.
— Вылезай, Максимов,— повторил тот.— Командующий не
утвердил приговора...
Второй листок — с определением трибунала Западного фронта. Учитывая, что Военным советом фронта назначенное Максимову наказание не утверждено,— заменить осужденному расстрел лишением свободы, отсрочив исполнение до окончания военных действий, с направлением осужденного на передовые
позиции.
Так,— сказали.— Что было дальше?
Дальше? Дальше был штрафной батальон. Через два месяца сняли судимость, вернули звание. Потом воевал. Нормаль¬
но. Вот характеристика при демобилизации.
Я взял у него пожелтевший листок с бледным текстом: «...капитану Максимову... с должности начальника штаба по¬лка... отличался исключительной личной храбростью... три лег¬ких и два тяжелых... орденами Красного Знамени, Александра Невского, Красной Звезды...»
Ясно. Дальше, после войны?..
Нормально,— сказал Максимов.— Вернулся на свой завод, работал. Тоже есть характеристика.
«...Слесарем-лекальщиком высшей квалификации... бригади¬ром... авторитетом и уважением... зарекомендовал... награжден... неоднократно избирался...»
Все нормально,— сказал я.Максимов посмотрел на меня: Приговор не нормальный.
Я вздохнул: Обжаловать приговор через столько лет? Жизнь прошла!
Он у меня и через столько лет болит. Ранения так не болят, сердце так не болит, как он.
Зачем вам это? — спросил я.— Ведь травой поросло...
Я тоже думал, что поросло. Вернулся, все вроде в порядке. Сегодняшние заботы были. Женился, пошли дети. Семья, быт, работа. Война, конечно, из памяти не шла, но больше ребят
наших вспоминал, эпизоды всякие — всего ведь хватало. Так много лет утекло, и как-то отмечали нас, бывших фронтовиков. Потом ночью проснулся я, стал вспоминать жизнь свою в целом, войну, и — споткнулся об этот приговор: за что клеймо постави¬ли? Ведь не трусость, не подлость моя тогда была — все ведь иначе было! Плюнуть бы да забыть. Ан нет, заело... Как заноза в душе.
— А чем будем опровергать? — спросил я. —• Мне тут удалось собрать кое-что.
Я углубился в чтение его документов. Это «кое-что» оказа¬лось могучим материалом, начисто опровергавшим приговор. Письменные свидетельства участников боя, от командира полка до сержантов и солдат, рисовали картину, резко отличную от описанной в приговоре. Каждое заканчивалось заявлением о го¬товности подтвердить все это при личном опросе, под каждым стояла подпись и печать, заверявшая ее подлинность.
Генерал-майор Седов, бывший в том бою просто майором, командиром полка, писал: «Днем 25 октября противник больши¬ми силами сбил нас обходом по флангам. Командиры батальо¬нов, батарей, рот были ранены или убиты. Полк потерял до 70% личного состава. Взвод 45-мм орудий, которым командовал мл. лейтенант Максимов, оказался в полуокружении, оторван¬ным от боевых порядков. В этих условиях командир взвода, не имея ни тяги, ни связи, при реальной угрозе пленения, принял единственно правильное решение... Никакой вины и трусости с его стороны не было. В ночь на 26 октября я был ранен и эваку¬ирован. Это помешало мне воспрепятствовать отдаче Максимо¬ва под суд».
Бывший начальник артиллерии капитан Петрухин... Бывший командир орудия сержант Казаков-Бывший наводчик сержант Бобров... Бывший... Бывший...
Двенадцать человек, чудом уцелевших на войне и чудом разысканных Максимовым через столько лет, свидетельствова¬ли его невиновность.
Последним шел лист, на котором бывший военюрист 3-гс ранга черным по белому написал, что приговор Максимову бьи вынесен под его председательством в основном «из профилак¬тических соображений». И подписался. И заверил подпись военкомате.
Видно, командующий фронтом был проницателен и челове¬чен, если в той тягчайшей обстановке нашел время разобрать
с этим мелким в масштабах фронта случаем, отказал в утверж¬дении приговора.
Меня о чем-то спрашивали коллеги, звонили телефоны — я ничего не слышал. Ветер лютой осени сорок первого долетел до меня из далекой юности, с запахом гари, воем снарядов и кри¬ками сверстников моих, полегших на полях Подмосковья, но ос¬тановивших врага...
Как же он разыскал их, этот несгибаемый Максимов, остав¬шихся в живых участников того боя, разбросанных жизнью и го¬дами по стране? Где разыскал их? Вот адреса на заявлениях — Чита, Иркутск, Уфа, Рига, Краснодар, Кутаиси, Полтава, Моск¬ва, Москва...
Сколько же лет искал их? Взглянем на даты у подписей... Итого... восемь лет. Восемь лет Максимов ездил по стране, во¬семь лет отдавал свой отпуск этим розыскам и поездкам.
Я внимательно посмотрел на него. Нет, очищать биографию для карьеры ему не требовалось — не тот возраст. Да он и сде¬лал свою рабочую карьеру. Правдоискательство? Думаю, нет. Чувство чести, гражданская гордость, которыми он обладал в полной мере,— вот что было у него ущемлено. Об этом пятне, наверное, и знать никто не знал из окружавших его людей, но ему оно не давало покоя. И жизни не хватило, чтобы эта неви¬димая рана затянулась, чтобы забыть и смириться.
— Ладно,— сказал я,— попробуем. Материал необычный и интересный, может привлечь внимание. Хотя надежда на успех невелика. Оставьте мне.
Я засел за воинские уставы тех лет, за комментарии к ним. Собранные Максимовым свидетельства участников боя доказы¬вали, что он невиновен по существу, с точки зрения здравого смысла. Но этого было мало. Для обжалования приговора необ¬ходимо было убедиться, что он невиновен также и по букве за¬кона. Статья, по которой был осужден Максимов, предусматри¬вала кару за «самовольное отступление начальника от данных для боя распоряжений вопреки военным правилам». Оговорка — «вопреки военным правилам» — позволяла предполагать, что в изменившейся обстановке, в известных условиях отступление командира от требований приказа, проявление личной инициа¬тивы считались допустимыми. Нужно было проверить это пред¬положение, разобраться с «военными правилами».
Возникла мысль познакомиться с боевыми сводками тех грозовых лет. Такие сводки публиковали некоторые наши газе¬ты и в различные годовщины войны. Поднял в библиотеке под-шивки, и в «Вечерней Москве» за 25 октября 1966 года под руб¬рикой «Шел 1941-й. День за днем...» читаю сводку Совинформ-бюро: «В течение 25 октября... на Малоярославецком направле¬нии немецко-фашистские войска, потеснив части 43-й армии, захватили Каменку». Ту самую Каменку, куда, по утверждению трибунала, вечером 25 октября трусливо сбежал Максимов в тыл наших войск!..
Собрав все воедино, я понял, что разработка для обжалова¬ния приговора получается убедительная.
Когда настало время согласовать с Максимовым текст жало¬бы, я послал ему открытку. Он не откликнулся. Не ответил он и на второе письмо. «Не может быть,— подумал я,— чтобы, затра¬тив столько сил, проявив такую настойчивость, он просто мах¬нул на все рукой и бросил материалы у меня...» Пришлось узнавать телефон завода.
— Нет больше нашего Максимова,— сказали мне там,— третий инфаркт.
И тогда я составил и отправил жалобу на имя Главного во¬енного прокурора, умолчав о смерти Максимова. Не часто удов¬летворяются адвокатские жалобы, но эта — была удовлетворена. Мир душе твоей, Максимов!..
Но разве в этом дело? Я ведь пишу здесь не о правосудии.
Вдруг некто с очарованным лицом
Мелькнет, спеша на дальнее мерцанье,
И вовсе нам не кажется слепцом
— Самим себе мы кажемся слепцами...
Эти прекрасные стихи написаны Евтушенко по другому по¬воду, но они уместны и здесь.




Под шумящие колеса песня девки горяча