> Разработанные Бурдье теории социального поля и габитуса это мощный прорыв в марксовой программе исследования социальных детерминизмов. Для Шушарина Бурдье один из «источников и составных частей». Уже в первом томе «Полилогии...» Шушарин усматривает в понятии социального капитала по Бурдье указание на гетерогенное строение полного комплекса социальных полей и неэкономический характер составляющих социального капитала. Отсюда две проблемы:
>1.Историзм социального поля.
>2.Измеримость характеристик (инвариантов?) социального поля.
тут видимо засада была для Шушарина
Мне представляется, что собственно теории Бурдье он не реконструировал и не мог это сделать по причинам ее недовведения в оборот в 2000. В 1 томе Полилогии , насколько я помню Ш. про "фазовое пространство" социума и далее не опирается на поля по Б., а черпает из других источников ("метафоры"). Из прочих работ суть теории полей и методологию (все эти ключевые концепты, которыми полны четкие обзоры Леюарона - illusio, libido етс) он восстановить не мог. Я их тогда (2003) нашел на франц сайте в Лексиконе Б (ссылка на сайте ФОМ на франц.основной сайт). Это отреферированные отрывочки работ Б., абс-но у нас не известных (тогда)
Дело в том что к 2001(когда Шушарин закруглялся уже с работой) были доступны только 2-3 сборника эссе (Начала) и полит.работ (Социология политики) плюс разрозненные статьи Бурдье,причем порой паршиво переведенные . Я об это дело столкнулся в 2002 и затормозил. Когда увидел, как два перевода статьи про классы отличаются и дурной перевод("постмодернистский") - нашей мейнстримовки Шматко. Потом пытался найти теорию полей и капитала(габитус уже был в пересказах туда-сюда),так ее не было вообще. Появилась только с 2003
дополнительно ссылки
2ая - та работа что я упоминал - с критикой теории капитала у Бурдье
A revised version of this essay can be found in Pierre Bourdieu: Fieldwork in Culture . Пересмотренный вариант этого очерка, можно найти в Пьер Бурдье: места в культуре. Ed. Ред. Nicholas Brown and Imre Szeman. Lanham, MD: Rowman и Littlefield, 2000. 100-119.
Draft only.
"Value and Capital in Bourdieu and Marx" "Стоимость и капитал в Бурдье и Марксе"
The strange effect of the term "cultural capital" in Pierre Bourdieu's work is largely a matter of its apparent capacity to bridge the constitutive divide between the humanities and the social sciences.1 At the same time the term also seems to encapsulate the specific object of study for "Left" social criticism, that is, the inter-relations between the economic or material and the cultural or abstract.
Этот документ будет рассматривать концепцию культурного капитала в рамках Бурдье проекта строительства "Общая теория экономики практики" (Логика Практики 122). I am sympathetic to this project, but argue that it requires that we examine Bourdieu's understanding of capital more closely, and that Bourdieu's neglect of the strictly economic is a serious weakness in his attempt to construct this general economy.
[9] And Bourdieu understands value itself, we can now see, in a framework reminiscent more of Ricardo than of Marx: Bourdieu defines value in terms of labor but not laborpower .
>> Разработанные Бурдье теории социального поля и габитуса это мощный прорыв в марксовой программе исследования социальных детерминизмов. Для Шушарина Бурдье один из «источников и составных частей». Уже в первом томе «Полилогии...» Шушарин усматривает в понятии социального капитала по Бурдье указание на гетерогенное строение полного комплекса социальных полей и неэкономический характер составляющих социального капитала. Отсюда две проблемы:
>>1.Историзм социального поля.
>>2.Измеримость характеристик (инвариантов?) социального поля.
>
>тут видимо засада была для Шушарина
>Мне представляется, что собственно теории Бурдье он не реконструировал и не мог это сделать по причинам ее недовведения в оборот в 2000. В 1 томе Полилогии , насколько я помню Ш. про "фазовое пространство" социума и далее не опирается на поля по Б., а черпает из других источников ("метафоры"). Из прочих работ суть теории полей и методологию (все эти ключевые концепты, которыми полны четкие обзоры Леюарона - illusio, libido етс) он восстановить не мог.
Да, по-видимому Вы правы. Хотя Бурдье упоминается в «Полилогии...» 51 раз, из них 32 раза в первом томе, количество цитируемых робот не велико, их всего четыре по первому тому:
Бурдье П. Социология под вопросом // СИ, 2003, № 8, с. 104–105, сл
Бурдье П. Социальное пространство и генезис «классов» // ВС, 1992, № 1,
Бурдье П. Восприятие социального мира и политическая борьба // ВС, 1992, т. 1, № 1,
Бурдье П. Социология политики. М., 1993
Правда ссылочный аппарат «Полилогии...» не полон и Шушарин мог опираться на более широкий пласт идей. Но это не отменяет того утверждения, что сама постановочная проблематизация «некапталистических типов капиталов» выводиться Шушариным из Бурдье. Я имею ввиду прежде всего этот фрагмент:
«В то же время многогранность (но не многозначность!) понятий, которая обнаруживается в контекстуальных взаимосвязях их больших групп и сетей даже относительно простой теории, состоит в ограниченности или даже в невозможности безупречных линейно-цепных определений, т.е. по сути дефиниций. Капитал, например, – и средства производства, и ценность, и богатство, и собственность, и смысл, и производственная власть, и функция, и самовозрастающая стоимость, и деньги, и банковский счет, и производственное отношение, и род видовых форм (основной, оборотный, постоянный, переменный, фиктивный и пр.), и субстрат прав, и сам себе противоположность (рабочая сила как единственный капитал пролетария), и символ, и т.д. Иначе можно сказать, что это понятие формально неоднозначное (выше мы привели полтора десятка значений), тем не менее, понятийно однозначно, и не только контекстуально, но и в том смысле, что не терпит рядом с собой никаких «капиталов» знаний, информации, «человеческого капитала» и пр. вульгаризаций или механических переносов.
Например, Дж. Ходжсон замечает, что «широко распространенное употребление термина «человеческий капитал» часто вводит в заблуждение, ибо такой термин подразумевает, что знания и способности легко поддаются измерению в денежных единицах и, вообще говоря, являются предметом рыночной торговли»7. Что на самом деле далеко не так. В то же время как эвристическую метафору «человеческий капитал» экономисты применяют давно и устойчиво (А. Смит, Ф. Лист), а также и в современных контекстах (Д. Макклоски8). А это значит необходимость понятийной разработки этой метафоры, но и уже совсем не в экономическом духе.
Или, в частности, в идеях «разрыва с экономизмом» П. Бурдье оперировал новыми вводимыми понятиями «социальный капитал», «культурный капитал»9, обозначающими капитал, отличный от «настоящего», классического (экономического) капитала. Все «капиталы» конвертируются друг в друга, а в целом эти идеи у Бурдье богаче классических, предполагая выявление не просто гетерогенных богатств (ценностей), но и асимметричных отношений в связи с ними («капиталы»). Но даже только тень эвристики переносов понятий легко провоцирует упрощенные толкования. Так, по Р. Фридланду, «согласно Бурдье, все ресурсы – экономические, социальные, культурные, информационные – формы капитала, а все сферы – рынки»; тем самым «Бурдье свел социальное к всеобщей политэкономии»10. Да, Бурдье опустил «институциональные зоны» (Фриндланд), да и «капиталы» у него далеко не все, но все же он не «сводит» к политэкономии, а, прямо наоборот, «разрывает» с ней более богатым, сложным и глубоким подступом к пониманию гетерогенных основ общественной жизни. Хотя все ж и на базе объяснений именно капиталистического общества, в коем все так или иначе действительно «окапиталивается» (к рассмотрению некапиталистических форм Бурдье все же подступиться не рискнул). А вот как раз терминологический перенос легко провоцирует неверные толкования, в частности, смешения «капиталов» как ресурсов, ценностей и «капиталов» как отношений.» (т1 358-359)
Что же касается концепции социального поля, то не введенность этой концепции к моменту написания «Полилогии...» делает задачу еще более интересной. Сопоставление двух новейших реализаций марксовой исследовательской программы может быть весьма плодотворным.Думаю, что ключевая метафора, наиболее полно выражающая отношение двух концепций заключается в том, что шушарнские ЧЭФ это базис социальных полей Бурдье. Шушарин типологизирует объективно существующие общественные отношения, предшествующие их субъектам. Бурдье показывает как социальное поле, пространство позиционирования субъекта детерминирует его деятельность. Объект исследования тот же — языки описания разные, вместе они дают полифундаментальную теорию.
>
>>тут видимо засада была для Шушарина
>
>>Мне представляется, что собственно теории Бурдье он не реконструировал и не мог это сделать по причинам ее недовведения в оборот в 2000. В 1 томе Полилогии , насколько я помню Ш. про "фазовое пространство" социума и далее не опирается на поля по Б., а черпает из других источников ("метафоры"). Из прочих работ суть теории полей и методологию (все эти ключевые концепты, которыми полны четкие обзоры Леюарона - illusio, libido етс) он восстановить не мог.
>
>Да, по-видимому Вы правы.
повторюсь, это всё обычные "еще одни" статьи про еще один вид капитала.
Концепция наработана огромным полевым опытом и материалом и выросла из грубо говоря Кабилии. Практический смысл, этот Опус магнум,опубл. у нас 2001. счас в сети
>Правда ссылочный аппарат «Полилогии...» не полон и Шушарин мог опираться на более широкий пласт идей. Но это не отменяет того утверждения, что сама постановочная проблематизация «некапталистических типов капиталов» выводиться Шушариным из Бурдье. Я имею ввиду прежде всего этот фрагмент:
>«
>Или, в частности, в идеях «разрыва с экономизмом» П. Бурдье оперировал новыми вводимыми понятиями «социальный капитал», «культурный капитал»9, обозначающими капитал, отличный от «настоящего», классического (экономического) капитала. Все «капиталы» конвертируются друг в друга, а в целом эти идеи у Бурдье богаче классических, предполагая выявление не просто гетерогенных богатств (ценностей), но и асимметричных отношений в связи с ними («капиталы»). Но даже только тень эвристики переносов понятий легко провоцирует упрощенные толкования. Так, по Р. Фридланду, «согласно Бурдье, все ресурсы – экономические, социальные, культурные, информационные – формы капитала, а все сферы – рынки»; тем самым «Бурдье свел социальное к всеобщей политэкономии»10. Да, Бурдье опустил «институциональные зоны» (Фриндланд), да и «капиталы» у него далеко не все, но все же он не «сводит» к политэкономии, а, прямо наоборот, «разрывает» с ней более богатым, сложным и глубоким подступом к пониманию гетерогенных основ общественной жизни. Хотя все ж и на базе объяснений именно капиталистического общества, в коем все так или иначе действительно «окапиталивается» (к рассмотрению некапиталистических форм Бурдье все же подступиться не рискнул). А вот как раз терминологический перенос легко провоцирует неверные толкования, в частности, смешения «капиталов» как ресурсов, ценностей и «капиталов» как отношений.» (т1 358-359)
ну все это умно хорошо правильно с опорой на клочки статей неисчислимых "фридляндов" из жуткого потопа-потока реферированных АШ журналов 1990х,хлынувших на наши бедные головы. Это у него главный способ был такой - взял всю списанную в ин-те биб-ку ж-лов, которая НАФИГ НИКОМУ НЕ ТРЭБА и всю прочитал и отреферировал
Я нечто подобное с комплектами научпоп ж-лов (ЗнаниеСила с Шиппи,Любищевым,Стариковым. много еще кем) совершал в гнилые 90е, страна еще выпускала его но уже нафиг никому не нужного.
с бУРДЬЕ ЭТОТ МОДУС ОПЕРАНДИ НЕ СРАБАТЫВАЕТ
перепост с ВС, там всплыла старая ветка про Б.
в общем http://worldcrisis.ru/crisis/191012/thread_t
"Флексо ГУЛАГ (П.Бурдье)"
Репутация "французов" вроде Делеза в России как богемных постмодернистов- борзописцев создана такими толмачами, как эти "бестиализаторы"
Юля Маркова умничка много хорошего положила на новый сайт http://bourdieu.name/category/menu/stati Социологическое пространство Пьера Бурдьё
«Среди всех обменов с внешним окружением поля, - пишет П. Бурдье в работе «Поле экономики», - самыми важными являются обмены с государством"
http://www.jourssa.ru/2004/CB5/3aBosketti.pdf
Необходимо учитывать позицию П. Бурдье в то время. Это момент, когда, вернувшись из Алжира, он начинает поразительную по своим масштабам работу, в основе которой лежит стремление разработать общую теорию социального мира, включающую теорию самого социологического знания. В намерения П. Бурдье также входит раскрытие роли символического в конструировании и функционировании социальной реальности. В кабильском обществе, каким оно было проанализировано Бурдье, главным капиталом, легитимирующим социальный порядок, был символический, связанный с представлениями о «чести» В современной Франции воспроизводство символического порядка гарантируется культурным капиталом. Это значит, что необходимо изучать способы создания и передачи культурного капитала, в частности, систему образования, отношение к культуре и языку. Говоря словами Бурдье, это «неотъемлемо» политический и научный проект. Исследования Бурдье и сотрудников его Центра выявили силовые отношения, скрывающиеся за отношениями смыслов, открыли функции воспроизводства и легитимации различий и, как следствие, отношения символического насилия, которое может осуществлять культура.
Сама традиция гуманитарных наук далека от того, чтобы полностью принять идею научного объяснения культурных продуктов, считая, что они требуют особого понимания. Бесспорно, именно этот момент в работах Бурдье послужил причиной неприязненного отношения к нему, поскольку он вызывает неприятие как образованной публики, извлекающей пользу из престижа культуры, так и обделенных, являющихся жертвами этого культа.
Поэтому становится понятным страдание, пронизывающее вступление к «Паскалевским размышлениям»: «Сознавая все ожидания, которые я вынужден был нарушить, все неоспоримые догмы "гуманистической точки зрения" и "художественной" веры, которым был обязан бросить вызов, я часто проклинал судьбу (или логику), заставившую меня совершенно сознательно избрать такую печальную участь — начать борьбу, проигранную, быть может, с самого начала, против несоразмерных социальных сил, таких как давление мыслительных привычек, интересов познания, культурных верований, завещанных нам несколькими веками литературного, художественного и философского культа, имея в своем распоряжении только оружие рационального дискурса»
Гуманитарии, признающие пользу теории П. Бурдье, не настолько хорошо вооружены, чтобы противостоять логике поля и давлению их профессионального габитуса. Поэтому они часто прибегают к стратегиям двойной игры, позволяющим накапливать выгоды от наследования и выгоды от различия. Достаточно не показывать заимствования и изменить терминологию, не заботясь о том, насколько она соответствует корпусу гипотез, составной частью которых является.
Не принимаемая как социологами, так и гуманитариями, зажатая между двумя полями, наука о произведениях культуры встречает столько препятствий на своем пути, вынуждена защищать себя от такого количества внешних и внутренних врагов, что у нас появляются сомнения, сможет ли она развиваться, сможет ли заставить признать свои результаты и найдет ли сторонников, обладающих необходимыми диспозициями.
"Важно уловить отличие используемых понятий, так как кроме П. Бурдье их применяют и другие исследователи."
В сети есть оттуда "Мужское господство", отличная поздняя работа
Там тоже кус про ключевую категорию "мужскую честь", вирту, едреныть
Шматко Н.А. «Социальное пространство» Пьера Бурдье // Социальное пространство: поля и практики. М.: Институт экспериментальной социологии, СПб.: Алетейя, 2005, с. 554-574. / Сост. и общ. пер. с фр. и послесл. Н.А. Шматко. http://www.hse.ru/org/persons/8638886/index.html
переиздание доп.тиражом 2007
Она в шопах есть и дегко гулем ловится, цена гуляет от 250 до 1000+. А куски - на сайте Марковой
>Что же касается концепции социального поля, то не введенность этой концепции к моменту написания «Полилогии...» делает задачу еще более интересной. Сопоставление двух новейших реализаций марксовой исследовательской программы может быть весьма плодотворным.Думаю, что ключевая метафора, наиболее полно выражающая отношение двух концепций заключается в том, что шушарнские ЧЭФ это базис социальных полей Бурдье. Шушарин типологизирует объективно существующие общественные отношения, предшествующие их субъектам. Бурдье показывает как социальное поле, пространство позиционирования субъекта детерминирует его деятельность. Объект исследования тот же — языки описания разные, вместе они дают полифундаментальную теорию.
Бурдье сделал колоссальную" филд ворк ин филозофи" (политэк тоже, социология тут производное,как и с Капиталом),так его статья называется. Конкретный историко-культурный супенкейс. Кабилия. Это не теоретизирование, а наоборот. Это надо смотреть построчно. В сети на сайте Марковой "Практчиеский смысл.
И сравнивать с такой же по конкретике ( или на том же категориальном уровне)рассмотренной земледел. Россией, как я пытаюсь счас. С "Девушками" и той оппозицией что я наметил. Меня интересует прежде всего своё- гипотеза о мощностной подоплеке, а не все сразу и не орлиный взгляд Социолога от логики вааще- на социумы вааще, все с птичьего полета, как делал т.Зиновьев.Это методологическая прореха. Так нельзя работать
Тогда чушь про "не рассматривал и недоучел" слетает как туман
Хотя все ж и на базе объяснений именно капиталистического общества, в коем все так или иначе действительно «окапиталивается» (к рассмотрению некапиталистических форм Бурдье все же подступиться не рискнул
Просто все ровно наоброт обстоит, чем ляпнул тут АШ
Бурдье не был сидельцем вне дел как АШ и ААЗ. И он остро актуален. Счас Саркози велел срочно разрабатывать новую счетность для ЭКОНОМИКИ СЧАСТЬЯ. Стиглицу и Сену. А это концепт Бурдье 1990х.
Новая счнетность предполагает _измерение_ и _конвертацию_ разных видов ценностей (капиталов). Бурдье научился это делать. Это можно сделать с опорой на Б. (видимо этим заняты наймиты Саркози) и для скажем России, попытка см.по Милову
Заход через Бурдье на экономику счастья руснац традиц.общества , материалы подвернулись (руснац девушки). Супер.
И там и там- Делез и Бурдье- силовая,точней, мощностная подоплека мне близка. Поля как игра сил, они же "капиталы".
И там и там антагонистический агон( борьба) сил. Ребята не жили при рус социализме и хотя не гадили на него, но толком (нутром)не знали, что бывает другой расклад кроме голого агона.
Моя теперешняя гипотеза в том, что в руснац кейсе была не такая ожесточенная Кабилия. И что суперкейс Бурдье не всеобщ, а особенен, как и любой (как любой). Россия это не Амеркиа(не Африка,не Франция етс). "Средиземноморская маскулинность", другая основа бытия(не великорусскийпахарь по Милову), не лучше и не хуже. а другая
Россия http://www.booksite.ru/fulltext/girls/rus/san/text.rar
Теория http://www.ecsocman.edu.ru/images/pubs/2008/02/19/0000321161/015_Safonova_194-199.pdf
Молодость и зрелость в представления русских тесно связана с таким термином, как славутность (слава). «Слава — это сложное понятие, с одной стороны оно обозначает молву, хорошую репутацию, известность нравственных качеств девушки, с другой — физическую привлекательность, красоту, сексапильность» .
Славутность при этом можно вполне рассматривать как эквивалент символическому капиталу (согласно терминологии П. Бурдье).
отчего раз и навсегда погибла руснацтрад рассея
Принудительное чтение
всех традиционалистов привязать онучами к яслям, привязать к морде ко рту торбу и принудительно всучивать месяц подряд, пока не взвоют
Замечательная книга!
И пусть кто-нибудь в здравом уме и трезвой памяти докажет,что без клятых марксистов бодрийяров-бурдье-делезов можно хоть В ЧЕМ-ТО разобраться - в том, ЧТО это было такое. Как работала руснац "экономика счастья"(жизни, етс) в своем соку, почему , "фатально и невозвратно" и кем она кончилась
Во всем разумеется виноваты горбачев и ельцын бабы
Последний коммент. Зря автор Милова не привлекла,тогда картина еще выпуклее и куда менее лакомо-праздничной получится. Добавил в копипаст
А комментаторша из ЖЖ , явно как Козлова и феминистки от Киселевой, от книжки - просто зажглась. читайте обязательно тот ЖЖ!
И выложила сводку по делу (все четко законспектировала и главное ИМХО зачепила, в т.ч. связь с современностью). Выдавая секрет и своего,нынешнего поколения,для которых прошлое страны - папуасская несчастная обратная сторона луны.
Эти Скарлетт будут "убивать,грабить, лгать"(тм), но ни за что и н и к о г д а не вернутся к такому "проклятому прошлому" (руснац женственности)
ПРОПАЛА РАССЕЯ!
"Если вы хотите понять,почему она пропала - читайте книгу источник знания"
приложэниэ
РУССКИЕ ДЕВУШКИ
1ая глава книги
Девушки «в самой поре» обладали, по мнению русских, особым свойством – «славутностью» («славой»), благодаря которому они нравились представителям противоположного пола и вообще всем людям. «Славутность» – было довольно сложное понятие, включавшее в себя целый набор качеств: приятный внешний облик, обаяние, умение хорошо одеваться, вести себя по правилам, принятым в обществе, и, конечно, «честное» имя. «Славутность» считалась свойством, которое расцветает вместе с девичеством. Однако лишь некоторые счастливицы обладали высокой «славутностью», что позволяло им активно участвовать в любовной игре, составлявшей суть жизни молодежи, и выйти замуж за достойного человека.
Красивый внешний облик ценился как одна из необходимых составляющих «славницы». На протяжении жизни многих поколений у русских людей сложился определенный стереотип девичьей красоты.
Кроме того, девушка должна была иметь особую походку, которая называлась «частая»: мелкие шажки с колыханием груди и покачиванием бедер. Хороший рост, крепкое телосложение, белая кожа и румянец, длинные ухоженные волосы – все это свидетельствовало о физическом здоровье девушки и заключенной в ней жизненной энергии. Костромской краевед, делясь своими впечатлениями о крестьянской жизни, писал: «Дородность, то есть умеренная полнота, ценится в девушках и молодицах, да оно и понятно, потому что, когда мужик женит своего сына, он ищет в дом работницу. Жиденькую и слабенькую как раз прозовут „холерою"» (Русские крестьяне. Т. 1. С. 178). Напротив, тонкая талия, маленькие руки и ноги, бледное лицо, волнистые мягкие волосы и хрупкость всего облика (идеал девушки в дворянской среде) в русской деревне воспринимались не как признаки красоты, а как верные признаки физической недостаточности, болезней и бесплодия. В некоторых селах Русского Севера кудрявые волосы считались свидетельством безнравственности девушки.
Каждая девушка, естественно, хотела обрести столь необходимую ей красоту или хотя бы приблизиться к идеалу. Для этого девушки прибегали к разнообразным ухищрениям.
Но «славутность» предполагала не только красивую внешность, но и такое поведение, которое свидетельствовало бы, что девушка обладает качествами, необходимыми для вступления в. брак и поддержания его устойчивости. Особенно ценилась «умнота», то есть умение правильно вести себя в различных жизненных ситуациях. Девушка, не отличавшаяся этим качеством, войдя в большую семью мужа, могла учинить в ней раздор.
Умиёт она, умиёт она
На резвые ножки встать,
На резвые ножки встать. Ой.
Умиёт она, умиёт она
Поклон воздать,
Да поклон воздать. Ой.
«Славнице» полагалось быть доброжелательной, ласковой, послушной, вежливой, учтивой, в меру скромной и в меру раскованной. Эти качества позволяли ей расширить круг своих потенциальных женихов, заручиться симпатией их родителей:
Считалось, что «неругачая», спокойная, терпеливая девушка сможет достойно прожить жизнь, не вступая ни с кем в конфликты, не жалуясь на судьбу. Слишком робкая, застенчивая девушка, не обладавшая темпераментом, по крестьянским представлениям, не могла быть готова к замужеству и рождению ребенка. Про такую говорили, что она только «лавку обтирает». Если девушка была слишком дерзкой, бойкой, раскованной, то она
своим поведением могла поставить под угрозу устойчивость будущего брака. Парни обычно «браковали больно бойких».
Естественно, от девушки требовалось и умение хорошо работать, чтобы в ее будущей семье был достаток. Сваха, расхваливая невесту родителям жениха, произносила такие слова: «Моя девка умнёшенька, прядет тонёшенько, ткет чистёшенько, белит белёшенько».
Эти качества привлекали и парней.
Чтобы понравиться парням, девушка должна была обладать веселым нравом, умением плясать, петь, вести остроумные разговоры, то есть быть «счастливой, таланливой, гульливои, забавливой». Костромской парень по прозвищу Карамай, обсуждая вопрос о своей женитьбе, говорил: «Что это за баба будет? И выйти на народ не с чем. Мне надо такую, чтобы показать было что... Ну что от нее: ни песен, ни басен» (Там же. С 57).
Однако в своей «гульливости» девушке не следовало заходить далеко. «Славутность» предполагала безупречную репутацию:
Мимо сада не ходи
Да, мил, дорожку не тори.
Мил, дорожку не тори да худу славу не клади.
Худа славушка пройдет,
Никто замуж не возьмет:
Да что ни барин, ни купец, ни проезжий молодец.
Девушке полагалось блюсти себя и сохранять честное имя, то есть не прослыть «совсем заблудящейся» и не утратить девственности до свадьбы. Утрата девственности влекла за собой и утрату «славутности». «Какая же это девка, когда себя уберечь не могла!» – говорили крестьяне.
Девушки, чья добрая репутация не вызывала ни у кого сомнения, пользовались в деревнях большим уважением: чем больше в деревне «славниц», тем больше чести ее жителям. «Славницы» обычно возглавляли праздничные гулянья молодежи, занимали почетные места на зимних посиделках и игрищах, их первыми набирали в хоровод, из них составляли первые пары в кадрили. Если мать отправляла свою дочку в гости к родственникам в дальнюю деревню, чтобы она «мир посмотрела и себя показала», то обязательно приглашала поехать с ней нескольких «славниц», чтобы все знали, с кем ее дочка знается.
Естественно, каждая девушка мечтала поднять свой статус до уровня «славницы». Верили, что «получить почет» можно с помощью заговора. Вот, например, какой заговор произносила девушка из села, расположенного на берегу реки Пинега, отправляясь на гулянье: «У отцовских доцерях да у деревенских молотцах раба Божия (имя) как волк в овцах, и все девки овецьки, а я одна волцок. И как на хлеп, на соль цесть и слава, и на меня бы такова была цесть и слава во всяко время, во всякий час, во всякое игрище» (цит по: Астахова А. М. С. 48). В начале XX века девушка Прасковья записала в «ворожейную тетрадку» такие «слова на славу»: «Севодне великий праздник Ильи Пророку, его всяк знат и почитат, и идет великая слава. И шла бы великая слава об рабе Божией Параскевы, всяк знал и почитал, и хвалили. Где мой суженой-ряженый [ни был бы] ехал свататьсе! Не мог бы ни двенадцати часов часовать, ни минуты бы миновать, об рабы Божией Параскевы ехал свататься! На мои слова замок и ключ» (Русская свадьба. Т. 2. С. 257).
В девичьем обиходе были распространены и более сложные способы поднятия «славутности». Они обычно приурочивались к большим праздникам: Рождеству, Крещению, Пасхе, Троице, Иванову и Петрову дням. В селах Олонецкой губернии девушки в один из этих праздничных дней, дождавшись момента, когда звонарь пойдет на колокольню для праздничного благовеста, бежали на реку или озеро, взяв с собой небольшую кадушку и колокольчик. После первого удара колокола они набирали колокольчиком девять раз воды в кадушечку, приговаривая: «Как этот колокол звонит, так бы звонили и говорили вси добры люди по праздникам, по ярманкам и по торговлям про меня, рабу (имя)», а затем бежали на перекресток дорог, раздевались и поливали себя этой водой в надежде на «получение славы». Девушки купались в Крещение в иордани – проруби, вырубленной для водосвятия в виде креста. В ночь на Васильев день выходили на перекресток дорог и бросали на ветер ленту из косы, чтобы ее подхватили бесы и разнесли славу о девушке по всем селам и деревням.
Однако особенно действенными считались обряды, исполнявшиеся весной – когда в природе все оживает, и в летнее время, между Троицей и Петровым днем
В стайке, как и в любом другом коллективе, имелись девушки, которые исполняли роль лидеров. Такими лидерами становились обычно «славницы» – девушки достойного поведения, красивые, хорошо одетые, бойкие, веселые. С их мнением считались, на них старались походить. Стайка активно формировала у девушек качества, отвечавшие традиционным представлениям об идеальной девушке и невесте, а значит, и о правильном, добром супружестве. Коллективное одобрение, похвала или, наоборот, порицание, которые зачастую происходили в игровой форме, влияли на поведение той или иной девушки, корректировали его.
Например, на Русском Севере и в Центральной России был довольно распространен обычай во время посиделок «величать» и «обчинивать». Величание представляло собой похвальную песню в адрес девушки, исполнявшуюся на посиделке хором. В ней славилась девушка, отмечались ее положительные качества, а затем «припевался» достойный ее парень. Слова похвалы давали девушкам образец правильного поведения, одобряемого обществом. Обчинивание же предполагало обсуждение достоинств и недостатков поочередно каждого из присутствовавших на посиделке. По правилам, в обсуждении должны были принимать участие также все участники посиделки, честно высказывая свое мнение. При этом запрещалось злословить и клеветать на обчиниваемого. Например, говорили так: «Девушка, Марья Ивановна, хорошая, да сарафан у нее один на все праздники» – или: «Девка хороша, да криклива».
Если все эти средства не помогали, мать девушки отправлялась за помощью к профессионалу – колдуну, который, по общему мнению, был способен «наложить славу» на любую девушку. В Олонецкой губернии, например, такими считались карельские колдуны. Ритуал проводился в бане, которую топили особыми дровами: например, от трех деревьев, разбитых молнией; воду надо было взять из родника или собрать во время грозы; веник связать из веток разных деревьев, в том числе рябины, дуба, можжевельника. Колдун сначала очищал девушку от порчи, заставляя ее пройти через кольцо из веток рябины, а затем наделял притягательной для мужчин силой. Все это сопровождалось заклинаниями. Верили, что после этого девушка станет «всем молодцам приглядна».
Если «девичья пора» заканчивалась, а замужество так и не предвиделось, то девушка рисковала остаться без мужа – «погибнуть», «пропасть». Затянувшееся девичество рассматривалось как время остановки роста – «сидения», «переспевания». Девушку сравнивали с коробочкой мака, которая никак не может рассыпаться на зернышки, называли ее «засидкой», «надолбой». В разных местностях возраст, с которого девушка уже считалась «засидкой», определялся по-разному: например, в южнорусских областях девушке полагалось вступить в брак до 18 лет, в центральных и среднерусских областях, на большей части территории Русского Севера до 22–23 лет, в отдельных северных районах до 25–27 лет. Но повсюду отношение к девушке-«засидке» было резко неодобрительным, ведь она не смогла или не захотела вовремя выполнить свой долг перед Богом и людьми.
Девушка «в самой поре» должна была, если хотела нравиться парням, хорошо одеваться, или, как тогда говорили, быть щеголёной. В молодежной среде одежда значила очень много. На гуляньях и посиделках успехом у парней пользовались в первую очередь красиво одетые девушки.
Деревенское сообщество тоже обращало внимание на то, как одеты девушки, – «справна ли у них снаряда», как они красуются, «бодрятся», «басятся». Особенно активно обсуждались девичьи наряды в праздник, когда все буквально высыпали на улицу, и в первую очередь интерес проявляли матери парней.
Девушки старались продемонстрировать свои наряды разными способами. В праздники переодевались по три-четыре раза за день. Отправляясь на гулянье в соседнюю деревню, везли с собой не менее двух костюмов, а если ехали в гости к дальним родственникам, то забирали с собой всю свою «справу», чтобы не опозориться в чужом месте, перед чужими парнями и девушками. Во многих деревнях существовал обычай, по которому в первую неделю Святок по домам ходили так называемые «баские наряжонки». Это были группы девушек, одетых в лучшие костюмы, с наброшенными на плечи дорогими шалями, но с закрытыми тюлем лицами. Они обходили дома односельчан, и прежде всего те, где были холостые парни, показывали свои наряды, заставляли угадывать, кто скрывается под тюлевой маской. В некоторых местностях в Святки девушки наряжались в одежду, принадлежащую одной из подруг. Надев ее костюмы, заходили в каждый дом, где жил парень. Они там пели, плясали, а затем сообщали хозяевам, в чьих костюмах пришли. Чем большее количество девушек шло с хозяйкой костюмов, тем больше ей было чести.
Обязанность хорошо одеть взрослых дочерей лежала на родителях. Мать и отец старались купить ей побольше вещей, чтобы «люди не осудили» и дочка смогла выйти замуж за достойного человека. Это была сложная задача, которая превращалась в проблему, если дочек было много, а семья – не самая богатая. Очевидец из г. Кадникова Вологодской губернии свидетельствовал: «...Одеть к празднику свою дочь как можно лучше считается у крестьян такой необходимостью, таким настоятельным обычаем, что нередко крестьянин продает корову или несет в заклад до зимы свою шубу, лишь бы сделать дочери к празднику шелковое платье, а платья заводятся дорогие: от 25 до 60 рублей...» (Н. В. 1887. № 21). Ярославский бытописатель XIX века А. В. Балов отмечал: «Каждая девушка в семье старается накупить себе побольше нарядов и наполнить ими заветный короб с приданым, которое бывает иногда решительно не по средствам для обитательницы деревни» (АРЭМ, ф. 7, оп. 1, д. 1769, л. 16 об.). В старинной свадебной песне рассказывается, что должен купить девушке отец, чтобы она выглядела «не хуже других»:
Он купил ей атласу и бархату,
Он купил ей камки мелкотравчатые,
Мелкотравчатые стоузорчатые.
Он купил ей чулочки одинцового сукна,
Одинцового сукна, холмогорского шитья,
Он купил ей башмачки зелен сафьян,
Он купил ей сережки, ей чусы к ушам,
Он купил ожерелья на белу шею,
Он купил ей повязку на голову наложить.
Отдавал он Надеждушке покупочки:
«Ты ходи-ка, красуйсе во девушках, душа,
Ты гуляй-ко, милуйся во красных, хороша,
Красна девушка Надежда Артемьевна».
Все эти вещи, которые действительно были необходимы «славнице», стоили, по крестьянским меркам, довольно дорого. Праздничный девичий костюм на ярмарках Архангельской губернии в 1850–1860-е годы стоил около 25 рублей: сарафан из штофного шелка - 10 рублей, две ситцевые рубахи по 3 рубля каждая, головной убор – не менее 10 рублей. На 25 рублей в эти годы можно было купить хорошую корову и жеребенка. В 1860–1870-е годы цены на одежду и ткани выросли: отрез модного в деревнях красного штофа на сарафан стоил уже 25 рублей, а тонкое сукно, которое шло на внешнюю сторону шубы, подорожало с 1 рубля 30 копеек до 4 рублей. И это в то время, как пуд льна (примерно 16 кг) на ярмарке стоил 8 рублей 40 копеек, а на сенокосных работах можно было за два месяца заработать не больше 5–10 рублей.
На невестившуюся дочь работала обычно вся семья, но прежде всего мать и сама девушка
Каждая девушка брачного возраста по неписаному деревенскому закону должна была иметь красивую верхнюю одежду.
а вот и капец
Если родители не хотели купить девушке модное шелковое платье, шляпку, зонтик и ридикюль, то она «ревела большим ревом», пока все это ей не приобреталось. Первыми, кто осмелился появиться на праздничном гулянье в модном кринолине и шляпке, были девушки из деревень, расположенных вблизи больших городов. Это произошло уже в середине XIX века. Очевидец отмечал, что в селах около города Холмогоры Архангельской губернии «многие... из женщин носят ситцевые и шелковые платья немецкого покроя» (Базилевский П. С. 101). Мода на салопы, капоты, гарусные и шелковые платья, пальто на вате стала быстро распространяться сначала на Русском Севере и в Центральной России, а затем и на юге. В 1896 году, по свидетельству очевидца, девушки из села Куроостров Архангельской губернии старались подражать «правилам современности»: «Непременно облачаются в несколько юбок и кофт, сверху надевают пальто, на руки – перчатки, на ноги – ботинки и непременно резиновые калоши, через руку перекидывают большой платок, берут сверх того маленький, летом вооружаются зонтиками и парусолями» (Грандилевский А. Н. С. 23). В Олонецкой губернии девушки шили свои наряды – «блюзы и принцессы» – по модным журнальным картинкам. Уроженец Ярославской губернии с одобрением писал в 1898 году, что даже в такой глухой части Центральной России, как Пошехонье, можно «встретить нередко в праздник женщин и девушек, одетых в модные шерстяные и шелковые платья, перчатки, а иногда и носящих шляпы. Более или менее зажиточная крестьянская девушка старается иметь несколько шерстяных платьев, сшитых обязательно по-модному. Заветной мечтой крестьянской девушки среднего состояния является шелковое платье, фаевая шубка или модный „дипломат"» (АРЭМ, ф. 7, оп. 1, д. 1769, л. 10 об.). (Дипломат – длинное пальто в талию, стоившее довольно дорого, около 15–20 рублей.) Крестьянским девушкам казалось, что городская одежда, сшитая по журнальной картинке и совсем не похожая на привычный, хотя и очень красивый национальный костюм, приподнимает их над обыденностью, превращает в барышень, достойных своих кавалеров – «питенбуров», «славников», являвшихся на посиделку или гулянье в городском костюме с иголочки: «брюки на улицу, то есть поверх смазанных сапог, в пинжаке, жилете, белой крахмальной сорочке и при часах» (АРЭМ, ф. 7, оп. 2, д. 2238, л. 4). «При штанах и при часах», – как говорили про таких парней старики, недовольные новым обликом молодежи. Кроме того, европейский костюм наглядно свидетельствовал о достатке семьи (более наглядно, чем традиционный) и о ее новой культурной ориентации.
Завершая этот краткий обзор, подчеркнем главное: крайний рационализм и бедность в одежде мужчин, полное отсутствие излишеств, максимальная приспособленность к особенностям климата и, наконец, "домашнее происхождение" одежды, большую часть которой шила крестьянская семья. Отсюда ее мешковатость, простота кроя. Наблюдатель по Старицкому уезду подчеркивал, что русский мужик "покупное имеет: шляпу, рукавицы и кушак, сапоги".
Девка красна
до замужества
Несколько больше расход крестьянской семьи был и на женскую обувь. Сразу же оговоримся, что основная масса и замужних женщин, и девушек носила лапти, хотя онучи у женщин часто были более изящными. И. Георги писал, что женщины "ноги обувают в онучи шерстяные или холстяные, а иногда — в шерстяные чулки. Лапти — с оборами черными шерстяными, а инде из тонких веревочек". Так же как и у мужчин, ношение кожаной обуви женщинами зависело от уровня развития экономики района. Там, где развиты промыслы, вблизи крупных рек и больших трактов, чаще носили кожаную обувь. В целом же даже у женщины она была редкостью Так, в Новоторжском уезде женщины "носят лапти". Типы женской кожаной обуви очень немногочисленны. Это сапоги, коты и башмаки. Женские коты, по свидетельству И. Георги, "род полусапогов без голенищей, отороченные красным сукном или сафьяном". Коты могли быть "круглые" и "высокие" спереди. Башмаки были, видимо, дороже котов. В частности, в Краснохолмском уезде женщины носили "лапти и коты, но редко — в башмаках". Еще один вид женской обуви — упоки, представляющие собой, вероятно, более грубый вариант котов. В XVIII в., как уже говорилось, появляются и шерстяные упоки. Так, в Осташковском у. женщины носили "лапти и упоки и шерстяные оборы". В Кашинском у. "обувь женская состоит в лаптях, башмаках и упоках". В Рузском и Серпуховском уездах женщины "обуваются в лапти, а некоторые в башмаки и шерстяные чулки". Наблюдатель по Можайскому у. отметил, что "обувь мужчин и женщин одинакая: по праздникам носят сапоги и коты или бахилы, а в будни — лапти, плетеные из молодой липовой коры". В Тверском у. "обувь женская состоит в лаптях и сапогах", в Зубцовском и Волоколамском у. — "в лаптях, сапогах и башмаках". Наблюдатель по Старицкому уезду выделил девушек: "девки покупают ленты, носят по праздникам сапоги и новоторжские туфли с медными и железными скобами". В столичном Московском у. ситуация с женской обувью весьма контрастная: "некоторые всегда ходят в башмаках, а другие — в лаптях". Наконец, на Севере, где кожаная обувь — обычное явление, женщины Архангельского уезда придерживались весьма своеобразной моды: "в обувь употребляют разные башмаки: как в простые дни — кожаные, в праздничные дни — различных цветов суконные и других материй". Правда, в соседней Олонецкой губернии, видимо, не было такой моды. Все женщины носят "коты и башмаки. Во время полевых работ употребляют и лапти" (из березового лыка). Что касается Юга России, то тамошние женщины "ходят или в лаптях, или босиком".
Подводя итог нашему краткому очерку о женской одежде русских крестьянок, следует отметить, что в ней доля покупных материалов гораздо больше, чем в мужской одежде. Ведь, скажем, тверской крестьянин в 80-е годы XVIII в. тратил на одежду в среднем в год около одного рубля ("на шапку, шляпу и рукавицы" — 97,5 коп.), иногда эта сумма была чуть больше (в 1781 г. в Можайске десяток "варит больших" стоил 1 р. 40 коп., десяток "шляп высоких русских" — 3 руб. 30 коп., то есть шляпа и рукавица стоили 47 коп.). Да и домашнего изготовления материал на мужскую одежду был довольно дешев (например, в Серпухове один аршин сермяжного сукна стоил в 1781 г. 15 коп., серого — 20 коп., белого — 20 коп.; один аршин льняного холста — 6 коп., посконного холста — 2,5 коп., в Можайске синяя рубашечная ткань — 9 коп. за аршин, а "портошная" — 11 коп., крашенина "алленая, синяя" — 11 коп. и т.п.261). А минимальный расход одежды на мужика (на примере дворового человека) был таков: "в 3 года по одной шубе и кафтану, шапка и рукавицы, и по две рубашки в год... и по одной паре онуч". Второй вариант расхода одежды на дворового очень близок к цитированному: в год рубашки — четыре, порток — трое, чулок шерстяных — одна пара, кафтан — в два года, шуба — в три года".
Материал на женскую праздничную одежду был намного дороже. Например, "ленты шелковые русские" — 55 коп. десяток, "платок бумажный" один — 80 коп., набойчатый платок — 22 коп., пестрядь александрийская один аршин 27 коп., кисея один аршин — 60 коп., ленты мишурные — 24 коп., чулки шерстяные — 2 р. 40 коп. за десяток, "кумач мелкий донской" — 2 р. 20 коп. за конец, сукно синее фабрики Хованского — 60 коп. за идин аршин. Такие женские украшения, как перстни, пуговицы, стоили дешево (серег медных сотня — 2 р. 20 коп., перстней медных сотня — 60 коп., пуговиц медных сотня — 26 коп., пуговиц оловянных сотня — 35 коп., перстней оловянных сотня — 24 коп, и т.д.). Но в целом траты были (с учетом доходных статей рядовой крестьянской семьи из 4-х человек в 5—10 руб.) немалые. Тверской крестьянин при составе семьи в 4 человека на женщину и детей должен был бы тратить в среднем в год 3 р. 27 коп. (при этом на детей, конечно, шла малая часть). И тем не менее среднего достатка крестьянин хотя и не дотягивал до такой суммы, однако старался угодить женской половине семьи. Наблюдатель жизни крестьян на русском Севере в этой связи отметил, что вообще во всей губернии (да и во всей, очевидно, Великороссии, — Л. М.) "праздничные наряды доведены до излишества, которыя покупают поселяне несоразмерною прибыткам крестьянским ценою".
На наш взгляд, причина столь "неразумного" расхода средств в том молчаливом уважении мужской половины крестьянства к своим женщинам за их тяжелый, непомерный труд в хозяйстве.
Лапти и онучи, вызывающие ошеломленное удивление иностранцев, в сложившихся психологических стереотипах находили полное оправдание (зимой в двойных онучах казалось теплее, чем в сапогах). И снова бросается в глаза: при малейшем увеличении дохода (за счет промыслов!) крестьянин старается купить сапоги, шляпу с меховым околышем, поясок из дорогого сукна и т.д.
Как уже говорилось, одежда и особенно украшения для женщин были предметом особых забот, и тут часто денег не жалели, хотя достигались женские наряды далеко не просто. Однако весьма важно, что основные компоненты одежды крестьянские женщины создавали своим трудом за счет сна и отдыха.
-------