|
|
От
|
Пуденко Сергей
|
|
|
К
|
Potato
|
|
|
Дата
|
07.05.2007 07:11:34
|
|
|
Рубрики
|
В стране и мире;
|
|
Re: Клубок разных...
Potato сообщил в новостях
следующее:6849@vstrecha...
> 1. "А то ведь небось и книги-то не осталось нигде"
> Книги Шевцова можно найти здесь:
http://publ.lib.ru/ARCHIVES/SH/SHEVCOV_Ivan_Mihaylovich/_Shevcov_I._M..h
tml
>
спасибо. Там есть и (непереиздававшиеся) романы, писавшиеся в 1964-69 и
опубликованные в 1970, о которых я упоминал -ВИОС и "Любовь и
ненависть". Отлично.
Романы Шевцова,по словам его соратников -"длинные и скучные , в отличие
от его самого". Тем не менее, в них есть те ударные мессиджи и
посылы,ради которых вся эта тягомотина и долбалась. После инцидента с
"Тлей" (написана в 1952,издана в 1963) создалась такая обстановка, что
"соратники" и рус.партия рассматривали появление подобных текстов как
огромную победу, Тля служила эталоном, и добивалась этого различными
путями. Крупным успехом был упомянутый эпиход 1970г,о котором подродно с
сопутствующим "ожерельем" (десятки материалов) - в книге Митрохина.
На сайтах этого нет. Дам только две ссылки -на введение к книге
Митрохина(там рабираются источниковедческие вопросы) и текст дневника
Семанова 1990г,на который М.часто ссылается
> 3. "И Троцкий гад,уже просто как марксист,или там как Свинидзе его
называет.. "
> Тут нельзя не вспомнить Проханова.
> Его сотрудник Тукмаков: http://tukmakov.livejournal.com/279243.html
> Троцкий
> Никто не смотрит док. фильм про Троцкого по "России"? Очень сильно.
Главное, лексика свежая.
по-моему, этот действительно неординарный фильм (показан по каналу
Сванидзе специально 23 феврая - в день Красной армии) тут и на других
форумах обсуждался уже, и ссылка давалась. Он выложен на русправ.орг
Тезис-то еще такой,что "Сванидзе и Эрнсты" - теперь их авангард и
соседи, а не антагонисты и соперники, как в 1990е. Телевидение
показывает то что и надо. Их востребовали - крупняк идеологицкий,
бывших когда-то во время оно "идейными" и даже (см ВОИР) "
марксистамиленинцами"( вот черт попутал, потому и прячут концы). Потом в
1980е они обернулись просто "идейными и народными",.ну а теперь
"народными и державными" вождями нации. И разумеется, это не беслотная
борьба - они при первых постах и должностях,вроде Глазунова. Как и
тогда,при покровителях руспартии в верхаха номенклатуры (Полянский и др)
в1970х. Ситуация прошла невыгодные 1990е, когда их обошли при дележе
(приватизация и пр) как то ли слишком неповороливых,то ли не петрящих в
"делах" бабла, а теперь,на новом повороте, к великорашству,- они свое с
лихвой наверстали. И снова - в парткомах , редакциях и
президиумах(теперь они называются иначе -адм-ции, фонды и Соборы). И
трогательно едины с верховой обслугой вроде Сванидзе и Ко - в борьбе с
"внутренней русофобией"(тм), "троцкими" и прочими краснопузыми,
марксистами етс. _Не вижу отличий_ от свинидзе -кроме соседских толчков
локтем. Ну это бывает, "подвинься дай теперь я порулю". Собственно,
интеграция шла долго, борцов с кпсс Глазунова и Солжа власть признала
своими сразу, а с б.номенклатурщицким обозом второго сорта -
разобрались уже теперь
Националисты в тч руснац - оборотни и агенты распада СССР и теперь
России, как и их б.коллеги по номенклатуре и подноменклатуре вроде
"оборотня яковлева".
ВОИС
отрывки
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
ПОДЛОСТЬ ИЛИ БЛАГОРОДСТВО?
Старый рабочий коммунист Варейкис, человек резкий, но справедливый, не
мог понять позиции Гризула в отношении Маринина.
- Хорошо, мы знаем: у них старая дружба, приятельские отношения и
все
такое. Но есть же еще партийность!
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
РАСПРАВА
- Вообще, я не понимаю, кому и зачем нужна эта борьба, всякие там
дрязги? - вставила Белла. - Зачем трепать друг другу нервы, здоровье?
Вот
Петя тоже нервничает, статьи пишет. А к чему? Зачем ему, скульптору,
писать
статьи? Разве мало у нас журналистов? Эта междоусобица, групповщина
только делу вредит. Алексей Васильевич, скажите, что я права, а то
он меня не слушается.
Белла говорила тоном обиженного ребенка и одновременно ласковой жены,
смысл жизни которой - в заботах о муже. Но Алексей Васильевич, вместо
того
чтобы внять этому ангелу, спросил не без задней мысли:
- Говорите, групповщина? А ваш супруг к какой группе
принадлежит,
позвольте вас спросить?
- Не знаю, - беспечно рассмеялась Белла. - Наверно, к той же, что и
вы.
- А какая идейная платформа этой группы, позвольте
полюбопытствовать,
сударыня? - наигранно допытывался артист.
- Идейность, партийность, народность, - выручил супруг
замешкавшуюся
хозяйку.
- Следовательно, другая группа, - резюмировал Посадов, -
против
идейности, партийности, народности? Так я вас спрашиваю, какая ж
это
групповщина? Это форменная идеологическая битва. Почему ж вы хотите,
чтоб
ваш супруг был где-то в стороне? Разве это не касается судеб нашей
культуры,
в конечном счете судьбы народа?
- Вы слишком обобщили и подняли на высоту, - оправдывалась Белла. -
Вы
знаете, что Петя спит по пять часов в сутки?
- Возраст, дорогая моя. Все старики страдают бессонницей, -
пошутил
Посадов, подмигнув Климову.
- Какой же он старик! - воскликнула Белла. - Он еще совсем юноша.
- Значит, тогда от пылкой любви. Молодоженам тоже присуща
бессонница.
Климов снова перевел разговор на Глебова.
Судили-рядили и сошлись на одном: бороться и отстаивать свою
правоту до
конца.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
ОСТОРОЖНО: ЛЮДИ!
(слоганы вложены в уста"полезного еврея"(тм) - прием,использованный и в
других романах Шевцова. В "Тле" такого "полезного еврея" сбивает и
убивает автомашина)
Все старались держать себя так, как будто с Глебовым ничего не
случилось. Константин Сергеевич с юмором рассказывал, как вчера
приходила в литейный цех Клавдия Ивановна Каурова и вела деликатную
дипломатию с молодыми формовщицами. И вдруг звонок из дома. Елена
Ивановна спрашивала:
- Ты когда придешь?.. Дело в том, что тебя дожидается гость. Ну
кто,
кто! Приходи - увидишь. Сейчас я передам трубку.
Да, это была неожиданность: Емельяна ожидал Арон Маркович
Герцович,
когда-то давным-давно, еще до войны помогавший Емельяну выходить в
люди. В
последний раз они виделись в 1937 году - Герцович тогда
редактировал
районную газету, а Глебов уехал учиться в военное училище пограничных
войск.
Сколько воды утекло с тех пор! Емельян вспоминал Герцовича
трогательно и
нежно, как вспоминают ученики своего любимого учителя. С именем
Арона
Марковича у Емельяна была связана его крылатая юность, безграничный
голубой
простор его мечты, хотя сам Герцович и не подозревал, что Емельян
помнит
его, и вспомнил о нем совсем недавно, когда имя Емельяна Глебова
стали
произносить с какой-то зоологической ненавистью его домашние. И однажды
он
спросил Фриду: а не тот ли это босоногий селькор, который подписал одну
свою
корреспонденцию псевдонимом Денис Дидро?
- Именно тот самый.
- А где он и что? - оживился Герцович.
- Зачем тебе? Ты хочешь с ним увидеться? - насторожилась дочь. - И
не
думай. Этого еще не хватало.
Он тогда ничего не ответил дочери. Но думать - думал.
Подмывало
любопытство: почему Глебова, которого он знал с положительной стороны,
так,
мягко говоря, не любят Гризул и Маринин, Поповин и Златов?
Предположим,
Гризул и Маринин - понятно: вместе работали - не сработались. А почему
не
сработались? Почему Ефим Поповин, участвовавший в первых боях с
гитлеровцами
на самой границе, так плохо отзывается о своем бывшем командире? Почему?
Это
очень интересовало Арона Марковича, не давало покоя. Он, старый
газетчик,
человек, проживший долгую и нелегкую жизнь, каким-то чутьем догадывался,
что
тут какое-то недоразумение, кто-то кого-то не понял и он, Герцович,
должен
помочь сторонам во всем разобраться, все выяснить и быть
беспристрастным
судьей. А если окажется, что Глебов действительно такой, каким его
рисуют
дети Герцовича, - когда-то Емельян, кажется, был влюблен в Фриду
первой
отроческой любовью, - если он в самом деле подонок, то Арона
Марковича
занимал другой вопрос: как хороший сельский парнишка, сын участника
штурма
Зимнего, мог стать подонком? Все это надо было выяснить.
И вдруг Арон Маркович прочитал два фельетона о Глебове, и
по
торжествующему злорадству сына, который разговаривал по телефону с
Озеровым,
все понял. Понял, что с Глебовым жестоко расправились. Через справочное
бюро
узнал его адрес и вот - приехал. Зачем? Пожалуй, и сам Арон Маркович не
смог
бы ответить на вопрос, который ему никто не задавал. Хорошо зная
повадки
Гризула и К° и будучи возмущенным до глубины души, он хотел
морально
поддержать Глебова. Ему почему-то представлялся Емельян таким, каким
он
видел его в последний раз - худенький селькор с большими горящими
глазами,
босоногий мальчонка, по которому ночью из обреза стреляют кулаки,
стреляют и
не попадают.
Герцович не представлял заранее, что он скажет Глебову, но
сказать
хотелось очень многое, излить те беспокойные, тревожные мысли,
которые
накопились в нем за последние годы, созрели и вот теперь
настойчиво
просились на волю, к слушателям. Он пытался их высказать своим
детям,
друзьям детей, их окружению. Но они не понимали Арона Герцовича и
слушать
его не хотели. Герцович с подозрением смотрел на идеологические
мосты,
которые с такой поспешностью возводились между деятелями
культуры
буржуазного Запада и социалистических стран. Он считал, что этот
странный
альянс выгоден империалистическому миру, потому что заправляет этим
альянсом
международный сионизм. А раз так, то ничего хорошего нам от такого
альянса
нельзя ждать, потому что сионизм всегда был и остается врагом
социализма.
Герцовичу были известны слова и дела сионистских лидеров, и он был
убежден,
что сионизм - родной брат фашизму, другая сторона одной и той же медали,
на
ободке которой начертаны лозунги о богом избранной нации,
исключительно
одаренной, призванной повелевать другими народами, господствовать над
миром.
Это утверждали фашисты, это же самое проповедуют сионисты. Цель у них
одна.
Разница лишь в методах, которыми они добиваются своей цели.
Фашисты
пользовались грубой силой, они шли с открытым забралом, народы мира
их
быстро разгадали, поднялись на священную борьбу за свое
существование.
Главная тяжесть этой жестокой смертельной битвы легла на плечи
советских
людей, и фашизм был разгромлен. Сионизм идет другим путем - скрытым,
тайным,
проникая во все жизненно важные ячейки государств всего мира,
подтачивая
изнутри все сильное, здоровое, патриотическое, прибирая к рукам,
захватывая
все главные позиции административной, экономической и духовной жизни той
или
иной страны. Как фашисты, так и сионисты люто ненавидят
марксизм-ленинизм и
его идеологию, в частности идеи интернационализма, братства народов, с
той
лишь разницей, что сион охотно засылал свою агентуру в
международное
коммунистическое и рабочее движение. Иногда их агентам удавалось
пробираться
к руководству компартий. И тут перед Герцовичем всегда вставал
образ
Иудушки-Троцкого (Бронштейна), которого он считал одним из типичных
агентов
сионизма, международным провокатором номер один. Это была личная
точка
зрения Арона Марковича, его собственный взгляд и убеждение, быть может,
не
совпадавший с теоретическими исследованиями философов и социологов. Что
ж,
каждый индивидуум имеет право на свое мнение, если он не пытается
навязывать
его другим. В споре Герцович любил повторять фразу: "Это вы так
считаете? А
я так не считаю". Он говорил: "Вы считаете, что международный
сионизм
состоит на службе у американского империализма. А я так не
считаю. Я
убежден, что все наоборот: американский империализм составляет
военную и
экономическую базу сионизма, служит целям сиона, обслуживает сион.
Не
верите? Ну так узнаете. Когда сеешь ветер, помни о буре".
Герцович
волновался, поджидая Глебова, рассказывал Елене Ивановне и детям, каким
был
Емельян лет тридцать тому назад, и они слушали его с интересом.
- Босиком пришел ко мне в редакцию, а на ногах - цыпки.
Вы
представляете? Цыпки в кровь. Знаете, что такое цыпки? - и весело
смотрел на
Любашу и Русика. Нет, они впервые слышат это странное слово - цыпки.
Арон
Маркович понял это по их глазенкам. Сказал: - Ну и хорошо, что не
знаете.
Вам бы многое не следовало знать. Не знать, что такое война. Это
главное.
Щелкнул замок входной двери.
- Это папа, - оповестил Руслан.
Герцович встал: сухонький лысый старик с мелкой дрожью в
пальцах.
"Волнуется", - решила Елена Ивановна. Он обнял Глебова, они
расцеловались.
Сказал негромко, рассматривая в упор Емельяна:
- Ну, не узнал бы я тебя, Емельян. Нет, не узнал бы.
- Да ведь вы тоже, Арон Маркович, изменились. Сколько лет не
виделись?
- Много, Емельян. И каких лет! Недаром в войну год за три
считали... А
я тут рассказывал, каким был ты отроком. Не верят. И про Дениса Дидро
тоже
не верят.
Ребята ушли во вторую комнату, Елена Ивановна в кухню - ужин
готовить.
А они остались вдвоем, сидели, разговаривали. Емельян рассказал,
что
произошло в электричке на самом деле. Герцович сокрушенно кивал головой:
он
верил ему, а не фельетонистам. Да, он так и предполагал. Вздыхал
часто,
глубоко, сокрушенно, глядя мимо Емельяна печальными, с желтой
поволокой
глазами. Рукам не находил места. Тогда Глебов сказал:
- Но об этом хватит. Лучше расскажите вы, как поживаете? Как
дети -
Моня, Фрида?
- Живем вместе и врозь. А у вас здесь можно закурить? -
попросил
Герцович. Он сильно волновался, и Глебов это видел, сказал:
- Пожалуйста, ради бога. Помню, вы раньше много курили, папиросу
за
папиросой. - Поставил на стол пепельницу.
- Курил. Теперь меньше... Так вот, ты спросил о детях, а это самый
для
меня больной вопрос. Мы стали чужие. Не понимаем друг друга. На
разных
языках разговариваем и потому больше молчим. Я у сына живу. Он
режиссер в
театре на Волхонке. Ставит спектакли, на которые я не хожу.
Спросишь,
почему? Я их не понимаю. Они меня не то что не трогают -
раздражают и
возмущают. Это не искусство, Емельян. Не знаю, как ты находишь, а я
считаю,
что это не искусство. Фиглярство. И называется оно знаешь как?
Новая
интерпретация. А что в ней нового? Что актеры играют самих себя? Да-да,
не
образы, типы, характеры, созданные драматургом, а самих себя. Толстой
есть
Толстой, а Чехов есть Чехов. И я хочу видеть то, что они когда-то
создали,
их эпоху, а не то, как их подправил мой сын. Ты со мной не согласен?
Может,
я стар и не способен понять...
- Согласен, Арон Маркович, ой как согласен. Такое искусство не
понимают
и не принимают не только зрители вашего поколения. Его не
принимает и
молодежь, здоровая трудовая молодежь. Студенты.
- Да, да, - задумчиво-отрешенно проговорил Герцович. - Но у них
есть
свой зритель. И много. Билеты проданы за месяц вперед.
- Вас это удивляет? - Глебов внимательно посмотрел на Герцовича.
- И тревожит, - глухо отозвался Арон Маркович.
- Реклама. Этот театр рекламируется на всех перекрестках. Люди идут
из
любопытства. Я как-то проходил мимо. Вижу, прямо на улице за столиком
сидят
две мини-девицы и зазывают. Записывают на очередь в театр.
- Да, да, реклама - великое дело. Своего рода искусство,
которым
владеют далеко не все, - сказал Герцович.
Елена Ивановна накрыла стол. Разговор продолжался и за чаем.
Емельян
спросил о дочери Фриде. Арон Маркович ответил без особого энтузиазма:
- Ничего. Домохозяйка. Внучат моих воспитывает. Их трое. Старший -
от
первого брака - уже студент. Младшие - школьники, две девчонки, вроде
твоих.
Зять - крупный ученый, в кибернетике заправляет. Захаркин Ермолай
Авдеевич.
Может, слышал? Нет? Величина, светило.
Емельян, присматриваясь к Герцовичу, вдруг подумал, как мало
изменился
этот человек. Не внешне, разумеется. Все такой же прямой, угловатый,
или,
как теперь называют, негибкий, железобетонный. Он был искренне рад
встрече.
Вспомнил недавний разговор у Климова, хотел было сказать о
Белле
Солодовниковой - Петровой-Климовой, да воздержался, сказал о другом:
- А я сегодня Якова Робермана вспоминал.
- Да, да, честный был человек, редкий, - проговорил
Герцович с
грустью. - А сын у него - тот еще тип. После войны махнул в Израиль,
теперь
обосновался в Латинской Америке. Издает сионистский журнальчик,
который
переводится на русский язык "унитаз".
- Ничего себе названьице, не за столом будь сказано, -
заметила
молчавшая до сих пор Елена Ивановна.
- А ведь тоже небось в целях рекламы придумал такое, - сказал
Емельян.
- Да, наверно, - согласился Герцович. - Но представьте себе -
название
вполне соответствует содержанию. Это тот унитаз, в котором забыли
спустить
воду. Еще похлеще парижской "Русской мысли", которую редактирует
некто
Водов, он же Вассерман. Прошлым летом приезжал в Москву как турист.
- Вассерман? - уточнил Глебов.
- Да нет, Роберман. Альфонсо Роберман, Заходил ко мне.
Приглашал
перебраться к нему за океан. Насовсем. А что я там забыл? Нет, вы
скажите -
почему я должен туда ехать? Почему? Обещал рай, славу и всякие
блага. А
какую славу? А вот какую: я должен написать для его "унитаза" о
лагерях
нечто вроде Солженицына, ему нужен тираж, бизнес. Он на мне
хотел
заработать. Между прочим, и Яков Шарет, тот, что проработал всего лишь
один
месяц в израильском посольстве в Москве, тоже предлагал мне писать
мемуары,
которые будут изданы на Западе. Ты не слышал о Шарете? Как же, в
"Правде"
сообщалось, как этого дипломата выдворили из СССР за шпионскую
деятельность.
Я сказал и тому и другому: хватит, больно много таких писак
расплодилось. Я
не стану поливать грязью Советскую власть. Сейчас это модно: все
чернить -
коллективизацию, индустриализацию. Одно хаить, другое
реабилитировать.
Реабилитируют кулачество, троцкистов и всякую дрянь. А вы думаете,
без
колхозов мы бы смогли создать индустрию, без которой невозможно было
бы
разбить Гитлера? А разве без ликвидации кулачества можно было бы
создать
колхоз? Ты, Емельян, на собственной шкуре испытал, что такое кулак.
- Да шкуру-то, к счастью, не задели: в темноте да в спешке
промазали, -
улыбнулся Емельян, а Герцович с каждым словом оживлялся, карие с
желтизной
глаза его загорались, голос крепчал:
- Я уже не говорю о троцкизме, о котором нынешние историки пишут
так,
будто его совсем и не было, будто троцкизм - выдумки Сталина. Будто
Ленин
никогда не боролся с троцкизмом. Нет, неправда. Это о Троцком Владимир
Ильич
говорил, что его недостаточно вывести на свежую воду, с ним нужно
бороться.
Ты, Емельян, не знаешь - ребенком еще был. А я-то хорошо помню и знаю,
что
такое Лев Троцкий и чего он хотел. Он рвался в диктаторы. Рассчитывал
руками
желторотых юнцов разделаться с коммунистами. Это не кто-нибудь, а
он
придумал "теории" о борьбе поколений, о перерождении старых
большевистских
кадров. Я помню его слова о том, что якобы барометром для партии
является
учащаяся молодежь. И теперь находятся люди - не только там, за рубежом,
а и
у нас, - которые повторяют эти приемчики Троцкого.
- К сожалению, вы правы - есть такие, - вздохнул Емельян.
Герцович
высказывал его мысли, и это радовало. Хотелось сказать: я их знаю.
Но
Герцович продолжал:
- Троцкий расставлял свои кадры в армии. И если б Сталин вовремя
не
разглядел его - что бы было? Кошмар похлеще гитлеризма. Я-то знаю.
Пускай
там что угодно говорят историки, а я знаю: между сионизмом и
троцкизмом
дорожка прямехонькая, хорошо протоптанная. На чем они сходились? На
жажде
владеть миром.
- И на ненависти к коммунизму, - вставил Емельян.
- Троцкий был сионист, и его так называемая "партия" - прямая
ветвь
сионизма, - продолжал Герцович. - Об этом не принято говорить. И
вообще, о
сионизме почему-то вслух не говорят. А я вам так скажу - самый опасный
враг
тот, с которым не борются. Я прямой человек, но я честный человек. И
когда я
прочитал эти мерзкие фельетоны о тебе, я все понял. Я знаю, откуда
дует
ветер. Ты бросил камень в муравейник. У вас на заводе работал Алик
Маринин,
теперь он на телевидение ушел. Туда ему и дорога. Это пустой человек.
Для
него нет ничего святого. И Гризул, скажу тебе, тоже не клад. Ты его
знаешь,
и я его знаю. Фразер. О Поповине и говорить нечего. Заурядный
жулик и
аферист. Они считают себя интеллектуалами, а меня объявили
маразматиком и
ортодоксом. Я - не от мира сего, они - от мира сего. Ну-ну, пускай.
Будущее
покажет. Они сеют ветер... Ох как они прогадают! И я знаю ту лужу, в
которую
они сядут. Может, я не увижу ту бурю, я человек старый, свое прожил.
Ты
увидишь и вспомнишь тогда Арона. Одно жалко - внуков. Заморочат они
им
головы, вот что обидно. А тебя я не хочу утешать - ты не
нуждаешься в
утешении, и я не проповедник. Одно скажу - держись. Верь в себя и в
свою
правоту.
Емельян смотрел в его грустные, как-то сразу потухшие глаза и
понимал:
искренне говорит. Слова Герцовича растрогали Глебова, он встал,
протянул
старику руку:
- Спасибо вам, Арон Маркович. Я очень рад нашей встрече, понимаю
вас,
верю вам. Сердечное спасибо.
Елена Ивановна старалась сделать все, чтобы облегчить переживания
мужа.
Именно в ее моральной поддержке, поддержке друга больше всего
сейчас
нуждался Емельян. И когда Герцович ушел, он спросил жену:
- Ты уже читала?
- Конечно. Это возмутительно! И главное, все ведь отлично понимают,
что
это фальшивки. Уж слишком подозрительно это совпадение: в двух
газетах
одновременно.
- Но ты теперь понимаешь, какая это сила? - спросил он,
внимательно
глядя на жену.
Елена Ивановна увидела, что в глазах мужа, когда-то ясных,
доверчивых,
погас этот светлый блеск; теперь в них зажигались другие огоньки:
иронии,
сомнений, настороженности, а на лице у рта пролегли две глубокие
борозды
душевного страдания.
- Грубая ругань никогда не была признаком силы, - ответила
Елена
Ивановна. - А вообще, ты должен гордиться. Коль они начали стрелять по
тебе
залпами, да еще из таких орудий, как печать, то, видимо, ты для
них
серьезный противник. По воробьям из пушек не палят.
Емельян рассказал ей о разговоре с Черновым и с Грищенко.
- Ну и что, пойдешь работать в школу, - успокаивала жена. -
Сейчас в
школе очень нужны настоящие коммунисты. Борьба проникла и в школу. Нет,
это
будет совсем здорово, если тебя назначат в школу.
- Все это верно, Леночка. Но прежде я должен реабилитироваться.
В кухню вошли дети.
- Папа, - сказала Любаша, - нам задали сочинение на тему "Каким
был
Ленин?".
- Ну вот и опиши, каким ты его представляешь. Ты читала
книги о
Ленине? - спросил отец, привлекая к себе дочурку. - Кино смотрела?
- Да. Это я знаю. А мне интересно, каким ты его представляешь.
- Доченька, но ведь сочинение задали не папе, а тебе. И потом
папа
устал, - вмешалась Елена Ивановна.
Может, в ином случае Емельян и не стал бы опекать дочь: он
приучал
ребят думать самостоятельно и никогда не решал за них задачи. Но тут
особая
тема. Да и Любаша не просит помочь ей написать сочинение, а скорее,
себя
проверяет.
"Каким был Ленин?" - задумался Глебов. Дети смотрели на отца с
глубоким
вниманием: Любочка - сосредоточенно, Русик - с настороженностью. Он
сказал,
скорее отвечая самому себе, чем детям:
- Ленин был великий, мудрый и очень скромный. Он никому не
позволял
превозносить свою личность, старался не выделяться среди других. Он
был
чуток и внимателен к людям, непримирим с врагами и верен друзьям. Он не
мог
назвать какого-нибудь человека своим другом, а потом оплевать этого
друга. У
него слова никогда не расходились с делами. Он не принимал
необдуманных
решений, не действовал единолично. Он умел терпеливо и
внимательно
выслушивать советы других, критику и замечания в свой адрес. Он
считался с
мнением даже своих противников. Владимир Ильич любил простых людей.
Он
доверял людям, он был прост в обращении, бережлив. Однажды рабочие
прислали
ему в подарок болотные сапоги. Владимир Ильич поблагодарил рабочих
за
подарок, но велел эти сапоги передать для Красной Армии.
- Зачем? - не выдержал Русик.
- Потому что у него уже были одни такие сапоги. - И продолжил: -
Ленин
не терпел вокруг себя разных временщиков.
- А кто такие временщики? - снова спросил сын.
Емельян задумался: как бы это объяснить ему? Но мальчик задал
новый
вопрос:
- Они что, временные?
- Они-то временные, но успевают порой сделать столько зла, что
на
десятилетия хватает. Какой-нибудь подхалим вотрется в доверие
к
государственному человеку и безобразничает.
- Папа, вот ты говоришь, что Ленин не терпел этих самых...
ну...
временщиков.
- Да, да... Владимиру Ильичу было чуждо бахвальство, зазнайство.
Он
трезво оценивал успехи и не боялся критиковать недостатки. И все
его
сочинения, несколько десятков томов, написаны им самим, его рукой.
- Папа, но все, что ты сказал, это обыкновенное. Ну, понимаешь,
каждый
так должен. Разве можно иначе?
- Оказывается, Любаша, можно, да еще как можно, к нашему
несчастью, -
ответил Емельян. - В том и есть величие Ленина, что он
обыкновенный,
простой, всем людям понятный, как правда, как сама жизнь.
- Папа, а каким был дедушка, твой папа? - вдруг спросил Русик,
сверкая
глазенками. - Ты мне никогда не рассказывал.
Неожиданный вопрос сына глубоко растрогал Емельяна. Он
погладил
мальчика по головке, подхватил его и, подняв к потолку, посадил к себе
на
колени.
- Твой дедушка в революции участвовал, царский дворец
штурмовал,
Советскую власть для нас с тобой добывал. Он был настоящий человек,
храбрый
и честный.
- Как Ленин, - утвердительно сказал мальчик. - А кто его убил?
- Враги Советской власти.
- А их поймали?
- Одних поймали, а другие еще бродят по земле.
- А когда и их поймают?
- Когда-нибудь. Вот ты подрастешь и займешься этим. Хорошо? Ну а
теперь
пора спать. Уроки приготовил?
- Все. Только ты про дедушку мало рассказал.
- В другой раз.
Дети ушли спать, а Емельян остался вдвоем с женой. Елена Ивановна
села
напротив мужа, положила на его руку свою и посмотрела в глаза
с
проникновенной теплотой:
- Мне кажется, ты очень переживаешь.
- Как тебе сказать, - начал Емельян, понимая, что жена просто
хочет
успокоить его. - Конечно, неприятно.
- Борьба, дорогой мой. А ты что ж думал? Разве ты не знал, на
что
идешь? Знал. Разве не знал коварство, организованность и силу
своего
противника? Тоже знал. Так зачем же расстраиваться? И какой же
солдат
отчаивается при первом же поражении?
Емельян вздохнул тихо и задумчиво. Потом посмотрел в глаза
жены,
улыбнулся, прошептал:
- Устала ты. Пойди отдохни.
Глебов и сам устал, хотя и не очень ощущал утомление. Он
чувствовал,
как горят уши, лицо, мечутся мысли, не могут угомониться после
внезапного и
такого сильного потрясения. Ему все еще не верилось, что
послезавтра
придется уходить с завода навсегда, проститься с коллективом, к которому
он
привык, с работой, которую любил, уйти оклеветанным, сраженным
злодейским
ударом из-за угла, под улюлюканье подлецов. Нет, что-то надо
предпринять,
безотлагательно, завтра же. А может, сегодня. В его распоряжении всего
один
день. Обратиться в горком. Там наверняка сумеют разобраться. Но станут
ли
поправлять Чернова - старого партийного работника? "Нет, все это не то,
не
то", - морщась, говорил сам себе Глебов, не находя для себя
какого-то
твердого, ясного решения. Может, лучше уйти от этих гнетущих,
испепеляющих
мозг мыслей, чем-то отвлечься, успокоиться и отдохнуть? Он
подошел к
стеллажам и рассеянно посмотрел на книги.
......
Прочитал и ахнул от удивления. Что за наваждение? А ведь это и
впрямь о
нем. Но ведь он не знаком с этим поэтом, никогда его не видел, не
знает
даже, молод он или стар. Еще раз повторил последние две строки.
Читал, а в голове плыли думы нестройными волнами, будоражили
душу.
Далекая и близкая история упрямо напоминала о современности, о том,
что в
мире еще много черных сил, жаждущих надеть на человечество ярмо
рабства.
Сколько еще бродит по планете претендентов на мировое господство,
вещающих о
превосходстве своей расы и нации - всяческих последователей Адольфа
Гитлера!
То там, то сям по городам Западной Европы мелькает проклятая
людьми
фашистская свастика и недобитые эсэсовцы устраивают сборища,
мечтая о
реванше. А за океаном "бешеные" и "полубешеные" с Голдуотером
и
ку-клукс-кланом во главе размахивают атомной бомбой. И международный
сионизм сеет ветер.
.....
http://www.nz-online.ru/?aid=5010178
Введение
http://www.nlobooks.ru/rus/magazines/nlo/196/328/401/
Семанов
примеч
66 Иван Михайлович Шевцов (р. 1920) - прозаик, публицист; из его
сочинений наиболее известен роман <Тля> (1964), антиинтеллигентский и
антисемитский памфлет. Активист <русской партии>; регулярно публиковался
в журнале <Человек и закон> под псевдонимами И. Иванов и И. Михайлов. В
конце 1970-х тесно сотрудничал с С.Н. Семановым в слежении за
деятельностью еврейских правозащитников и других нонконформистов. См.,
например, запись в дневнике Семанова от 21 марта 1980 г.: <И. Шевцов
навел на меня замначальника МВД Ленинского района, они взяли двух
ж[идов] из больницы Кащенко, укрывались там, стали в район звонить из
Московской прокуратуры: прекратите дело. Я позвонил Кондрашкову,
прикинулся, что у меня есть бумага с жалобой на вмешательство, попросил
его посоветовать им не вмешиваться, а предоставить делу обычный ход,
иначе, мол, может получиться скандал, а я хочу помочь и т.д. Помогло:
Кондрашков поговорил, а потом из района мне сообщили, что заявление
сразу прошло, те же, напротив, оживились и хотят развернуть дело>
(Семанов С.Н. Из нашей борьбы).
Имя И.М. Шевцова ... было одиозным, поэтому Семанов и не хотел, чтобы их
имена оказались связаны в полемических статьях.
======