На днях к нам в Россию пожаловал молодой американский миллиардер с говорящим именем и фамилией – Марк Цукерберг, создатель так называемого Фэйсбука. Приехал Цукерберг как хозяин, который не слишком уважает аборигенов. Это пренебрежение к местному населению подчеркивалось даже его внешним видом. А одет Цукерберг был в серую майку, примерно такую же майку я надеваю после бани под рубашку. Вот в таком нижнем белье расхаживал американский Марк Цукерберг, встречаясь с представителями нашего научного и политического истеблишмента.
А ведь цель его визита воровская, об этом в частности поведала телеведущая НТВ Татьяна Миткова. Оказывается, Марк Цукерберг приехал за нашими светлыми головами. Ему нужны хорошие программисты и другие специалисты по информатике. Естественно, что речь идет, прежде всего, о молодых людях. Кто-то скажет: «О, ведь он же их не насильно увозит, он же их покупает. Почему же вы называете его вором?» Конечно, формально Цукерберг не вор, он всё делает по закону, иначе он не был бы Цукербергом. Но как говаривал В.И.Ленин: «Формально правильно, а по существу издевательство». Я считаю, в принципе воровским закон, согласно которому к нам может в любой момент приехать некий Цукерберг и купить все, что ему захочется. В советское время такое было невозможно, поэтому мы создали великую науку, первыми полетели в космос, создали лучшее в мире оружие. Так что же для России предпочтительнее, запреты, не дающие возможности цукербергам грабить мою Родину или либеральная система с игрой в одни ворота, при которой мы теряем всё и не приобретаем ничего, разве что грязную футболку Цукерберга на память.
Кто-то опять скажет: «а вы платите столько, сколько платят они и не будет утечки мозгов». Россия и русские никогда не были и не будут конкурентоспособными по деньгам с цукербергами. Это аксиома. Следовательно, нам, чтобы выжить, состояться снова как великая держава необходимы ограничительные меры, сберегающие наши интеллектуальные ресурсы. Хочешь – не хочешь, а снова придется вспомнить товарища Сталина, который это очень хорошо понимал.
Как же горько было смотреть на встречу Марка Цукерберга с ректором МГУ Виктором Антоновичем Садовничим в библиотеке университета. Цукерберг, конечно, красовался в нижнем белье, а Садовничий всячески изображал радость на своем академическом лице. Но вдруг произошло то, что никем и не ожидалось. Цукерберг достал черную фуфайку с капюшоном и с надписью «фэйсбук». А Садовничий натужно улыбаясь, надел эту фуфайку на себя. Это выглядело предельно глупо и унизительно. Какой-то молокосос-миллиардер заставляет маститого русского ученого, вице-президента РАН, уважаемого почтенного человека, надеть на себя черный балахон с нерусской надписью. Всё это походило на какое-то тайное и в то же время публичное посвящение, на инициацию. Я не могу понять Виктора Антоновича, зачем он это сделал? Я не могу представить, что подобное ему может нравиться. Не было же у его виска пистолета в этот момент, так зачем же он так себя опозорил? Я не осуждаю Виктора Антоновича, потому что мне самому стало очень стыдно, словно я сам надел на себя этот цукербергский балахон.
Данный сюжет выглядел как символическое действие, как опускание всей российской науки. И тут я вспомнил, что Виктор Антонович Садовничий уже однажды не выдержал давления либеральной общественности, уступил в одном принципиальном вопросе. Речь идет о ЕГЭ. Ректор МГУ дольше всех держался. Он сначала был категоричным противником этого убийственного для нашего образования нововведения. Если бы он тогда устоял, то ещё неизвестно, чем бы всё закончилось. Даже если бы его тогда сняли с должности ректора, он сохранил бы честь русского ученого. А что может быть дороже чести и совести? Но, к сожалению, Садовничий дал тогда сбой, а вот теперь ещё один.
Виктор Антонович, задайте себе вопрос: как бы отреагировал Михаил Ломоносов, именем которого назван вверенный Вам университет, если бы увидел как Вы, русский ученый напяливаете на себя черный балахон Цукерберга. Поверьте, дорогой Виктор Антонович, я не ставил целью оскорбить или осудить Вас, но всё, что я видел во вторник, отозвалось во мне нестерпимой болью.
