От	Пуденко Сергей
К	Константин
Дата	19.08.2007 16:38:53
Рубрики	В стране и мире;

кстати еще насчет "нам всё врали"- про "левых" сплошь недругов

---

советского ититьего социализма. Меньше знаешь-крепче спишь. Вот и спим.И собираемся спать. Врали внаглую _все эти 17 лет_.

Во всём "красном" что происходило треба спокойно и по делу разбираться
>
>%---------------------------------------------------



>Современный вой о «гибели» марксизма, как метода и общественно-политического и экономического учения, звучащий в среде профанов, в жизни не прочитавших ни одного философского текста, нас не интересует.

плохо когда мэтра "не интересует" и все дела. Столько уже так называемые друзья народа наколбасили ,загадили мозги, что надо заново писать "Кто такие друзья народа и как они воюют против социалистов", с чего начинал и Ленин

А то понимаешь на носу WC@NWW. А мы всё будем пробавляться воплями и отповедями воплям. Мало агрументированными из-за лени, нежелания,неспособности быть в кильватере современности и на переднем ее фронтьере. Который стремительно движется

Не только в э том дело, но ведь противно. Когда разводят тебя как лоха. Примитивной приклейкой ярлыков да байками. Отмазки это. КонеЧно,раз "по определению" любой западный(запдней Жмеринки)"левый интеллектуал=антисоветчик2, то говорящий это испускает сияние и ореол "советчика" и истинного,незапятнаного "народолюба". Вот и вся причина брехни


два фрагмента реконструкции
1
Статья ведущего (чуть ли не самого авторитета) амер интеллектуал. левого 10 летней давности

2
закидон леотписца Автономии насчет "Негри чудовище тоталитарное"и "это ВСЁ сделали МЫ! ". Типа , ровно наоброт насчет камарада аНТОНИО - ОН ОКАЗЫВАЕТСЯ чуть ли не "сталинист".А вовсе не анархо бандьеро россо

Материал про Автономию и Джеймисон -на контр.инфо. Туда попасть не просто. Часть разместим в Альманахе.Хватит, говорю, жить в интеллектуальных сумерках, где даже "скептики" со скавенджерами канают за левых. Это аберрация сумерек души и эффект обвальной брехни "друзей народа"

_они НАМ ВСЁ ВРАЛИ_ и будут врать до конца дней



Ф р е дрик Д ж е ймисон
Реально существующий
марксизм*.
http://www.situation.ru/app/j_art_1194.htm
Fredric Jameson, 'Actually Existing Marxism,' in: C. Casarino & R. E. Karl, S. Makdisi (eds.) Marxism
beyond Marxism (New York: Routledge, 1996), pp. 14-54.
Л о г о с 3 ( 4 8 ) 2 0 0 5 209
Государство всеобщего благосостояния было важным

достижением; его внутренние противоречия были противоречиями самого

капитализма, а не свидетельством неспособности решения социальных про-

блем; во всяком случае, там, где оно подвергается разрушению, важно, чтобы

левые решительно выразили недовольство простых людей утратой этих дос-

тижений и этой сетки безопасности, а не играли на руку рыночным риторам.

Большое правительство должно быть позитивным лозунгом; необходимо раз-

рушить стереотипы насчет бюрократии и взглянуть на нее с точки зрения

заслуг и классовой позиции, которую она занимала в определенные перио-

ды развития буржуазного общества (и при этом напомнить людям о том, что

самой многочисленной бюрократией является бюрократия крупных корпо-

раций). Наконец, важно отказаться от использования частных или личных аналогий

крах восточноевропейских партийных государств (подтвердив
проницательную оценку Валлерстайна, считавшего их антисистемными, а вовсе
не составляющими основу некой новой самостоятельной миросистемы) повсе-
местно сопровождался тем, что Кристофер Хилл назвал «опытом поражения».
Такое настроение стоит распространить далеко за пределы предшествовавших
случаев, когда люди испытывали сходное во время других ощутимых и абсолют-
ных моментов «конца истории». И его также следует отличать от поразитель-
ной картины оппортунизма многих левых интеллектуалов, для которых все,
по.видимому, сводится к вопросу о том, работает ли социализм, как та машина,
и которые озабочены главным образом тем, чем можно заменить его в случае,
если он все же не работает (экологией? религией? традиционной ученостью?).
Все, кто считает диалектику уроком исторического терпения, и те немногие
утопические идеалисты, которые по.прежнему уверены в том, что неосуществ-
ленное лучше реального или даже возможного, сильно удивились и огорчились,
увидев стремительное бегство марксистских интеллектуалов; и, несомненно,
они подивились самим себе, что полагали, будто левые интеллектуалы были
прежде всего леваками, а потом уже интеллектуалами.




2

Давайте теперь разберёмся в структуре левого спектра
Итальянской политической палитры 70-х годов. Справа налево:
За компартией Италии следовала партия “Продолжающаяся
Борьба” (Lotta Continua), выступающая за истинный советский
коммунизм. Обе эти группы постепенно бюрократизировались
и маргинализировались, несмотря на кажущуюся популярность
в обществе (на выборах 1972 они набрали более миллиона
голосов). Далее располагалась группировка “Власть Рабочих”
(Potere Operaio). И замыкали левый спектр радикальные
маоисткие группы. Самыми известными из них были “Красные
Бригады”, начавшие свой кровавый путь в 1970 г.
Особняком от этих иерархических потомков коммунизма
XIX века стояла “Автономия Рабочих” (Autonomia Operaia -
AO). Появилась она в 50-х г.г. в северных промышленных
районах страны как стихийное движение рабочих независимое
как от администрации и каких-то государственных структур,
так и профсоюзов, возглавляемых коммунистами. Массовый
характер движение АО приобрело после событий Горячей
Осени. В 1972 году рабочие и студенты в Риме организовали
штаб-квартиру комитетов АО. Борьба приняла серьёзный
оборот. Представители АО верили в “растущий уровень борьбы
с госаппаратом”. Они предпочитали лобовой конфликт и не
брезговали применять силовые методы контрударов против
нарастающего фашистского террора. Вопросы тактики были
основным камнем преткновения в спорах автономистов с
коммунистами. Радикализм АО можно проиллюстрировать на
прекрасном примере. 2 февраля 1973 года 20 000 рабочих
захватили завод Мирафиори. Такой метод спора с руководством
оказался очень заразителен - пошла волна захватов
предприятий. Спустя неделю, на улицы Рима вышло пол
миллиона демонстрантов с лозунгом “Вся власть рабочим!”.
Они выступали за сокращение рабочей недели и за увеличение
зарплаты. Власти задумались, но мер не приняли. 29 марта 1973
года военизированные отряды рабочих захватили этот завод
полностью. В руках рабочих Турина так же оказалось
большинство фабрик. Администрация и профсоюзы
попытались урегулировать конфликт, но на собрания явилось
менее половины рабочих.
Захваты предприятий отличались от “красногвардейских
атак на капитал” эпохи гражданской войны в России и рабочего
движения 20-х годов в Италии. Фабрики им были нужны не для
работы, а для организации революционной борьбы! Поэтому их
мало волновала рентабельность предприятий. Сначала нужно
было сломать шею капитализму и надвигающемуся
тоталитаризму в лице фашизма и коммунизма. Борьба шла на
трёх направлениях. К 1974 г. почти все фабрики Фиат оказались
без управления. Мастера были запуганы. Инспектора
избивались отрядами самообороны предприятий. Автономия
развивалась по своим правилам, не смешиваясь с классовой
теорией и не адаптируясь с партиями. Большую роль в
формировании автономистской теории сыграло
феминистическое движение.
Феминистические корни автономного движения
В то время Италия представляла собой самую
патриархальную страну Западной Европы. Горячая Осень 69-го
разбудила прекрасную, но угнетённую половину человечества.
И на следующий год рассерженные женщины вышли на
городские улицы. Женское восстание особенно сильно
проявило себя в Риме, Милане и Падуе. Повсеместно в стране
организовывались группы подъёма сознательности: женские
центры, книжные магазины, клубы по интересам. Именно в
этих местах и началась жаркая дискуссия о радикальной
трансформации повседневности, которая актуальна до сих пор.
Несмотря на то, что все партии и левые группировки
игнорировали обсуждение этих “приземлённых вопросов”, эта
проблема стала очень популярна среди молодёжи, и, особенно,
среди женской её части. Этому способствовала в большей мере
деятельность альтернативных центров здоровья.


!977 год стал годом кризиса революционного движения в
Италии. Эскалация репрессий со стороны государства и
революционного сопротивления ознаменовали поворотную
точку в истории Автономии. Рим и Болонья стали символами
насилия полицейских. Так, 1 февраля этого года 100
неофашистов атаковали Римский Университет, расстреливая
безоружных студентов, которые протестовали против
консервативного билля об образовании. На следующий день у
офиса неофашистской организации Итальянское
Социалистическое Движение собрался многотысячный митинг
студентов. Полиция открыла перекрёстный огонь из пулемётов.
Ранено 4 студента и 1 полицейский, который тоже попал под
пули. Тысячи студентов в ответ на это злодеяние оккупировали
Университет и организовали охрану общежитий и ворот в
студенческий городок. В знак солидарности по всей Италии
студенты стали захватывать свои Вузы. К этому следует
напомнить, что уже с октября 1976 года около сотни женщин
держали осаду в захваченном ими здании суда Виа дел Говерно
Веччио.


Репрессии и сопротивление
Усилившиеся репрессии правительства привели к горячим
дебатам в среде автономистов относительно тактики и
стратегии борьбы.
С 22 по 24 сентября 1977 года в Болонье проходила
массовая тусовка неформалов – антирепрессивный сбор. До
40000 активистов съехались сюда со всей страны. В парках
устраивались лагеря. На стадионе проходили собрания, на
которых дискутировался вопрос применения горячего оружия.
Тысячи малых групп обсуждали вопросы подделки билетов и
воровства денег из телефонных автоматов. Устраивались танцы,
маскарады, работали театры. Акция носила
децентрализованный неиерархический характер.
Автономия вмещала в себя группы боевиков, творческое
крыло и рабочих. Надо сказать, что ни пацифисты, ни
«ястребы» не одержали здесь победы. Все остались при своём
мнении. С 1970 по 1982 годы в Италии прошло около 5000
вооружённых акций. Более 500 левацких групп взяли на себя
ответственность за них. Но основную подрывную работу
проводили две организации: Красные Бригады маоистов-
интелектуалов и Prima Linea – Передовая. С 1974 по 1981 годы
они лишили банки страны трёх миллионов долларов, а на
похищении людей заработали – 4 миллиона долларов.
Организация Красные Бригады была строго организована и
очень хорошо законспирирована. Герои-одиночки вели
вооружённую борьбу с системой. Верховодил здесь негласный
лидер Ренато Курцио. Он возглавлял Центральный Комитет,
который, в свою очередь, давал распоряжения колоннам,
состоящим из 10 человек. Они собирались ежегодно для
получения боевого задания.


Репрессии со стороны государства усилились. Был принят
закон, увеличивавший срок заключения за покушение на
убийство до 12 лет. По этой статье 7 апреля 1979 года было
осуждено 300 активистов. Профессор Антонио Негри, человек
левых взглядов, был объявлен полицией секретным лидером
Красных Бригад, хотя таковым он, конечно же, не являлся.
Волну репрессий по отношению к левому движению Италии
осудили французские интеллектуалы. От их имени философ
Сартр составил письмо протеста правительству страны и
потребовал освобождения заключённых активистов.
К 1980 году до 3000 человек получили длительные сроки
заключения по статье «террор». Обвинения часто были
натянутыми. Защита ограничена. Полиция применяла пытки.
Суды с лёгкостью отправляли людей за решётку. Шла
крупномасштабная охота на ведьм. Коммунисты не видели
разницу между террористами и легальными автономистами.
Всех их они гребли под одну гребёнку. И террористы, и
автономисты, по мнению коммунистов, являлись
неонацистами, так как ни те, ни другие не поддерживали нормы
демократического диалога и парламентской демократии. Они не
отделяли атаки Красных Бригад, нацеленные в самое «сердце
государства» от попыток автономистов создать свою
собственную независимую жизнь.


женщин.
Репрессии со стороны государства усилились. Был принят
закон, увеличивавший срок заключения за покушение на
убийство до 12 лет. По этой статье 7 апреля 1979 года было
осуждено 300 активистов. Профессор Антонио Негри, человек
левых взглядов, был объявлен полицией секретным лидером
Красных Бригад, хотя таковым он, конечно же, не являлся.
Волну репрессий по отношению к левому движению Италии
осудили французские интеллектуалы. От их имени философ
Сартр составил письмо протеста правительству страны и
потребовал освобождения заключённых активистов.
К 1980 году до 3000 человек получили длительные сроки
заключения по статье «террор». Обвинения часто были
натянутыми. Защита ограничена. Полиция применяла пытки.
Суды с лёгкостью отправляли людей за решётку. Шла
крупномасштабная охота на ведьм. Коммунисты не видели
разницу между террористами и легальными автономистами.
Всех их они гребли под одну гребёнку. И террористы, и
автономисты, по мнению коммунистов, являлись
неонацистами, так как ни те, ни другие не поддерживали нормы
демократического диалога и парламентской демократии. Они не
отделяли атаки Красных Бригад, нацеленные в самое «сердце
государства» от попыток автономистов создать свою
собственную независимую жизнь.
Таким образом, к началу 80-х годов всем стало ясно, что
революционное движение в Италии раскололось на линию
террора, движение явно иерархическое и сектантское,
работавшее в рамках традиционной старой политики, и линию
автономистскую, движение использующее горизонтальные
связи и самоуправление, стремящееся сделать весь народ
участником изменения этого мира. Автономисты сделали очень
много в реформировании системы образования и поднятии
уровня жизни рабочих.
Не смотря на то, что итальянское движение рассеялось, его
уроки и опыт пригодились новому поколению активистов на
Севере Европы!



Политика ниспровержения?
Ветеран итальянского автономного движения 1970 годов
Антонио Негри остался верен идеи революционного изменения
общества. Он переосмыслил проблемы, с которыми столкнулись
социальные движения в новой фазе революционной борьбы. Этот
человек провёл за решёткой много лет. В Италии его
несправедливо обвинили в принадлежности к Красным Бригадам.
В конце концов, он был избран в парламент. Это было
единственное средство, способное освободить его из под стражи
(депутаты обладают иммунитетом). Теперь Негри живёт во
Франции, где он следует по стопам своих наставников,
французских структурных марксистов Никаса Поулантаза и Луиса
Алтузера. Несомненно, активное участие Антонио Негри в
автономном движении наложило отпечаток на его идеи. Большое
место в своих работах он отводит практической деятельности. Не
смотря на свою скромность («Мы не изобретатели. Мы просто
читатели Маркса и политические революционеры-агитаторы
современности»), Антонио всё же опроверг важные положения
Маркса. Негри критически относился и к своим собственным
недостаткам. В 1989 году он и Феликс Гваттари признали тот
факт, что пролетариат уже не является гегемоном, поэтому он не
может служить основой для организации новых политических и
производственных объединений. В этом же –году Негри признал
свою неудачу в понимании «участия Советского Союза в
интегрируемом мировом капитализме». Уходя от своей бывшей

«рабочей политики», Негри теперь считает, что интеллектуальная
работа должна стать центром производства. Вместе с Феликсом
Глваттари он отмечает важность борьбы в школах, во всей
образовательной системе, в извилинах социальной изменчивости,
в местах, где формируется рабочая мощь. По его мнению,
необходимо развивать широкий анализ процесса организации
бунта, который только начинает зарождаться. Негри развивает
термин «социальная фабрика», чтобы включить в него таких
«производителей» как женщины-домохозяйки, студенты и
превеликое множество других людей. Он продолжает
полемизировать по поводу того, что капитал сам разрушает свои
условия производства (Джим О’Коннор называл это вторым
противоречием капитализма). Он писал: «Нам следовало бы
признать не только необходимость защиты природы от
опасностей разрушения и надвигающейся угрозы катастрофы,
нависшей над нею, но и [признать – В.Я.] необходимость создания
новой системы и условий для воспроизводства человеческого
вида, а также определения способов и графиков революционного
действия в этом направлении. Легко понять, что наш текст был
написан до Чернобыля». Этот текст был написан также и до
падения берлинской стены. Негри заявлял, что главным образом,
бунтуют не рабочий и не средний классы, тесно связанные с
бюрократией, а интеллектуалы: студенты, учёные и рабочие,
связанные с передовыми технологиями: «Бунтари…были новой
разновидностью производителей. Социальный производитель –
хозяин своих собственных средств производства, способный
обеспечить себя и работой, и интеллектуальным планированием, и
инновационной активностью и кооперативной социализацией».
Хотя он и не говорит на прямую, но всё же адаптирует идею
Новых Левых о «новом рабочем классе», сформулированной
Серджем Мэллетом и более полно развитой Андре Горцом и
Гербертом Маркузе.
Несмотря на свою самокритику, Негри стал непогрешимым
мыслителем для многих академических марксистов в США. Герри
Кливер (Harry Cleaver), например, утверждал, что «если Маркс и
не думал, как думал про него Негри, то тем хуже для Маркса».
Как и Алтуссер (Althusser) и Поуленцас (Poulantzas), Негри, чтобы
доказать свою правоту, часто аппелирует к Марксу. Он развил
многие политические установки Маркузе, но сохраняет
идеологические категории Альтуссера и Третьего
Интернационала, которые несут его в том же направлении, что и
30, 20 лет тому назад, в направлении, к которому он теперь
относится иронически. Его способность анализировать гибко,
тонко связана с его догматическим отношением к текстам Маркса.
В этом его проблема. Она мешает ему проанализировать
историческую специфику революционного движения. Новая
система Негри не является обиталищем многообразия различных
точек зрения.
Последователи Негри пытаются отнести автономные
движения к рабочему движению и используют тексты Негри в
качестве единственно верного средства для анализа.
Отход отсвободы – вот удел всех разновидностей Левого
движения. Необходимо переосмыслить роль спонтанности в
социальных движениях. Критикуя явление спонтанности,
Советские коммунисты постепенно пытались откорректировать
идеи популярных движений: будь то в России, Китае или где-либо
ещё. Их теории всегда были непогрешимы и универсальны.

Моя критика теории Негри делится на четыре части: его
фетишизация производства, его сохранение догматического
наследия Советского марксизма, его низведение патриархального
доминирования до категорий капиталистической эксплуатации и
его неудачная попытка сформулировать потребность в
культурных и политических формах сопротивления.
От фетишизации производства к производству
фетиша
Для Негри «коллективный рабочий опыт» является более
чем основным. Это единственно легальная активность человека.
Негри создаёт свою собственную теоретическую схему, согласно
его понимания производства. Все разновидности взаимодействия
понимаются им через эту призму: «Работа и жизнь почти не
разделимы». Антуссер, наставник Негри, видел в теории форму
производства; Deleuze и Guattari описывали подсознательное как
производителя страсти. И вот теперь Негри рассказывает нам о
том, что революция – это производство, направленное «машинами
борьбы». А вот какую метафору он использует для обозначения
революционных организаций: «органы двойной силы»,
«транспорт для движущих сил революционного сознания»,
«ремень трансмиссии революционных идей для рабочего класса».
Теперь Негри называет их машинами борьбы или (новая
формулировка) – киборгами: «Киборг является теперь
единственной моделью, находящейся в нашем распоряжении для
теоритезации субъективности. Тело без органов. Люди без
качеств. Киборги – это субъективные фигуры, поддерживающие
сегодня коммунистов». Такой подбор слов ярко демонстрирует
фетишизацию процесса труда в его идее о том, что человеческие
существа могут быть легко опустошены социальной экономикой,
так легко могут быть превращены в киборгов. Из-за того, что
Негри способен мыслить только такими категориями,
немудренно, что его стратегия трансформируется в тип
производства: «Всё возвращается к одному утверждению:
производство – это производство полезных продуктов,
производство коммуникации и социальной солидарности,
производство эстетических миров, производство свободы».
В последнее время Негри критикует свои ошибки прошлых
лет, но его метод остаётся фундаментально неизменен. Часто
ссылаясь на Маркса, как на несомненный авторитет, Негри
забывает о том, что сам Маркс утверждал, что он не марксист, что
сам Маркс указывал на абстрактность своих теорий, на их
оторванность от изменяющихся условий современности. Маркс
признался в том, что он так и не смог решить проблему
перепроизводства, в том числе и капитала. Добавив к анализу
Маркса «третью персону» (маргиналов), Негри так и не заметил,
что многое в системе товарного производства изменилось. Негри
игнорировал эту проблему, слепо фетишизируя марксову
категорию производства. Его попытки анализа всей реальности
через призму одной категории производства является частью его
систематического низведения жизни к работе, миропорядка к
системе, эроса к производству. То есть принижение человеческих
существ происходит по вине существующей системы. Негри
превращает весь мир в фабрику.
На первый взгляд точка зрения Негри ясна: повседневная
жизнь женщин, студентов и других людей пронизана товарными
отношениями и механизацией. Негри понимал эти категории
людей как центральную часть трансформирующегося проекта. Он
он рассматривает феминизм с точки зрения зарплаты, а не
патриархата. Он всё сводит к производственному вопросу.
Низведение марксизма с революционной философии к науке
партии советскими марксистами привело к появлению трудовой
метафизики и фетишизации государства, которое являлало собой
воплощение власти пролетариата. Утверждение, что организация
труда является одной из нескольких родо-образующих
активностей (искусство, революция, коммуникация) совсем не
обязательно означает отказ от марксистского проекта, также как и
антигосударственная позиция не обязательно должна быть связана
с автономией. Несмотря на то, что Негри утверждал, что он сумел
преодолеть ленинизм, он, тем не менее, сохранил его словарь и
грамматику. Подобно Советским коммунистам, он употреблял в
1971 году такие понятия как «масса» и «авангард». Вместе с
Феликсом Гваттари, в 1985 году он переформулировал
большевистскую концепцию базиса и надстройки, употребив при
этом такие понятия, как молярные антагонизмы и молекулярная
пролиферация (распространение). Подобная лексика
свидетельствует о том, что его «политика ниспровержения» всё
ещё представляет собой иерархическую статистику. Он отвергает
почитание власти, а не пытается уничтожить наслаждение
властью, «наслаждение, которое класс ищет – это настоящее
наслаждение властью, а не подача иллюзии». В этом
«наслаждении властью» весь Негри.
Подобно большевикам, он говорит об авангардной партии,
не смотря на то, что эта идея разрушила разнообразие
революционного движения. Моноцентрический вождизм
логически привёл к преступлениям Сталинского режима. Сегодня
в моде многоцентричность и терпимость. Негри не совсем
правильно понимает их значение. Он не смог переосмыслить
наследство советского марксизма. Особенно это касается такого
явленя как спонтанность. Подобно большевикам, он низвёл её до
абсурда. Более того, он называл её «красным терроризмом».
Спонтанность была для него чем-то «незрелым». Лидерство не
должно превращаться в вождизм. Маркузе как-то заметил, что
функцией революционного лидерства должна стать
трансформация «непосредственной спонтанности» в
«организованную спонтанность». Негри не замечает, что
революционная борьба с 1960 годов кресталлизуется не вокруг
фабрик, а вокруг университетов. Спонтанность играет важную
роль в революционном движении со времён революции 1905 года,
когда повсеместно в России стали спонтанно образовываться
Советы.
Женщины стали играть важную роль в революционном
движении. И этого также не замечает Негри. В его текстах часто
проглядывается неприкрытый сексизм и опровдание насилия
вообще: «Давайте поговорим начистоту. Насилие является
нормальным состоянием отношений между мужчинами. Оно
является также ключом к прогрессу в производительных силах».
Борьба женщин за свои права и освобождение укладывается, в его
понимании, в обычные производственные отношения.
Ниспровержение политики – полное искоренение
авторитаризма из нашей повседневной жизни – начинается с
изменения нашей самонадеянности и включение в изменение
исторических категорий, являющихся прообразом практики.
Размещая источник революционных движений в циклах и формах
капитала, Негри низводит человеческий фактор до
экономического факта. Я же понимаю автономию как
феноменологическую форму революции. Автономия является
внутреннеобразуемым стремлением, которое появлялось
спонтанно в недрах разнообразных движений. Скорее всего,
автономия самодостаточное движение, не зависящее от
конкретной разновидности общества, в котором мы живём. Более
того, автономия – это универсальная форма революционных
изменений, творение новых категорий, выходящих за пределы
существующей реальности. Низведение человеческих
способностей до категорического императива производства
существенно опустошает свободу чувственного человеческого
содержания. Если свобода что-то значит, то она подразумевает
под собой зависимость производства от целого ряда человеческих
потребностей, а не, как утверждает Негри, от предопределения
революции производством. В ХIХ веке Маркс и Энгельс считали
жизненно важной отношение между свободой и необходимостью.
Современное понимание этого отношения включает автономию
как необходимость.
К рациональности сердца
Автономия противопостовляет механицизму Негри и всей
существующей системе динамику сердца. Чувственность и
интуиция выступают здесь против засилья разума. Существующая
система колонизирует эрос, превращая любовь в секс, а секс в
порнографию. Автономные движения освобождают эрос от
наслоений товарности и потребительства, расширяя его сферу,
выходя за рамки патриархальных отношений, за рамки понимания
любви как физического акта. Политика эроса вселяет в нашу
повседневную жизнь то удовлетворение, которое способно
низвергнуть этих колонизаторов и сохранить жизненные силы. В
противоположность киборгам Негри, у автономистов люди мыслят
как самодостаточные свободные личности, которыми движут
сердце, старсть, порыв и всё то, что противостоитмашинной
культуре.
Индивидуальная трансформация внутренней сущности
стала основным проектом авангардизма (что нелья сказать об
авангарде партии).

ДЖОРДЖ КАТСИФИКАС
НИСПРОВЕРЖЕНИЕ ПОЛИТИКИ.
ЕВРОПЕЙСКИЕ АВТОНОМНЫЕ СОЦИАЛЬНЫЕ ДВИЖЕНИЯ И
ДЕКОЛОНИЗАЦИЯ ПОВСЕДНЕВНОСТИ
Реферативный перевод Вячеслава Ященко
Волгоград 2002



Джордж Катсификас, ученик Герберта Маркузе, доктор
философских наук, профессор Вентворского Института
Технологии (Бостон) и Института 18 Мая Чоннэмского
Национального Университета (Южная Корея), главный
редактор журнала «New Political Science», в начале 70-х годов
активно разыскивался полицией и ФБР. По программе
американской контрразведки COINTELPRO его
классифицировали по наивысшему баллу «Priority 1 ADEX».
Обладатель подобного статуса подлежал немедленному аресту.
За что же молодой грек удостоился такой чести?
Отец Джорджа был военным. Сын офицера детство провёл
в разъездах по местам национальных интересов США.
Довольно часто ему приходилось сталкиваться с примерами
социальной несправедливости и угнетения. Этот мир
несовершенен, его необходимо преобразить – такие мысли
часто посещали Джорджа, поэтому не удивительно, что в эпоху
студенческих бунтов конца 60-х годов Катсификас оказался на
стороне Новых Левых.
11 лет он работал в радикальной контркультурной коммуне
на калифорнийском побережье. Коммунары боролись против
войны во Вьетнаме, против насилия полицейских и
изнасилований. Им удалось создать сеть альтернативистских
институтов: бесплатная школа, продуктовая лавка, культурный
центр и т.п.
Репрессии не заставили себя долго ждать. Активистов
убивали на улицах и в тюрьмах. По отношению к ним
устраивались провокации. В 1972 году агенты ФБР и
полицейские незаконно обыскали квартиру Джорджа. Они
взломали дверь, изъяли его дневники и документы. В это время
Катсификас находился с друзьями в Сан-Диего. Здесь была
взорвана его машина. Оставаться в «свободной» Америке
молодому активисту было уже небезопасно. Джордж уезжает в
Германию. За полтора года проживания в Берлине Катсификас
принял деятельное участие в акциях и проектах
новорождённого автономистского движения. В рядах
активистов он боролся за права палестинского народа.
Политическая работа соседствовала с научной. Итогом его
пребывания в Берлине стала диссертация «Облик Новых Левых:
Глобальный Анализ 1968 года».
Тема его настоящих исследований – восстание в Южной
Корее 1980 года, эволюция партии «Чёрная Пантера», ситуация
в Судане, проявления современного империализма и т.п.
Джордж продолжает активную борьбу с существующей
системой угнетения. В одном из писем он написал: «Будучи по
природе поборником мира, я, в то же время, не мог допустить
несправедливость. Я беспрестанно трудился ради
осуществления моих идеалов!»
Завидное постоянство!
Вячеслав Ященко

ДЖОРДЖ КАТСИФИКАС – ВОИНСТВЕННЫЙ
СТОРОННИК МИРА
Джордж Катсификас, ученик Герберта Маркузе, доктор
философских наук, профессор Вентворского Института
Технологии (Бостон) и Института 18 Мая Чоннэмского
Национального Университета (Южная Корея), главный
редактор журнала «New Political Science», в начале 70-х годов
активно разыскивался полицией и ФБР. По программе
американской контрразведки COINTELPRO его
классифицировали по наивысшему баллу «Priority 1 ADEX».
Обладатель подобного статуса подлежал немедленному аресту.
За что же молодой грек удостоился такой чести?
Отец Джорджа был военным. Сын офицера детство провёл
в разъездах по местам национальных интересов США.
Довольно часто ему приходилось сталкиваться с примерами
социальной несправедливости и угнетения. Этот мир
несовершенен, его необходимо преобразить – такие мысли
часто посещали Джорджа, поэтому не удивительно, что в эпоху
студенческих бунтов конца 60-х годов Катсификас оказался на
стороне Новых Левых.
11 лет он работал в радикальной контркультурной коммуне
на калифорнийском побережье. Коммунары боролись против
войны во Вьетнаме, против насилия полицейских и
изнасилований. Им удалось создать сеть альтернативистских
институтов: бесплатная школа, продуктовая лавка, культурный
центр и т.п.
Репрессии не заставили себя долго ждать. Активистов
убивали на улицах и в тюрьмах. По отношению к ним
устраивались провокации. В 1972 году агенты ФБР и
полицейские незаконно обыскали квартиру Джорджа. Они
взломали дверь, изъяли его дневники и документы. В это время
Катсификас находился с друзьями в Сан-Диего. Здесь была
взорвана его машина. Оставаться в «свободной» Америке
молодому активисту было уже небезопасно. Джордж уезжает в
Германию. За полтора года проживания в Берлине Катсификас
принял деятельное участие в акциях и проектах
новорождённого автономистского движения. В рядах
активистов он боролся за права палестинского народа.
Политическая работа соседствовала с научной. Итогом его
пребывания в Берлине стала диссертация «Облик Новых Левых:
Глобальный Анализ 1968 года».
Тема его настоящих исследований – восстание в Южной
Корее 1980 года, эволюция партии «Чёрная Пантера», ситуация
в Судане, проявления современного империализма и т.п.
Джордж продолжает активную борьбу с существующей
системой угнетения. В одном из писем он написал: «Будучи по
природе поборником мира, я, в то же время, не мог допустить
несправедливость. Я беспрестанно трудился ради
осуществления моих идеалов!»
Завидное постоянство!
Вячеслав Ященко


Выложена и сага Авантюриста

http://www.situation.ru/app/j_art_1193.htm


НЕ СПИ В МЕТРО!

---

От	Пуденко Сергей
К	Пуденко Сергей (19.08.2007 16:38:53)
Дата	22.08.2007 11:00:01

свежее продолжение- Джеймисон в гостях у новорусских

---

философов (у их главного мэтра, Подороги - тут как и везде тепрь ранги безукоризненно соблюдаются. Как в политике или бизнесе.)Номер ИМЕНИ Утопия и диалектика


Материалы круглого стола с участием Валерия Подороги
http://www.polit.ru/research/2007/02/02/utopiya.html

«Полит.ру» публикует материалы круглого стола "Утопия и диалектика" с участием философа Валерия Подoроги. В центре внимания участников оказался целый ряд проблем, связанных с изменением общей культурной и политической ситуации в мире, в частности, проблема необходимости нового подхода к изучению марксизма, вопрос о так называемом коллективном субъекте истории, а также проблема диалога России с западными странами после распада Советского Союза. В беседе принимали участие: Валерий Подорога, Фредрик Джеймисон, Владимир Миронов, Елена Петровская, Олег Аронсон, Андрей Парамонов, Джонатан Флэтли, Питер Фиттинг. Материал опубликован в специальном выпуске журнала «Синий Диван», посвященном юбилею Валерия Подороги (2006. Вып. 9).

Валерий Подорога. Ну что, может быть, попробуем поговорить о том, что произошло после Дубровника[1]?

Фредрик Джеймисон. Хорошо.

В.П. Можно обсудить несколько вопросов для затравки. Первое – сопоставить впечатления о той встрече, о том, что тогда произошло.

Второй момент связан с марксизмом: как мы можем сегодня обсуждать эту тему? Как должны быть сориентированы после тех событий, которые произошли в Соединенных Штатах Америки и России? Насколько эти изменения смогли повлиять на саму марксистскую позицию, критицизм и, можно сказать, мировой левый фронт?

Есть еще один вопрос, более теоретичный, который немного поднимался на конференции[2], вопрос о так называемом коллективном субъекте истории. Это основные вопросы, но я думаю, что их можно рассматривать вместе.

Перед сегодняшним днем я как раз посмотрел реакцию Жака Деррида на заметки марксистов, в том числе Фреда, это книга «Маркс и сыновья». Там поставлена очень интересная проблема, связанная с призраками Маркса: как Маркс стал призраком. Он сначала был при нас, а потом вдруг стал призраком. Может быть, это тоже как-то отнести к интересующим нас темам.

Очень жалко, что нет Сьюзан Бак-Морс и Миши Рыклина – нам было бы легче с их участием... Фред, не хотите ли и Вы задать свои вопросы?





Ф.Дж. В старые времена задались бы, среди прочих, вопросом о том, как американцы могут быть марксистами, как возможно, что американские интеллектуалы – марксисты. Так характеризуется начало всего неоконсервативного движения, и после этого еще более заметными стали результаты революции Рейгана–Тэтчер и самой глобализации. Мне кажется, что в мире и особенно в Соединенных Штатах истина марксизма наиболее рельефно обрисовалась именно после этих событий, и я к этому вернусь.

По моему мнению, одной из причин недопонимания было если не сказать смешение, то различение марксистской политики и марксистского анализа. Начнем с того, что в Соединенных Штатах никогда не было марксистской политики, не было социалистической партии. Была коммунистическая партия, но после 1956 года она потеряла свое значение, то есть политически марксизм никак свое присутствие не заявил. После Рейгана и Тэтчер профсоюзы очень ослабели, но они никогда не были социалистическими. С позиций же марксистского анализа дело обстоит иначе. Если думать о марксизме как об анализе капитализма, вовсе не имеет смысла говорить на одном дыхании, что марксизм умер, а капитализм переживает триумф, потому что, повторяю, с позиций самого анализа марксизм и есть аналитическое средство для рассмотрения капитализма, и в этом смысле марксизм жив как никогда.

В.П. Я хотел бы напомнить, что во времена Дубровника было два ожидания. Одно ожидание – знакомство западных интеллектуалов с тем, что есть в России, что она собою представляет, а другое – ожидание русской, советской стороны, надежда на освобождение и вступление в незнакомый мир. Эти два ожидания, как ни странно, не соединились вместе, а столкнулись. Возникло недопонимание. Может быть, я ошибаюсь, и об этом можно сказать как-то по-другому...

Ф.Дж. Надо сказать, что тот момент был переходным во многих отношениях: и с той и с другой стороны очень многое поменялось, и перемены эти стали видны. Когда я говорил, что реальность марксизма прояснилась для нас в Соединенных Штатах, это относится к увеличению пропасти между богатыми и бедными, к колоссальному росту безработицы, к коррупции в среде бизнесменов и в правительстве, потому что правительство замешано во всех этих делах. Это связано и с тем, как правительство совершенно зациклено на предоставлении налоговых льгот богатым, на уничтожении социальной сферы, социального обеспечения и др.

Есть еще одна вещь, которую марксистский анализ не покрывает в полной мере и за что его можно критиковать, – речь идет об исчезновении промышленного производства, и этого у Маркса не найти. Это значит, что Соединенные Штаты не производят растущий промышленный пролетариат; скорее производят растущую армию безработных. В те же самые годы дала о себе знать и глобализация, а это многое объясняет, и поэтому если меняется место отдельной нации в контексте глобализации, то вопросы производства выходят на глобальный уровень. Другая вещь, которая связана с глобализацией, – это то, что создается информационная технология, отличающаяся от старой промышленной. Это значит, что процесс роста безработицы охватывает весь мир, поэтому, скажем, весь африканский континент – это зона безработицы сегодня.

Итак, все это проблемы классической марксисткой политики, но не марксистского экономического анализа. Классическая форма марксистской политики – это форма, известная нам по Ленину, но такая политика соотносима с более старой фазой в развитии капитализма. Что касается политики, приуроченной к новой, постмодернистской стадии капитализма, то ее еще предстоит определить, поскольку период, переживаемый нами, во многом переходный. Для некоторых из нас антиглобалистские демонстрации были как раз первым признаком появления политики нового типа. И книга Хардта и Негри «Империя» – не могу сказать, что согласен со всеми ее положениями, – была для меня симптомом осмысления этой новой политики.

Вот так я определил бы ситуацию в Соединенных Штатах и в мире, как она преломляется в глазах американских интеллектуалов. Что касается повседневного существования, то я думаю, что мы являемся свидетелями целого ряда процессов. Прежде всего, это обеднение интеллектуальной культуры, колоссальное распространение консюмеризма – иными словами, еще более полная колонизация повседневной жизни товаром. Можно сказать, что это одновременно и расширение сферы массовой культуры, и ее коммерциализация. Этим во многом обусловлены мои размышления о постмодернизме.

Теперь у меня, в свою очередь, возникает вопрос, который я хотел бы адресовать вам. Поскольку вы начинаете испытывать влияние капитализма в вашей стране, каким образом ваш опыт пересекается с опытом американцев? Понятно, что в Соединенных Штатах это продолжается уже так давно, что мы перестали замечать происходящее: тот, кто изобрел рекламу в Америке, был племянником Зигмунда Фрейда, это случилось примерно в 1917 году, звали его Бернейз. Я думаю, что в тех местах, где это переживается более свежим, резким, шокирующим образом, существует такое восприятие происходящего, которого мы уже лишены. Мы так к этому привыкли – это все равно, что дышать загрязненным воздухом.

С другой стороны, вас интересует, как мы воспринимаем вас. Поскольку в последние годы предпринимаются интеллектуальные усилия, которые становятся для нас более доступными, мне кажется, что сегодня мы немного лучше понимаем, чем советская повседневная жизнь была в те годы для вас, чем понимали это раньше.

В.П. Здесь есть не то чтобы ответ, но для меня здесь возникает двойственная ситуация. С одной стороны, я вполне понимаю то, что говорит Фред: существуют мировые процессы, и сегодня Россия, как никогда, близка к тому, чтобы включиться в них. Следовательно, осмысляя общемировые процессы, тем самым ты осмысляешь и положение самой России и ее отношений с Западом, – все это верно. С другой стороны, существует еще один план – включенность самой России в это капиталистическое сообщество, то, как Россия входит в него: с какими потерями и какими приобретениями. Здесь на первый план выходит история последних 16-ти лет, которая была для России трагической. Вероятно, это связано не столько с вхождением в новую ситуацию, сколько с освобождением от старого гнета.

Получается так, что вольно или невольно мы все время находимся в двусмысленной позиции. Мы должны учитывать наличие тех проблем, которые скапливаются в мировом сообществе, но в то же время понимать, где находимся сами. Это даже не связано с какими-то этнонациональными или государственными интересами, а если и связано, то косвенным образом. На этом рубеже мы сейчас и пребываем. С одной стороны, мы уже видим, как строится капитализм в России, и последний опыт дает следующие результаты. По мере вхождения в капиталистический мир складывается колоссальное сопротивление со стороны населения, значительных социальных групп, и это сопротивление увеличивается. Но, как ни странно, это сопротивление растет, отрицая не само будущее капиталистического сообщества, а крайние формы вхождения в него, именно вхождения, потому что в широком смысле идеи демократии, свободы являются сейчас в целом высоко ценимыми. Я думаю, что все достижения последних 16-ти лет, – это ощущение большей свободы, то есть независимость и отторженность от государства постепенно укрепляется как очень высокого качества ценность.

Шестнадцать лет тому назад, когда мы встречались с Фредом, я был ближе к интеллектуальной жизни мира, нежели сейчас. Здесь есть какой-то разрыв, который я никак не могу преодолеть: существует запаздывание в понимании проблем – это связано с новым образованием, новыми методами исследования, развитием новых гуманитарных областей, громадной реформой языка и дискурсов. Но в России это еще не начиналось, все пользуются старым языком. И даже люди, которым есть что сказать, все равно не могут не пользоваться этим старым, классическим языком. Вопроса о доступности языка, на котором можно говорить о новейших проблемах, не возникает. Получается так, что торможение и запаздывание связано еще и с неспособностью самой культуры, освобождающейся от прежнего наследия, обрести новые языковые коды, найти возможность по-новому говорить о существующих проблемах. Поэтому катастрофа, которая случилась, очень интересна сама по себе.

Совсем недавно умерший Александр Зиновьев – это более показательная фигура, чем Мераб Мамардашвили. Он работал в том же Институте, в котором трудимся мы с Леной, занимался логикой и построил теорию так называемой многозначной логики. Она не была признана, но в то же время он высоко себя ставил как ученого. Зиновьев считается одним из основателей так называемой Московской марксистской школы и был, по сути дела, учителем Мамардашвили, Щедровицкого. В своей диссертации о Марксе, которая была написана на основе кантианства, он первым поставил вопрос о научности Маркса, его формальной научности. Вторая группа, которая входила в Московскую школу, – это Ильенков, или гегелевская интерпретация марксизма. Это две интерпретации, которые находились друг с другом в определенном конфликте, напряжении.

Где-то в 70-х годах Зиновьев постепенно становится диссидентом, начинает создавать новый жанр литературы – сатиру на тоталитарную систему. Может быть, вы слышали о романе «Зияющие высоты»? Он, собственно, посвящен тому Институту, в котором трудимся мы с Леной. И персонажи все оттуда… Нас с Леной там нет, но под именем Философа, например, в романе выведен Мамардашвили, под именем Помощника Политбюро ЦК КПСС – академик Фролов и т.д. Там есть и поэт Евтушенко... Это род сатирического обозрения с очень агрессивным указанием Зиновьева на абсурдность всей ситуации, всей жизни в Советском Союзе.

Зиновьев получает известность на Западе, его вытесняют из России, он уезжает в Германию и живет там около двадцати лет. Потом, когда начинается перестройка, в 1993 году он возвращается обратно, ему возвращают все его награды, гражданство, квартиру, и одновременно из ярого диссидента, который разрушал систему, он становится ярым критиком капиталистической системы и Запада и защитником коммунистического будущего. Он начинает заново проповедовать коммунистическую теорию, перестройку он называет катастройкой и т.д., то есть фактически он абсолютно переворачивается, совершает этакое сальто-мортале. Совершенно характерный пример...

Владимир Миронов. Между прочим, меня задержали в метро, когда я ехал и читал его книгу «Гомо советикус». Забрали в милицию, продержали там какое-то время, пару часов под арестом, а на следующий день, когда я гулял с сыном Микояна, он позвонил каким-то начальникам из КГБ, и меня отпустили... Книжка эта, «Гомо советикус», была очень знаменитой.

Ф.Дж. А как такого человека воспринимают сегодня? К чему, Валерий, этот рассказ?

В.П. Рассказ к тому, что крайняя форма переживания этой трагедии выразилась как раз в Александре Зиновьеве. Это пример, который не является собственно примером, а является примером трагизма, трагической ситуации. Таким путем никто, кроме него, конечно, не прошел, но это пример разрыва: человек возвращается с новыми надеждами – и получается, что все переворачивается. Там он был борцом против той системы, а теперь он борец против этой. Можно сказать, что это относится лично к нему, но я вспоминаю Дубровник, спор, возникший между Мамардашвили, Сьюзан Бак-Морс и Фредом, и там, уже со стороны Мераба Мамардашвили, была видна эта утопия – утопия, которая должна исполниться, мечта, которая была уже рядом.

Почему это так? Мамардашвили мне рассказывал, как один раз, когда у себя в Тбилиси он шел на работу, он попал под обстрел враждующих группировок. Он еле успел спрятаться за колонну, просто чтобы его не подстрелили. Даже после таких происшествий он, тем не менее, был уверен, что лучшее время на подходе. А со стороны Фреда и Сьюзан следовал другой опыт, тормозящий мечту Мераба увидеть Россию или Грузию нормальной капиталистической страной – с формальным наличием свобод и т.п., – и получалось, что непонимание возникает в этой точке. Итак, с одной стороны, Фред, который несет определенный опыт марксистской критики капитализма, с другой – марксист Мамардашвили, который посвятил свою жизнь обновлению Маркса, Гегеля и на этой основе критике социалистической системы, реально функционирующей социалистической системы… Этот захлест был просто драматическим, и, вероятно, он не позволил нам тогда понять, что происходит.

Ф.Дж. Его мечта состояла в том, чтобы Грузия развивалась по капиталистическому пути?

В.П. О Грузии он ничего не говорил.

Ф.Дж. Возможно, мы не понимали этого тогда – какова природа его утопии, его мечты...

В.П. Мы же признали, что в силу того, что он боролся с социалистической тоталитарной системой, но боролся не как либерал, а как марксист, он был ориентирован на научного Маркса. Возьмите его интерпретацию Гегеля, его знаменитую статью о проблемах сознания в работах Маркса на основе альтюссеровской концепции: он осуществлял критику социалистической тоталитарной системы, но видел за этой критикой реальность перехода в норму жизнеустроительства. Это и составляло для него западную демократию.

Ф.Дж. Сожалею, что мне не довелось познакомиться с Мамардашвили настолько основательно – по-настоящему я не знал его работ, – чтобы можно было действительно вступить с ним в диалог. Думаю, что в каком-то смысле тот спор был преждевременным, потому что он не был основан на достаточно развернутом понимании всех этих вещей. Я знаю, что он был автором довольно большого корпуса философских работ, и, к сожалению, сейчас уже невозможно вести с ним разговор, чему-то у него учиться, хотя сегодня я лучше понимаю свою собственную позицию в этом вопросе. Мне кажется, что западные левые в то время в основном выступали против холодной войны и пропаганды, которая, в свою очередь, была ее порождением.

Для нас риторика тоталитаризма, самой идеи тоталитаризма, критика Советского Союза, Варшавского договора, коммунизма и так далее – это классические аргументы правого крыла, антилевых, антисоциалистических группировок, которые существовали на Западе. И наша первая реакция состояла в том, чтобы отвергнуть эту критику с Востока, потому что для нас это было проявлением классической пропаганды справа, зародившейся на Западе во время холодной войны.

Сегодня мне кажется, что это как раз один из пунктов, где мы не могли встретиться в то время, потому что мы говорили о капитализме и экономике, мы выступали против правых пропагандистских позиций, заявлявшихся на Западе, а вы говорили о политике, об управляемом партией государстве, о повседневной жизни на Востоке. Видимо, эти вещи располагались в разных измерениях, это были разные планы, не пересекающиеся между собой.

После падения Берлинской стены и распада Советского Союза мы наблюдали безумное торжество наших ужасающих лидеров, которые всё твердили о том, как мы одержали победу над коммунизмом и т.д., – и все равно я проявляю большую подозрительность в отношении языка, на котором ведутся споры о демократии. Речь идет о самом понятии демократии и о его риторическом обеспечении, потому что по-прежнему это язык, на котором говорит наше правительство. «Мы несем демократию миру», «Ваш президент недостаточно демократичен» – как будто у нас самих в Соединенных Штатах наличествует демократия! Простите, но у нас голосует всего 20 процентов населения, людей представляют, но они находятся в состоянии крайней апатии. Язык демократии может сводить с ума, если живешь в Соединенных Штатах и стоишь на левых позициях, – этот язык подходит для описания чего угодно. Люди, не соглашающиеся с Соединенными Штатами, естественно, недемократичны.

В.М. Поскольку американское общество – не демократическое, но общинное...

Ф.Дж. Ну да, если это церковь...

В.П. Здесь нужно сделать остановку. Есть очень важный момент, который мы не должны забывать. Он связан с тем, что Советский Союз, громадное государство, которое распалось, когда-то, по сути дела, был противником всего мира, и это продолжает оставаться событием, с которым нужно считаться. Громадная страна разрушилась на глазах. Также нужно считаться с тем, что те массы населения, которые выходят из прежней тоталитарной системы, были до этого лишены минимальных прав, подчеркиваю – минимальных!

А у нас получается вот что. Когда я говорю с Фредом, он мне отвечает: ну и что, у нас то же самое. Но он говорит о том, что эти права отнимали, то есть капитализм в том виде, в каком он сейчас существует, постепенно ухудшает ситуацию, отнимая даже начальные права. Со своей стороны, я возражаю: что же, тогда мы установим знак равенства между теми людьми, которые пытаются найти какие-то права, и теми, которые их утрачивают? Все-таки здесь есть недопонимание, не так ли?

Критика Фреда нацелена на то, чтобы показать, насколько сегодня ухудшилась ситуация: человек утрачивает уже начальные, формальные свободы, которыми гордилась западная цивилизация. У нас же происходит совершенно другое: часть людей, которая была лишена всех возможных прав, начинает учиться обретать какие-то права. Устанавливается режим так называемой формальной свободы, и Путин в качестве авторитарного персонажа пока не посягает на нее. Вот то, что я хотел показать.

Ф.Дж. Тогда я различал бы демократию в политическом смысле и демократию как набор юридических прав. Конечно, вам кажется сегодня, что население, живущее в Москве, чувствует себя гораздо более удовлетворенным, переживает большую полноту своего существования, чем это было раньше: появились частное пространство, частная жизнь, формы самореализации, – это очевидно. И наши опасности неодинаковы.

Можно сказать, что правительство Буша – это тоже авторитарное правительство, которое пытается установить закон и порядок в его собственном понимании, отличающемся от традиционного американского, однако угрозы, стоящие перед обществом, исторически поменялись. Маловероятно, что мы будем развиваться в направлении какой-то тоталитарной модели, но зато происходит стандартизация культурного поля, существует монопольный контроль над средствами массовой информации, а это означает, что люди фактически думают одинаковым образом, что на них воздействуют одни и те же способы идеологического программирования.

Прошлой весной один мой русский знакомый, который сейчас находится в Соединенных Штатах, возмущался по поводу того, как в американских средствах массовой информации рисуют образ России. Он утверждал, что, если посмотреть на то, как в России – наверное, за исключением телевидения – освещают события в Америке, а также новости вообще, в России объем информации куда больше, чем у американцев.

Итак, я выделил бы две вещи: монополию предпринимателей, монополию на информацию и, конечно, превращение всей культуры в товар. Это новые опасности, с которыми мы столкнулись, и политически они влекут за собой подъем правого религиозного крыла. Опасность капитализма – это не столько экзистенциальная утрата определенных юридических свобод, сколько новые разновидности колонизации. В политическом плане это создает ситуации, делающие невозможными возникновение форм коллективности, развитие коллективного производства в обществе и пр.

В.П. Это как раз самое слабое место в концепции сегодняшних левых. В моей, возможно, тоже. С одной стороны, у нас наличествуют очень хорошие инструменты критики и анализа. С другой, однако, мы очень плохо себе представляем конкретные формы дальнейшего развития общества. Не получается ли так, что у нас этот разрыв в последние годы еще больше возрос – разрыв между критическими средствами анализа и возможностями реального, практического действия? Фактически критика становится все более деструктивной и, может быть, даже более революционной. Но, в отличие от марксистской утопии, которая была тогда, когда марксисты знали, что будет потом, когда все окажется отброшенным, сейчас деструкция сама по себе является финальной сценой всего процесса критики капиталистического общества.

Ф.Дж. Это можно выразить по-другому, пользуясь средствами Франкфуртской школы: логика капиталистической системы есть эта позитивная логика, которая пытается избавиться от всех форм негативности. И сегодня это даже справедливее, чем в те времена, когда жили ее представители.

В.П. Тогда получается, что то, что характерно для Адорно, – это некая реформативная критика. Фактически я критикую капиталистическое общество, держу за ним утопию, но держу утопию как некоторый идеал этой критики – не как идеал общества. Имеется в виду не то общество, к которому я знаю, как перейти – оно придет на смену этому, – а улучшение этого общества, постоянное его улучшение.

Потому, возможно, и рождаются столь агрессивные опережающие формы атаки на капиталистическое общество, что отсутствует утопия реального. Я лично ощутил, и меня это даже поразило, как распад Советского Союза грандиозно ослабил левых во всем мире, старых «новых левых». Возможно, что новейшие левые, новые «новые левые», являются как бы более агрессивным ответом на провал старых ожиданий. Мне кажется, то, что происходило в Дубровнике, а это было буквально за несколько месяцев до начала войны в Югославии, как и громадного количества невероятных событий, которые произошли вообще, с по-настоящему разрушительной плотностью, – все это связано вместе. Наше непонимание связано с катастрофой, охватившей часть Восточной Европы, Советский Союз и т.д.

В.М. Я хотел бы спросить мнение Фреда в связи с вот какой темой. В постмодернистской мысли очень большой критике подвергается диалектика. Возможно, одним из изъянов марксизма, приведших к катастрофе, о которой говорил Валерий Александрович, является та самая железная пята гегелевской диалектики, которая доминировала в марксизме и которая во времена правления Сталина вообще привела к гипертрофии противоречия и оппозиции. Хотелось бы узнать Ваше мнение о судьбе диалектики. Я очень остро почувствовал то, о чем говорил Валерий Александрович. Возможно, многие наши невзгоды и катастрофы проистекают именно отсюда… Хотя в среде философов плохо говорить о диалектике не принято.

Елена Петровская. Ну что Вы, принято давно – существует диалектика без снятия.

Ф.Дж. Соглашусь с тем, что очень многие представители постмодернистской мысли считают себя антидиалектически настроенными, и это связано с довольно грубой интерпретацией Гегеля. Я думаю, что Гегель куда хитрее, чем такая его интерпретация, и не надо его ни в чем обвинять, особенно в тех передержках, которые произошли при Сталине. Мне кажется, это куда более сложная, техническая аргументация, но Делёза нельзя назвать антидиалектиком – он, может быть, антигегельянец, антиидеалист, но все это проблемы...

В.М. Его книга «Ницше и философия» весьма антидиалектична.

Ф.Дж. А есть «Повторение и различие». Он постоянно говорит об адиалектике, о том, что есть разные диалектики, – это, конечно, антигегельянская позиция, часть риторики самого Делёза... Полагаю, место для диалектики здесь есть. Вопрос в другом: истощил ли себя этот язык настолько, что он больше никому не нужен? В этом случае, конечно, придется называть это другим именем, потому что мне кажется, что у диалектики имеются различные функции, которые по-прежнему живы, но я не стал бы винить диалектику во всех исторических грехах...

В.П. Фред, это очень опасный вопрос. Здесь же идет речь о так называемой негативной диалектике. Это не только дух Адорно – все начинается с критики Гегелем Кьеркегора. Может быть, мы должны проявить осторожность и подумать, включать ли негативную диалектику в наши представления о гегелевской диалектике? Или же наоборот: не исключает ли негативная диалектика гегелевскую диалектику, являясь характерной чертой постмодернизма? Сюда мы подключаем Батая, Беньямина, Адорно – достаточно большую группу, которая ориентируется на несколько иные результаты. Все-таки гегелевская диалектика практиковала некоторые изначальные тезы, связанные с классической просветительской мыслью, в частности «Все действительное разумно», – эта теза позволяет оттачивать некоторые диалектические формы управления реальностью.

Я не хотел прерывать – просто подумал, что, может быть, Владимир Николаевич учитывал изменения, которые произошли в диалектических представлениях, в представлениях о диалектике в современной философии.

В.М. И это старая мысль того же Делёза, что диалектика и есть дочь метафизики, а метафизику хорошо бы преодолеть.

В.П. Не обязательно.

Ф.Дж. Да, но это говорит бергсонианец, который в другом отношении был глубочайшим метафизиком. У Делёза столько личин, что к ногтю его не прижмешь.

В.П. Да, он был очень сильный метафизик.

Ф.Дж. Но с Гегелем возникает вопрос о том, какой объем той философии, которая укоренена в определенном времени, остается тогда, когда ситуация эта уже изменилась. Я должен сказать, что к Гегелю отношусь не так настороженно, я вижу, что потенциал гегелевских текстов очень высок, и я бы даже взялся защищать Гегеля против всех этих нападок, если не считать того, что сегодня невозможно быть гегельянцем, поскольку вся ситуация в корне изменилась. Я чувствую большую близость к Гегелю, и у меня намного больше симпатии к Гегелю, чем к его критикам. Конечно, невозможно воспринять этот язык и эту философию так, как они сложились.

Итак, у нас есть прежде всего идея Гегеля о том, что история – не будем называть ее рациональной, это слово уже не подходит, – скажем, что она постигаема, что у нее есть постигаемая логика; а если так не думать, то, конечно, история превращается в серию катастроф.

В.П. Она и превратилась.

Ф.Дж. Я считаю, что у истории есть логика.

В.П. Можно считать, что логика есть, но история превратилась в серию катастроф.

Ф.Дж. Давайте скажем, что это непостигаемые катастрофы...

В.П. Приведу эпизод из Кафки. Может быть, Фред его помнит. Одному гражданину Праги снится сон, и имя ему К. Он идет на кладбище. Суть в том, что он падает в землю, уже совершенно гибнет во сне – его хоронят, – а сверху стоит памятник, на котором написано: «Здесь похоронен…». Процесс продолжается, и он погружается в эту могилу, так и не узнав, чье это имя. Понятно, это он и есть.

Эта история может быть очень похожа на ситуацию катастрофы – когда она начинает происходить с нами, мы узнаём об этом слишком поздно. Не может ли и у нас здесь что-то происходить, что мы не опережаем, потому что опережать не можем? И почему не можем? Если марксизм дал нам великолепное оружие, в чем же оно заключалось? В том, что возможно другое общество. Если это основная, базовая идея разумности, если мы что-то можем предсказывать, ожидать, на что-то надеяться и даже конструировать что-то, то, следовательно, мы находимся в границах гегелевской диалектики.

Ф.Дж. Я не думаю, что правильное понимание марксизма связано с тем, что мы можем предсказывать более совершенное общество; такое понимание позволяет нам вообразить, спроецировать его.

В.П. А как же СССР? Это именно предсказанное общество. Оно было сконструировано, предсказано, сделано, но не стало реальным – вот что интересно, – тут же разрушилось, как только возникли проблемы.

Ф.Дж. Часть исторической диалектики предполагает понимание того, каким образом исторические, политические, коллективные цели и проекты становятся отчужденными, искажаются, как их разворачивают против них самих, поэтому диалектика включает понимание не только того, как можно конструировать историю, но также и того, что разрушает эти проекты и эти операции. Проблема постмодернистского, глобализованного мира состоит в том, что мы до сих пор не знаем, завершены ли новые процессы, которые идут повсеместно, а потому не знаем, что в этом новом глобальном мире является возможным в экономическом и политическом смысле.

С другой стороны, с момента падения Советского Союза силы системы являются настолько мощными и так мало какого-либо политического сопротивления этой системе, что очень трудно формулировать конкретные проекты перемен. В данный момент очевидно, что правые, как и сама система, очень мощны в политическом отношении и что эффективные формы сопротивления и перемен еще не сложились. С другой стороны, мы видим, что в этой системе полно слабостей, она вызывает растущее разочарование, поэтому ее власть не является вечной.

В.П. Фред, Вы сейчас рассуждаете как диалектик?

Ф.Дж. Конечно. Мы говорим о процессе, когда одно приходит на смену другому...

В.П. Вы – гегелевский диалектик?

Ф.Дж. Почему бы и нет?

В.П. Гегелевская система – закрытая, то есть она определяет наличие диалектических методов внутри закрытой системы, которая подчиняется идее абсолютного знания. Это не открытая система, она потому и называется позитивной диалектикой, что абсолютное знание – это венец самой диалектической мысли, ее основная цель. Вся другая диалектика – в открытой системе – является негативной. Вот здесь большая разница, и с этим нужно, конечно, разбираться, потому что марксизм этому не придавал никакого значения.

Ф.Дж. Думаю, что у Гегеля в лучшем случае это петля, когда кажущееся завершение происходит на другом уровне, но я не думаю, что после Маркса мы являемся гегельянцами в этом смысле, и я интерпретирую абсолютное знание как историческое понимание прошлого. Это знание также является функцией капитализма, и по мере того как расширяется капитализм, растет и наше понимание исторической диалектики прошлого. Но это не предсказание будущего, в последнем должно быть место оригинальности, новизне, всему тому, что может преобразовать понимание этого прошлого – или же понимаешь то, что было возможно, только после того, как нечто свершилось. Поэтому мы и не можем решить, что возможно или невозможно, до того, как мы это сделали.

В.М. Будь реалистом – требуй невозможного.

Ф.Дж. Да, что-то в этом роде. Если не требуешь невозможного, на самом деле уже определенным образом распоряжаешься будущим. Поэтому я считаю, что диалектика не закрыта в том смысле, что исключает какое-то действие в современном контексте. Мне представляется, что у Маркса не так много предсказаний о будущем, и все, что он говорит о будущем, сводится к 3–4 страницам: абзац в «Капитале», пара упоминаний в письмах и еще описание экономики. Для меня Гегель – это часть Маркса в том смысле, что невозможно читать Гегеля, не понимая его взаимосвязи с Марксом. Что касается негативной диалектики, я думаю, что у Адорно явно выраженный антиутопический настрой…

В.П. Фред, а как Вы относитесь к термину «Anderer» – по-немецки «иное» – из последней части «Негативной диалектики»?

Ф.Дж. Но ведь это о другом – о страдании, о бессилии интеллектуалов, их беспомощности в рамках системы. Адорно весьма преуспел в сарказме, направленном против системы, но у него очень мало симпатии к иному. Вот с музыкой дело обстоит по-другому. В музыке он понял что-то, что превосходило 12-тоновую систему. Но в целом, взять хотя бы его понятие культуры, Адорно – куда более закрытый мыслитель, чем Гегель. Поэтому у Адорно я не вижу имманентную утопию.

В.П. Я не ссылаюсь на него как на образец, я считаю его как раз гегелевским по духу мыслителем. Я просто предполагаю, что Адорно понял одну вещь, очень важную для постмарксизма: общество диамата, которое он так называл и которое отрицал, привело Адорно к имманентной негативной критике капиталистического общества, все более беспощадной, более жесткой и, может быть, более романтичной. В силу того, что была утрачена надежда. В этом отношении Блох и Адорно связаны с той функционирующей утопией, которая является инструментом критики, а не проектирования будущего. Блох – это же теория утопии.

Ф.Дж. Я думаю, что ситуация Адорно является отражением его собственного поколения, его классовой позиции, положения немца в Западной Германии, соседствующей с Германией Восточной…

В.П. Блох и Адорно очень сильно друг от друга отличаются, просто это единый стиль, саркастически унизительный, который пересекается с Гейне, Беньямином, Карлом Крауссом… Это саркастическая мысль, и Адорно представляет особый тип критики, как мне показалось.

Ф.Дж. Эта часть Адорно не утратила своей ценности, и в Соединенных Штатах не найти людей, которые именно так относились бы к существующей системе. Нам как раз не помешало бы взять и полностью отвергнуть систему – это было бы чем-то оздоровляющим.

В.П. Я хотел бы вернуться к той теме, которую мы обсуждаем. Эта тема связана с тем, что произошло сейчас: почему сама критика капиталистического общества там, где она переходит в ощущение своей безнадежности, провоцирует некую борьбу с существующим режимом, которая является не только деструктивной, но в то же время непозитивной – лишенной некоторого предвосхищения и знания будущего, уверенности в будущем?

Олег Аронсон. А почему для Вас позитивность связана только с будущим?

В.П. Мы говорим о марксизме.

О.А. Однако Зиновьев был абсолютным антидиалектиком, он подходил к марксизму как логик, и для него не было никакого будущего. Вы говорите про коммунистическое будущее – но он считал, что коммунизм уже состоялся, и состоялся при социализме.

В.П. Зиновьев для нас не пример…

О.А. Я просто говорю об этом как о примере другой логики.

В.П. Дело в том, что, во-первых, он написал работу о Марксе до того, как стал заниматься логикой. У него своя история логических занятий…

О.А. Его диссертация по Марксу касалась как раз логики…

В.П. Нет, там рассматривалось абстрактное и конкретное…

О.А. Логика абстрактного и конкретного…

В.П. Но это совершенно другая логика, это не та логика, которой он потом занимался.

О.А. Хорошо, не будем говорить о Зиновьеве.

В.П. Да, Зиновьев не пример в этом отношении. Он пример трагедии, которая здесь случилась, но не пример аналитика-марксиста – он никогда им не был.

В.М. Разве он говорил, что коммунизм реализовался в советском социализме?

О.А. Между прочим, это одно из его базовых положений, причем довольно давних, и он, будучи уже на Западе, несмотря на свою критику тоталитаризма и советского бюрократизма, пытался найти позитивное в той социалистической системе, которая вопреки этому сложилась. Это, как мне кажется, и есть другой вариант возможности говорить с марксистских позиций о том, что было реального в социализме.

В.П. Это просто смешно…

О.А. Может быть, и смешно. Просто здесь нет историзма.

В.П. Стоит забыть прошлое, чтобы оно стало хорошим. И Ницше требовал: «Чаще забывайте».

О.А. Тем не менее, несмотря на все это, общество, которое сложилось, было реальным, и в нем, помимо политической и бюрократической системы, люди жили иначе, чем при капитализме. Именно по тому, как они жили, несмотря на политическую систему, возникает сегодня большая ностальгия в Германии, Польше, Югославии, Чехии. В тех странах, которые хотели быть капиталистическими, сейчас возникает ностальгия по тому, что было в Восточной Европе, возникает своего рода естественная редукция политического.

Между прочим, когда Зиновьев пишет, например, о коммунизме, он пишет о коммунизме как о том, из чего уже логически исключено понятие политического. И когда Нанси говорит о коммунизме в первой части «Непроизводящего сообщества», то он говорит, что это коммунизм не в смысле Солженицына, а в смысле Зиновьева, то есть он знаком с его работами. Возникает вопрос, что это за коммунизм, который существует при реальном социализме, уже состоявшемся…

В.П. При котором он действительно становится утопией, потому что примеров этого никто не знает.

О.А. Как так? В том-то и дело, что мы все в нем жили.

В.П. Вы будете это рассказывать мне?

О.А. Но Вы все время вспоминаете себя как политическое существо.

В.П. Ладно, не будем. Есть реалии, которые невозможно так запросто отбросить...

В.М. Вы, наверное, делаете упор на экономике, на социальной системе, где защита социальных прав происходила при полном разрушении субъекта?

О.А. Да-да, происходил определенный тип десубъективации.

В.П. Дело не в этом, а в том, что действительно существует ностальгия. Но ностальгия – это определенное чувство по некоторым утраченным правам, обязанностям, по некоторым условиям жизни.

Андрей Парамонов. Существовал коллективный субъект...

В.П. Здесь просто речь идет о ностальгии как о том, что тогда тоже жили люди, что они любили, были более искренними, более чувствительными к каким-то проблемам, что мой отец – вполне чистый и честный человек, хотя является коммунистом. Но это ни в коей мере не говорит о том, в каком обществе тогда жили люди, что потребовалось, чтобы сохранить искренность моего отца, – для этого нужно было убить очень много людей.

О.А. Да?

В.П. Именно так. На глазах моего отца это и происходило. Так что давайте эту искренность не превращать в банальную масс-медийную чушь, которую преподносят ежедневно.

О.А. Никто не говорил об искренности.

В.П. И не надо говорить серьезно о Зиновьеве...

О.А. Хорошо, забудьте слово «Зиновьев». Мы обсуждаем некоторую логическую проблему, если угодно, а с этой точки зрения репрессии, тоталитарная система и социалистическая система производства создали иные отношения в обществе: иное отношение к труду, иное отношение в том числе к приватной сфере, и разрушение приватной сферы, имевшее место при социализме, не абсолютно негативно. И ностальгия вторгается именно туда, в это место разрушения приватной сферы, где возник иной тип связи, не социальной, а связи общности. Это как раз и есть тот гетерогенный коммунизм, который был реальным и который не надо воображать.

Ф.Дж. Позвольте мне отреагировать на некоторые из этих положений. Во-первых, о будущем. Я и сам говорю, что люди не могут вообразить себе будущее и т.п., но это есть критика системы, потому что именно система мешает нам мыслить будущее и преобразует время в вечно длящееся настоящее. Такая критика системы не является деструктивной – наоборот, она раскрывает систему новым возможностям мыслить будущее, создавая проекты этого будущего. Мы утверждаем, что не критика капитализма является деструктивной, а капитализм сам по себе деструктивен.

Теперь я хочу вернуться к вашему описанию ностальгии, но я буду говорить о Соединенных Штатах, а не о вашем опыте, поскольку не могу претендовать на его понимание. О чем никто еще не подумал, так это о том, что мы все, по крайней мере все здесь присутствующие, суть продукты холодной войны: вы – дети советской системы и т.д. А есть ли у нас хоть малейший образ того, что будущие поколения, которые не жили в советской системе, в нашем случае – не испытали опыта холодной войны, будут думать, знать, собой представлять? Естественное желание – сказать, что они ничего не понимают, они забыли историю, что все идет под гору и т.д. Но даже в нашем случае это может быть и не так.

Мне даже неловко выступать с позиций абсолютного негативизма, создавая впечатление, что система не имеет никакого будущего. Мне кажется, что одна из характерных особенностей молодых людей в Соединенных Штатах состоит в том, что система консюмеризма, полного засилья товаров вызывает у них отвращение. В результате наблюдается желание выйти за рамки этой системы и создать тип отношений, который не определяется через товарную форму. И это происходит в области культуры, в частности в музыке. Честно говоря, я не особо симпатизирую подобной музыке, как и подобной культуре, поэтому, может быть, я плохо в этом разбираюсь, но мне кажется ясным, что именно в отношениях и опыте такого рода люди пытаются создать себе такое пространство, которое находится вне рамок системы, вне рамок того, что мы называем капитализмом.

Я согласен с тем, что можно предложить минимальное определение социализма как попытки избежать товарной формы и создать новые нетоварные коллективные отношения, и такое усилие является утопическим, как мне представляется. Но остается непонятным, может ли это усилие быть переведено в определенные политические проекты, и это не зависит от людей, которые в него вовлечены.

О.А. Я бы сказал, что как усилие это реалистично, а как история – утопично.

Ф.Дж. Большинство политических переворотов произошло в результате катастроф, и нас всех ждет достаточное количество экономических катастроф впереди.

В.М. Шкловский говорил, что новое входит в мир через катастрофы.

Ф.Дж. Лефевр говорил, что история движется левой ногой, то есть отчасти провалами, неудачами и т.п. Это все непредсказуемо, поэтому я не сказал бы, что системные изменения также невозможны. Повторю, это не подлежит предсказанию, потому что практика, праксис – дело совсем другое…

Джонатан Флэтли. Мне пришел в голову один рассказ, который мог бы проиллюстрировать тезис Олега о ностальгии. Это «Очередь» Сорокина, рассказ о том, как люди стоят в нескончаемой очереди. Но, пока они стоят в этой бесконечной очереди, они знакомятся друг с другом, начинают получать удовольствие, узнавать новых людей, так что это род коммунизма, существующего вопреки самому себе. И понимание Олегом ностальгии, и Ваш тезис о желании не опосредованных товарной формой отношений совпадают в том, что ностальгия по тому моменту в коммунизме фактически проистекает из того же места, откуда идет желание создать нетоварные отношения, и, следовательно, потенциально является точкой соприкосновения между постсоветским моментом и нынешней ситуацией на Западе. У Олега есть также идея малого искусства – локальных, скромных по масштабу художественных проектов. Это своего рода попытка выйти из мира товаров, и, вообще, здесь речь идет о коммуникации, о создании малых, даже временных сообществ...

О.А. Сообществ непрофессиональных...

Питер Фиттинг. Хотелось бы вернуться к Зиновьеву, но это больше связано с Францией: его роман «Зияющие высоты» был впервые переведен на французский. Это был специфический момент – я был тогда во Франции и только что сам прочитал эту книгу, – момент реализации, осознания того, насколько ваша традиция, ваше прошлое отличается от нашего, когда наше отношение к Советскому Союзу было сформировано холодной войной. И нам с трудом приходилось со всем этим разбираться – по крайней мере мне. Этот перевод появился на более позднем этапе холодной войны, во французском контексте, в котором традиция солидарности с Советским Союзом была очень сильна. Я помню, люди мне говорили: почитайте Зиновьева, если вы хотите узнать правду о Советском Союзе. Но они использовали этот аргумент против того, что происходит во Франции не меньше, нежели в самом Советском Союзе. Тут можно говорить об эквивалентности. И – Зиновьев вернулся.

Ф.Дж. Вот это и есть диалектика. Действие означает что-то одно в одном месте и может быть перенесено в другое место, приобретая там совершенно другое, возможно даже противоположное, значение. Диалектика – это то, как значение может определяться ситуацией, но затем присваивается иными способами, так что включает в себя уже два или три значения. И это вовсе не неопределенность. По моему мнению, это и есть диалектика: нечто, являющееся критикой и обладающее некоей ценностью в одном месте, становится мощным оружием против чего-то другого в другом месте, не переставая быть тем же самым.

В.П. Когда мы что-то называем диалектикой, анализ прекращается.

Дж.Ф. Здесь есть определенная параллель с нашей проблемой риторики – ведь это риторическая, лингвистическая проблема, – с нашей проблемой риторики демократии, например, о чем уже говорилось. Мы слышим слово «демократия» и представляем, как Джордж Буш толкает речь, или что-то в этом роде. То же и с «диалектикой» – мы произносим это слово, и возникает образ занятия по диамату в средней школе.

Ф.Дж. Мы используем диалектику в полемике с англо-американским эмпиризмом, с господствующей аналитической философией. Это философия здравого смысла, цинического разума – то, что Адорно называет позитивизмом. Но диалектика, конечно, может означать что-то другое в других местах. Для Франции – это коммунисты, коммунистическая партия, для вас – Сталин, диамат и так далее, так что все это тоже диалектично.

О.А. Может, в этой борьбе использовать не только диалектику?

Ф.Дж. Не думаю. Для нас это так. Я сейчас об этом пишу и отправлю вам книгу.

В.М. Проблема еще в том, почему все ранние социалистические революции в марксистском смысле приводили к установлению тоталитарных режимов.

Ф.Дж. Они заканчиваются реакцией, не так ли? Поскольку революции останавливают, процесс блокируют и поворачивают вспять, появляется Наполеон, потом Реставрация и т.п. В некотором роде Сталин – это тоже приостановка революции, Термидор. Сталин – это Наполеон советской революции...

В.М. Одним из объяснений может быть то, что все эти революции были крестьянскими, а крестьянство именно таким образом реагировало на установление индустриального уклада.

Ф.Дж. Очень возможно, но в настоящее время крестьянства не осталось. Рабочих тоже не осталось, нет даже самого производства. Что есть – неизвестно...

В.М. Мне очень нравится идея Негри о нематериальном труде.

Ф.Дж. Это большая проблема, связанная с тем, что Валерий говорил о диалектике: мы не должны останавливаться на этой идее, мы должны понять, что это значит. А я не уверен в том, что понимаю. Фактически это обозначение для целой новой популяции людей, которые – Грамши говорит, что все суть интеллектуалы, – являются интеллектуалами в новом смысле. Это попытка сформулировать новую идею демократии, которая охватывала бы всех этих людей, объединенных тем, что Маркс называет «общим интеллектом». Вот к чему все это сводится.

Таким образом, появляется новая идея о том, как революция может быть продолжена, а не остановлена. Пока что слово «демократия» – единственное слово, которое нашли также и они, и, к сожалению, если Тони Негри пользуется понятием демократии, то Буш использует его еще больше. Ситуация, в политическом и дискурсивном плане, не очень хорошая.

В.М. Но они имеют в виду совсем другие вещи.

Ф.Дж. Опять диалектика!

Дж.Ф. Они говорят и про новый пролетариат. Еще одна вещь, связанная с нематериальным трудом, – это понятие эмоционального труда.

Е.П. Но тут тоже скрывается проблема. Во время недавнего визита Хардта и Негри Майкл Хардт, говоря о нематериальном труде, утверждал, что можно продавать аффект. А я совсем не уверена в этом. Он приводил свои знаменитые примеры Макдональса и посещения врача, когда тот всячески демонстрирует свое расположение к пациенту, и тут Хардт и Негри говорят: вот так аффект и продается. Но, с моей точки зрения, это продажа не столько аффекта, сколько определенного образа аффективных отношений...

Ф.Дж. Преобразование вещи в образ? Да, это превращение образа и эмоции в товар.

Дж.Ф. Но это также превращение в товар общения и личных взаимоотношений. Иными словами, отовариванию подвергается не аффект как таковой – может быть, формулировка и страдает, – но само отношение. За что вам как преподавателю в основном платят деньги, особенно в средней школе, но и в колледже тоже? Пытаешься установить отношения со студентами. Или тот же Макдональдс. Иначе говоря, само то средство, которое мы обычно воспринимаем как язык близости или личных взаимоотношений: улыбка, эмпатическая реакция, – все это опредмечивается, превращается в образы. Поэтому когда возвращаешься в свою личную или интимную эмоциональную жизнь, она уже заражена всем этим: не осталось ни эмоциональных инструментов, ни словаря, которые не были бы заранее превращены в образ. И этот аспект их размышлений является весьма эффективным. Они говорят: мы все знаем, каково оно – ощущать себя сегодня отчужденными от своей же опредмеченной эмоциональной жизни, и этим создается новый пролетариат. Я не уверен, что они правы в этом, но по крайней мере вижу, что именно они пытаются понять.

Ф.Дж. Я согласен с ними в определении места основной политической сцены, но я не думаю, что это окончательный язык, который мы можем выработать для ее описания. Может быть, это политическая арена в странах первого мира – одна из таковых, – но не обязательно повсюду.

Переделкино, май 2006

Перевод с английского и на английский Елены Петровской



[1] Международный семинар в Дубровнике, организованный Сьюзан Бак-Морс, проходил в октябре 1990 года. Описание события содержится в книге: Buck-Morss S. Dreamworld and Catastrophe: The Passing of Mass Utopia in East and West. Cambridge, Mass., London, England: The MIT Press, 2000, p. 230 ff. – Прим. ред.

[2] Речь идет о международной конференции «Современные медиа: теория, история, практика», проходившей в Москве 17–19 мая 2006 года и организованной по инициативе журнала «Синий диван». – Прим. ред.


02 февраля 2007, 06:00
:/research/2007/02/02/utopiya_print.html

---

От	Пуденко Сергей
К	Пуденко Сергей (22.08.2007 11:00:01)
Дата	22.08.2007 12:00:34

Re: свежее продолжение-...

---

>философов (у их главного мэтра, Подороги - тут как и везде тепрь ранги безукоризненно соблюдаются. Как в политике или бизнесе.)Номер ИМЕНИ Утопия и диалектика

товарищи,просьба как-то откликнуться на этот разворот.Получается что мы тут все туда куда надо сейчас делаем. Или что.

ссылка источника

http://sinijdivan.narod.ru/sdor.htm

---

От	Кактус
К	Пуденко Сергей (22.08.2007 12:00:34)
Дата	23.08.2007 18:10:07

Re: свежее продолжение-...

---

Не совсем понятно, что тут комментировать. Мы живем в обществе спектакля. Сцена и зрительный зал едины. Все присутствующие – актеры. Но самим поведением участников диктуется такой порядок вещей, что одни играют роль зрителей, другие – актеров. При этом зрители не должны замечать уходящие вверх нитки, на которых дергаются актеры, лезть в актеры (как же без ниток?), реагировать на явные подтасовки в игре. По ходу пьесы несколько раз менялись не только роли актеров, но и амплуа: нынешний герой-любовник в прошлом акте вроде бы был лакеем немножко другой ориентации, но говорить об этом не принято. В этот спектакль приглашен обычный актер из другого театра, не марионетка. Хотели его попользовать, чтобы подтвердить достоверность происходящего, но разговор не получился.

На обозначенные вопросы:
1) о необходимости нового подхода к изучению марксизма,
2) о коллективном субъекте истории,
3) о диалоге России с Западом после распада Советского Союза,
дал ответы только приглашенный Фредрик Джеймисон. Остальные несли чушь. Ахинею комментировать лень.

По «философам»

Дяденька философ говорит что «часть людей получила права». Я даже знаю, кто эта часть людей. Это «правильные пацаны». От них философ кормится и поэтому стоит в позе «чего изволите». Вчера он был либерал, сегодня консерватор, а завтра будет социал-демократом, если господа прикажут.

Адорно приписывают реформативную критику капитализма. Подмена понятия: цели на процесс. Франкфуртская школа не подразумевала вечное существование капитализма и вечную критику. Ровно наоборот – Адорно диалектику упростил до полного уничтожения одной из противоположностей и этой обреченной противоположностью был яростно критикуемый капитализм.

Россиянские философы против диалектики. Это слишком сложный инструмент для них, упрощают под себя? Скорее врут, потому что диалектика вскроет вещи, которые критиковать опасно. Тетенька говорит о диалектике без снятия – это диалектика с полным сносом одной из противоположностей, т.е. выход из диалектики назад в метафизику, к любимой аристотелевской логике, где все просто и понятно. Это и не диалектика вовсе.

Батая, Беньямина и Адорно которые принадлежат к различным школам и находятся по разные стороны водораздела марксисты – не марксисты (диалектики – не диалектики) валят в одну кучу. Словоблудие. Главное - нового ничего нет. Те схемы, что они мусолят, мне разжевывали лет 20 назад. Такое впечатление, что границы открыли и как челночники в 90-х сбывали обывателю дрянные китайские кроссовки, так нам компрадорская философия впаривает западный мейнстрим 20-летней давности.

По Ф. Джеймисону

Классический капитализм уходит и вместе с ним – классический марксизм. Нужен марксизм эпохи глобализации. Классический марксизм предусматривал гибель капитализма и переход к социализму и коммунизму. Глобализация – эпоха гибели капитализма как общественного строя и перехода не к социализму, а превращенным архаичным формам общинности, клиентелы и патримониального государства. «Назад в будущее.» (с) Все предсказания Маркса о процессах гибели капитализма сбылись, а описывать будущее он и не брался. Пример марксизма эпохи глобализации - «Империя» Негри и Хардта.

Сокращение количества занятых в производстве – следствие НТР. Об исчезновении промышленности и рабочего класса говорить рано. Промышленное производство не исчезло, изменилось международное разделение труда и экономическая география. Внутри ТНК отношения господства и эксплуатации строятся в соответствии с выводами Маркса. Относительное обнищание рабочего класса происходит внутри ТНК, абсолютное капитал научился экспортировать за пределы ТНК.

Стихийное сопротивление населения вызывает не вхождение в капитализм, а смерть капитализма, выпадение из социализма в умирающий капитализм. В общемировом процессе превращения государства в кластер ТНК и нового колониализма Россия обгоняет большинство западных стран. Иллюзия независимости от государства порождается неправильным пониманием изменившихся задач государства. Государство распалось на корпорации, которые в свою очередь соединились в кластер. Корпорация имеет одну цель – прибыль. Она не собирается быть нянькой, как при социализме или ночным сторожем, как при капитализме. Отождествление российским философом капитализма и демократии – характерный признак неосведомленности обо всем, что находится за пределами философской «матрицы».

Советские белые диссиденты смыкались с официальной пропагандой Запада, а настоящими защитниками социализма были только западные левые. Диссиденты тащили общество в утопию придуманного капитализма, которого в реальности уже не было. Экстраполировали тенденции благополучных 60-х на дальнейшее развитие Запада и получили благостную картинку. А тенденции снялись сразу после Вьетнама. Не могли встретиться западные марксисты из реального мира и советские диссиденты из утопии. И российское обществоведение и западная пропаганда говорят по-прежнему на одном языке.

Критика капитализма как общественного строя себя исчерпала, потому что исчерпал себя капитализм. Бесплодность этой критики видна по тому, что она никого не задевает. Значит, критикуют не то и не там. Капитализм существует в устойчивых распадных формах. Эти формы нужно описывать не с точки зрения критики классического капитализма, а с точки зрения анализа саморазвития капитала, который деформирует и уничтожает само капиталистическое общество. Маркс приложил основные усилия не к политической журналистике, а к научному анализу главного субъекта капитализма – капитала, потому что умел выделять главное. У меня была такая нахальная мысль – взять методику Маркса в изложении Ильенкова и попробовать, пользуясь Капиталом как шаблоном, написать реферат того же Капитала с учетом современных условий. Получится скорее всего чушь, но хотя бы методику отработать.

Ф. Джеймисон говорит: логика капиталистической системы есть эта позитивная логика, которая пытается избавиться от всех форм негативности. Очень точная мысль. Капитализм по определению метафизичен, рационален как аристотелевская логика. Позитивизм – современная форма рациональности капитализма. Все развитие капитала идет по одной неизменной линии – экспорт противоречий, выбрасывание их за пределы действия капитала. Где нет противоречий – нет развития, нет жизни. Апофеозом рациональности капитала будет его собственная гибель. В отсутствие некапиталистических укладов это будет гибель человечества.

Главным условием выживания того или иного общества в предстоящем кризисе будет интеллектуальное превосходство над другими субъектами международной политики, которое позволит хотя бы исключить вмешательство с их стороны. У китайцев есть АВН и АОН, которые разрабатывают КМГ, у американцев РЭНД и прочие think tank, в России – Подорога и компания. То есть надеяться можно только на самих себя и мы вроде это и делаем.

С уважением Сергей

---

От	Alex~1
К	Пуденко Сергей (22.08.2007 12:00:34)
Дата	22.08.2007 15:20:24

Re: свежее продолжение-...

---

>товарищи,просьба как-то откликнуться на этот разворот.Получается что мы тут все туда куда надо сейчас делаем. Или что.

>ссылка источника

> http://sinijdivan.narod.ru/sdor.htm

Туда, IMHO. :) Только тут, в Россиянии, в отличие от бездуховного Запада, все эти тенденции мало кому интересны. И уж совсем не интересны, пардон, "элите". Тут Духовность, Соборность, Святой Дух и перья из крыльев архангела Гавриила, а также не-этнический национализьм и Кара-Мурзизьм, который все эти тенденции рассмотрел, преодолел, ни хрена не понял и превзошел. Потому как неявное знание и общинный здравый смысл. :)
А ты - Делез да Спиноза. :)

---

От	Пуденко Сергей
К	Alex~1 (22.08.2007 15:20:24)
Дата	23.08.2007 07:06:27

это не абы что, а "Бобик в гостях у Барбоса"

---

>>товарищи,просьба как-то откликнуться на этот разворот.Получается что мы тут все туда куда надо сейчас делаем. Или что.
>
>>ссылка источника
>
>> http://sinijdivan.narod.ru/sdor.htm
>
>Туда, IMHO. :) Только тут, в Россиянии, в отличие от бездуховного Запада, все эти тенденции мало кому интересны. И уж совсем не интересны, пардон, "элите". Тут Духовность, Соборность, Святой Дух и перья из крыльев архангела Гавриила, а также не-этнический национализьм и Кара-Мурзизьм, который все эти тенденции рассмотрел, преодолел, ни хрена не понял и превзошел. Потому как неявное знание и общинный здравый смысл. :)

нужен развернутый коммент по ситуации всвязи с этими дебатами. Я немного с этой публикой контачил, поэтому вычитываю и выглядываю больше чем те кто просто принимает спичи "рефлектирующих рус.интеллектуалов" за чистую монету, за метафизиечские беседы и вообще за что угодно.

Статусные это вещи. Подорога это самый крупный интеллектуэль постсоветской философской туды ее когорты. А что он писАл в 1993... типо метафизический ГУЛАГ


а Джеймисон это крупнейший Бобик, а не абы какой прохожий. Всё там схвачено в новорусской табели о рангах и их устройстве.



А какую они несут пургу, уже давно налаженную,это отдельный спич.(Не говорю про простыеляпы в текстах и чушь вроде "Зиновьев- глава Московского марксистского кружка, ММК не так переводится)). Ну конечно, Делез постмодернист, антидиалектик и а шизоанал, это из их отрывного календаря. Они едят уже кем-то съеденное

Вот тов. Фред и удивляется вежливо. И верно себя позиционирует. Ну не читал я мамардашвили, "он что,правда за капитализм в Грузии говорил"? В ответ начинают мяться. Не говорил, но там надо, чтобы как бы говорил.("Он такой как мы все"). Откуда Фреду знать про их цеховые заморочки и развороты (всё из-за грубой прозы жизни, а не из-за метафизики). Они за 20 лет порой по 5 раз туда-сюда рзворачивались

В общем алеет Восток. А у подорог синеет пупок

Шестнадцать лет тому назад, когда мы встречались с Фредом, я был ближе к интеллектуальной жизни мира, нежели сейчас. Здесь есть какой-то разрыв, который я никак не могу преодолеть: существует запаздывание в понимании проблем – это связано с новым образованием, новыми методами исследования, развитием новых гуманитарных областей, громадной реформой языка и дискурсов. Но в России это еще не начиналось, все пользуются старым языком. И даже люди, которым есть что сказать, все равно не могут не пользоваться этим старым, классическим языком.


типичный абзац. Я (Я, Барбос)) встречался
с Бобиком уже тогда!и это главное


все же есть надежда что они маненько очнутся,хотя бы подчиняясь чувству иерерхии и статуса.Внутри у интеллектуэля свербит новое чувство ,- може там на этом поле порыбачить...даже на заплеванном ими марксистском... "Сам Джеймисон сказал у самогО Подороги, а сам я там был"...так и рожадется в РФ новое общественное мнение (о левых идеях и пр) , из салонов - в журналы,потом - в поле

>А ты - Делез да Спиноза. :)

только так, победа будет за нами, уже совсем очевидно

---

От	Alex~1
К	Alex~1 (22.08.2007 15:20:24)
Дата	22.08.2007 15:21:00

Re: свежее продолжение-...

---

Не обращай внимания - это я со зла и от паршивого настроения. :(

---

От	Кудинoв Игорь
К	Alex~1 (22.08.2007 15:21:00)
Дата	23.08.2007 17:37:42

тёмный ты человек, непросветленный концептуальными книжками

---

...Эта книга - не проходная, а концептуальная, она является новым этапом в понимании процессов, происходящих в нашем обществе. Она очень важна в настоящий момент и с точки зрения понимания нашего политического кризиса, и с точки зрения недавних событий в Кондопоге и Ставрополе. Эта книга - лучшая у С.Г. на сегодняшний момент в плане понимания процессов, происходящих в нашем обществе. В ней очень много нового, что обязательно должно быть воспринято нашей интеллигенцией для того, чтобы выйти из системного кризиса и выйти из него с наименьшими потерями.
Вообще говоря, она обязательна для прочтения всеми, кто заинтересован в будущем нашей страны (как, впрочем, и в своем собственном будушем). Эта книга должна быть также обязательной для прочтения всеми депутатами Госдумы, Совета Федерации и прочими представителями властных структур.

---

От	Alex~1
К	Кудинoв Игорь (23.08.2007 17:37:42)
Дата	23.08.2007 18:28:07

Re: тёмный ты...

---

Дык я и говорю из своей темноты - все преодолел и превзошел. :)
А вообще-то интерсное у кара-мурзизьма занятие - пытаться уведеть свет в ж... дракона, которую из метафизических соображений Гуру приказал трактовать как тоннель :).

---