Re: вообще-то вопрос типа "наука о мнимой реальности" оказывается интересным
>>>Вопрос про существование Бога как раз именно из этой категории. Наука не доказала, что Бога нет. И скорее всего никогда не докажет. Ибо всегда можно сказать, что вся эта наша наука с ее струнами и большими взрывами -- это придумано и запущено Богом.
>>
>В том числе существования/несуществования бога, морали, души и пр. и пр.
>На основании того, что предметом исследования науки является материя и ее движение.
ну не в такой сносящей постановке. Я тоже ходу отметился негативистской отмашкой. Надо передвинуть рамку,задать вопросы иначе
Возможна ли наука наука о мнимой реальности или о религии и ее предмете?
и если да, то как тогда определяется такой предмет
В современных исследованиях например географических представлений средних веков была и остается полем полемики и очень любопытных штудий тема "мнимой реальности" ср-век географических карт и соответствующих представлений. Причем про предыдущий и последующий период и в отношении других стран такой темы не возникает. Это следствие "раздавившего античность" христианского господства в Европе. Целая книга спецов не так давно вышла, а раньше, на излете 1980х, например была жесточайшая полемика на вынос- медиевисты вроде мэтра Арона Гуревича версус Райта,мэтра Амер географич.общсетва, основателя ведущей научной географич.школы Речь шла именно о постановке темы, а не о частностях.
Поскольку вопрос о существовании и природе "островов Блаженства" вроде Brazil,антиподов и монстров вроде песьеглавцев на mappa mundi 11-15веков более-менеее разрешился в пользу понимания и освоения via ratio ЧТО ТАМ ТАКОЕ БЫЛО (не все правда до конца) ,там ученые работают спокойно
лучшая книга про это дело -Чекин, фиг достанешь, 2000р. Тут его диссер http://www.dissercat.com/content/obraz-severa-v-kartografii-evropeiskogo-srednevekovya-o-nachale-geograficheskogo-issledovani
2. СИМВОЛИЧЕСКАЯ КАРТОГРАФИЯ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ И ГЕОГРАФИЧЕСКАЯ РЕАЛЬНОСТЬ
Помимо аллегорически-морализаторской функции как пособия при размышлении о величии Творца или о бренности человеческого мира, картография выполняла задачу дать материал для «буквального» понимания истории, т.е. показать арену действия исторических событий. Пространство средневековой карты - не синхронно, как пространство теперешних карт, в том числе и карт исторических, оно «всевременное». Нa средневековых картах соседствует изображение Адама в земном Раю и Страшного суда.
Большинство традиционных сведений на картах, относящихся к сфере деятельности человека (города, страны и народы) не отражают реальную ситуацию эпохи, однако являются в большей или меньшей степени верными для эпох предшествовавших. Нередко можно встретить сведения этого рода, не отвечающие даже в представлении картографа современной ему реальности. Пусть Фаросский маяк давно разрушен - все равно он будет отмечен на Эбсторфской карте. Пусть амазонки лишь когда-то в древности владели Фемискирскими полями - карта в списке сочинений Иеронима помещает их именно на Фемискирских полях. Ламберт Сент-Омерский нанес на свою карту рядом с Танаисом легенды «гунны» и «вандалы» - хотя позднеантичные авторитеты указывали, что эти народы оттуда ушли. Во всех перечисленных случаях главной причиной, побудившей оставить на карте традиционные и не отвечающие реальной ситуации сведения был именно «всевременной» характер средневекового описания Земли. Круг земной рассматривался как арена действия всемирной истории, «всемирная хроника» как бы проецировалась на картографическую плоскость
а с религиоведением вот оказывается совсем не все так просто. Хотя ПМСМ это очень близкая задача. С Бразилом "по науке" и вопреки воплям гуревичей разобрались, и с этим делом надо
Однако, встали стеной охранители. Дело-то политическое, как и все связанное с религией теперь
http://krotov.info/libr_min/18_s/mi/rnov_m.htm
небесполезно задаться парой простых и вместе с тем озадачивающих вопросов: существовало ли то, что следует называть религиоведением, в истории отечественной науки, и является ли религиоведением то, что существует в нашей стране под этим названием ныне?
Религиоведение (даже если его можно так называть без кавычек) советского времени было, повторим, научно-атеистическим. А предмет «научного атеизма» — как помнят вышедшие из тех лет нынешние специалисты — объяснялся совсем не «по-религиоведчески»: формулировки периодически корректировались, но им никогда не была религия; предмет состоял из «двух аспектов» — опровержения религиозных представлений и утверждения научного понимания действительности.[5] (Только в самом конце 1980-х годов для новообразованной специальности под названием «теория и история религии, атеизма и свободомыслия» в описание предмета было включено понятие «сущность религии»).
в составе источниковой базы исследования определяющими обыкновенно были не тексты религии, а тексты о религии (установочные, нормативные, санкционированные).
Все это еще раз побуждает религиоведение к самоосмыслению, когда ключевым становится вопрос: для чего оно существует — перебирать фактуру религиозной жизни как занятные предметы, описывая и расставляя по полочкам (периодически извлекая, чтобы полюбоваться либо достичь какой-то коммерческой цели), или постоянно пытливо вторгаться мыслью в мир религии, чтобы через его постижение идти к познанию человека и общества? Пути самоосмысления у религиоведения разнообразны. Это и реконструкция своего статуса в истории науки, установление собственных истоков и вех развития. Это и определение своей предметной области, ее специфических черт и отличий. Это и выявление тех актуальных задач исследования, которые под силу именно религиоведению.
http://sno.2bb.ru/viewtopic.php?id=18
Первым надо полагать общий для всех религиоведов, отечественных и зарубежных, вопрос об установлении и понимании своей предметной области исследования
В социально-политическом контексте религиоведение становится если не «заложником», то явно зависимым от ситуации в так называемых «государственно-конфессиональных отношениях» (ГКО) в России. Положение религии в российском обществе побуждает исследователей не только к научным занятиям, но также и к выражению собственных гражданских позиций. Такое состояние имеет давнюю историю ― изучение вопросов религии в России никогда не было чисто академическим, оно всегда теснейшим образом сопрягалось с множеством коллизий в идеологической и социально-политической сферах жизни страны. Определяющее влияние этих сфер по-прежнему отражается как собственно на отношении к религии в российском обществе, так и на состоянии ее научного осмысления.
В нынешнее время на исследователей прямо или косвенно влияет развивающаяся практика «госзаказа» на религию ― поиска в т. н. «традиционных конфессиях» эффективной идеологии, обеспечивающей социальную стабильность и «духовную безопасность». Усиливается именно политическое значение религии как фактора укрепления государственности, что придает дополнительные возможности мирским властям, превращает религиозную сферу в место культивирования этатистских настроений. Тем самым собственно религиозное содержание религии (вероучительное, мистико-сотериологическое, ориентированное на трансцендентные сущности) становится менее востребованным. «Возврат к религии» в России носит преимущественно инструментальный характер ― как обретение действенного средства для упорядочивания дезорганизованного пространства российского общества и морали. Религиозные институты воспринимаются наподобие средств для эффективного решения задач государства и общества, не имеющих отношения к исповеданию религии. Одновременно отчетливо просматривается стремление православной церковности к лидирующему положению в обществе. В силу указанного «госзаказа» это стремление стимулируется поощрительным отношением светской власти, так или иначе выделяющей РПЦ–МП среди других религиозных объединений страны.
Тем не менее, юридическое и фактическое положение религии в России позволяет существовать религиозному плюрализму. Это обстоятельство является камнем преткновения для центростремительной тенденции взаимоотношений с государством религиозных организаций, принадлежащих к религиям, «поименно» отмеченным уважением в преамбуле Федерального закона «О свободе совести и о религиозных объединениях». Препятствовать росткам религиозного плюрализма ― значит противоречить демократическим принципам развития общества. Признать полную свободу религиозного выбора ― для идеологии и практики русского православия, как религиозной доминанты в России, это означало бы вступление в «рыночную стадию» существования, где из монополиста приходится превращаться в одного из участников конкуренции на «рынке духовных услуг». Очевидно, что такое состояние дискомфортно для православной церковности и ее представители все чаще вполне открыто настаивают на исключительности своей конфессии.
Религиоведам, особенно «на местах», в такой обстановке не всегда удается отстаивать демократическое понимание свободы совести. Наука, которая указывает на право исповедовать любые религии, не вписывается в нынешний «проект» ГКО. Теоретически, конечно, признаётся, что научное объяснение религиозных процессов имеет не только познавательное, но и практическое социальное значение, так как может стать препятствием на пути религиозного фанатизма и откровенного обскурантизма, способствует развитию толерантности. Однако мнение экспертов-религиоведов редко принимается в расчёт при обосновании государственных решений в области религиозной жизни общества. У госслужащих «по религиозной части» вошло в обыкновение ориентировать свою деятельность преимущественно на образцы, данные на самом верхнем уровне, гораздо менее щепетильно относясь к действующим в стране законоположениям (Себенцов. 2007). К тому же законодательные нормы не всегда четки и последовательны (можно сравнить, например, статьи 14, 28 и 29.2 Конституции Российской Федерации и статью 4 федерального закона № 125-ФЗ «О свободе совести и о религиозных объединениях» с текстом преамбулы к этому закону). По опыту преподавательской работы в высшей школе могу заметить, что ознакомление студенческой аудитории с содержанием названных статей, особенно с пунктом 4 статьи 4 ФЗ № 125, вызывает порой изумленную реакцию явным расхождением между тем, что «по закону» и тем, что «по жизни». Религиоведы, привлекаемые к экспертной и иной деятельности на общественно-государственном поприще, иногда достигают понимания в органах власти, но бывают случаи, когда кто-то из них вынужден идти или на конфликт или на уступки (по памятной строчке Е. Евтушенко: «он знал, что вертится Земля, но у него была семья...»).
Из этого следует скудная доля религиоведения. Рассказывать учащимся о религии, писать малотиражные книжки, да делиться меж собой на конференциях радостями и печалями ― основной повседневный удел субъектов современного российского религиоведения. Что же касается идеологии и практики ГКО, здесь нужны «серьёзные люди» (политики, иерархи, сектоведы...), а не учёные со своими неуместными вопросами. В то же время религиоведам оставлена относительная свобода в выборе направлений и тематики исследований («изучай, что хочешь/можешь, только не мешай»). Этот выбор зависит главным образом от их научных интересов, уровня квалификации, статусных возможностей.
