С.Г.Кара-Мурза предполагает:
>«Причина голода 1932/33 г., видимо, в том, что тогда был впервые введен порядок изымать зерно у колхозов и хранить его на элеваторах. Вероятно, при этом считалось, что, как и при продразверстке, на селе останется количество зерна, обеспечивающее безопасность жителей. Однако колхозы – это не миллионы автономных дворов, и зерно было вывезено полностью. Когда появились признаки голода, бюрократическая машина не смогла быстро отреагировать на необычную проблему, а возникший на селе и на транспорте хаос не позволил быстро спасти положение.»
Это полная чепуха. Порядок заготовок в 1932/33 гг. не отличался поначалу от обычного: у хозяйства (коллективного или единоличного) забирали зерно по плану заготовок, о сохранности остального зерна крестьяне должны были заботиться сами. Только когда стало ясно, что заготовки срываются, стали выгребать все до зернышка, не думая о том, что будет завтра. Коммунистическому руководителю главное – это отчитаться сегодня, тем более что над ним самим тоже висит дамоклов меч возможных репрессий «за саботаж хлебозаготовок». Вывезенное из колхозов зерно никто не собирался им возвращать. Признаков хаоса на транспорте тоже не наблюдалось.
Как уже отмечалось выше, за первые 6 месяцев 1933 года, когда голод уже стал очевидным, Политбюро распределило в деревню около 2 млн. тонн зерна, истощив при этом ранее созданные неприкосновенные фонды. Это явно не входило в планы руководства.
В целом обрисовывается следующая картина. В 1930 году спада производства зерна не произошло, поскольку провалилась первая попытка принудительной коллективизации (весна 1930 г.). У колхозников же на начальных этапах колхозной жизни еще были иллюзии, что коллективный труд может обеспечить им достаток – тем более что колхозники имели преимущество перед единоличниками в режиме заготовок и налогообложения. Однако спад производства во всю силу проявился уже в 1931 году, как итог «второго тура» коллективизации. Так как план заготовок при этом не снизился, его жесткое выполнение лишило деревню страховых резервов, местами истощило семенной фонд и привело к возникновению локальных очагов голода. Урожай 1932 года был уже катастрофически низким, но его истинная величина какое-то время оставалась тайной для высшего руководства. На робкие рапорты снизу о невозможности выполнения планов хлебозаготовок Политбюро метало громы и молнии, грозя карами за «саботаж» и не упуская возможностей от угроз переходить к делу. Урожай буквально «вытряхивали», «выколачивали» из крестьян.
Когда масштаб хозяйственной катастрофы стал очевидным, у коммунистического руководства были два варианта дальнейшего развития событий. Можно было признать катастрофу фактом, пересмотреть планы экспорта, снизить нормы потребления в промышленных центрах, попросить международной помощи. Это означало фактически признание пагубности политики всех предшествующих лет. Кроме того, это было бы победой крестьянства в «битве за хлеб». Поставив человеческие жизни выше планов индустриализации и социалистических преобразований, Сталин и его клика неизбежно должны были бы перейти к эквивалентному обмену между городом и деревней, отказаться от принудительной коллективизации – словом, совершить политическое самоубийство. Кому-то поизворотливее такой маневр может быть и удался бы, но Сталин был непреклонен. Он выбрал другой вариант: действовать так, как будто ничего особенного не происходит, закрыть всю информацию о голоде, и строго следовать намеченным планам заготовок и экспорта. Речь шла о принципе: либо крестьянин отдает государству излишек сверх произведенного для себя, и тогда его надо как-то стимулировать к росту производства, либо для крестьянина «первой заповедью» становится сдача хлеба государству, а есть ли у него продукция для себя – это его проблемы. Сталин устанавливал в крестьянской стране дисциплину голода.
Сталин знал, что умирать будут в первую очередь больные, престарелые и нетрудоспособные. Это его, в общем, устраивало. Переписка партноменклатурщиков тех лет предельно цинична, крестьяне интересуют их только как «говорящие орудия».
Начальник политотдела МТС имени Петровского (Каменский район Черкасской области) сообщал, что в связи с голодом и высокой смертностью хлеб некому будет убирать. Начальник политотдела Виноградской МТС Лысянского района Киевской области жаловался, что в селе Босивци в мае 1933 г. умерло 126 человек, в том числе 70 человек в возрасте 20–45 лет. «Такая высокая смертность, – писал он, – создает большую угрозу уборке урожая и обработке сахарной свеклы.». А начальник политсектора МТС Киевской области обращался к Сталину и Кагановичу, Косиору и Постышеву с просьбой оказать продовольственную помощь, иначе только за две недели «потеряем 100-120 тыс. человек рабочей силы». [Цит. по Ивницкий Н.А. Репрессивная политика советской власти в деревне (1928-1933 гг.) - М., 2000.]
В описаниях голодомора 1932/33 года часто используются термины «искусственный голод» и «террор голодом». Если ограничить рассмотрение проблемы только одним этим черным годом, то кажется, что для утверждений об «искусственном голоде» нет достаточных оснований. Голод естественно вытекал из неурожая. Но искусственным был сам неурожай, вызванный политикой всех предыдущих лет. Искусственными были и методы «локализации», «отсечения» пораженных голодом регионов и социальных слоев. Вот что писал один из участников дискуссии в H-Russia, Gijs Kessler из Нидерландов:
«Маленький или большой [был урожай], но критически важным, приводящим к массовому голоданию, был факт, что этот урожай был насильственно взят государством у сельского населения и направлен на удовлетворение потребностей, которые, как считалось, были важнее, чем питание сельского населения. Я назвал бы это искусственным голодом.
…
Письменная история - не двоичная задачка, в которой есть только единицы и нули. Даже если мы нашли бы, что урожай 1932 года был исключительно плохим из-за комбинации естественных бедствий чуть ли не библейских масштабов, то и такое открытие не означает автоматически, что общее мнение об искусственности голода, которое часто, но не всегда, ссылается на свидетельства современников обильного урожая, является полностью ошибочным.
Я лично верю, что урожай был действительно плохим; потребовалось бы чудо для урожая 1932 года, чтобы он был обильным после разбоя, разрушения, деморализации и крупномасштабного перемещения населения за предшествующие три года. Фактически, в значительной степени поэтому, а также по причинам, указанным выше, я полагаю, что голод следует считать искусственным.»
Что же касается тезиса о «терроре голодом», то он, на мой взгляд, безусловно оправдан. Власть своей политикой показала гражданам, что их жизни для нее ничто. Раскрученная во время «заготовительной кампании» машина репрессий в сочетании с физическим истощением людей сломили в крестьянах последние остатки воли к активному сопротивлению – а именно стремление к подавлению самой способности к сопротивлению является отличительным признаком террора. Сталин и его присные дали народу жесточайший урок страха, показали непреклонную волю к осуществлению своей политики, волю сродни той, которой отличаются бандиты с большой дороги. Такой жестокостью в дальнейшем не мог похвастаться никто из его последователей – оттого и рухнул в конце концов в тартарары «Советский проект». Туда ему и дорога.
Я не буду здесь касаться вопроса о числе жертв голода – он достаточно сложен и предполагает оценку в условиях нехватки и искажения существенной демографической информации. Скажу только, что по всем оценкам счет идет на миллионы.
В заключение разберем только небольшой фрагмент из книги С.Г.Кара-Мурзы – о переписке Шолохова со Сталиным и ее последствиях.
>«Катастрофа была следствием состояния многих подсистем новой, еще не сложившейся государственной машины. Например, зимой 1933 г. возник голод на Северном Кавказе, где у колхозников изымалось даже зерно, выданное им как аванс на трудодни. М.А.Шолохов написал письмо Сталину, и на Дон по решению Политбюро ЦК ВКП(б) от 23 апреля для расследования выехал М.Ф.Шкирятов. Но уже до его приезда, 8 февраля на бюро Вешенского райкома председатель колхоза А.А.Плоткин (25-тысячник, руководивший хлебозаготовками) был исключен из партии, обезоружен и посажен под арест, а другой руководитель хлебозаготовок, А.А.Пашинский, 9 мая 1933 г. на показательном процессе выездной сессии краевого суда был приговорен к расстрелу [Здесь Кара-Мурза делает сноску: «Этот приговор был отменен в июле Верховным судом РСФСР.» - Д.Н.]. Доклад Шкирятова обсуждался на совещании у Сталина 2 июля 1933 г., на которое были приглашены, среди прочих, Плоткин, Пашинский и Шолохов.»
Письмо Шолохова заслуживает того, чтобы его процитировать. [Цит. по Ивницкий Н.А. Репрессивная политика советской власти в деревне (1928-1933 гг.) - М., 2000.]
«сейчас умирают от голода колхозники и единоличники; взрослые и дети пухнут и питаются всем, чем не положено человеку питаться, начиная с падали и кончая дубовой корой и всяческими болотными кореньями» Произошло это потому, пишет Шолохов, что урожайность в 1932 г. была определена в полтора раза выше фактической и, исходя из того, установлен план хлебозаготовок в 53 тыс. тонн, при валовом сборе зерна в 56-57 тыс. тонн. Уполномоченный Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) Г.Ф.Овчинников дал установку: «Хлеб взять любой ценой! Дров наломать, но хлеб взять!».
В Плешаковском колхозе Вешенского района уполномоченные по хлебозаготовкам широко практиковали «допрос с пристрастием»: колхозников ночью допрашивали с применением пыток, затем надевали на шею веревку и вели к проруби в Дону топить. В другом колхозе (Грачевском) подвешивали колхозниц за шею к потолку, допрашивая, потом полузадушенных их вели к реке, избивая по дороге ногами. Колхозников раздевали до белья и босого сажали в амбар или сарай при 20-градусном морозе; практиковались массовые избиения колхозников и единоличников. В Ващаевском колхозе колхозницам обливали ноги и подолы юбок керосином, зажигали, а потом тушили, спрашивая: «Скажешь, где яма? Опять подожгу!» и т.д. и т.п.
«Я видал такое, чего нельзя забыть до смерти, в хуторе Волоховском Лебяженского колхоза, ночью, на лютом ветру, на морозе, когда даже собаки прячутся от холода, семьи выкинутых из домов жгли на проулках костры и сидели у костра. Детей заворачивали в лохмотья и клали на оттаявшую от огня землю, сплошной детский крик стоял над проулками. Да разве же можно так издеваться над людьми?»
«Это не отдельные случаи загиба, – писал Шолохов, – это узаконенный в районном масштабе “метод” проведения хлебозаготовок»
Через две недели, 6 мая 1933 г., Сталин отвечает Шолохову. Приведем его ответ полностью:
«Дорогой тов. Шолохов!
Оба Ваши письма получены, как Вам известно. Помощь, какую требовали, оказана уже. Для разбора дела прибудет к Вам, в Вешенский район, т. Шкирятов, которому, очень прошу Вас, оказать помощь. Это так, Но это не все, т. Шолохов. Дело в том, что Ваши письма производят несколько однобокое впечатление. Об этом я хочу написать Вам несколько слов. Я поблагодарил Вас за письма, так как они вскрывают болячки нашей партийно-советской работы, вскрывают то, что иногда наши работники, желая обуздать врага, бьют нечаянно по друзьям и докатываются до садизма.
Но это не значит, что я во всем согласен с Вами. Вы видите одну сторону, видите неплохо. Но это только одна сторона дела. Чтобы не ошибиться в политике (Ваши письма – не беллетристика, а типичная политика), надо обозреть, надо уметь видеть и другую сторону. А другая сторона состоит в том, что уважаемые хлеборобы Вашего района (и не только Вашего района) проводили «итальянку», саботаж и не прочь были оставить рабочих, Красную Армию без хлеба. Тот факт, что саботаж был тихий и внешне безобидный (без крови), – этот факт не меняет и того, что уважаемые хлеборобы по сути вели «тихую войну» с Советской властью. Войну на измор, дорогой тов. Шолохов.
Конечно, это обстоятельство ни в коей мере не может оправдать тех безобразий, которые были допущены, как уверяете Вы, нашими работниками. И виновные в этих безобразиях должны понести должные наказания. Но все же ясно, как божий день, что уважаемые хлеборобы не такие уж безобидные люди, как это может показаться издали.
Ну, всего хорошего и жму Вашу руку.
Ваш Сталин»
Какие еще доказательства требуются для тезиса о «терроре голодом»? Правитель воюет с собственным народом, и сам в этом признается.
По письму Шолохова и итогам проверки Шкирятова было принято 4 июля 1933 г. постановление Политбюро ЦК ВКП(б), в котором признавались «перегибы» в хлебозаготовках в Вешенском районе. Но признавались в такой форме, что фактически их оправдывали. «ЦК считает, – говорилось в постановлении, – что совершенно правильная и абсолютно необходимая политика нажима на саботирующих хлебозаготовки колхозников была искривлена и скомпрометирована в Вешенском районе благодаря отсутствию достаточного контроля со стороны крайкома». Виновники издевательств над крестьянами понесли мягкое наказание: крайкому указано на «недостаточный контроль над действиями своих представителей и уполномоченных»; второй секретарь крайкома Зимин освобожден от работы; инициатору перегибов, секретарю Ростовского горкома партии Овчинникову, объявлен строгий выговор, он снят с работы с запретом на один год работать в деревне; районными работниками Плоткину и Пашинскому также объявили строгие выговоры, «воспретив им работу в Вешенском районе».
Любопытно, что «приговоренный к расстрелу» Пашинский, оправданный Верховным судом в июле, 2 июля присутствовал на совещании у Сталина. Так и представляешь, как везут его в Кремль из тюрьмы под конвоем. Или наоборот, Сталин проводит совещание в тюремной камере… Ясно одно – «показательный» смертный приговор был именно показательным, спектаклем для публики.
Так на что же был заменен «показательный» приговор о расстреле, о чем не написал С.Г.Кара-Мурза? На десяток лет лагерей? Нет, лагеря предназначались для «кулаков». На строгий выговор по партийной линии! Даже в партии эти деятели были оставлены – там для них складывалась подходящая компания. Решение суда в отношении Пашинского и членов его «агитколонны» было аннулировано. А «запрет на работу в Вешенском районе» означал просто возможность очиститься от ходившей за ними по пятам дурной славы.
С.Г.Кара-Мурза, похоже, привел этот эпизод, чтобы показать, как «отец народов» товарищ Сталин был отзывчив на народные беды и суров к «перегибщикам» партийной линии. Однако в более подробном изложении получается иная картина, которую можно описать поговоркой: «ворон ворону глаз не выклюет».
Остается только понадеяться, что в следующем издании «Советской цивилизации» автор не пожалеет бумаги на изложение некоторых существенных обстоятельств!
А все-таки? - miron02.12.2002 21:23:27 (39, 274 b)
