От Durga
К Пуденко Сергей
Дата 11.12.2005 02:37:14
Рубрики История & память; Управление & методология;

Оппа, как же так я прозевал...

А ведь это очень важный фильм.
Предупредить бы надо было :(((
От Пуденко Сергей
К Durga (11.12.2005 02:37:14)
Дата 11.12.2005 06:14:32

повесть "ЗЕРКАЛО для ГЕРОЯ" vs "День сурка"(*)

>А ведь это очень важный фильм.
>Предупредить бы надо было :(((

Прощенья просим. Недоработки исправляем как можем

в копилке -повесть С.Рыбаса,по которой режиссер Хотиненко снял фильм в 1987г

Это НЕ сценарий фильма. Фабула и прием сохранены,сценарий Рыбас переделал для фильма, спустя лет 7 после появления повести.


https://vif2ne.org/vstrecha/forum/files/Presnja/riybas_zerkalo_dlya_geroya.rtf.zip


отрывок повести, описание использованнного в ней "приема". "День сурка" - там этот прием украли спустя 6 лет или более (повесть написана в 1980г)

Голливуд не первый раз крадет у "медведей" приемы. Не так давно Мадонна (настоящая ее фамилия - Чикконне)украла прием из клипа русской поп-певицы Линды (настоящая ее фамилия типа Розенблюм) "Я- ворона", пыталась судиться за приоритет.

День Сурка - отличный фильм. Но прием украден голливудом в период перестройки у русского лоха или "медведя" Хотиненко

-----


Мы стали всматриваться в лица киношников, пытаясь угадать, что сейчас произойдет. Женщина-ассистент в дымчатых очках вызвала из автобуса трех актеров. Один из них, плотный, сутуловатый, в куртке-бобочке фасона начала пятидесятых годов и кепке-восьмиклинке с пуговкой, вытащил из-за пояса пистолет и, крутнув его на пальце, взял женщину под руку. Она освободилась, улыбнулась механически, - видно, привыкла к таким играм.
Мы обошли здание.
Вдоль забора росли полынь, дикая конопля. За забором слышалось пыхтение какого-то мотора, как будто там спрятали паровоз. В воздухе летала угольная пыль...

Я оглянулся. Ни толпы, ни серебристого купола планетария не увидел. Слева, где должны быть многоэтажки, тянулись поля с кукурузой и подсолнухами. Я почувствовал, что что-то не так, но ничего не сказал Ивановскому.
Мы добрались до открытых железных ворот и оказались во дворе возле погрузки. Действительно, допотопный паровозик держал за собой несколько груженых вагонов и попыхивал. И рельсы под ним не были покрыты ржавчиной, а сияли гладким стальным блеском.
Над зданием главного подъема крутилось, наматывая бегущий канат, черное колесо копра.
Киношники, кажется, решили создать полную достоверность. Когда я заметил над дверями шахтоуправления портрет генералиссимуса, которого пять минут назад там не было, я остановился. Конечно, они могли повесить любой портрет. Но теперь не было никакой киногруппы, а на том месте, где она располагалась, паслись козы.
Мимо проехал конный милиционер в старой форме с красными погонами, обдав нас дегтярным запахом сапог.
- Командир, ты не заблудился? - спросил я его.
- Кто будете? - строго вымолвил он и остановился. - Артисты?
Конь замотал головой, отгоняя лезущих в глаза мух, прилетевших за ним.
- Ага, из Голливуда, - сказал Ивановский. - Приехали за опытом.
- Откуда? - Милиционер, вдруг дернув повод, повернул на нас коня. - Документики есть? - Смотрел весьма враждебно. Должно быть, крепко перевоплотился.
- Вот сейчас выдерну тебя да набью ж..., - посулил Ивановский. - Ковбой сопливый!
- Ты - меня? - крикнул милиционер.
Мы повернулись, пошли прочь. Он приказал остановиться, пригрозил пистолетом. Спустя мгновение за спиной трахнуло два выстрела. Впереди нас ни с того ни с сего в земле пропахало две бороздки, раскидав мелкий щебень. Пахнуло сгоревшим порохом. Выходит, патроны были не холостые.
Мы остановились, он велел возвращаться на шахту и поехал за нами, напряженный от своей нелепой шутки.
Возле деревянной коновязи мы подождали, пока он заматывал повод, потом вошли в здание. В большом помещении первого этажа толпилось множество людей. Они сидели на лавках, подоконниках, подпирали стену у окошка с надписью "Касса". Увидев нас, зашумели: "Деньги привезли!" Массовка впечатляла, даже казалась чересчур достоверной из-за женщин богатырского вида, одетых в брезентовые робы. Впрочем, в сорок девятом году женщины еще работали под землей.
Милиционер завел нас в пустую комнату, снова потребовал документы, приказал вытряхнуть все из карманов. Он снял фуражку, кинул на стол. Стрижен он был под полубокс, с коротким темным чубчиком, затылок и виски щетинились. Он был ниже нас на полголовы, поуже в плечах, явно слабее. Он предупредил, что считает нас подозрительными личностями, а если будем сопротивляться, продырявит нам башки; если мы простые люди, то нас отпустят; если же американские шпионы, то нам крупно не повезло, он недаром служил в разведроте на 1-м Белорусском фронте.
- Шизоид! - прокомментировал Ивановский. - Ты хоть не хватайся за свою дуру. Там же боевые патроны.
Мы выложили на застеленную газетой столешницу рядом с черным телефоном карманную всячину: ключи, деньги, сигареты. Сперва он ухватился за деньги. Повернул десятку к свету, настороженно скользнул взглядом в нашу сторону, не видя нас, а лишь оценивая наши движения, потом снова просветил купюру.
- Денежки-то не наши, - весело сказал он. - И курево заграничное. Попались, что ли, шпионы? За дураков нас считали, не могли замаскироваться получше?
Через минуту мы стояли лицом к стене, а свихнувшийся милиционер звонил своему начальству, наверное в желтый дом, и сообщал, что задержал двух вражеских агентов, облаченных в синие штаны о иностранными надписями, а также обнаружил при них явно фальшивые дензнаки и заграничные сигареты.
Мне стало казаться, что это все не шутка. Я поверил ему: он видел в нас что-то враждебное.
Я стал внимательно осматривать комнату и увидел, что она совсем недавно отремонтирована, на полу возле плинтусов еще заметны брызги побелки, а дверная коробка даже не покрашена. Для помещения старой шахты это было странно.
Милиционер разрешил мне подойти к столу, посмотреть на расстеленную газету. Число и год! Девятое сентября 1949 года, пятница. От нее пахло типографской краской. Я мазнул пальцем по клише. На полях протянулся черный след. Свежая?!
- Значит, сейчас сорок девятый год? - спросил я.
- А по-твоему, какой?
Я попросил его приглядеться хотя бы к году выпуска наших денег, он же вытащил свои, большеформатные, отпечатанные в сорок седьмом.
Минут десять мы убеждали милиционера, что настоящие шпионы уж наверняка знают, какие деньги ходят в стране, что мы актеры из киногруппы, снимающей научно-фантастический фильм о будущем.
- Актеры? - не поверил он. - Какой фильм у нас недавно снимали? Знаете?
- "Большая жизнь", - вспомнил Ивановский. - "Спят курганы темные, солнцем опаленные..." Вот он эту песню сочинил. - Кивнул на меня. - Ему за эту песню на самом верху руку жали. Что, брат, не узнаешь? Вот смеху-то будет: бдительный милиционер сразу двух трумэновских агентов задержал!
- Ладно, бывает, - подхватил я. - Если б его предупредили, что снимают кино, а так ведь и в самом деле - на лбу не написано.
- Значит, артисты? - улыбнулся милиционер.
- Артисты.
- А какое у вас там будущее? Лет через пятьдесят?
- Лет тридцать. Может, чуть больше. Как раз твои дети будут взрослыми мужиками. Есть дети?
- А как же. Два пацана! Да, любопытно заглянуть годков на тридцать... Война с Америкой будет, как думаете?
- Не будет, - сказал Ивановский. - Ты свое уже отвоевал, это точно. Тут пожрать есть где-нибудь? Хотя бы кусок какой-нибудь колбасы.
- Ишь, чего - колбасы! Тут в буфете одни пирожки да красная икра.
- Тащи, что есть! Через тридцать лет икру вспоминать будешь...
Милиционер выглянул в коридор, распорядился и вернулся к нам, хитровато улыбаясь и почесывая затылок. Он не хотел нас оставлять до приезда своего начальства.
- А хорошо, что войны не будет, - сказал он. - Еще пожить надо. Хорошая жизнь скоро будет.

За дверью зашумели. Послышался подъезжающий грузовик. Либо привезли зарплату, либо приехали за нами.
Мы с Ивановским переглянулись, он подошел к окну.
Раздались два выстрела, потом еще три.
- Вот и бандиты! - обрадовался Ивановский. - Все-таки это кино.
Милиционер бросился к окну, растерянно поглядел на меня и кинулся вон из комнаты.
Мы пошли следом за ним.
- Чокнутый, - заметил Ивановский. - Сейчас ему всыпят.
Снова стали стрелять.
Люди давились в дверях, вырывались во двор. Парень в куртке из черной китайки дергал за ручку заколоченную гвоздями оконную раму. Когда нам удалось выбраться наружу, киногруппы мы не обнаружили.
Толпа окружала что-то лежащее на земле. Сквозь брань и проклятья доносились отдельные связные фразы, из которых стало ясно, что бандиты убили шофера, охранника и нашего несчастного милиционера.
Убитых перенесли в здание. Тогда я увидел, что они мертвые.
Надо было что-то предпринимать. "Два пацана", - вспомнил я его слова о детях. И не мог поверить, что все произошло взаправду.

По откосу террикона ползла вверх груженная породой вагонетка. Вертелось колесо на главном подъеме.
Социолог Михаил Устинов и инженер Анатолий Ивановский пробрались оврагом вдоль пенистого потока шахтных вод, воняющих тухлыми яйцами, и вышли к трамвайной линии.
Они с трудом узнавали город. Трамвай проезжал мимо полей, огородов, каких-то хуторков. Показался полуразрушенный четырехэтажный дом с обгоревшими стенами. Из проулка выехал грузовик с людьми в серо-зеленых мундирах, возле кабины за дощатой перегородкой стояли автоматчики. Похоже, везли пленных. У них в глазах была тоска.
Трамвай повернул, качнулся. Завизжал и забился поросенок в мешке; молодица лет двадцати пяти, в мужском пиджаке, держала мешок между полных ног, обутых в матерчатые тапки.
Горный директор второго ранга, молодой парень с двумя рядами орденских колодок на кителе, косился на нее.
От передней площадки брел по вагону слепой мужчина и пел берущим за сердце голосом: "Бьется в тесной печурке огонь..." Он держал в руке старую военную фуражку. Пассажиры бросали ему монеты. Горный директор дал рубль. Молодица отвернулась, насупилась.
- Друг, - сказал Устинов, взяв слепого за локоть. - Чем тебе помочь?
- Где воевал? - вскинул голову слепой, напряженно двигая белесыми бельмами.
- Юго-Западный фронт, - ответил Устинов, помолчав.
Он вспомнил, что на Юго-Западном в начале войны воевал его отец.
Ивановский толкнул его и постучал пальцем себе по лбу.
- Будь здоров, товарищ, - сказал слепой. - Видишь, как оно...
Трамвай остановился. Он нашарил поручень и стал выходить, чутко и настороженно вслушиваясь в уличный шум.
- Где живешь? - крикнул Устинов.
- На Грушовке.
Устинов посмотрел ему вслед, не зная, что делать.
- Ты бы ни с кем не связывался, - сердито произнес Ивановский. - Кто ты такой? Забыл? Надо найти какой-нибудь выход и ни с кем не связываться! Социологов в сорок девятом году не было.
Трамвай тронулся, пассажиры заговорили об инвалидах, молодица оправдывалась, что у нее нету денег, вот едет на базар продавать порося. "На Грушовке", - повторил про себя Устинов. Он припомнил, как однажды в детстве ему показали полуразвалившуюся саманную мазанку возле балки, в которой когда-то скрывались бандиты, совершавшие налеты на шахтные кассы. И снова как будто увидел запрокинутые головы убитых шофера, охранника и милиционера.
Пройдет десяток лет, и к шестидесятым годам жизнь умчится далеко от послевоенной поры. Но сейчас трудно было поверить, что он видит одноэтажные домики Дальнего поселка, едет на трамвае по центральной улице, слышит разговоры о калеках. Через несколько лет трамвайную линию перенесут отсюда, сметут домишки, забудут, почему поселок назывался Дальним, хотя находился рядом с главной площадью, забудут многое, как ненужный хлам, но потом вдруг потянутся к нему. В душе Устинова что-то повернулось. Он увидел родное в этих бедно одетых людях, в этих простодушных домиках, в этих руинах, обшитых строительными лесами.
Оставив Ивановского на улице, Устинов зашел в горком партии.


Устинов начал работу под землей и страшно уставал. От многочасового сидения на коленях в низкой щели, именуемой лавой, из которой добывали уголь, даже не сидения, а ерзанья, ходьбы на коленях, лежания на боку, ибо только так можно было грузить лопатой на конвейер и при этом не биться головой в кровлю, - от такой работы ломило кости. Шахтеры дали ему самодельные наколенники из кусков автопокрышек, но помогло мало.
Он с завистью наблюдал за работой этих полуголых, потных, с чумазыми лицами людей, глотающих пыль, которая склеивает легкие, и понимал, что они не думают о тяготах.
На самом деле навалоотбойщик, давший ему запасные наколенники, думал о саднящем левом локте, ушибленном о стойку, и ворчал про себя: "Вот дурак! Отдал такие хорошие наколенники. Где я возьму новые, когда подопрет нужда?"

Когда в лаве появилась девушка-газомерщица, укутанная под каской голубым платком, машинист шутя обнял ее и прижал к себе, сделав вид, что принял ее за приятеля. Она оттолкнула его.
- Ой, Роза, обознался! - засмеялся он. - Богатой будешь.
- Это ты, Люткин? - пренебрежительно спросила она. - Я тебе когда-нибудь лампой в лоб засвечу.
- Какая недотрога! - Он снова потянулся к ней.
Девушка размахнулась бензиновой лампой и стукнула его по каске.
Старый навалоотбойщик закричал:
- Взорвешь, окаянная!
Роза, будто и не слыша, прикрутила огонек до размера горошины и стала водить лампой от почвы до кровли. Вверху огонек заметно вырастал, появлялся голубой ореол. Значит, в лаве был метан.
- Опасно? - спросил Устинов, смущаясь.
- Ничего с вами не сделается, - ответила девушка.
Возле лавы, на пункте погрузки в штреке, слесарь монтировал новый светильник в алюминиевом корпусе с длинной лампой-трубкой. Он был молод, недавно стал отцом, и ему хотелось что-нибудь придумать, чтобы преодолеть ощущение тяжести, которая появлялась, когда он шел домой; ему было стыдно, но он чувствовал, что он самый последний примак.
Устинов намахался лопатой до изнеможения и услышал, как кто-то толкнул его. Старый навалоотбойщик, блестя всем черным лицом, показал жестом, что можно отдохнуть.
Подаренные наколенники почему-то привязали навалоотбойщика к новичку. Устинов привалился спиной к забою, вытянул ноги. Работающий чуть повыше шахтер покосился на него, но старый навалоотбойщик махнул ему рукой, что, мол, не отвлекайся.
Михаил на миг закрыл глаза и очутился дома, возле дочери.
Гудела врубмашина, звякали лопаты, Даша смотрела на него... он не знал, вернется ли к ней.
Здесь ему было тяжело жить и не для кого жить.
Он оттолкнулся от угольной стены, стал снова работать.
Даша еще не родилась. Его родители еще были молоды, не подозревали, что через двадцать лет их ждет разрыв, что отец уйдет к другой женщине.
На погрузочном пункте Устинов увидел отца. Он узнал его, потому что ждал: говорили, что приедет изобретатель ламп дневного света. Отец высоко держал голову в каске, щурился сквозь очки и казался высокомерным.
Подвешенные поверху лампы распространяли ровный белый свет, мало похожий на естественный дневной, но сильно и равномерно расходящийся во все стороны. Штрек стал шире, засверкали рельсы, сделались видны натеки смолы на сосновых стойках.
С отцом было еще несколько человек. Они поздравляли и благодарили его, утверждая, что он развеял сумерки, всегда окружавшие шахтеров.
Устинов подошел к нему и словно случайно дотронулся до его руки.
Кирилл Иванович повернулся к сыну.
- Я хочу пожать вам руку, - сказал Устинов.
И пожал.
В эту минуту торжества он произнес:
- Лет через тридцать наступит совершенно другая жизнь. Придут на ваше место новые изобретатели и ученые. А вас, наверное, забудут. Вы думаете о будущем?
- Будущее еще прекраснее, - заметил кто-то из сопровождающих.
Устинова оттеснили, он издали наблюдал, как отец улыбается... И как отец плакал над могилой матери! Это еще впереди.

Устинов работал, потом поднимался на-гора, в общежитие. Шахта отнимала все силы. Он вспоминал какой-то долгий сон, где он был преуспевающим руководителем социологической лаборатории, и с удивлением видел того полуреального человека, ищущего защиты от медленного рутинного существования. Тогда-то он, оказывается, завидовал двадцатичетырехлетнему заводскому мастеру Сергею Духовникову, который работал в цехе в дни авралов по двенадцать часов, который жег себя ради простого выполнения плана и одновременно ради себя самого, своей жажды жить. Эта жажда выделяла парня из массы, озабоченной вязкими житейскими проблемами.
Теперь Устинов после смены ощущал цену каждого прожитого часа и, выезжая из подземелья, замечал акации и клены возле подъемника, которые он успевал забыть под землей.

Но однажды ему стало страшно.
Он остался в комнате один, все ушли - кто на танцы, кто к знакомым в Грушовку. Михаил дремал, читал газету, потом вышел на крыльцо и, глядя в темное небо, застонал.
Далеко за рекой и разбросанными огоньками поселка он угадал свой дом. И пошел
....

От Кудинoв Игорь
К Пуденко Сергей (11.12.2005 06:14:32)
Дата 11.12.2005 08:26:24

шутник_вы,_дяденька.

> Голливуд не первый раз крадет у "медведей" приемы. Не так давно Мадонна (настоящая ее фамилия - Чикконне)украла прием из клипа русской поп-певицы Линды (настоящая ее фамилия типа Розенблюм) "Я- ворона", пыталась судиться за приоритет.

три такта, краденых Мадонной у Линды, это конечно, нехорошо, но вот куда девать
ПАвла Слободкина, с целыми дисками, сплошняком из западных эстрадных хитов, но с
идиотскими текстми вроде "прилетай к нам пожалуйста,Толстый Карлсон!" на мотив
"Yellow river" - is in my mind and in my eyes Yellow riverТолстый Карлсон!
От Пуденко Сергей
К Кудинoв Игорь (11.12.2005 08:26:24)
Дата 11.12.2005 08:51:11

Крепко держит руль рука, бэби ю кэн драйв май ка(р)

Крепко держит руль рука
путь дорога далека
а удача далека -
отсюда не видно
би-би,би-би, йе!

ВИА Вяселые робяты, 197Х

бэби ю кэн драйв май ка(р)
йессс айм гонна би э ста(р)
бэби ю кэн драйв май ка(р)
энд мэй би ай дав ю

би-би,би-би, м йе!
ВИА Битлз (Жуки-ударники - русс.) 1963

это все было на заре туманной юности

Кудинoв Игорь сообщил в новостях
следующее:718@vstrecha...
> > Голливуд не первый раз крадет у "медведей" приемы. Не так давно
Мадонна (настоящая ее фамилия - Чикконне)украла прием из клипа русской
поп-певицы Линды (настоящая ее фамилия типа Розенблюм) "Я- ворона",
пыталась судиться за приоритет.
>
> три такта, краденых Мадонной у Линды, это конечно, нехорошо,

она украла там всю идею вроде

>но вот куда девать
> ПАвла Слободкина, с целыми дисками, сплошняком из западных эстрадных
хитов, но с
> идиотскими текстми вроде "прилетай к нам пожалуйста,Толстый Карлсон!"
на мотив
> "Yellow river" - is in my mind and in my eyes Yellow riverТолстый
Карлсон!

это было в эпоху исторического материализма, а теперь рынок ( втч
интеллектуальной продукции даже масскульта)и строгий закон о защите
авторских прав. даже идеи сюжета защищаются АП теперь (не сюжет, а
идеи - так и пишут "фильм снят по ИДЕЕ такого-то" -если такую идею подал
Рыбас,он теперь имел бы право отсудить у Сурка пару сотен баксов

за песни (такты) судятся теперь непрерывно и масштабно